КАТЕГОРИИ: Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748) |
Бедная сестра Дуся
Сестра Дуся влюбилась. Я догадалась об этом по ее впалым щекам и лихорадочно горящему взору. В кого она могла влюбиться? Я вспоминала всех мальчишек из нашего двора, из соседнего, из Дусиного 9 «А» класса. Влюбиться было не в кого. Но все-таки Дуся в кого-то влюбилась. Не в Кольку же Горохова?.. Что-то часто стала бегать к нему домой, на пятый этаж. Говорит, что подтягивает его по геометрии. Класс поручил. Неужели, выполняя общественное поручение, она в него влюбилась? Он же рыжий! Три дня я думала об этом. Даже мама заметила, что думаю. Говорит: — Что-то ты все думаешь, думаешь. Уж не случилось ли чего? Я промолчала. Старая история: что бы ни произошло с Дусей, всегда подозревают меня. Дуся заболеет — мне температуру измеряют, таблетки дают; перегреется на солнце — меня в тени держат; проспит утром — мне вечером кино не разрешают смотреть («Разве ты забыла, что Дуся сегодня проспала?»). И так всю жизнь. Просто, видимо, решили, что с Дусей никогда ничего не может случиться. Дуся чуть ли не с пеленок сама себя закаляла, воспитывала, обучала. «Какая самостоятельная девочка Дуся», — говорили все старухи в нашем дворе. Про меня никто и никогда так не говорил. Все считали, что со мной непременно должно что-нибудь случиться. Я уже привыкла к этому. Вот поэтому я ничего не ответила маме, когда она спросила: «Что-то ты все думаешь, думаешь. Уж не случилось ли чего?» Но после этого я стала еще больше думать, изо всех сил думала — морщила лоб, молчала. Мне хотелось, чтобы сестра Дуся тоже заметила, что я думаю, и чтоб спросила: «Что ты все время думаешь, думаешь? Уж не влюбилась ли?» На это я бы ей ответила: «Сама ты влюбилась!» Но сестра Дуся ни о чем меня не спрашивала.
Однажды она стояла на балконе и смотрела неизвестно куда, улыбаясь. Лицо у нее было счастливое и глупое. Я подумала: до чего же у моей сестры Дуси глупое лицо. Даже стыдно иметь сестру с таким глупым лицом. Я подглядывала за Дусей из окна. Она заметила, что я на нее смотрю, и лицо ее сразу стало умным. «Странно, — подумала я, — очень странно». Я подошла к Дусе, проницательно посмотрела на нее и тихо спросила: — Кто он? Своим прямым вопросом я привела ее в замешательство. — Колька Горохов? — шепотом спросила я. — Да, — ответила Дуся, смертельно побледнев. — Но он же рыжий! — воскликнула я. — Да, — покорно сказала Дуся. — Тебе нравятся рыжие? — Нравятся. — И давно? — С третьего класса. У нас был рыжий Витька Соснин, это была моя первая любовь. Значит, у Дуси уже вторая любовь! И я ничего не знала, даже не подозревала, что у нее была первая любовь. — Где же он сейчас — рыжий Витька Соснин? Умер? — Почему это умер? — обиделась Дуся. — Он уехал в другой город. В прошлом году открытку прислал к Восьмому марта. Рыжий Витька Соснин прислал открытку моей сестре Дусе! И об этом я ничего не знала. Я даже не знала, что ей нравятся рыжие. — Значит, ты любишь Кольку Горохова… — грустно сказала я. — Да, — ответила Дуся. За что она его любила? Только за то, что он рыжий? Он совсем не походил на известных героев. К тому же она его подтягивала. — Дуся, — сказала я, — разве можно любить мужчину, которого подтягиваешь? — Можно. — И ты всю жизнь будешь его любить и подтягивать? Дуся задумалась. — Рано тебе еще о любви рассуждать, — строго сказала она. — Почему рано? Я сама любила. Кошкина. Я его любила за смелость, он меня — за душевную чуткость. Он тоже уехал в другой город, но ни разу не послал мне открытку к Восьмому марта. Сестра Дуся задумчиво посмотрела куда-то мимо меня. Я поняла, что ей все равно, любила я Кошкина или нет. Рыжий Колька Горохов стал для нее важнее сестры и всех родственников.
