Студопедия

КАТЕГОРИИ:


Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748)

Тетрадь первая 1 страница




Перевод с казахского В. Аксенова

ИНДИЙСКАЯ ПОВЕСТЬ

 

 

 

Долгие сборы. Ночной полет. Космические тревоги. Аленка на чужой сторонке. Первые встречи.

 

Ощущение заграницы начинается совсем неподалеку от Москвы. Как только ты миновал, барьер контрольного пункта на международном аэродроме Шереметьево, тебя тут же охватывает тревожное щемящее чувство расставания, и рядом с мечтой о дальних странствиях возникает мечта о том дне, когда ты снова перейдешь этот барьер уже в обратную сторону. Кто-то сказал, что в заграничных поездках самый увлекательный момент — это возвращение на родину... Неплохо сказано!

Однако эти соображения ничуть не уменьшали нашей досады в связи с тем, что проводы из Москвы сильно затянулись. А долгие проводы, как известно, — лишние слезы...

Поездка наша, запланированная сначала на октябрь, многократно отодвигалась то на ноябрь, то на январь, то на конец февраля. И уже после прохождения всех медицинских процедур, связанных с резкой переменой климата, заветная дата снова ускользнула от нас, переместившись на десятое марта.

Я сидел довольно уныло в номере гостиницы «Россия», пытаясь отвлечься то приемом таких добрых друзей, как Юрий Казаков, любимый мной за его яркую талантливость, то просто созерцанием из моего окна удивительной гармонии Василия Блаженного и Спасских ворот. И как раз в такой момент, когда я уже и ждать перестал, раздался телефонный звонок. Меня приглашали на званый вечер к советнику индийского посольства по культурным связям господину Маданджиту Сингху. Это был явный знак близкого отъезда и конца томительного ожидания.

Именно так восприняли это приглашение и мои будущие спутники: писатель Леонид Почивалов — спецкор «Правды», драматург Майя Ганина и редактор журнала «Советская женщина» на языке хинди Исаак Голубев.

И вот я мечусь в поисках приличных цветов для жены советника... Увы, это канун восьмого марта, и очереди даже за самыми чахлыми букетиками протянулись, как говорят у казахов, на расстояние лошадиных скачек. Только при помощи дотошного таксиста я раздобыл несколько свежих хризантем. Они были красивы, но, выражаясь высоким стилем, — красота их меркла перед красотой встретившей нас женщины.

Пожалуй, можно сказать, что знакомство с чудесами далекой Индии началось для нас еще в Москве... Глядя на хозяйку этого посольского приема, я впервые глубоко понял слова поэта: «благоговея богомольно перед святыней красоты...» Она была совершенна, как произведение искусства, эта маленькая хрупкая женщина в розовом сари. Безупречность пропорций, пластичность движений, пленительность взгляда...

Я прислушивался к речам господина советника, оказавшегося живописцем и знатоком гималайского искусства, а взгляд мой то и дело обращался в ту сторону, где сверкала почти неправдоподобной красотой его жена. В голове моей вставали с детства привычные образы восточного фольклора: «... Губы твои, как лепесток, кожа, как зрелый персик». Нет, всего этого тут недостаточно.

И видит бог, охватившее меня чувство было чистейшим эстетическим наслаждением, которое, кстати, разделяла со мной и моя будущая попутчица Майя Ганина. А уж если женская красота вызывает отклик в другой женщине, то о чем тут можно еще говорить...

Молодые индийцы, сотрудники посольства, довольно сносно объясняясь по-русски, высказали нам немало добрых пожеланий. Но все это разбилось о лаконичное сообщение, полученное нами через день: по просьбе правительства Индии наша поездка опять отодвигается, на этот раз до 27 марта.

