Имя Зверя. Том 2. Исход Дракона 16 страница

— Лист? Сорваться?

Ей никто не ответил. Тени колыхались, истаивали, мрак жадно глотал их, словно спеша насладиться кратким своим торжеством.

— Как всегда, — сказала Алиедора, глядя прямо на кипящий гной внизу. — Бросить несколько напыщенных и загадочных фраз, после чего скрыться. Очень, очень разумно, Хранители.

Молчание.

— Что ж, я справлюсь и так. Ну же! Встань и иди! — приказала себе Алиедора и рывком вскочила на ноги. Призраки уже растаяли, вокруг неё кипела Гниль, одна лишь Гниль.

Белый Дракон, милостивый, милосердный. И капля Его крови. Не для того ли она нужна, чтобы в требуемый миг пробудить Дракона, дать ему сил для последнего боя?

Кажется, никто больше не заметил её разговора с Семью Зверями. Дхусс показал ей своё прошлое, объяснил… что заклят при рождении, что отдан Семёрке; но, подумала Алиедора, он неполон без неё, без капли крови, а Белый Дракон неполон без дхусса, вот и чудит, вот и бьётся, точно лишённый рассудка. А может, и просто лишённый.

Кажется, она знает, что надо делать. И что после этого случится с дхуссом, с Тёрном, которого она… в которого она… ой, нет, нет, про это лучше не надо. Это совсем не для Гончих, не про Гончих, это вообще из какой-то иной жизни. Из жизни, где не случилось ни замка Деркоор, ни Байгли Деррано, где она, доньята Алиедора, одна из многочисленных дочерей барона Венти, вышла замуж за славного и доброго рыцаря, во всём — ой-ой-ой! — похожего на Тёрна! — жила с ним душа в душу, рожала детей, строжила прислугу, вела дом, ездила в гости к батюшке с матушкой, к сёстрам и братьям, сбивалась со счёта, стараясь запомнить всех племянников и племянниц, плакала на похоронах нянюшки, сияла от счастья, когда старший сын, совсем юный рыцарь, вышиб из седла фаворита королевского турнира, выдавала замуж дочек, держала их за руку, когда они вопили «мама, мамочка!», рожая первенцев…

Нет, ничего этого не было. Но — милосердные Звери! — Алиедора подняла кружившуюся голову, и вся её неслучившаяся жизнь, тихая и счастливая, встала перед глазами в мельчайших подробностях.

А может, всё по-другому? Они бы вернулись, она железной рукой навела бы порядок в Некрополисе, частично перебив, частично изгнав непокорных, сама провозгласив себя королевой?

Нет, пустое…

Мир послушно поворачивался иной стороной — она стала бы королевой, но в родном Меодоре. В конце концов, Гончая она или нет? А Мастера, что согласны были бы следить за полнотой её эликсиров, нашлись бы, она не сомневалась.

Тоже пустое.

Алиедора поднялась и, словно кукла, на негнущихся ногах шагнула к распростёртому на камнях дхуссу.

Она точно знала, что надлежит делать.

Ты, заклятый Семью Зверями и им вручённый, надежда и проклятие, Белый Дракон, которому ещё только предстоит стать поистине «милостивым и милосердным», — мы славно бились, мы ещё не проиграли. Пусть даже океаны Гнили накатываются на последний остров, пусть почти нечем дышать от смрада — у нас есть шанс. Равный с хранителями этого мира.

* * *

— Големы, благородный дон! — молодой дон Бранно Берлеа сиял, словно новенькая монета от королевского чеканщика. — Навсинай идёт на помощь!

— Навсинай? Откуда они тут взялись? — насторожился Дигвил. Что-то тут не то. Шли через Меодор, шли через дольинскую новосотворён-ную пустыню — ничего. Никому не были нужны. А тут, эвон, големы пожаловали.

— У них есть провиант? Кто предводительствует?

— Не знаю, — растерялся Бранно. — Я так спешил…

— Ничего. — Дигвил хлопнул молодого рыцаря по плечу. — Сейчас сами всё узнаем.

Караван весь короткий зимний день переправлялся через Сиххот. Река ещё не встала, однако не стоило труда найти мост — к нему вывел Латариус.

