Часть четвертая 13 страница. — Что случилось, милая Варя, чем вы так опечалены?

— Что случилось, милая Варя, чем вы так опечалены?

— Он еще спрашивает! — вздрогнув, вскочила со стула девушка. — Мне все известно, и поэтому между нами все кончено! — вскрикнула она.

На лице прапорщика выразилось такое недоумение и растерянность, что девушка сразу осеклась.

— Никакой помолвки не было и никогда не будет! Вы вчера целовались с Надей на крыльце, и вас видели. Да, да, не смейте отпираться! И Леля говорит, что у вас даже распухли губы! Какой вы мерзкий, грязный человечишка, а я‑то… — И тут Варя, разрыдавшись, выбежала из комнаты.

Торопливо приведя себя в порядок, прапорщик поспешил за ней, но ее уже не было в школе. Лобина следила за ним с выражением серьезной задумчивости на лице.

— Не огорчайтесь, Сергей Владимирович, — ласково проговорила она. — Варя известный порох — взорвется, нашумит, а затем скоро успокоится.

— Тем более что никаких поводов для скандалов нет. — И Звонарев рассказал все Леле.

— Вас с Надей заметила сестра, работающая вместе с Варей, и, конечно, не замедлила довести обо всем до ее сведения.

Вскоре Звонарев снова обедал у Белых. В конце обеда генералу подали пакет из штаба эскадры. Командующий отрядом броненосцев и крейсеров адмирал Вирен приглашал начальника артиллерии на заседание у адмирала Григоровича, которое должно было состояться сегодня вечером. Взглянув на часы, Белый проговорил:

— Так как Азаров нездоров, то я попрошу вас, Сергей

Владимирович, побыть сегодня моим адъютантом. После обеда зайдите, пожалуйста, в Управление и там захватите все материалы о наличии и потребности в морских орудиях и снарядах к ним. Пока вы подберете нужные материалы, я немного отдохну. К шести часам экипаж будет вас ждать у моей квартиры.

В условленное время Звонарев с папкой бумаг в руках подходил к крыльцу квартиры Белых. Парный экипаж ожидал у подъезда. Едва Белый и прапорщик сели, как экипаж с места быстро покатился по дороге. Они успели основательно промерзнуть, пока добрались до дачи Григоровича.

Моряки были уже все в сборе: три контр‑адмирала — Григорович, Вирен и Лощинский, все командиры судов. Тут же были несколько флагманских специалистов.

Артиллеристы прошли в кабинет Григоровича. После взаимных приветствий Лощинский, как старший из адмиралов, попросил разрешения у Белого, как у старшего из присутствующих, открыть заседание. Звонарев в качестве адъютанта расположился рядом с Белым.

Вирен, доложил, что доставлена телеграмма Алексеева. Адмирал сообщил о своем отозвании в Петербург и передаче начальствования над Тихоокеанским флотом главнокомандующему Маньчжурской армией генералу Куропаткину.

— Теперь об Артуре никто уже не позаботится, — вздохнул Григорович. — Куропаткин больше будет думать об армии, чем о флоте, а Артур превратится в неприятную обузу для Маньчжурской армии.

— Но Артур ведь должен стать базой для эскадры Рожественского, — возразил Белый.

— Он еще находится в испанских портах, кроме того, в Балтике снаряжают еще третью эскадру — Небогатова. Очевидно, Рожественский подойдет сюда, лишь соединившись с ней, так что пройдет не менее двух — двух с половиной месяцев, пока вторая эскадра сюда доберется. Неизвестно, удержимся ли мы до того времени, — усмехнулся Григорович.

— Да, с продовольствием туго, среди матросов появилась цинга, а с теплой одеждой еще хуже, — поддакнул Вирен.

— Армия хотя одета и тепло, но голодает больше моряков, а цингой болеют не только солдаты, но и офицеры. Да что офицеры, признаки цинги обнаружены у Кондратенко и Надеина, — проговорил Белый.