Я почувствовала себя одиноко. Ну и пусть сестра Дуся любит своего Горохова, пусть… Потом она выйдет за Кольку замуж, и у них будет пятеро детей и все рыжие. И Дуся совсем забудет меня. Я тяжело вздохнула. А вдруг Дуся не выйдет замуж за Кольку Горохова? Я же не узнала самого главного: любит ли Колька Горохов Дусю. Может, у нее несчастная любовь, и она страдает. А я покинула ее в эту минуту. — Дуся, — говорю я, — а любит тебя твой Колька Горохов? Дуся ничего не ответила. «Замкнулась в себе», — говорит в таких случаях мама. «Наверно, не любит ее Колька Горохов», — с грустью подумала я. Дуся вырвала из тетради листок бумаги, села за стол, взяла ручку и задумалась. И опять лицо у нее стало глупое. «Наверно, любит ее Колька Горохов, — подумала я. — Что она, интересно, собирается писать с таким глупым лицом? Может быть, любовное письмо? — Я даже привстала на цыпочки и вытянула шею. — Неужели они переписываются? У нас во дворе есть дуб. Наверно, в дупло они прячут письма. А на рассвете, когда все спят, Колька Горохов, накинув плащ, крадется к дубу, чтоб взять письмо своей возлюбленной, моей сестры Дуси, и ветер треплет его рыжие волосы». Наклонив голову, Дуся писала любовное письмо. Я следила за ней, затаив дыхание. Она писала долго. Перечитала, сложила вчетверо. — У меня к тебе просьба, — сказала Дуся и покраснела. — Передай вот это письмо Коле… Мне доверяют любовное письмо! Ну конечно, я передам, я найду Горохова хоть на краю света! Но, значит, они не переписываются и не кладут письма в дупло дуба? И, значит, Дуся первая написала письмо Кольке Горохову? Она объяснилась в любви! — Дуся, — сказала я, — не переживай. Я сегодня же найду Кольку. Кольку искать было легко. Не надо было идти даже в соседний двор или в соседний подъезд. Колька жил над нами, на пятом этаже. Я вышла на лестничную площадку, села на подоконник и сделала вид, что читаю. — Что это ты читаешь? — спрашивали все, кто проходил мимо. — Про кроликов, — говорю, — и про их развитие. Каждый останавливался, вначале удивленно смотрел на меня, а потом заглядывал на обложку. — Гм… И правда, про кроликов. Ты что — кроликов собираешься разводить?
— Собираюсь, — говорю, — собираюсь. И чего спрашивают, и чего останавливаются — будто на самом деле интересно. А на самом деле едва ли интересно. Ведь все равно, что я отвечу, никто и не ждет правды. Вот идешь, например, по улице, обязательно кто-нибудь встретится и спросит: «Куда пошла?» Я обычно отвечаю: «К бабушке». Говорят: «А-а!» А бабушки у меня и нет. И тут: не буду же я объяснять, что сестра Дуся написала любовное письмо рыжему Кольке Горохову и я должна его передать. А для этого я взяла из книжного шкафа первую попавшуюся книгу, села на подоконник и делаю вид, что читаю, а на самом деле жду Кольку Горохова. — Собираемся, — говорю, — всей семьей кроликов разводить. Уже семь штук купили, под кроватью живут. — Только ни в коем случае не пускайте туда кошку, — сказала пенсионерка Анна Павловна из тридцать девятой квартиры, сухонькая такая старушка в смешном берете. Она с детства обожала кроликов. — Как только мы купили кроликов, кошку тут же продали за два рубля, — сказала я. — Да что вы! — всплеснула руками Анна Павловна. — У вас был такой прекрасный кот. И тут разговор пошел о котах. Анну Павловну остановить было трудно, она говорила и говорила. Может быть, с ней никто всерьез не разговаривает, и она обрадовалась, что я сижу на подоконнике да еще читаю про ее любимых кроликов? Но все равно я почти не слушала Анну Павловну. Вдруг сейчас пройдет Колька Горохов? Как же я передам ему письмо? От досады я стучала пятками по стене. Дусино счастье было на волоске! И все из-за кроликов! — Ты знаешь, милочка, у меня в тысяча девятьсот тридцать пятом году был сибирский кот. — Знаю, — говорю. — Ну, как же ты можешь знать? В это время еще не родилась твоя мама. Ничего ты не знаешь! — Не знаю, — говорю. Сейчас непременно пройдет Колька Горохов. — Ты знаешь, милочка, этот кот попал под трамвай. — У нас тоже двух кошек задавило, — сказала я, прислушиваясь к шагам на первом этаже. — Не может быть! — ахнула Анна Павловна. — Они просто сами под трамвай лезут, хоть на веревочке води.