— Надо же, Гниль их не тронула. Всё сожрала в Долье, а тут — как её и не бывало, — заметил некрополисец. — Нам повезло.

Переходили реку под заунывный вой холодного северного ветра. Берег Сиххота вымер, пусто, ни тебе страшных зомби, ни ужасных некромансеров, ничего.

И никаких припасов тоже.

— Големы наступают на Скришшар… — пробормотал Дигвил себе под нос. — Что им здесь делать? Прикрывают бок главных сил? Вряд ли, слишком далеко оттянулись.

— Мне это не нравится, — выдохнул Латариус, нахмурившись.

— Мне тоже, — признался Дигвил. — Дон Бранно, собери рыцарей.

Дону Деррано очень хотелось приказать всем остальным выстроиться в боевой порядок, но, увы, он командовал не войском, а толпой. Толпой спасавшихся от жуткой смерти беглецов, с женщинами и ребятишками, с домашним скотом и скарбом, с узлами и тюками. Конечно, сани можно составить в круг, но…

— Вон они, — показал Латариус.

Из сумерек один за другим выныривали громадные фигуры големов, уродливых железных гигантов; ярко светились алым многочисленные глаза.

Они шагали, развернувшись широкой цепью и охватывая обширный лагерь беженцев полукольцом.

— Не меньше сотни, — заметил Дигвил. Руки его сами взялись за меч, но что может меч против такой брони? — Окружают. Зачем? Непохоже, чтобы и впрямь спешили на помощь…

Големы приближались, погромыхивая и лязгая. У кого-то из сочленений вырывался пар.

— Что-то не замечаю никаких припасов… — начал было Дигвил, когда ряды железных воинов Навсиная разом окутались дымом.

Грохот залпа слился с многоголосым воплем боли, ужаса и отчаяния. Не требовалось быть стратегом, чтобы понять — маги Державы скорее уложат всех беглецов в землю, чем позволят уйти к злейшим врагам.

Падали на снег люди, а големы, с лязгающими в их чреве рычагами, надвигались мерным, неспешным шагом, готовя мечи, копья, секиры, булавы и прочее, потому что приказ Навсиная надлежит выполнить буквально — не должно остаться ничего, даже трупов. Потому что трупы тоже могут обратиться в солдат вражеской армии.

Кто-то, размахивая мечом, бежал навстречу стальным гигантам, кто-то вскинул самострел, и с чёрной брони големов полетели искры; но дать настоящий отпор этим исполинам могли разве что варвары кора Дарбе. Толпа хлынула назад, кто-то падал, его топтали, а големы всё приближались и приближались. Сейчас они перезарядят арбалеты и аркебузы, и тогда…

Дигвил оглянулся. Вокруг него собралась кучка рыцарей, в броне и с оружием; слова не потребовались, все понимали, что осталось только одно — отвлечь на себя сколько возможно големов, дать хоть призрачный шанс спастись кому-то из бежан. Может, наткнутся на идущих с подмогой Мастеров…

— Они здесь, — услыхал он вдруг Латариуса. В голосе некрополисца слышалось совершенно ему несвойственное мрачное торжество. — Успели-таки.

В спины големов ударил густой рой стрел. Они возникли словно из ниоткуда, точно родившись в самом чреве снеговых туч. Если бы тут оказалась доньята Алиедора Венти, она припомнила бы почти такую же битву, с которой и начался её путь Гончей…

Големы тотчас развернулись. Кто бы ими ни командовал, он не был ни трусом, ни глупцом. Бомбарды и аркебузы изрыгнули пламя, со свистом рассекали воздух устрашающие лезвия; стальные чудовища Навсиная тем же мерным шагом пошли навстречу новому врагу.

Однако с той стороны тоже шли мёртвые солдаты, уже не боящиеся ни смерти, ни позора. Мёртвое вновь столкнулось с мёртвым, но по пятам за зомби следовали Мастера, и, похоже, они тоже не собирались отступать.