— Не хватало только этого! Неужели их не может поддержать мадам Стессель из своих обильных запасов? — возмутился Вирен.

— Очевидно, не хочет… — отозвался Лощинский.

— Господа, предлагаю с завтрашнего же дня генералов Кондратенко и Надеина зачислить на довольствие в Квантунский экипаж. Основанием для этого является то обстоятельство, что оба они командуют всем нашим десантом, который довольствуется из экипажа, — предложил Григорович.

— Они не согласятся. Кондратенко и Надеин очень щепетильные в этом отношении люди и ни за что не станут брать больше того, что им полагается по закону.

— Не в пример Рейсу, Фоку, Никитину, которые даже официально по приказу получают по три‑четыре пайка, — горячо проговорил до этого молчавший Эссеп.

— И Церпскому, который ежедневно обедает, по крайней мере, в трех или четырех госпиталях, — добавил Лощинский.

Затем собрание перешло к деловому обсуждению злободневных вопросов обороны — о передаче на сухопутные батареи последней тысячи шестидюймовых снарядов, о подготовке крейсера» Баян»к прорыву блокады навстречу эскадре Рожественского. Подорванный на минах за день до выхода, двадцать восьмого июля, крейсер был исправлен. Моряки просили вернуть переданную на форты среднюю и мелкую артиллерию и триста человек команды, после чего «Баян» мог немедленно выйти в море. Командир этого крейсера капитан второго ранга Иванов обратился с просьбой об ускорении отправки его корабля из Артура.

— Находясь здесь, «Баян» ежедневно рискует получить попадание одиннадцатидюймовой бомбы и вновь выйти из строя. Сейчас ночи длинные, часты туманы. Если с наступлением темноты я выйду из Артура, то к рассвету буду около Циндао. Затем, по способности, двинусь на юг, — пояснял капитан, известный блестящей установкой мин в мае, на которых подорвались сразу два японских броненосца.

— Прошлое собрание флагманов решило, что эскадра прочно связала свою судьбу с крепостью и до того момента, когда последней будет грозить падение, ни один корабль не покинет Артур, за исключением миноносцев, посылаемых с почтой, — скрипучим, неприятным голосом наставительно проговорил Вирен.

— Тогда нам заранее надо похоронить всю эскадру в артурских лужах, — пылко произнес Эссен. — Мой «Севастополь» уйдет в море, как только будет закончено исправление. Дарить свой корабль японцам я не собираюсь.

— Вы уйдете, Николай Оттович, тогда и только тогда, когда я разрешу вам это, — оборвал его Вирен.

— В крайнем случае я обращусь за помощью к генералу Стесселю.

— Ранее того вы будете списаны с корабля и подвергнуты аресту.

— Побольше спокойствия, господа, — вмешался Лощинский. — Кроме «Севастополя», сейчас могут выйти в море еще «Победа», «Полтава»и «Паллада», не считая канонерских лодок «Гиляк», «Отважный»и миноносцев. Выход этот будет допущен лишь по особому приказу Куропаткина или Скрыдлова, назначенного командующим Тихоокеанским флотом.

— Который находится неизвестно где, — проговорил Эссен.

Затем Белый с помощью Звонарева довел до сведения моряков о нуждах артиллерии обороны. Тут дело пошло сразу гладко. Адмиралы очень охотно отдавали крепостному начальству матросов, пушки, снаряды, патроны, лишь бы только не идти самим на верки крепости. Командиры броненосцев для вида поворчали, но, узнав, что им уготованы спокойные и безопасные места в глубоком тылу, быстро смолкли. И опять только Эссен и Иванов запроюстовали самым решительным образом.

— Нам надо вернуть людей из десанта, вернуть пушки, сохранить снаряды, так как корабли наши должны покинуть Артур. Ни одного матроса, ни одного снаряда с «Севастополя»я больше не дам Василию Федоровичу при всем моем глубоком уважении и расположении к нему, — решительно заявил Эссен.

Командир «Баяна» тоже возражал, но в более спокойном тоне.