И в это время появился Колька Горохов! Только не с первого этажа, а со своего, пятого. Почему-то я приготовилась к тому, что он будет подниматься по лестнице — медленной, усталой походкой. А он промчался по перилам, как вихрь. — Боже мой! — испуганно сказала Анна Павловна. А я чуть не ревела. Догнать его! Сейчас же догнать, чего я сижу! Я соскочила с подоконника. Забыла впопыхах книгу. — Дарю вам книгу! — крикнула я оскорбленной Анне Павловне и, как Колька Горохов, понеслась по перилам вниз. Колька Горохов стоял на лестничной площадке второго этажа и сосредоточенно рассматривал, не порвал ли штаны. Меня охватила робость. Но я вспомнила бледное лицо Дуси, и это придало мне мужества. Я подошла к нему и твердо сказала: — Здравствуй, Коля! Он без интереса посмотрел на меня и сказал: — Привет! — Тебе письмо, — сказала я и почувствовала, что покраснела, как тогда Дуся. Колька посмотрел на меня с интересом. Я достала из кармана письмо, подала ему, повернулась и помчалась вверх, перескакивая через ступеньки. У дверей квартиры я остановилась, отдышалась. Колька сейчас, наверно, читает письмо где-нибудь в уголке. Что все-таки написала ему Дуся? Мне страсть как хотелось прочитать, но я переборола свое позорное желание. Иначе я бы не уважала себя. А не уважать себя — последнее дело, говорит папа. Наверно, Колька читает письмо. Он с ума сойдет от счастья. Я нажала на кнопку звонка. Дверь открыла Дуся. Она вопросительно посмотрела на меня. — Он чуть не сошел с ума от счастья, — шепотом сказала я. — Сейчас читает письмо в уголке. Лицо Дуси осветилось улыбкой. — А, пришла, — сказала мама. — Иди ешь, мы уже пообедали. Только я начала есть, как пришел папа и испортил мне аппетит. — Покажи-ка, — говорит он, — кроликов, которых ты под кроватью разводишь. У меня кусок в горле застрял. — Каких кроликов? — говорю я, глядя в тарелку. И тут папа рассказывает. Встречает его вот только что, пять минут назад, соседка Екатерина Григорьевна и говорит: — Никогда не знала, что вы разводите кроликов. — Каких кроликов? И тут выясняется, что весь двор знает, что мы разводим кроликов, только он, глава семьи, не знает. Мама стояла и укоризненно смотрела на меня. Дуся, закусив губу, чертила ногой по полу. — Почему именно кроликов? — вздохнула мама. — Почему не морских свинок? — Да, почему? Опять — почему, и опять думают, что тут же все и выложу. — Я хотела купить кролика и подарить зоопарку, — сказала я. — А свинок я просто не люблю. Они еще долго мучили меня, наконец устали. — Мы совсем не знаем своего ребенка, — грустно сказал папа маме. — Посмотри на Дусю — что общего между ними? С Дусей никаких осложнений. На следующий день мы с Дусей шли в школу, сильно волнуясь. — Тебе страшно встречаться с Гороховым, да? — спрашиваю я Дусю. — Да. — Ему, наверно, тоже страшно. Даже мне страшно. Всем нам страшно. А все думают, что мы идем себе в школу, помахиваем портфельчиками, только и всего. Как долго длились уроки в школе! Еле-еле дождалась последнего звонка, схватила портфель и выскочила из класса. Скорее узнать, как там Дуся. Недалеко от школы, на углу, я увидела Кольку Горохова. Он кого-то ждал. Стоял и вертел головой. Наверно, Дусю. Но Дуся учится в другой школе и этой дорогой не ходит. А почему Колька здесь? Он же учится вместе с Дусей. Я поравнялась с ним. — Привет! — сказал Колька и усмехнулся. «Чего он усмехается?» — подумала я. — Передай! — сказал он и сунул мне в руки записку. — Пока! — И пошел. Забыв про уважение к себе, я развернула записку. По диагонали крупными узкими буквами было написано: «Дура!» Что?! Я перечитала еще раз. «Дура!» От возмущения у меня перехватило дыхание. Я зашла в сквер, села на скамейку. Надо все обдумать. В голове у меня все перемешалось. Единственная девушка во всей Вселенной написала письмо рыжему Кольке Горохову, и он назвал ее дурой. Она же ему про любовь писала! Татьяна Ларина тоже писала. Об этом даже на диспуте учитель литературы Роберт Владимирович говорил. Евгений Онегин хоть и лишний был человек, но не назвал ее дурой! Он ей объяснил, что они разные люди. Татьяна, наверно, умерла бы, если бы Онегин назвал ее дурой. Дуся тоже, может, умрет. Я должна отомстить за честь сестры! Лучше бы всего вызвать Горохова на дуэль. Когда-то я уже дралась с Капустиным. Но Колька Горохов старше меня, на прутьях сражаться не будет. К тому же он в футбол играет, его вся улица знает, знаменитый. Может быть, за это его Дуся полюбила? И все-таки хорошо бы его вызвать на дуэль, как в девятнадцатом веке. — Какой вид оружия вы предпочитаете? — гордо спрашиваю я