От ударов зачарованных стрел по чёрной броне големов расползались ядовито-зелёные дыры, обнажая бешено крутящиеся шестерни и червячные передачи механизмов. Копья в руках мёртвых пехотинцев били точно, стальные чудовища взрывались одно за другим, но и зомби погибали во множестве. Только теперь Дигвил Деррано понял, насколько страшным противником были созданные навсинайскими магами големы; казалось невероятным, что простая плоть когда-то погибших воинов способна противостоять железу.

Однако она противостояла. Из-за снежных занавесей выныривали всё новые и новые шеренги зомби, густо летели стрелы, и големы стали падать. Воинов Некрополиса падало куда больше, но они, с неумолимостью муравьёв, спасающих из огня личинки или матку, шли и шли вперёд, опрокидывая одного железного великана за другим.

— Успели-таки, — вновь вздохнул Латариус, когда последний голем рухнул, окутываясь клубами светящегося изнутри пара.

Ошеломлённые, люди замерли кто где. Зомби не двигались, не сходили с места, даже не пытаясь приблизиться к беглецам. Лишь одинокая фигура в тёмном плаще выступила вперёд, высоко подняв безоружные руки.

— Люди Меодора и Долье! Я Ошгрен, Мастер Смерти. Мы здесь, чтобы помочь. Не надо бояться. Вам доставлены припасы. Гильдия Мастеров, прознав о ваших бедствиях, тщится оказать посильную помощь. Мы проводим вас к ближнему лагерю, где вы сможете обогреться и поесть. Если вы позволите, наши лекари позаботятся о ваших раненых. Никто не будет зомбирован, даю вам честное слово. В том числе и погибшие сегодня, — он обвёл широким жестом окровавленный во многих местах снег. — Прошу вас, не медлите. Многих раненых ещё не поздно спасти, но время уходит.

— Мастер Ошгрен! — Дигвил подал гайто вперёд. — Я дон Дигвил Деррано, наследник сенорства Деррано и предводитель этих людей. Они напуганы, растеряны, сбиты с толку. Имя Некрополиса для них — страх и ужас. Поэтому не взыщите, если слова мои покажутся вам лишёнными вежества или благодарности. Согласны ли вы оказать нам помощь бескорыстно, ничего не требуя взамен, кроме лишь того, что люди захотят дать по своей собственной воле?

— Совершенно точно, благородный дон Дигвил, наследник сенорства Деррано, — без тени усмешки в голосе ответил некрополисец. — Мы готовы, и помощь будет оказана именно так. Зомби не приблизятся более ни на волос. Только чтобы доставить припасы. Пища не отравлена. Я готов остаться заложником. Убейте меня сколько угодно мучительным образом, если хоть с кем-то случится что-нибудь плохое.

Сбитые с толку меодорцы и дольинцы недоумённо переглядывались — до тех пор пока тишину не прорезал звенящий от слёз молодой женский голос:

— Лекаря, лекаря надо! Мальчонку у меня подстрелили, аспиды… сыночек мой… кроха совсем…

— Я лекарь, — решительно шагнул Латариус.

— Я тоже. — Ошгрен и виду не подал, что узнает соратника по Гильдии; швырнул плащ прямо на снег и раскрыл сумку, обычную кожаную сумку странствующего врача с инструментами.

Юная девушка, ещё почти девочка, едва ли старше восемнадцати, бросилась перед ними на колени, держа на руках окровавленный свёрток. Малыш тем не менее ещё дышал, хоть и слабо. Латариус и Ошгрен переглянулись.

— За работу, коллега, — сказал Латариус. — К огню давайте, к огню, — держа малыша возле самого пламени, он откинул окровавленные тряпки. Пальцы быстро пробежались по тельцу. — Гммм… Что ж, состояние пациента тяжёлое, но отнюдь не безнадёжное, как вы считаете, мэтр?

— Совершенно согласен с вами, досточтимый мэтр, — кивнул Ошгрен. — Отнюдь, отнюдь не безнадёжное.

Глаза молодой матери ожили.

— Правда? Правда, господа лекари?

— Правда, правда, — проворчал Ошгрен, уже сжимая в руке ланцет. И добавил, совсем буднично: — Припасы уже несут.

Глава XX

— Отойдите все. — Алиедора склонилась над бездыханным дхуссом. — Отойдите. Я знаю, что делать.