Белый, хитро улыбаясь в свои пышные усы, примирительно заявил, что пока для него достаточно людей и снарядов с других кораблей.

— А теперь прошу, господа, по стаканчику чайку с ромом, — гостеприимно предложил Григорович и позвонил.

Несколько матросов с подносами в руках начали подавать чай, за ними выплыла, блистая браслетами и жемчугами, Лолочка. Офицеры мгновенно повскакали с мест и почтительно с ней поздоровались. Лолочка прежде всего подошла к Белому.

— Позвольте, Василий Федорович, представить вам мою хозяйку, — улыбаясь, проговорил Григорович.

Белый пробурчал что‑то невнятное и заторопился с отъездом.

— Нам надо еще побывать у Кондратенко, — проговорил он.

Григорович попросил от его имени отвезти генералу различные продукты, в том числе лук, чеснок, свежее мясо, лимонную кислоту, клюквенный экстракт и другие противоцинготные средства. Лолочка захлопотала. Звонарев поспешил к ней на помощь.

— Вам‑то цинга, во всяком случае, не грозит с такими алыми губами и румяными щеками, — заметила молодая женщина, фамильярно проводя рукой по лицу прапорщика.

— Ваш адъютант даром времени не теряет, — раздался около дверей насмешливый скрипучий голос Вирена, — как бы у нашего хозяина вскоре не появились на лбу некоторые не предусмотренные штатным расписанием для адмиралов отличия.

— Именно у флагманов и, пожалуй, капитанов первого ранга они чаще всего и появляются, а не у мичманов и лейтенантов, — весело проговорил Эссен, лукаво поглядывая на появившегося в кабинете смущенного Звонарева.

Все моряки вышли провожать артиллеристов.

В стороне фортов блистали зарницы выстрелов и доносились глухие раскаты почти — беспрерывной канонады. Было очевидно, что японцы вели очередную атаку в одном из пунктов обороны. Довольно сильно вьюжило. Сквозь снег чуть проступали тревожно двигавшиеся по горам лучи русских и японских прожекторов.

— Старый адмирал, женатый человек, а ведет себя, как мичман, со всякими потаскушками и даже показывает их своим гостям, — недовольно бурчал всю дорогу Белый.

Кондратенко жил в небольшом одноэтажном домике на самой окраине Старого города, вблизи дачных мест. Японцы почти не обстреливали этот район, видимо, не зная, что здесь расположен штаб Кондратенко, бывшего душою артурской обороны. Окна дома были плотно закрыты, вокруг было совершенно безлюдно, и только одинокая фигура часового в папахе и башлыке чернела у ворот.

У Кондратенко собралось довольно много друзей и соратников: начальник штаба подполковник Науменко, инженеры — подполковник Рашевский, капитан Шевцов — оба из штаба Восточного фронта, начальник обороны Северного участка полковник Семенов, начальник обороны Западного участка полковник Ирман. Не было лишь представителей штаба Стесселя и моряков.

Появление Белого, тесно связанного по службе со штабом района и адмиралами, все приветствовали. Звонарев задержался около экипажа, передавая денщикам привезенную провизию. Когда он появился в столовой, где собрались все офицеры. Белый уже рассказывал новости, слышанные от Григоровича. Известие об отозвании Алексеева вызвало общий вздох облегчения.

— Наконец‑то армией будет командовать сведущий человек, а не моряк, — проговорил Семенов. — Теперь надо думать, Куропатки» перейдет к решительным действиям для освобождения Артура от блокады.

— Как бы не было обратного, то есть Куропаткин решит, что раз артурская эскадра перестала быть боеспособной, то нечего заботиться и об Артуре. Пусть, мол, выкручиваются сами, как хотят. Так, по крайней мере, думают моряки, — пояснил Белый.

— Им‑то, конечно, замена Алексеева Куропаткиным не по вкусу. Куропаткин с ними церемониться не станет. Прикажет немедленно всем боеспособным кораблям уйти из Артура навстречу Рожественскому, — убежденно проговорил Семенов.