Горохова, прискакав на коне. Тот что-то невнятно бормочет. «Трус! — с презрением думаю я. — И его любит моя сестра!» — Я предпочитаю пистолет, — наконец говорит он, бледнея. — Хорошо, — отвечаю я. — Мы встретимся завтра на рассвете. Колька кивает головой, а потом вдруг падает мне в ноги. — Прости меня! — умоляет он. — Я любил и люблю Дусю. Я сам дурак! Тут вся в горе бежит Дуся. И они бросаются друг другу в объятия. Я всегда придумываю счастливые концы. А между тем Колька Горохов где-нибудь гоняет мяч и ни о чем таком не думает. Написал «дура» и тут же забыл. Я не знала, как буду мстить Кольке Горохову. Я крепко сжимала в кулаке его мерзкую записку. Во дворе играли. Мальчишки-зрители свистели и орали, как сумасшедшие. — Бей, Горохов! Мяч ушел в сторону. — Давай сюда! Мяч подали прямо к ногам Горохова. Он размахнулся и ударил мимо. Мальчишки засвистели: — Мазила! Я торжествовала. Я подошла к воротам и крикнула: — Мазила! Горохов оглянулся. На лице его отразилась досада. В это время раздался свисток: тайм окончен. — Эй, Горохов! — крикнула я. Он неохотно, с кислой физиономией, подошел ко мне. Его рыжие волосы прилипли к потному лбу, а ноги были кривыми. — Чего тебе? И снова, как в первый момент, у меня перехватило дыхание. И потемнело в глазах. — Ты сам дурак! — крикнула я. — Чего-о? — Сам дурак! Он больно схватил меня за руку. Я оттолкнула его и побежала. Бежала и кричала: — Дурак, дурак, дурак! Не знаю, куда бежала. — Дурак! — глотая слезы, уже бессильно выкрикивала я. В кулаке я все еще сжимала записку. Я остановилась и с ожесточением разорвала ее пополам, потом еще пополам, еще, еще, на мелкие кусочки, и ветер подхватывал и уносил их. — Дурак, дурак, дурак, — всхлипывая, шептала я. — Ты даже пинаешь мимо мяча. А Дуся умная! Умная, умная! Просто однажды у нее было глупое лицо. Пылая ненавистью к Кольке Горохову, я пошла домой, на четвертый этаж. Изо всей силы нажала на звонок, словно был он в чем-то виноват. Звонок заорал диким басом. Дверь тут же открылась. Передо мной стояла испуганная мама. — Что случилось? — побледнев, спросила она. — Ничего, — сказала я, улыбнувшись. Лицо мамы изменилось. Она усмехнулась и сказала: — Ну-ну. — И добавила: — Папа дома. «Ну и что? Удивили. Вот дома ли Дуся?» — подумала я. — И Дуся дома, — сказала мама. Я вошла в комнату и почувствовала, что здесь что-то происходит. Папа сидел на стуле, скрестив руки на груди. «Что я сделала? — мгновенно пронеслось у меня в голове. В одну секунду я перебрала в памяти все, что произошло за день в школе. — Ничего я не сделала», — успокоилась я и села на стул напротив папы. Из спальни вышла Дуся. Мы встретились с ней взглядами. Я поняла, что Дуся страдала. Она ждала ответа. Я отвела глаза. — Ну, — сказал папа. — Полюбуйся. Мама открыла дверь кухни, и из кухни выбежало несметное количество кроликов. Мне показалось — несметное. Но потом я сосчитала: было девять крольчат и одна крольчиха. — Подарок от Анны Павловны, — очень ласково сказал папа. — Завтра еще принесет, от другой крольчихи — сереньких. Я посмотрела на Дусю. Она стояла, прислонившись к косяку, и смотрела на кроликов, которые тут же забегали по комнате. Но смотрела так, будто и не видела их. Будто вообще ее тут не было. И не имела она отношения ни к нам, ни к кроликам, а в дверях стояла так, для видимости, чтоб никто не спохватился. А то начнут волноваться, искать. Один крольчонок подбежал к Дусе, но она и не пошевелилась. Тогда он подбежал ко мне и нюхнул меня. Я взяла его в руки. Глаза крольчонка были красные и веселые. Я ему подмигнула, и он мне подмигнул. Я захохотала — и он захохотал. Смотрим друг на друга и хохочем. Кролик просто умирает от смеха. — Ну, — говорит, — и жизнь у вас! А я, хохоча, отвечаю: — Кошмар один! Тут что-то произошло. По-моему, папа кулаком по столу стукнул. А может, ничего не произошло. В общем, лежу я на полу, на животе, кролики вокруг меня бегают — пушистые, беленькие. Завтра еще будут — серенькие. Глажу я крольчонков, глажу, они беленькие ушки прижимают, красными глазками мигают. — Дуся, — говорю я, — посмотри, какой кролик. Посмотри, — говорю, — какой тепленький.
«Улетают мои вольтижеры»