Пальцы её вновь уже почти привычным движением легли ему на виски.

Ты отдал мне своё прошлое, дхусс, чтобы я поняла. Ты позвал Зверей, зная, что должен сделать, если они откликнутся на твой зов. Ну, а я теперь в свою очередь возвращаю тебе будущее, то немногое, что нам ещё осталось.

Хранители Мира есть Хранители Мира, они не пастухи, а мы не скот. Чёрное никогда не станет белым, серое никогда не затопит всё сущее, всегда останутся полюса и всегда пребудут различия. Ты был белым, я — чёрной. Наверное, так могло казаться со стороны. Сейчас всё становится — нет, даже не серым, а жёлтым. Гниль властвует надо всем, Гниль, что шла за тобой, надеясь дотянуться до своего самого страшного врага.

Гончие не сдаются, подумала Алиедора, крепко зажмуриваясь.

Она не видела, как рухнули и сгинули в кипящей Гнили остатки башни Затмений, как погибла мудрость и гордость народа ноори, как она, Ксарбирус, Стайни, Нэисс, Брабер и Кройон остались одни на нагом каменном столпе, без какой-либо надежды выбраться, потому что внизу не осталось ни скал, ни даже их обломков — ничего, кроме океана бушующей Гнили. Доньята ничего не видела, она просто шла той самой дорогой, дорогой духов, дорогой, ведущей к Белому Дракону.

Милостивому, милосердному.

В потоке душ мелькнули знакомые лица. Нянюшка. Сёстры. Братья. Отец. Мама. Мама… она больше не кричит «убейте ведьму», она улыбается ласково и горько.

Алиедора опускает голову. Сил нет смотреть, но смотреть надо. Это твоё настоящее искупление, доньята.

«Нет, — слышится голос Единорога. — Всё ещё впереди».

Вот даже так? Что ж, спасибо за подсказку…

Гончая Некрополиса склонилась над дхуссом. Что ж, пора прощаться. Человек, или дхусс, или гном, или таэнг — он сам в себе, един и неделим. Мало сказать — «стань Драконом», чтобы это случилось по-настоящему, предстоит отказаться от себя; и тогда великая сила, прозябавшая в небесах или где-то за ними, сделается тем, чем должна, и поможет вскормившему её миру в его, мира, последний час.

Узкие ладони опустились Тёрну на плечи. Со стороны казалось, что эти двое сейчас займутся любовью, но нет — Алиедора обняла дхусса, шипы укололи кожу, потекла кровь. Доньята хотела верить: кровь её, если не сомневаться в словах кора Дарбе, есть именно то нужное, чтобы возродился новый, истинный Дракон, Белый Дракон.

Тёрн отозвался. Слабо, словно из дальней дали, но голос его звучал твёрдо. Она не разбирала слов, точно дхусс заговорил на непостижимом языке Беззвучной Арфы, но в них слышались непреклонная твёрдость и решимость. Дхусс пребывал где-то там, на собственном плане бытия, наверное, где только и можно было встретить истинную суть великого Дракона, всепобеждающего, неуязвимого. Тело не повиновалось дхуссу, да и не нуждался он сейчас в нём; его духу предстояли куда более трудный путь и трудное дело.

Шипы входили всё глубже, кровь обильно струилась по их серой поверхности; а закрытые глаза Алиедоры уже видели весь Смарагд, где лопающаяся земля извергала из себя полчища многоножек. Гниль шла в последний бой, хотя ей и так никто не мог противостоять.

Невозможно победить смерть полностью и окончательно. Можно лишь отыскать дорогу в обход.

Невозможно победить и жизнь. Можно лишь отсрочить её торжество.

Там, в конце дороги душ, извивающийся в тёмных облаках Дракон задёргался, словно в агонии.

Как же ты страшен, Дракон. Уродлив и страшен. Страшна твоя суть, проглядывающая из глубины мутных зрачков, страшна пустота в тебе, пустота и незнание. Пустая оболочка, доспехи, оставшиеся без хозяина, без того, кто взденет панцирь и молча выйдет на битву, зная, что может только победить, а все иные исходы — не просто временная неудача с надеждой вернуться и отомстить, а последняя всеобщая гибель, за которой уже никогда не последует возрождения.