— Это сильно ослабит оборону крепости. Правильнее было бы отправить из Артура крейсера «Баян»и «Палладу»с несколькими миноносцами навстречу второй эскадре. Они поторопили бы Рожественского с приходом, а при приближении эскадры ей на помощь выйдут пять броненосцев, — проговорил Кондратенко.

— Если только они сохранят к тому времени свою боеспособность, — усомнился Рашевский.

На несколько минут разговор принял общий характер.

Присутствующие высказывали самые разнообразные предположения о дальнейшей судьбе Артура в связи с уходом наместника.

— Господа, мы отвлеклись от основной темы нашей сегодняшней беседы, — постучал карандашом по столу Кондратенко. — Кто нам расскажет о положении на Восточном фронте? Сергей Александрович, не вы? — обернулся он к Рашевскому.

— Евгений Нмколаевич больше меня в курсе тамошних дел, — кивнул головой Рашевский в сторону Науменко.

— С большим удовольствием, — не замедлил согласиться неизменный начальник штаба Кондратенко и начал развертывать лежащие перед ним бумаги.

— Господа, прошу внимания, Евгений Николаевич начинает свое сообщение, — повысил голос Роман Исидорович.

Разговоры смолкли, все приготовились слушать.

— На крайнем правом фланге от моря до батареи литеры Б японцы по‑прежнему находятся в версте от линий наших укреплений и держатся совершенно пассивно, ограничиваясь, лишь редкой ружейной и артиллерийской перестрелкой. В сущности, с самого начала осады этот участок был, самым спокойным на сухопутном фронте.

— Недаром Стессель часто бывает в этом районе, — проговорил вполголоса Рашевский, что‑то рисуя карандашом на бумаге.

Кое‑кто засмеялся. Кондратенко неодобрительно покачал головой.

— Замечательно то, — продолжал Науменко, — что японский флот, полностью господствуя в море, все же не решается обстреливать фланг и тыл нашего Восточного фронта. Его орудия свободно могли бы держать под огнем все наши позиции до форта номер два, что поставило бы нас в очень тяжелое положение. Это объясняется блестящими действиями береговых батарей под искусным управлением его превосходительства. — И Науменко поклонился Белому.

Все дружно зааплодировали.

— Мы это знаем и очень ценим, — пожал Кондратенко руку Белому.

— Тут заслуга не моя, так как я целиком занят действиями на сухом — пути, а моих офицеров и солдат, — отнекивался генерал, смущенно покручивая свои пышные усы.

— У батареи литеры Б, после удачно спущенной Сергеем Владимировичем мины, японцы не проявляют активности. Что‑то, роют и ограничиваются ружейной стрельбой и метанием бомбочек. Дальше, до форта номер два, они возводят новую параллель в трехстах шагах от Китайской стенки. На форту номер два укрепляются во рву, ведут минные галереи под бруствер. Им необходимо энергично противодействовать. Лейтенант Гурский болен, и это придется поручить прапорщику Звонареву.

Звонарев вздохнул и только покачал головой, не смея протестовать вслух.

— На форту номер три положение еще тяжелее, чем на втором. Японцы чуть ли не ежедневно производят местные атаки, пытаясь ворваться внутрь форта, но пока безуспешно. Комендант, штабс‑капитан Булганов, держится молодцом. На укреплении номер три японцы, после того как сотни их сожгли живьем во рву, временно отошли в ближайшие свои траншеи. Вот и все о нашем участке, — закончил Науменко.

— Чем вы нас порадуете, Владимир Григорьевич? — обернулся к Семенову Кондратенко.