Двоюродная тетя Олимпия приехала к нам в гости. И сразу же повела нас в оперу, на симфонический концерт, на эстрадный концерт. Как будто мы к ней приехали в гости, а не она к нам. К концу недели папа слегка побледнел, да и мама сдала. А предстояло еще в цирк сходить. «Цирк — искусство миллионов», — сказала тетя. И вот все стали собираться в цирк. «Ну, — думаю, — и меня потащат». Так и есть. Мама посмотрела на меня и говорит: — Может, и ты в цирк сходишь, чем дурака валять? — Нет, — отвечаю, — не пойду. — Почему? — подозрительно спросила мама. — Интереса, — говорю, — нет. — У тебя ни к чему нет интереса. Лишь бы на диване лежать. — Когда ты последний раз была в цирке? — спросил папа. Выяснилось, что последний раз я была в цирке трех лет. Можно сказать, что совсем не была. Что тут начало твориться! — Она ни разу не была в цирке! Это ты во всем виноват! — с негодованием говорила мама папе. И все стали собирать меня в цирк. — Дуся тоже не была, — сказала я, — а ее никто не гонит. — Дуся ходит в цирк с классом, — ответила мама. — Кроме того, она ушла в кино. Моя двоюродная тетя Олимпия очень странно смотрела на меня, словно я чем-то ее оскорбила. — В нашем городе все ходят в цирк, — сухо сказала она. — Все. И стар, и млад. На меня надели новые скрипучие туфли и повели в цирк. — Хоть львы-то там будут? — спросила я по дороге. — Какой несовременный ребенок, — сказала тетя. Ей никто ничего не ответил. Да и что отвечать? Каково это слышать маме? А каково папе? Наступило тягостное молчание. Его нарушал скрип моих новых туфель. Наверно, так до самого цирка мы бы и молчали, если бы не встретили мою одноклассницу Аню Сухову. На Аню все прохожие обращали внимание, потому что она была очень румяная. По крайней мере, все так считали, кроме меня. — Здравствуйте, — сказала Аня. — Здравствуй, — сказала мама и сказал папа. — Привет! — сказала я. Аня грустно улыбнулась — маме, папе, тете, мне — всем по очереди и, храня грустную улыбку, села в трамвай. — Какая румяная девочка! — воскликнула тетя. — Она не румяная, а бледная, — сказала я. — Она похожа на булочку, которую только что; вынули из печки! — Ни на какую булочку она не похожа. Она бледна. Бледна и печальна. Тетя как-то судорожно рассмеялась. Папа ухмыльнулся. А мама, вздохнув, сказала: — Ее не переспорить. Аня, конечно, бледна. Все видят, как она бледна. — Да, бледна. Бледна и печальна, — твердо сказала я. Все замолчали — видимо, решили со мной не связываться. Тетя даже с опаской на меня посмотрела. «Просто из-за ее румянца никто не замечает, что она бледна и печальна», — подумала я. Аня в прошлом году пришла к нам из другой школы. Марья Степановна поставила ее перед классом и сказала: — Аня Сухова. Наша новая ученица. Всю жизнь Аня учится только на пятерки. Все рот раскрыли и стали смотреть на Аню, как на какое-то чудо. Аня до слез покраснела и опустила голову. Жалко мне стало Аню. Да и вообще что-то уж больно все просто — и румянец, и сплошные пятерки. — Аня сядет на вторую парту с Вадимом Хазбулатовым, — сказала Марья Степановна. — А на заднюю нельзя? — тихо спросила Аня. — Зачем же? Садись на вторую парту. И Аня пошла на вторую парту. По дороге она запнулась и уронила со стола классный журнал. Все засмеялись. И тут-то я поняла, что Аня бледна и печальна. Но никто об этом не знает. Может быть, ей лучше быть для всех румяной? А может, наоборот — плохо ей быть румяной? — Мы опаздываем, — сказал папа. — Прибавим шаг. Мы прибавили шаг. Скрипя новыми туфлями, я вошла в цирк. Мы поднялись на второй этаж. Круглый вестибюль, сплошное стекло, картинки кругом понавешаны. Хорошо! И запах какой-то особый, нигде больше так не пахнет. — Мне нравится, — сказала я папе. — Особенно запах нравится. — Конюшней пахнет, — сказала тетя. — Хорошо пахнет конюшней, — сказала я. — Кому нравится представление, кому конюшня, — сказала тетя. Я ничего не сказала, потому что не видела еще представления. А когда увидела! Все первое отделение я умирала со смеху над клоуном. Клоун был совсем молодой, нос у него был не приклеен, а нос как нос, и костюм как костюм. Улыбка грустная. А почему-то всем очень смешно. У меня просто живот заболел. Тетя Олимпия мне даже замечание сделала. — Неприлично, — говорит, — так громко смеяться. На тебя оглядываются. Но я все равно смеялась, никак не могла удержаться. Все мне понравилось: и цветные прожектора, и музыка, и зрители — такие веселые. Но главное было впереди. Пока в перерыве мы гуляли по вестибюлю, ели беспечно мороженое — над манежем растягивали сетку для воздушного полета, и артисты готовились к выходу, чтобы лишить меня покоя. Вначале я, конечно, не подумала ни о каком воздушном полете, просто почувствовала беспокойство, когда увидела эту сетку. «Зачем, — думаю, — сетка такая и для кого ее натягивают?» Свет погас, включили прожектора, оркестр заиграл какой-то марш. Когда забил барабан, на манеж выбежали гимнасты. Таких красивых я еще никогда не видела. Они поднялись по веревочным лесенкам вверх, на