Снова возвращение в Алма-Ату, снова утомительные расспросы знакомых: «Ну, как там Индия? Ах, еще не ездил?» Новый вызов в Москву, такой долгожданный, как ни странно, застал врасплох. Начались мелкие неприятности из серии «черт попутал». То неизвестно куда задевался фотоаппарат «Зенит», предусмотрительно приобретенный для индийских снимков, то уже перед посадкой в самолет вдруг обнаруживается, что проездной билет потерян. Ну, будем считать, что это жертва богам, подобная той, что приносили, отправляясь в поход или в дальнее плавание, древние греки и римляне. Да ведь и наши казахские предки жертвовали святому Карасану барана, а святому Аулие — коня. «Чтоб святые хранили, чтоб чума не брала...» Будем же считать все неприятности искупительными жертвами богам! Ведь все это пустяки сравнительно с тем фактом, что наш ИЛ-62 поднялся в воздух и взял курс на Дели.

Пять с половиной летных часов. Столько же, сколько от Москвы до Алма-Аты. Но как много вмещают в себя эти короткие часы, лежащие между нами и той неведомой многоликой страной, куда мы летим, страной, о которой в любой книге можно прочесть, что она, отгороженная от других Гималаями и океаном, представляет собой некий особый мир.

Никто в самолете не дремлет, никто не принимает в креслах расслабленных удобных поз. Всеми владеет сдержанное возбуждение, все напряженно всматриваются в иллюминаторы, стараясь с высоты в десять тысяч метров разглядеть землю. Мы долго летим над Казахстаном. Территория Казахстана незаметно сливается с узбекскими землями, а огни Самарканда и Бухары, отделенные друг от друга полуторастами километров, засверкали одновременно.

Мы уже летели над Афганистаном, остро всматриваясь в очертания гор, когда раздались возгласы:

— Комета! Смотрите! Вот, вот, слева!

Я увидел светлый круг величиной с небольшую деревянную чашу с белесым хвостом, напоминавшим луч прожектора. Это и была знаменитая коварная комета Беннета, стремительно приближавшаяся к Земле, хотя казалась неподвижно стоящей на месте.

Удивительное чувство овладело мной. Точно какая-то прапамять ожила в моем сознании, и я физически ощутил тревогу своих предков, испокон веков боявшихся «хвостатых звезд». Комета — это всегда предвестие черного дня, это напоминание о безбрежности мирового океана и о тех опасностях, которые грозят нашей маленькой планете, летящей куда-то в беспредельной и безмолвной пустоте. А что, если столкнутся? Вдруг живо представилось, какая оглушительная тишина воцарилась бы после подобного столкновения в нашем «прекрасном и яростном мире», где выращивают цветы и мастерят водородные бомбы, где живут поэты к военачальники.

Утренняя заря растворила в своем все крепнущем свете эти странные космические тревоги. Медленно угасая, удалялась комета. Вот в последний раз мелькнул ее лучистый хвост, потускнел огненный диск. Исчезли под нами смутные очертания земли, и вот мы уже летим по самой кромке светотени, и хотя там, внизу, еще глухая ночь, но над нами уже день с его трезвыми дневными заботами.

В течение всего пути нас заботила тоненькая белокурая молодая женщина с ребенком, сидевшая впереди меня. На ее мягкое лицо ярко выраженного славянского типа то и дело набегала тревога, которую она неумело пыталась скрыть. Ее нервное состояние передавалось маленькому сынишке. Он не хотел спать, то сползал с материнских колен, то снова забирался на них. Мальчишка был настолько смугл, черноволос и кудряв, что казалось, будто он рожден непосредственно своим индийским папой, без всякого участия светлоглазой русской мамы.

Чем ближе к концу полета, тем напряженнее становится взгляд молодой женщины. Понятно! Она приближается к кульминационной точке своей судьбы. Удастся ли ей, как задумано, уговорить своего мужа, индийца, получившего образование в Москве, поехать на работу в Советский Союз? А если нет, то что ждет ее и ребенка в этой таинственной стране, где все иначе, чем у нас, где из простой свойской «гражданочки» она сразу превращается в иностранку, в чужеземку, зависящую от того, как еще на нее взглянут.