Рядом с Драконом, свирепым божеством безжалостных варваров, возводивших пирамиды из черепов в его честь, мелькнула фигурка дхусса. По сравнению с исполинским телом Дракона Тёрн казался лилипутом, ничтожной крупинкой, обречённой исчезнуть в утробе вечного зверя.

Дхусс оглянулся. Их с Алиедорой разделяла бездна, но в то же время казалось, что Тёрн смотрит на неё почти в упор.

«Я иду, — просто сказал дхусс. — Он не сдастся просто так, слишком привык жрать, расти и толстеть. Он забыл, кто он такой и для чего существует. Я должен его вразумить».

«Постой! — безмолвно закричала Алиедора. — Постой, ты не совладаешь с ним один. Он просто поглотит тебя, даже не разобрав, как глотал всё остальное. Я была у варваров. Я помню. Я поняла… только сейчас».

«Спасибо тебе, доньята. Я знал, что могу положиться на тебя. Я буду счастлив и горд, если ты встанешь в этом бою рядом со мной».

Наконец-то, подумала Алиедора. Наконец-то он счёл хоть кого-то достойным сражаться рядом с ним.

Кажется, из глаз у неё потекли предательские слёзы.

«Я люблю тебя, — хотела она сказать. — Я люблю тебя, паладин, отвергавший всё и всех ради вот этого последнего боя, я никогда никому в этом не признавалась, только тебе, когда уже ничего не исправишь и не изменишь».

«Я тоже люблю тебя, — улыбнулся Тёрн. — Просто боялся сказать. Не хотел… тянуть за собой. Но всё равно — когда ты рядом, я знаю, что не поверну и не повалюсь. С тобой и за тебя, доньята!»

«С тобой и за тебя», — повторила она. Слёзы, похоже, уже лились ручьём.

Фигурка Тёрна остановилась перед пастью Дракона, руки дхусса были широко разведены. Вновь зазвучала Арфа и — о чудо! — на сей раз Алиедора слышала её совершенно отчётливо.

Яростная, побеждающая музыка. Поток чистой силы и света, обретший плоть в звуках. Дракон медленно, словно с трудом, повернул отвратительную башку, тупо воззрился на дхусса. Огромная пасть распахнулась, Гончей показалось — оттуда потянуло тухлятиной.

Но Беззвучная Арфа резала, словно нож, проникая сквозь покрывшуюся серым мхом броню, тянулась вглубь, растекалась по жилам зверя — и к творимой Тёрном музыке примешивалась сейчас кровь самой Алиедоры.

Капля крови Белого Дракона, только теперь она поняла истинный смысл слов кора Дарбе. Способные крушить горные цепи и обращать в иссушённые пустыни целые моря, великие Силы слепы и беспомощны, если не оживлены горячей человеческой кровью.

Была ли она, Алиедора, на самом деле «избрана», «отмечена» какими-то особыми небесными знаками? Или просто требовалось то неведомое, что составляет сердцевину души каждого, кто встаёт, выходя на безнадёжный бой.

Алиедору отделяли от Белого Дракона неизмеримые бездны пространства — и в то же время он был совсем рядом, протяни руку — и коснёшься. Гончая протянула — с кончиков пальцев срывались мелкие капельки крови, тотчас распадавшиеся на совсем крошечные, почти невидимую алую пыль. Пыль плыла, оседая на грязно-серой броне, и Дракон начинал изменяться.

То уродство, что являлось Алиедоре ранее, бельмы на глазах, отвислые брыли, грязно-серый цвет чешуи — всё исчезало сейчас, смываемое её собственной кровью. Снежная белизна, пробивавшаяся сквозь алое, глаза цвета старого янтаря, блестящая чешуя — панцирь героя.

Дракон наливался силой, преображался, рос.

«Теперь ты поняла», — сказал кор Дарбе, останавливаясь рядом с ней, задержавшись на краткий миг перед тем, как вновь вернуться обратно, в великую процессию душ.