мостики. И с этих мостиков стали перелетать друг к другу. Раскачаются на трапеции, оторвутся — и летят. Они летали! Летали под куполом цирка! И сердце мое падало и взлетало вместе с ними. Рядом со мной сидел какой-то мальчик с отцом. Отец мальчику и объясняет, а я слышу: — Те, которые летают, называются вольтижерами, а те, которые ловят, — ловиторами. Я жадно прислушивалась, что он еще скажет. Но он ничего не сказал, а мальчик ни о чем больше не спросил. Значит, вольтижеры и ловиторы. Ловиторы качаются вниз головой, а вольтижеры летят прямо им в руки. Уму непостижимо — как это у них получается. А когда они отлетались — стали нырять в сетку, как рыбки. А один очень молодой гимнаст, похожий на Ромео, зацепился ногами за купол, вытянул руки — и полетел вниз головой! Я даже глаза зажмурила. А когда: открыла — он уже стоял на сетке и улыбался. Что там было еще после воздушного полета — я уже не видела. Мне казалось, что Ромео все еще летит вниз головой, и я закрывала глаза. Но вот представление окончилось. Толпа вылилась из цирка и растеклась ручейками в разные стороны. Мы пошли прямо. Через дорогу, через дамбу, через старый парк — домой. Было темно и тепло. Хорошо было. Но если б было холодно и лил дождь — все равно было бы хорошо. Я думала о вольтижерах и ловиторах, об их непонятной для меня жизни. — Что тебе больше всего понравилось? — спросила мама. — Мальчик, который летит вниз головой. — А львы разве тебе не понравились? — изумилась тетя. — Дрессированные львы? — Понравились, понравились. Только не понравилось, что они дрессированные. Тут все так возмутились, словно я невесть что сказала. Начали доказывать, какие страшные львы и как их боятся дрессировщики. Перед каждым выступлением, можно сказать, с жизнью прощаются. То ли останутся живы, то ли нет — неизвестно. Папа не особенно много говорил, а тетя особенно много. Я вначале слушала, а потом стала думать о мальчике, который летает вниз головой. Так всю жизнь и будет летать вниз головой? «Мне бы тоже вниз головой, — затаенно подумала я. — Так же бы лететь, руки вперед, из-под купола. Странно все-таки — все аплодируют за то, что ты летишь вниз головой». Мы подошли к дому. — Дуся еще не спит, — сказал папа, посмотрев на освещенное окно. — Уроки учит, — уверенно сказала мама. Так она и учит! Она даже на уроках «Английский детектив» читает — три романа в одной книге. А я на следующий день снова пошла в цирк. И еще через три дня. И все время стала ходить в цирк. Не каждый день, конечно, потому что денег надо было подкопить, на обеды мне сорок копеек давали. Но, кроме цирка, я ни о чем больше и думать не могла. Однажды сидела я на уроке и смотрела в окно. За окном еще голые деревья, на деревьях воробьи прыгают. Марья Степановна что-то рассказывает, а я никак не могу вдуматься, о чем она говорит. В голове у меня музыка цирковая гремит. А потом в мозгу словно молоточки стали стучать: тук-тук-тук… Вначале так себе стучали, вразнобой, а потом все эти тук-тук-тук по очереди начали выстраиваться. Пауза — и опять тук-тук-тук. Пауза — и опять тук-тук-тук. И в то же время я о вольтижерах думаю, как они летят, вспоминаю. И кажется мне, будто это я лечу. А в мозгу — тук-тук-тук… А потом вместо тук-тук-тук началось та-та-та-та, та-та, та-та-та-та. И вдруг в моей голове откуда ни возьмись выплыли слова:
Улетают мои вольтижеры, Ловиторы не ловят меня.
Так я же стихи сочиняю! Я тут же схватила промокашку и записала:
Улетают мои вольтижеры, Ловиторы не ловят меня.
Я ткнула подругу Таню в бок и положила перед ней промокашку. Я думала, Таня просто обалдеет. Но Таня прочитала, даже несколько раз, — и недоуменно надула губки. — Какие вольтижеры, какие ловиторы? — Никакие, — сказала я и положила промокашку в тетрадь. Капустину, что ли, показать? Но с тех пор, как я не нашла в себе силы и мужества быть двоечницей, он меня не замечал, будто меня вообще на свете не было. А сам по-прежнему был двоечником, но никогда не гордился этим. Мне очень не хватало моего друга Капустина. — Маша Веткина нам расскажет о реформах Петра Первого, — вдруг услышала я голос Марьи Степановны. Я растерянно встала. — Ты поняла вопрос? — Поняла. Но в голове у меня был сплошной сумбур. Я никак не могла сосредоточиться. А Марья Степановна спокойно смотрела на меня, уверенная в моих способностях. Она даже маме моей на родительском собрании об этом говорила. А мама — папе. А папа — сестре Дусе. А я от Дуси узнала. — Расскажи о реформах Петра Первого, — прошептала Таня. Я машинально взяла промокашку.
Улетают мои вольтижеры. Ловиторы не ловят меня.