— У меня дело обстоит более благополучно. У Курганной батареи японцы сидят в трехстах шагах, у Краматорной — еще дальше. На Казачьем плацу до них сто шагов, но активности и здесь они не проявляют. У Зубчатой и Стрелковой батарей и форта номер четыре редкая перестрелка и поиски разведчиков. На Западном фронте по‑прежнему решающим участком является гора Высокая. Пока она наша, держатся и горы Плоская, Фальшивая и Дивизионная. За два месяца противник соорудил две параллели и подошел на четыреста шагов к вершине. Это, конечно, не беда, но японская артиллерия день и ночь долбит по Высокой и не дает ее как следует укрепить. Стрелки сидят в полуразрушенных, наскоро подправленных окопах. На прочих участках положение прочное. Но если мы не удержим Высокой — придется отойти прямо на сопки над Новым городом и на Ляотешань. Пока же вся дорога до Голубиной бухты в наших руках. Отряд Романовского удерживает данную ему линию обороны. Высокую надо отстаивать до последней возможности. Она — стратегический ключ всей крепости, и с ее падением эскадра будет расстреляна в несколько дней.

— Счастливая мысль поручить ее оборону матросам — это наша артурская гвардия. Прекрасные вояки, золотой народ, развитой, инициативный, не чета нашим стрелкам. Те сильны своим упорством, а моряки — смекалкой, — заметил Рашевский.

— Итак, самое тяжелое положение у нас на Восточном фронте. Туда надо и обратить наше главное внимание. На Западном — упорно удерживать Высокую, а Владимиру Григорьевичу, по мере своих сил и возможностей, помогать соседям, — резюмировал доклады Кондратенко. — Как дело обстоит со снарядами, Василий Федорович?

— Хватит на отбитие двух штурмов. К орудиям мелких калибров снарядов имеется в избытке, зато к крупным — острый недостаток. Живем подачками моряков да сами отливаем по шестьдесят штук в день шестидюймовых чугунных снарядов, — сообщил Белый.

— А как с продовольствием? — поинтересовался Ирман.

— Крепостной интендант уверяет, что муки, сухарей, круп, чаю хватит еще на два месяца, а мяса, кроме конины, уже не осталось. Решено давать ее два раза в неделю по полфунта, а остальные дни постные: чумиза на обед и ужин. Вообще продержимся до середины февраля, — ответил Науменко.

— Вот с госпиталями у нас дело обстоит совсем не благополучно, — проговорил Кондратенко. — В них находится до тридцати тысяч человек — треть гарнизона. Выздоравливают все меньше; цинга косит все больше и больше. А тут еще смудрил Субботин — приказал больных и раненых класть вперемешку во всех госпиталях. В результате мы имеем вспышку инфекционных заболеваний с очень большой смертностью. Я говорил об этом Стесселю, но он или не понимает, или прикидывается, что не понимает прямой преступности действий Субботина, и не хочет в них вмешиваться. Написал обо всем Балашову, быть может, он сумеет повлиять на генерал‑адъютанта, чтобы тот отменил это вредное распоряжение.

— Теперь наконец мы хотим подробнее знать и о вашем здоровье, дорогой Роман Исидорович, — спросил Белый.

— Пустяки, небольшой плеврит справа, через деньдругой все пройдет, — нехотя ответил генерал.

— Плеврит основательный, как уверяют доктора, а главное — цинга. Она и мешает быстрому вашему выздоровлению, — дополнил Науменко.

— Постараемся ликвидировать ее в ближайшее же время. Этим занялись моя жена и наши адмиралы, которые и зачислили вас, Роман Исидорович, к себе на довольствие, — сообщил Белый.

— Поскольку это незаконно и моя цинга не более как плод воображения врачей, я решительно протестую против подобных действий моряков, — возразил Кондратенко.

— С паршивой овцы хоть шерсти клок. От наших адмиралов мы не видим никакого толку. В Севастополе морское начальство было душой обороны, а в Артуре адмиралы живут гостями и никуда не вылезают из своих блиндажей, — презрительно заметил Ирман.

— Матросы и офицерская молодежь — истинные герои, а адмиралы‑трусы и интриганы, — поддержал его Семенов.

Как только совещание закончилось. Белый и Звонарев стали прощаться.

— Заглянем еще на минутку к Стесселю, может, у него есть какие‑нибудь новости, — проговорил Белый, пожимая руку Кондратенко.

В это время зазвонил телефон. Кондратенко снял трубку и стал слушать.

— Сейчас прикажу подтянуть две роты морского десанта к вашему штабу, но вводите его в дело лишь в крайнем случае и вообще расходуйте моряков возможно осторожнее, — распорядился Кондратенко. — Японцы лезут — на фарт номер два, уже два раза побывали на гребне бруствера. Фролов просит поддержки, а частный резерв Горбатовского весь израсходован. Посылать им моряков из арсенала, где расположен общий резерв, — пояснил генерал. — Придется вам, Сергей Владимирович, еще сегодня побывать на форту номер два.

— Слушаюсь! Готов идти туда хоть прямо отсюда,

— Особенно торопиться нечего. Пока японцы лезут, вам там делать нечего, а когда успокоятся, вы и решите, где нужно спускать мины.

— Сначала побываем у Стесселя, узнаем обстановку у него, — предупредил Белый.

К Стесселю Белый и Звонарев пошли пешком. Разыгралась вьюга. Тысячи снежинок носились в бешеном вихре, залепляя глаза, забираясь за ворот и в рукава шинели. Сквозь белую муть снежной ночи то и дело вспыхивали зарницы орудийных выстрелов…

Бледные лучи прожектора чуть пробивались сквозь вьюгу, одна за другой взвивались к небу огненные змеи ракет. Временами долетали звуки сильнейшей ружейной и пулеметной стрельбы. Казалось, что кипит какой‑то огромный котел. По направлению атакованного участка торопливо проскакало несколько всадников и прошло быстрым шагом несколько отрядов моряков. Наконец с грохотом пронеслись полевые орудия в запряжке. Сбоку скакали с зажженными факелами в руках фейерверкеры и ящичные вожатые.

Белый и Звонарев почти бегом добрались до дома Стесселя и влетели в прихожую. Здесь при слабом свете керосиновой лампы Стессель рассылал в разные стороны ординарцев‑казаков. Генерал резким отрывистым голосом отдавал приказания: узнать, выяснить, установить. Тут же у стола, согнувшись почти вдвое, писал приказания в полевой книжке Рейс.

— В чем дело, что происходит на фронте? — кинулся к вошедшим Стессель.

— Мы сами пришли затем, чтобы узнать обстановку, — ответил Белый.

— Я ничего не знаю. Звонил Кондратенко, но он все еще болен.

— Мой экипаж у крыльца, поедемте, Анатолии Михайлович, в штаб к Горбатовскому, — предложил Белый.

— Мм‑да… я, право, не знаю… — замялся генерал.

— Что, что? Куда это вы, Василий Федорович, зовете Анатолия? Я его отсюда не отпущу! Здесь его штаб, значит, и он должен находиться тут! — коршуном налетела Вера Алексеевна на Белого. — Пусть едет этот полусумасшедший Смирнов, Виктор Александрович, вы и, наконец, Владимир Николаевич, — кивнула генеральша на Никитина.

— Стопочку коньяку на дорогу, и готов отправиться хоть к черту в пекло, не то чтоб в штаб Горбатовского, — проговорил Никитин.

— Виктор Александрович нужен мне в штабе. Смирнова и близко подпускать туда нельзя — все перепутает. Значит, остаются только Василий Федорович и Владимир Николаевич, — вас я попрошу отправиться в штаб Восточного фронта, — рассудил наконец Стессель.

— Поскорее возвращайтесь назад, буду ждать с чаем, — напутствовала уезжающих генеральша.

Канонада продолжалась с прежней силой. Никитин, хорошо заправившись на дорогу коньяком, все время напевал неприличные шансонетки и рассказывал последние новости, слышанные у Стесселя.

— Алексеева‑то поперли, теперь мы здесь покажем морякам кузькину мать. Живо все выплывут в море, — разглагольствовал он.

— Это ослабит оборону крепости; кроме того, эскадра наша слишком слаба, чтобы вступать в бой с японцами, — возразил Белый.

— Не в кораблях дело, а в моряках. У японцев — того, а у нас никого, — скаламбурил Никитин и захохотал во все горло. — Назначили бы меня главным адмиралом. Слово даю, немедленно вышел бы в море и побил японцев.

В штабе Восточного фронта они уже застали, к своему удивлению, Кондратенко, Рашевского, Науменко и Шевцова. Лицо Романа Исидоровича лихорадочно горело, он мелкими глотками пил чай с красным вином. Перед ним стоял Горбатовский и, низко согнувшись, водил пальцем по лежащей на столе карте, объясняя обстановку на атакованном участке. Степанов, нервно подергивая свою бородку, то и дело поправлял путавшегося генерала, что, видимо, раздражало Кондратенко.

— Пусть лучше докладывает ваш начальник штаба, — наконец прервал он Горбатовского.

Капитан объяснил все в двух‑трех словах.

— Какая сейчас связь с фортом номер два? — справился Кондратенко.

— Телефон давно не действует, и солдаты добираются до нас далеко не все.

— Когда было получено последнее донесение?

— В восемь часов тридцать минут вечера, — сообщил Степанов, разыскав полевую записку коменданта форта Фролова.

— То есть почти час как вы ничего не знаете о положении на атакованном участке? — удивился генерал. — Немедленно отправить туда ординарцев, да не одного, а двух для верности. Быть может, хоть один вернется назад.

— Они все в разгоне, — доложил Степанов.

— Тогда остается одно: мне лично побывать на форту. — И Кондратенко встал, собираясь выйти из блиндажа.

Против этого все дружно запротестовали. Шевцов,

Рашевский, Степанов и Звонарев наперебой предлагали отправить их на опасный участок.

— Придется послать вас, Сергей Владимирович, — обернулся к Звонареву Кондратенко. — Вы самый молодой. Отправляйтесь на форт номер два, подробно выясните, что там делается, и, не задерживаясь, возвращайтесь сюда. Ждем вас до половины одиннадцатого, а там будем считать погибшим и пошлем другого. Ну, с богом! — И генерал крепко пожал руку прапорщика.

На дворе по‑прежнему мела вьюга. Вой ветра смешивался с визгом пуль и шрапнели. Хорошо зная дорогу, Звонарев бегом добрался до хода сообщения, ведущего к форту. Здесь он остановился, чтобы несколько отдышаться. Два снаряда разорвались совсем близко, осыпав прапорщика землей и снегом. Ему вдруг стало жутко. Он был один среди вьюжной ночи, под градом пуль и снарядов. В случае даже незначительного ранения трудно было рассчитывать на помощь раньше рассвета.

«А я так и не помирился с Варей! — неожиданно подумал он.

До форта оставалось не более полуверсты. Уже ясно были слышны взрывы бомбочек, крики» ура»и «банзай». Лучи русских и японских прожекторов неподвижно лежали на форту и подступах к нему, освещая все мутным, неровным светом.

Из‑за бруствера прапорщик старался разглядеть картину боя; временами ему казалось, что он видит темные полосы штурмующих колон, но затем все тотчас же тонуло во вьюжной пурге. Вскоре он встретил двух раненых стрелков, которые, помогая друг Другу, медленно шли с форта.

— Как дела на форту, земляки? — спросил их прапорщик.

Один из них степенно начал рассказывать:

— Поперва совсем табак было дело. Влез японец во внутренний дворик и уже добирался до казармы, да подошли матросики, дай бог им здоровья, и подсыпали японцу перцу. Сидит он сейчас там во рву и только бонбочки в нас швыряет, заслабела, видать, у него кишка. Дай‑кось прикурить, землячок. Со штаба, штоль, за вестями бредешь? Коло моста ховайся хорошенько, бьет он по нему из пулемета с обеих сторон, а откуда — не поймешь.

Поблагодарив солдат, Звонарев пошел дальше. Уже около самого моста рядом с ним упала бомбочка и, шипя, завертелась.

«Вот она, смерть‑то, где»— мелькнула мысль, и в то же мгновение, инстинктивно схватив бомбочку, прапорщик швырнул ее далеко в сторону. Еще не успев упасть, она с грохотом взорвалась в воздухе, оглушив Звонарева. Он стремительно побежал по мосту.

Коменданта форта поручика Фролова Звонарев нашел у входа в потерну, ведущую в контрэскарпную галерею. Здесь же находились прибывший с матросами мичман Вася Витгефт и артиллерийский поручик Юницкии, страшно бледный и что‑то бессвязно доказывавший Фролову, который только отмахивался от него.

— Идите в наш каземат, выпейте водки и не смейте наводить панику на людей, — решительно отчеканил Фролов. — Привет вам, — пожал он рук Звонареву. — С помощью молодцов господина Витгефта мы уже отогнали самураев на прежнее место и даже потеснили в капонире. Теперь они со злости забрасывают нас бомбочками.

Звонарев объяснил цель своего прихода.

— Не стоило Роману Исидоровичу так беспокоиться.

Пока жив поручик Фролов и хоть один из его трехсот молодцов — японцам не видеть этого форта, как своих ушей! Пойдем в каземат и выпьем с мороза стаканчик водочки, — пригласил он прапорщика.

— Я не пью, — отказался Звонарев.

— Я тоже вкушаю водку во благовремении и в умеренном количестве, но ради сегодняшней виктории выпью и стрелкам поднесу! Жаль, десятка‑другого недосчитаюсь, — вздохнул он, — а ребята как на подбор — молодец к молодцу! Когда я сюда прибыл, то меня предупредили, что здесь не солдаты, а сброд. Ротный бил их по мордам и оптом и в розницу, фельдфебель с унтером вышибали зубы, сворачивали носы и скулы. На вылазку в секреты солдат загоняли побоями. Я все это отменил. Теперь во все опасные места идут только охотники. И представьте, никогда в них не бывает недостатка.

Звонарев с интересом слушал этого веселого и энергичного человека, сжившегося со смертельной опасностью, ежеминутно угрожавшей ему. Витгефт, легко раненный в кисть левой руки, кивками головы как бы подтверждал правдивость рассказа поручика. Зато Юницкий мрачно слушал коменданта форта.

— Вы бы, Георгий Петрович, полюбопытствовали, как ваши артиллеристы установили свои пушки, — обернулся к нему Фролов.

Поручик нехотя отошел от них и скрылся в проходе, ведущем на внутренний дворик форта.

— Вот уж золотце навязалось на мою голову! — кивнул вслед ему Фролов. — Трус, хвастун и вдобавок ненавидит и презирает своих солдат, буквально за людей их не считает. А гонору‑то сколько! «Мы, Юницкие, — старинный дворянский род, если бы не бедность, я бы мог служить хоть в кавалергардах», — передразнил Фролов пошловатый презрительный тон Юницкого.

Офицеры прошли в каземат. Звонарев из приличия выпил с четверть стакана водки и закусил тягучей, как резина, старой кониной.

— С завтрашнего дня я перебираюсь к вам с командой артиллеристов и матросов‑минеров, — объявил он.

— Превосходно! Мы втроем с вами и мичманом покажем японцам, где раки зимуют. Я дам вам письмецо прямо к вашему генералу, пусть поскорее забирает Юницкого.

Осмотрев затем весь форт, Звонарев уже при относительно спокойной обстановке вернулся в штаб, где ею ожидали с большим нетерпением. Выслушав доклад, Кондратенко поблагодарил прапорщика, затем Белый, Кондратенко и Звонарев в экипаже отправились с докладом к Стесселю, куда уже раньше уехал Никитин.

Вера Алексеевна встретила гостей в прихожей и тотчас же пригласила их в столовую, где уже был накрыт стол для ужина. После мороза и ветра накрытый стол выглядел особенно соблазнительно. Даже Кондратенко позабыл о своей болезни и оживился.

Дата добавления: 2015-06-04