«Едва ли, — подумала Алиедора. — Ты ведь сам не знал, что творишь, вожак варваров. Ты ощупью искал дорогу дикарским своим чутьём, не более того. Однако — смог найти и смог вывести на верный путь меня саму. Спасибо тебе, вождь варваров. Спасибо за всё, даже… даже за чёрный куб».

Кружилась голова. Кажется, это всё? Капля крови сольётся с Белым Драконом, сделает его таким, каким ему следовало стать, и уйдёт, растворится в нём навеки?

Сердце дхусса билось сильно и ровно. Ещё немного, и дело будет сделано, она вернёт его, она оживит уходящего, и всё будет хорошо.

Однако чем сильнее, чем чище и прекраснее становился Белый Дракон, истинно милостивый и по-настоящему милосердный, тем слабее и реже звучали удары дхуссова сердца.

Я его убиваю, пронзило Алиедору словно ножом. Я убиваю Тёрна, чтобы жило это страшилище! Конечно, сейчас оно уже совсем не страшилище, но всё равно, всё равно — слишком хорошо Алиедора помнит изначальный облик Дракона милостивого, милосердного.

Она дёрнулась, но бесполезно. Их связало накрепко.

«Девятый Зверь приходит, чтобы положить конец Зверю Восьмому, — сказал на ухо невидимый Единорог. — Белый Дракон победит Чёрную Гидру и откроет дороги. Развяжет пути. Тогда мы сможем стать теми, кем должны».

Что за чушь?! Белый Дракон… победит Чёрную Гидру… что за детские сказки? Нянюшка куда лучше рассказывала!

«Иногда серому действительно не остаётся места. Иногда меньшего зла не существует, а остаётся одно зло, очень большое и страшное».

— Нет! — проревел Дракон, расправляя кольца на полнеба. — Ты не уйдёшь. Ты не можешь уйти. Мы только начали. Дорогу можно осилить лишь вместе, нам с тобой.

…Это было словно жестокий удар, удар, швырнувший её обратно на жёсткий камень, в ночь, на заливаемый Гнилью Смарагд, на высокий каменный столп, откуда нет и не может быть выхода.

— Спасибо, — сказал Дракон, извиваясь среди туч. — Прости, что так всё кончилось, но… иначе кончиться и не могло. Нет больше ни того Дракона, что ты увидала в небесах, нет и Тёрна, но есть я…

— Ч-что? К-как? — только и смогла пролепетать Алиедора. Чьи-то руки оттащили её от бездыханного дхусса, что-то обжигающее коснулось многочисленных ран.

— Он принёс себя в жертву, заплатил последнюю, самую высокую цену. Погиб не на миру, где смерть красна, в одиночестве… вернее, лишь с одним другом, что стоял с ним плечом к плечу, с тобой. Однако жертва есть жертва. Мне пришлось взять его. Но он ещё вернётся, потому что я — это и дхусс тоже.

Алиедора отвернулась, по щекам катились давно и прочно позабытые слёзы.

«Я люблю тебя, дхусс, — колотилось в голове. — Я люблю тебя, но не успела даже обнять по-настоящему».

— Я иду, — просто сказал Дракон, и Алиедоре почудилось смущение и раскаяние в нечеловеческом гласе. — Время истекает. Гниль всё сильнее, и тут ничего не сделают ни Семь, ни Восемь, ни даже все Девять Зверей, объединись мы с Гидрой. Великая Осень, завершение круга. Листьям суждено опасть.

— Что?! — заорала Алиедора, глуша яростью неизбывные тоску и боль, эхо простого, незамысловатого «я люблю тебя». — Какая «осень»?! Это враки! Древо вечно! И Листья на нём! Это так! Иначе и быть не может!

— Почему? — спросил Дракон. Скорбь в его голосе сделалась нескрываемой. Это говорила уже не просто слепая, хоть и могущественная Сила, поставленная управлять ходом времени и светил. — Почему ты так уверена, капля моей крови? Давшие нам жизнь Изначальные, чью природу постичь невозможно, заложили круг вечного обновления, где смерть — неизменная спутница жизни. Чтобы Древо жило вечно, Листья должны опадать, питая корни. Преобразуя элементы, пространство и само время, Древо вырастит новые. Новая жизнь оплодотворит их чудесной силой, сознание дарует мудрость, но она же и заставляет страдать. Но именно это, сила разумных рас, и делает Листья тем, что они есть — незаменимой пищей для Древа, залогом того, что Оно и в самом деле будет стоять вечно.

— А люди, значит, этакие мураши, истребляют вредных гусениц и жуков-короедов, — зло бросила Гончая. — А когда наступает осень — мы должны умереть?

— Как и всё живое. — Дракон смотрел прямо в глаза Алиедоре. — Как умру в своё время и я, уступив место иной форме, иному смыслу, что станет хранить новый мир.

— Спасибо, утешил! — отвернулась доньята.

— Тебе пора, — мягко сказал Дракон. — Времени мало, а сделать предстоит ого-го сколько.

Её мягко толкнуло в грудь. Белая дорога, великая тропа душ меркла, сквозь завесу видений всё ярче и жёстче проступали очертания «настоящего» мира.

* * *

Страх и отчаяние владели столицей Державы Навсинай уже несколько дней. Гниль прорывалась там, где доселе не прорывалась никогда, прямо посреди каменных мостовых, пробивая толстенные каменные плиты, защищённые всеми мыслимыми и немыслимыми заклятьями.

Над городом поднимался дым — отчаявшиеся обыватели сами поджигали дома, надеясь, что это преградит дорогу тварям. Напрасно; бестии легко обходили очаги, а иногда с истинно «гнильим» презрением к смерти бросались прямо в пламя до тех пор, пока огонь не угасал, задавленный множеством грязно-жёлтых тел.

Коллегиум, собравшийся вновь в знакомой зале, заметно поредел. Никак не меньше трети магов куда-то делись; правда, оставались все главнейшие. Азерус, Зильфер, Ференгаус, как и сам мэтр Эммер, — стояли, склонившись над картами. Однако на сей раз это были не карты Некрополиса, и планы изображали отнюдь не осаду вражеской столицы, а отчаянную попытку спасти свою собственную.

— Досточтимые! — Господин верховный распорядитель кашлянул несколько раз, и притом не для того, чтобы привлечь внимание. Ядовитые испарения Гнили, несмотря на зимнее время, заполняли воздух, и от них не находилось спасения даже здесь, в цитадели магов. — Я не буду потчевать вас сладкими сказками. Мы бились отчаянно и отважно, чудеса нашего героизма ещё долго будут памятны всем, но…

— Но столицу придётся оставить, — мрачно сказал Зильфер, не поднимая глаз на мэтра Эммера. — Мы едва удерживаем старый город и третье кольцо стен. Сколько погибло простолюдинов, ремесленников, купцов и прочего люда — не поддается исчислению.

— Мы только что отступили с южного бастиона, — вступил Азерус. — Заклятья хорошо если сдерживают Гниль ненадолго. Такого прорыва не описано ни в одних анналах…

— Господа! — Мэтр Эммер потёр красные глаза с ненаигранной усталостью. — Господа, я получил послание из Некрополиса.

Все замерли.

— Гильдия Мастеров уведомляет нас, что война стала совершенно бессмысленной. Их калькуляции показывают, что Гниль проникает к самым основам нашего мира, обращая их в ничто. — Эммер приподнял несколько мелко исписанных пергаментных листков, потряс и вновь опустил. — Коллега Ференгаус, прошу вас взглянуть на это…

— Чего там смотреть, — буркнул тот. — Я сразу могу сказать, что так оно наверняка и есть. Все наши эксперименты пошли прахом. Камни Магии взрываются, сгорают, рассыпаются во прах. Всё летит в тартарары, досточтимые коллеги…

— Исчерпывающе, — вздохнул Эммер. — Некрополис предлагает перемирие. Под, гм, патетическим предлогом, что надо спасать мир.

— Мне этот предлог отнюдь не кажется патетическим, мэтр, — дерзко бросил Азерус.

— А что с Гнилью у них самих, Мастера не пишут?

— Пишут. Пишут, что так же плохо, хотя, наверное, не как у нас. — Эммер кивнул в сторону тщательно занавешенного окна. — Однако Гильдия не забыла сообщить нам, что остановила наших големов уже на окраинах Скришшара. Остальное, как они заявляют, докончила Гниль. Нет больше ни города, ни тех, кто наступал на него… — Он на миг закрыл лицо ладонями, вновь с усилием потёр слезящиеся глаза. — Некроманты полагают, что, если мы не объединим силы, Гниль станет поистине неудержимой.

— А если объединим?

— Тогда, быть может, коллега Азерус, мы и сумеем её сдержать. Обязаны. Хотя бы потому, что отступать ни нам, ни им некуда — дорогу на другой Лист не смогли открыть ни мы, ни они.

* * *

Алиедора сидела на жёстком камне, что остался от башни Затмений и плакала. Горько рыдала, уткнувшись лицом в колени, и одежда, рваная и грязная, насквозь промокла от слёз.

Дхусса больше нет. Он ушёл тихо, не в страшной схватке со смертельным врагом, не в величественной битве с невиданным монстром, а просто перестал быть. Уступил собственную жизнь, чтобы оживить и без того живого Дракона. Как такое может быть? Почему этим иномировым тварям так нужны наши жизни, почему они не могут без них?

Они ничто без нас, с глубочайшим презрением подумала Алиедора. И зарыдала ещё сильнее — от обиды, от утраты, ибо ради кого, ради кого расстался с земным бытиём её дхусс?

Рядом с телом Тёрна на коленях застыли Нэисс и Стайни. Кажется, они тоже плакали. Кажется, друг у друга на плече, обнявшись, словно сёстры. Стоял, растерянно опустив длинные лапы, чёрночешуйчатый демон, растерянно топтался с бесполезными уже склянками алхимик Ксарбирус, бросил красно-золотой меч на землю, в ярости топая ногами и потрясая кулаками, гном Брабер.

Они явно не видели парящего в небесах Дракона.

— Теперь ты доволен? — выкрикнула Алиедора сквозь слёзы.

— Я не могу быть доволен, — пришёл ответ. — Мой Лист должен опасть, и я вместе с ним.

— Тогда зачем всё это? Я, он, «капля крови»? Семь Зверей и моё спасение? Какой был во всём этом смысл?

— Смысл прост, Алиедора Венти. Спасать то и тех, что может быть спасено.

— Как?

— Когда Гниль сожрёт всё, что только возможно, когда живым будет некуда бежать, Лист сорвётся и канет с Великого Древа в неведомую черноту. Такое случалось и раньше. Листья опадали, но живые с них могли уйти на другой Лист, пока ещё не затронутый Гнилью. Но время шло, и Великая Осень становилась всё ближе и ближе. Теперь она настала. Не остаётся больше Листьев на Великом Древе. Всем им суждена гибель, Гниль победит всюду, и не потому, что с ней сражаются трусы или же слабаки. Нет, как день сменяет ночь, как осень сменяет лето, так и для Великого Древа Миров наступает пора Зимы. Гаснет свет и уходит тепло. Гниль пожирает Листья.

— Мы все умрём. — Слёзы по-прежнему текли из глаз, но былая злость вновь пробудилась.

— Да, — просто сказал Дракон. — И мы тоже.

— Тогда зачем…

— Слушай и понимай, Гончая. Ни тебя, ни Тёрна не избрали понапрасну. Всё то, что казалось сказками о проклятых детях, — правда. Без жертвы нет ни искупления, ни возрождения.

— Что нам нужно делать?! — вскакивая на ноги, заорала Алиедора. — Ты, проклятый! Отвечай!

— Алли… — услыхала она, и у неё тотчас подогнулись ноги, потому что это был голос Тёрна. — Оглянись!

Рядом с ней на коленях, закрыв жуткую физиономию лапищами с не менее жуткими когтями, стоял, раскачиваясь из стороны в сторону, сам демон Кройон.

— Он… слышал, — с запинкой сказал голос Тёрна.

— Так ты жив?

— И да, и нет. Жива часть меня… что стала частью и Белого Дракона. У Семерых был план. Точнее, не план, а то, что составляло самую их суть, их назначение. Сделать так, чтобы на Листьях вновь появились мыслящие, когда наступит Великая Весна.

Дата добавления: 2015-06-04