— Петр прорубил окно в Европу, — услышала я за спиной шепот Капустина. — Петр прорубил окно в Европу, — сказала я. — Правильно. Но как он это сделал? «Улетают мои вольтижеры, ловиторы не ловят меня… улетают мои вольтижеры…» — На костях народа, — прошептал Капустин. «Улетают мои вольтижеры…» Марья Степановна удивленно смотрела на меня. — Ну что ж, садись. Я села. «Ловиторы не ловят меня… не ловят меня…» — Пусти меня, уже звонок прозвенел — не слышишь, что ли, — сказала Таня, — И вообще, — строго заметила она, — ты могла бы стать круглой отличницей, если б не задумывалась на уроках неизвестно о чем. — А если б ты задумывалась, то не была бы круглой дурой! — крикнул Капустин и захохотал смехом двоечника и прыгнул через парту. — Капустин! — крикнула я. Он остановился и, подумав, подошел ко мне небрежной походкой. — Пойдем в цирк! — сказала я. Капустин ничего не ответил. Он смотрел на меня изучающе. — Пойдем в цирк! — снова сказала я. Капустин неуверенно покачал головой. Он явно боролся с собой. — А я качель в сарае повесила. Хочешь быть ловитором? — Че-го? — Да не знаешь, что ли? Воздушные полеты в цирке! Кто летает — тот вольтижер, кто ловит — тот ловитор. Глаза Капустина засветились. Но тут же его лицо снова стало сурово и непроницаемо. — Я тебе не прощу измену, — глухим голосом сказал он и пошел гордой и красивой походкой. — Выдумала каких-то вольтижеров, ловиторов, за Капустиным бегает, — презрительно сказала подруга Таня, проходя мимо. Я ничего не ответила. Не было у меня ни вольтижеров, ни ловиторов, и Капустина не было. Я стояла, опустив руки. Тут подходит ко мне Аня Сухова. Подошла и молчит, смотрит на меня. Я говорю: — Ты чего такая бледная? Она говорит: — Ты тоже бледная. Постояли мы с ней, помолчали и разошлись. После школы, не заходя домой, я пошла в сарай, где висела моя качель. Этим сараем уже почти не пользовались. Его, наверно, забыли сломать, и он, заваленный строительным мусором, стоял возле нашего нового дома. Сарай был моим любимым местом. Я протиснулась в дверь, закрыла ее и привязала веревкой. Моя качель ждала меня. Моя качель, моя трапеция под куполом цирка! Вот я раскачиваюсь — раз-два, раз-два — и лечу! Лечу высоко под куполом. Как птица. Раскинула руки — и лечу! Я вздохнула. Если сильно раскачаться, то влечу прямо в крышу сарая. Был бы Капустин, мы бы с ним что-нибудь придумали. Он бы стоял, расставив ноги, как матрос на палубе, и ловил бы меня. А я бы летела прямо ему в руки. Он был бы лучшим ловитором в мире. Я тихо раскачивалась на качели, шаркая ногой по земле. «Вот так и буду в этом сарае качаться? — вдруг подумала я. — И ловитора у меня никогда не будет?» И тут я представила, как я всю жизнь качаюсь на качели — одна, в этом забытом всеми сарае. Лет пятьдесят уже прошло, уже Капустин с палочкой ходит, уже сестра Дуся по ночам кашляет, моя первая любовь — Валька Кошкин — знаменитым начальником стал, а я все качаюсь на этой качели. Эта мысль меня очень расстроила. Я решила придумать что-нибудь другое, со счастливым концом. Вот я прославленная вольтижерка в прославленном воздушном полете. Уму непостижимо, как я летаю. А внизу, в зрительном зале, сидит бледный Капустин. «Батюшки!» — шепчет Капустин и вспоминает всю свою жизнь. И горькое сожаление о том, что он не стал ловитором, охватывает его душу. Я лечу! А в гостевой ложе, рядышком с директором цирка, сидит Валька Кошкин. «Никогда бы не подумал», — говорит он, глядя в бинокль. Лицо его спокойно и уверенно. Но когда прямо из-под купола я понесусь вниз головой, он вздрогнет про себя, и на мгновение на его лице проступит растерянность. А сестра Дуся в это время где-нибудь заплачет в девятом ряду. «Не плачь, Дуся, — скажу я ей потом, когда живая и невредимая буду пить чай с вареньем. — Это была заветная мечта моей жизни, и она осуществилась. А главное, Дуся, какой у меня ловитор!» — И я достану фотографию моего ловитора и покажу Дусе. «Да видела я его, видела», — скажет Дуся, но тем не менее будет долго рассматривать фотографию, а потом опять заплачет. «Не плачь, Дуся!» — Не плачь, Дуся, — сказала я и, забросив качель на гвоздь, стала вылезать из сарая. Мне казалось, что все так и есть и я уже лечу вниз головой, а Дуся плачет. И я побежала ее утешать. Но Дуся не плакала. Она читала «Английский детектив». — Ты где была? — спросила она. — В цирке, — сказала я. — Все в цирке да в цирке, уж хоть бы не выдумывала. Мне стало грустно. Ведь я не хотела Дусе врать. Я вытащила из портфеля книжки и села напротив Дуси. — Пообедала бы вначале, а то сразу за уроки, — с иронией в голосе сказала Дуся. Эта ирония обидела меня. Я не уроки села учить. Я хотела поговорить. Но Дуся уткнулась в книжку и стала читать, читать. Я открыла тетрадь, где лежала промокашка со стихами. — Посмотри, Дуся, — скромно сказала я. Дуся взяла промокашку. — «Улетают мои вольтижеры, ловиторы не ловят меня», — прочитала она. Я не спускала с Дуси глаз. Но лицо ее не изменилось. — Это я сама сочинила. Дуся пожала плечами. — И все? — спросила она. — Все. — Таких