Толчок. Земля. Аэропорт Дели. Который же час? Я вдруг путаюсь в поясах времени и определяю его, взглянув на небо так, как это делали мои прадеды: солнце поднялось на высоту конских пут.

Как важно для человека, чтобы его встречали на вокзалах, пристанях, в аэропортах! Особенно в чужой стране. Лица работников нашего посольства, ждущих нас у таможенной заставы, кажутся нам давно знакомыми. И мы все волнуемся за молодую женщину с ребенком, которая не находит — да, определенно не находит своего мужа среди встречающих.

Мы помогаем ей перенести вещи и беспомощно толчемся вокруг нее, не решаясь взглянуть на ее убитое лицо. Как оставить ее одну, без друзей, без языка, с ребенком на руках? Тем более, что таможенный пункт не пропускает ее в город, требуя какое-то свидетельство, которое должен был представить ее муж.

И вдруг на наших глазах происходит чудо — лицо молодой матери загорается ярким румянцем, она стаскивает с шейки ребенка пеструю косыночку и отчаянно машет ею в воздухе, сигнализируя кому-то, еще не видному нам.

— Пришел!

Стройный, высокий человек, энергично расталкивая всех, пробирается к нам из-за таможенного второго барьера.

— Пришел!

Но что это? Он, кажется, больше рад встрече с Исааком Голубевым, которого знавал в Москве, чем приезду своей семьи. По крайней мере, так думает наша Майя Ганина.

— Жена за тридевять земель летела с мальчиком. А он даже не поцеловал. Жмет руку, как на дипломатическом приеме, — ворчит тихонько Майя, укоризненно качая головой.

— На Востоке не принято публично лобызаться с женщиной, — авторитетно разъясняю я, сам в глубине души взволнованный за нашу милую спутницу.

— А ребенок? Сынишку-то он мог поцеловать, не нарушая восточного этикета? — не успокаивается Майя.

— Вообще на Востоке принята сдержанность в проявлении чувств.

Это я успокаиваю не только Майю, но и самого себя. Здесь, в чужом, еще не раскрывшемся перед нами городе, мне остро жаль эту беленькую нашу русскую девчонку, ставшую индийской матерью. Я чувствую какую-то смешную грусть при расставании с ней, какую-то ответственность за ее судьбу. Я вспоминаю казахскую поговорку о девушках — «Для чужой сторонушки родилась»... И еле сдерживаю себя, чтобы не обратиться к незнакомому индийцу с просьбой быть верным другом нашей Наташе... А может, Вале... Или Аленушке. Мы ведь даже не знаем, как ее зовут.

Однако солнце уже поднялось на высоту аркана, а мы еще только-только прошли через контрольный пункт. Первая наша задача — приспособиться физически, вписаться в эту высокую небесную синь, в этот зной, пока еще по-утреннему милосердный, но обещающий к полудню стать неистовым. Ведь всего каких-нибудь шесть-семь часов тому назад мы ежились от пронизывающей сырости и злых порывов ветра на московском взлетном поле.

Внутренне я подготовился к необычному, и потому меня удивляет, что дорога, по которой нас катит широкий приземистый «форд», вызывает во мне ощущение чего-то уже виденного, знакомого, пережитого. И тут я вспоминаю чье-то выражение: «Самарканд — хорошее предисловие к Индии». Вот в этом-то все дело! Это высокое голубое небо, это раннее утро, затихшее в предчувствии наступающей жары, сам воздух юга — все это напоминает мне советскую Среднюю Азию. Во всяком случае, я не ощущаю пока особой экзотики. Единственное экзотическое явление, что поразило и даже как-то травмировало меня на улицах индийской столицы, — это левостороннее движение машин. Я весь напрягаюсь каждый раз, когда встречная машина вдруг резко забирает влево. Это как острый нож в мое шоферское сердце.

В гостинице мы с наслаждением сменили одежду. Но даже и в летних костюмах мы с каждым часом все ощутимее познавали дыхание раскаленного воздуха. Очень тянуло сразу же отправиться бродить по улицам, с которых доносились звуки, не похожие ни на что привычное. Шуршанье сотен велосипедных колес, негромкий говор людей и очень резкие птичьи голоса. Говорили, что здесь прямо на улицах много зеленых попугаев, которые ведут себя с такой же непринужденностью, как наши воробьи. Все это очень хотелось разглядеть. Но нас приглашали прямо-таки с корабля на бал — в Литературную академию Индии, где уже ждала группа писателей, возглавляемая ученым секретарем академии господином Крипалани.

И тут опять загадочная Индия обернулась к нам совсем не загадочной, а наоборот, привычной, повседневной для нас проблематикой. После первых взаимных вежливостей наша беседа пошла о принципах художественного перевода. Мы сразу почувствовали, что вопрос этот не меньше важен для индийских литераторов, чем для нас в Советском Союзе. Пятьсот пятьдесят миллионов индийцев говорят на многих языках. Литературная академия и занята главным образом координацией усилий этой многоязыковой литературы, организацией литературного процесса в стране.

— Главная проблема Литературной академии — это сближение, сплочение разноязычных литератур, в первую очередь тех шестнадцати, которые пользуются наиболее распространенными языками, — объясняет нам господни Крипалани.

Завязывается живой спор о принципах перевода, и выясняется, что здесь по этому вопросу ломают не меньше перьев, чем у нас. Переводить ли непосредственно с оригинала, мирясь с тем, что при такой практике число переведенных произведений будет незначительно? Или прибегать к помощи языка-посредника, каким у нас является русский язык, а здесь — английский?

После многолетнего колониального существования индийцы особенно ревниво относятся к языковой проблеме. И вопрос о ежегодных премиях, присуждаемых академией произведениям шестнадцати разноязычных литератур, часто превращается в вопрос большой политики. Такую же щепетильность приходится проявлять и в структуре самой академии, ее управления. Многоступенчатые выборы, представительство от каждой национальной литературы, от семидесяти университетов Индии, от правительства страны — все это призвано обеспечить справедливую пропорциональность, высокую объективность в оценке произведений.

Академия носит имя Рабиндраната Тагора, и это высокое имя как бы распространяет вокруг себя свет мудрого спокойствия. Наши собеседники полны доброжелательного терпения по отношению к инакомыслящим. Их аргументы лишены какой бы то ни было запальчивости, и, даже не соглашаясь с вами, они высказывают уважение к вашему мнению. Например, требуя обязательного знания языка переводимого оригинала и отвергая роль языка-посредника, господин Крипалани все-таки считает долгом подчеркнуть мой опыт переводческой работы.

— Вам многое, вероятно, виднее, мистер Ахтанов, — деликатно говорит он мне, — ведь и у нас были случаи, подтверждающие вашу точку зрения. Например, перевод вашего великого Льва Толстого на языки народов Индии. Находились литераторы, переводившие непосредственно с русского. Но из-за ограниченности своих возможностей они жестоко обедняли несравненные произведения. И наоборот, переводы, сделанные нашими талантливыми писателями, не знающими русского и прибегавшими к английскому как языку-посреднику, индийцы и сегодня читают с наслаждением. Однако в принципе...

Спор продолжается, радуя обе стороны сходством проблематики, совпадением интересов. Здесь, в доме, носящем имя великого Тагора, нам вспоминаются его мудрые слова: «Дело не только во взаимных влияниях, дело и в общности человеческих представлений...»

Я волнуюсь, видя неподдельную радость, с какой здесь принимают привезенный мной подарок — пластинку с записями избранных казахских песен и кюев, с каким интересом наши хозяева разглядывают макет домбры.

— Музыка в переводчиках не нуждается. А тому, кто лишен счастья воспринимать ее, и переводчик не поможет. Но нам, индийцам, казахская музыка, безусловно, покажется близкой.

...Этот наш первый индийский день, битком набитый впечатлениями, завершился встречей с давним знакомым. Нас пригласил провести вместе вечер известный поэт Саджад Захир, пишущий на языке урду. В начале шестидесятых годов это имя не сходило со страниц газет. Его сопрягали тогда с именем другого крупнейшего поэта современного Востока — с именем Фаиза Ахмад Фаиза. Оба поэта были тогда заключены в тюрьму. Их поэтическая продукция, создаваемая в камере, пересылалась на волю под флагом писем к семьям, и прогрессивная пресса охотно печатала эти свидетельства несломленного человеческого духа. Тогда коммунист Саджад Захир был первым секретарем коммунистической партии Пакистана. Сейчас, живя в Дели, он активно участвует в прогрессивном движении писателей Азии и Африки. Всего несколько лет тому назад мы принимали его и его жену у себя в Алма-Ате. С ними был тогда и многоизвестный литератор Амрит Рай, сын большого индийского писателя Према Чанда. Встречались мы и позднее, на симпозиуме писателей Азии и Африки.

С тех пор Саджад Захир немного погрузнел, да и седины прибавилось. Но все те же мягкие ровные манеры, все тот же негромкий грудной голос. В этом проявляется индийский национальный характер. Уже через два-три дня, проведенных в этой стране, путешественник замечает, что люди здесь не шумливы, хотя есть в них и живость, и общительность, и непосредственность.

Атмосфера доброжелательства, неподдельного интереса к личности гостя создается не только хозяином, но и хозяйкой. Гость ощущает оригинальность этой семьи, слитность ее духовных запросов. Как писательница, как автор интересных проблемных романов на языке урду Разия Саджад Захир пользуется большой популярностью. Она очаровывает собеседника не только содержательностью и глубиной своих мнений, но и внешним обликом. Это пример того, как душевная красота влияет на красоту физическую. Выразительность глаз, их блеск, вызванный воодушевлением, доброта улыбки — все это делает Разию-ханум очаровательной, заставляет забывать о ее возрасте позднего лета. Смуглая Мадонна...

Жилье супругов Саджад Захир стирает у нас ощущение заграницы. Потому что главное убранство этого небольшого коттеджа — книги и рукописи. Масса книг... И стол, буквально заваленный рукописями. Это так знакомо, так привычно, так соответствует нашему быту, что ты забываешь о тысячах километров, лежащих между этим кабинетом и твоим собственным. Да и сама беседа — это как бы продолжение наших московских, ташкентских, алма-атинских долгих разговоров, в которых хоть и нет особой последовательности, и даже, может быть, немало разбросанности, но в которых зато сквозит богатство мыслей и чувств, желание щедро обменяться ими с друзьями, с теми, кто живет и дышит интересами художественного слова.

Я доволен, что могу порадовать Разию-ханум новостью: ее роман «Дочь куртизанки», опубликованный на русском языке, скоро выходит и на казахском.

— Что вы пишете сейчас, Разия-апай? — интересуюсь я.

— Ничего существенного. Дети, домашние хлопоты... — Разия-апай лукаво улыбается. — Оказывается, даже муж-коммунист не в силах избавить женщину от кухни.

За ужином мне преподносится небольшой урок языка урду.

— Как переводится «казах» на урду? Какой смысл вкладывается в это слово? — лукаво щурясь, спрашивает хозяин.

— Ох, кажется, что-то не особенно лестное... Не то лиходей, не то разбойник...

— Нет, главным образом, удалец! Удалец, храбрец, молодец... Так что сыну такого удалого народа не к лицу разбавлять виски водой...

И Саджад Захир мягко отводит мою руку, протянувшуюся было к бутылке с содовой...

Возвращаемся мы в свою гостиницу уже поздним вечером. Гирлянды разноцветных огней на яркой зелени деревьев радуют глаз. Красиво выглядят и белые, оттененные густой зеленью невысокие дома, напоминающие здания наших санаториев.

— Что-то уж очень все обычно, — с оттенком разочарованности вздыхает кто-то из моих спутников, — хотелось бы экзотики побольше.

— Как? А сикхи-швейцары у подъезда гостиницы! Какие чалмы с султанами! Как в балете «Бахчисарайский фонтан»! А бороды? Держу пари, что они не брились с самого сотворения мира!

И все-таки экзотики нам явно не хватало в этот первый вечер нашего знакомства со столицей Индии Дели так и остался для нас пока нераспакованным. Открытие Индии было еще впереди...

 

 

* * *

В царстве белого мрамора. Наследство Царя-узника. Райский сад.

 

Не знаю, пропагандируется ли в Индии забота о человеке или глубокая человечность настолько органична для этой страны, что и пропагандировать не приходится, но на каждом шагу вы ощущаете деликатное ненавязчивое внимание, искреннюю заинтересованность вашими делами, готовность ежеминутно оказывать вам всяческое содействие.

Напрасно я боялся проспать ранний час отъезда в Агру. Ровно в четыре утра в моем номере гостиницы «Джан Пахт» мелодично зазвонил телефон и чей-то негромкий голос напомнил мне, что пора вставать. Именно тогда, когда я уже был одет — ни раньше, ни позднее, — бесшумно вошел официант с легким завтраком на подносе.

Нам предстоял недолгий перелет, всего сорок пять минут. Один из нас, Леонид Почивалов, не раз бывавший в Индии, предпочел, остаться в Дели, и в самолет мы сели втроем: Майя, Исаак и я. Несмотря на то, что уже третьи сутки нам не удавалось толком, досыта выспаться, — мы были бодры и оживленны. И не удивительно! Ведь мы летели сейчас, чтобы собственными глазами увидеть одно из чудес света — тысячекратно описанный, тысячекратно прославленный мавзолей Тадж-Махал. Нам казалось, что мы уже когда-то видели его, настолько объемными и выпуклыми были многие описания. Но все равно — пока не сравнишь объективную реальность с тем хрупким образом, что создался в твоем воображении, ты не успокоишься. Недаром народная мудрость гласит, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

После большого воздушного путешествия этот маленький перелет мы переносим шутя. Тем более, что, еще не добравшись до красоты, созданной человеческими руками, мы уже здесь, в самолете, любуемся красотой, созданной самой природой. Я имею в виду нашу стюардессу в голубом сари. Можно бы, конечно, сказать, что она красива, как выточенная статуэтка, изображающая индийскую баядерку. Но я не скажу так. Потому что баядерки, благодаря массовому производству, уже превратились в псевдонациональные сувениры. Красота их стандартизировалась и стерлась от тысяч любопытных туристских рук. А та живая красота, которую мы видели сейчас, воплощала в себе и душу народа и индивидуальное своеобразие...

Для нашего Исаака Голубева, редактирующего советский женский журнал на языке хинди, интервью с такой девушкой — это просто кусок хлеба с маслом. Парадоксальное сочетание традиционного индийского наряда с вполне современной работой стюардессы уже само по себе — отличное начало для очерка. Только как подойти к девушке, чтобы не спугнуть?

И Голубев просит Майю завязать беседу. С женщиной она будет говорить свободнее. Но опасения напрасны. Наша стюардесса в голубом сари с очаровательной непринужденностью и простотой, тактично придерживаясь доверительного, но отнюдь не фамильярного тона, отвечает на все вопросы Исаака.

Выясняется, что ей двадцать два и зовут ее Мухабудой. Родилась в мусульманской семье. Рано осиротела. Остался только старший брат. Но он в Америке. Мухабуда собирается съездить к нему. Почему работает? А как же не работать? Если бы она даже была богата, все равно она работала бы, потому что только работа дает женщине настоящую независимость в современном мире. Во всяком случае до тех пор, пока она не станет женой, пока не появится главная задача — воспитание детей, — она будет работать...

Майя, которая любуется девушкой и просит Исаака переводить ее ответы, с улыбкой предлагает:

— А что, если спросить ее про любовь?.. Есть ли у нее любимый?

Но Исаак категорически отвергает этот вопрос. Он знает местные нравы. Насчет добрачных любовных связей здесь строго. Такие слухи о девушке могут оттолкнуть от нее всех женихов. Так что эмансипация ее касается только права на труд, но никак не на отдых от сложившихся норм девичьего поведения.

Однако наш самолет уже пошел на снижение. На нас надвигается яркая зелень. Это огромный, заботливо ухоженный сад вокруг аэропорта.

Агра... Неожиданно мы погружаемся в тишину. Давно не слыханная желанная тишь нарушается только птичьими голосами. Наверху, над головой — незамутненная голубизна и раннее солнце, еще щадящее людей. Воздух так чист, что кажется колдовским напитком, восстанавливающим силы.

На короткий миг я вдруг остро ощущаю свою сыновнюю слитность с природой. Может быть, мне только во сне привиделись все эти гулы и грохоты современных городов, их удушливая копоть, смрад выхлопных труб, треск бесчисленных моторов? Здесь, в преддверии великого памятника индийской культуры, я вдруг с любовью вспоминаю строку русского поэта: «Тишина! Ты лучшее из всего, что слышал...»

В нашем ежедневном беге мы часто забываем, как нужна эта тишь, как она целительна для нас...

Но вот и конец передышки. Двадцатый век властно напоминает о себе голосом самолета: его двигатель сердито воет, призывая нас вернуться к реальности.

И вот мы уже опять в широком приземистом сером автомобиле, везущем нас по улицам Агры в гостиницу, и господин Ума Шанкар Шарма, наш гид, инспектор местного отдела народного образования, любезно объясняет нам все то, что надо объяснять туристам на подступах к несравненному Тадж-Махалу. Он очень старается. Его энергичное темно-коричневое лицо поблескивает капельками пота. Он даже несколько повышает голос, что, как я уже приметил, несвойственно индийцам.

Однако его хвалебная ода как-то не очень доходит до меня. У меня сложное отношение к предстоящей встрече с Тадж-Махалом. Я боюсь разочарования. Когда видишь что-нибудь так часто в изображении, начинаешь опасаться: совпадает ли с действительностью твое представление, выработанное копиями? Ну, хоть собор святого Петра в Риме. Или химеры на парижском Нотр-Даме. Или вот купол мавзолея Тадж-Махал и четыре минарета по углам... Все эти достопримечательности планеты так примелькались нам на цветных лакированных открытках, захватанных тысячами пальцев, что первоначальное восприятие красоты притупилось, поблекло. Иногда даже возникает кощунственный образ идеально красивой, но всем доступной женщины. И вот сейчас, перед самой встречей с Красотой, я волнуюсь, сомневаюсь в самом себе, в своей способности разглядеть ее душу сквозь приторность лакированных открыток и деловитость бесчисленных функционеров туристского бизнеса.

...Путь оказался короче, чем я предполагал. Наш автомобиль уже на зеленом лугу, окруженном со всех сторон стеной из красного камня. Оглядываюсь — и сразу узнаю хорошо знакомые черты мусульманской архитектуры. Среди гигантских, в три обхвата, старых деревьев высится увенчанный куполом дворец, напоминающий мечеть. Мусульманством веет и от сплошных двухэтажных келий — худжар.

Весь ансамбль, называемый первыми южными воротами, — это и есть вход в Тадж-Махал. Смотрим налево. Там, словно в зеркальном отражении, повторяется сказочный дворец с куполом. Однако, приглядевшись, замечаешь, что этот дворец больше размером сравнительно с первым, что в нем выпуклее представлена декоративность мусульманской архитектуры. Портал дворца украшен изысканным орнаментом, изречениями из Корана, выполненными тончайшей арабской вязью. Это основной парадный вход.

 

Ниже его по обе стороны раскинулись два крыла. Они симметрично повторяют в уменьшенном виде основной рисунок ворот. Все четыре угла строения завершаются мощными колоннами. И над каждой колонной возвышается белый купол с острым шпилем, вонзающимся в небеса.

Удивительная пластичность и гармоничность всей композиции подчеркивается одиннадцатью белыми куполами над центральными воротами. Их изящно отточенные острые шпили тоже устремлены в далекую высь.

Наш гид Шанкар Шарма замечает восторженные взгляды туристов и оживленно комментирует:

— Они великолепны, эти одиннадцать куполов, не правда ли? Если вы посмотрите с обратной стороны, перед вами откроется точно такой же вид. Еще одиннадцать куполов. И мы получаем цифру двадцать два. Они, эти двадцать два купола, служат венцом сооружения и в то же время символизируют те двадцать два года, что строилась гробница Тадж-Махал.

Я околдован окрестностями Тадж-Махала. Я вижу их впервые. Их куда реже фотографируют, рисуют, демонстрируют в кино, чем сам мавзолей. И свежести восприятия ничто не мешает. Мне не навязывают чужих ракурсов.

Чем ближе к самой гробнице Тадж-Махал, тем больше я медлю. Делаю вид, что завязываю ослабший шнурок на ботинке. Боюсь, боюсь встречи, как боятся ее тогда, когда долгими годами не виделись с кем-то близким и представляют себе его только по снимкам. Ах, Тадж-Махал! И зачем только твоя тень дошла до меня раньше, чем твоя живая плоть!

— Подойдите, пожалуйста, сюда, — приглашает нас Шанкар Шарма. — Вот эта линия проходит как раз по самому центру ворот. Если идти по ней дальше, не сворачивая, то через ближние ворота вы увидите, словно в раме, весь Тадж-Махал...

Я следую приглашению. И в пронзительной голубизне утреннего неба передо мной всплывает мавзолей. Легчайший купол его как будто невидимыми нитями подвязан к небу. Мне доподлинно известно, что передо мной много тысяч тонн каменных глыб. Откуда же берется это ощущение удивительной легкости, крылатости всего сооружения? Точно не камень, а лебяжий пух принял такие совершенные очертания и устремился ввысь. А пропорции! Этот одинокий купол посередине и четыре минарета по углам. Как идеально они соотнесены друг с другом! Как будто не человеческие руки, а сама земля индийская породила это чудо.

— Тадж-Махал — грандиозное сооружение, — методично продолжает между тем наш гид, — высота его от основания до вершины купола — семьдесят девять метров. Это выше, чем современное двадцатиэтажное здание...

Пусть он рассказывает что угодно! Эти полезные сведения не имеют никакого отношения к тому чувству, которое наполняет меня сейчас. Я приобщаюсь к Красоте. Мои опасения оказались напрасными. Встреча с мавзолеем, в котором воплощена душа Индий, прошла замечательно. Ни рекламы туристских бюро, ни эрудиция всех гидов мира не смогут помешать мне увидеть Тадж-Махал по-своему. Я увидел его по-казахски. Разве этот белый купол с вонзившимся в небо полумесяцем не напоминает своей округлостью просторную белую казахскую юрту? А эти удивительные геометрические очертания верхней части, разве не похожи они на деревянный круг потолка юрты? Ведь точно так же он изящно сужается и завершается красивой отделкой. Нижняя часть полушара своим плавным сужением вызывает у меня привычный образ тонкого девичьего стана, туго перехваченного широким позолоченным поясом.




Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2015-06-04; Просмотров: 299; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы!


Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет



studopedia.su - Студопедия (2013 - 2024) год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! Последнее добавление




Генерация страницы за: 0.06 сек.