коротких стихов не бывает. Это не стихотворение. — Дуся еще раз прочитала: — «Улетают мои вольтижеры…» Куда же они улетают? — удивленно спросила она. — Что, вот так летят и улетают куда-то? — Дуся хмыкнула. — Улетают мои вольтижеры… — Она помахала кому-то рукой, вдаль кому-то помахала — и засмеялась. А потом вообще хохотать начала. — Да, летят и улетают, — сказала я. — Летят и улетают? — переспросила Дуся, умирая со смеху. — Летят и улетают, — с горечью сказала я. Дуся еле-еле перестала смеяться. — И что тебе дались эти вольтижеры, ловиторы? — Дуся, — сказала я, — неужели ты не понимаешь, что это самая заветная мечта моей жизни? Дуся совсем перестала улыбаться, притихла, задумалась. Видимо, мои слова произвели на нее глубокое впечатление. — Одна, но пламенная страсть? — шепотом спросила Дуся. — Да, — сказала я. — Выдумываешь ты все, — вздохнула Дуся. Я ничего не ответила. За меня всегда все и все знают — когда я выдумываю, когда не выдумываю. Однажды подруга Таня сказала, что я нарочно смеюсь, а на самом деле мне нисколько не смешно. Я перестала смеяться, хотя на самом деле мне было очень смешно. Вот я и Дусе ничего не ответила. Защелкнула портфель, засунула его подальше под стол. — Пойду, — говорю, — погуляю. По пятницам я люблю гулять. Дуся с грустью посмотрела на меня. Я вышла на улицу. На скамеечке возле дома сидел рыжий Колька Горохов. Так сидел, как будто его тут кто-то забыл. И лицо его при этом было задумчиво. Я очень этому поразилась. Ведь Колька был моим врагом на всю жизнь. А враги не должны грустить и задумываться. Я уже далеко ушла, а он все так сидел. Я шла в цирк. Вначале шла, а потом уже бежала. «Куда это, — думаю, — я так бегу?» А как пробежала парк и выбежала к дамбе, так и поняла, что в цирк. Дамба идет в гору, а прямо на горе цирк стоит, как огромный шатер. Только стеклянный, светящийся весь. Праздничный. Скорее в цирк! Сегодня пятница, а в пятницу в четыре часа представление. Сейчас я увижу моих любимых ловиторов, моих любимых вольтижеров! Ой, вдруг опоздала? — Тетенька, сколько времени? — крикнула я. — Без пяти четыре, — испуганно ответила тетенька. Я тут и села. Не успею! А вот трамвай идет. Повезло, повезло! Всего-то одну остановку проехать. Вот и цирк, и билет в руках. Правая сторона, самый верхний ряд. Ну и хорошо, всех видно будет. Только я села, не успела отдышаться — началось представление. Но что это? На парад вышли совсем другие артисты. Очень красивые, но совсем незнакомые. А где мои? Где мои? И клоун не тот, совсем не тот клоун! Я даже привстала, чтоб получше разглядеть. Только что разглядывать — нет их. В груди у меня похолодело. Я поняла, что случилось непоправимое — они уехали, и я их уже никогда не увижу. Жди не жди — не поднимутся они под этот купол. Рядом со мной сидела старушка. Вначале она не обращала на меня внимания, потом стала обращать. Когда выходил клоун, она начинала дергать меня за рукав и заразительно смеялась. — Разве тебе не смешно? — спросила старушка. — Смешно. — Почему же ты не смеешься? — Смеюсь. Про себя. — Да ты же плачешь! Почему ты говоришь, что смеешься, если ты плачешь? Тут она снова засмеялась, видимо, клоун что-то смешное сделал. А я заревела. Так мы со старушкой и сидим — она смеется, я реву. Очень хорошая старушка, платок мне дала. — В твои годы я тоже плакала, — сказала она. — Как он не падает — на одном колесе по канату! — воскликнула старушка. Я перестала реветь. Действительно, как же это так — на одном колесе по канату? Клоун ушел. И вдруг оркестр заиграл знакомый марш. Тот самый марш, под который всегда выходили гимнасты. Сердце радостно екнуло. Я схватила старушку за рукав: — Сейчас воздушный полет будет! Ударил барабан. Сейчас они выйдут, сейчас!.. Но вместо гимнастов на манеж вышел… слон. При чем тут слон? Как он смел выходить под эту музыку! Я встала. Все зашикали. А билетерша прямо-таки поджидала меня. — Не разрешается с мест вставать! Чего заходила взад-вперед? Слышишь? Куда идешь? Кому говорят? Я, видимо, пошла куда-то не туда. Но она все-таки меня не поймала. Я выскочила в вестибюль. За моей спиной ликовала музыка, под которую ходил слон. Я спустилась на первый этаж — и лицом к лицу столкнулась с Аней Суховой. Мы обе были смертельно бледны. Мы без слов поняли друг друга и молча вышли на улицу. И молча сели на скамейку. И все еще молчали некоторое время, сидя на скамейке. — Ты часто ходишь? — спросила я. — Ага. — Как это я не знала про тебя? — И я про тебя. Мы еще помолчали. — Письмо клоуну написала, — сказала Аня и показала сложенный маленький листочек. — Тебе клоун нравился? — Ага. — А мне полеты. — Что мы сейчас будем делать? — прошептала Аня. Я не знала, что мы будем делать. — Давай убежим, — сказала Аня, — и будем циркачками. Ты будешь летать, а я смешить. — Давай, — сказала я. И мы пошли домой, чтоб захватить с собой кое-какие продукты.
Дата добавления: 2015-06-04; Просмотров: 386; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы! Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет |