Где преступник может поджидать тебя. 2 страница

Сословный состав учащихся русской средней школы в 1833-1885 гг. (в процентах).*14 Год Дворяне, чиновники Духовенство Податные сословия 1833 78,9 2,1 19,0 1843 78,7 1,7 19,6 1853 79,7 2,3 18,0 1863 72,3 2,8 24,9 1874 57,7 5,5 35,7 1885 49,1 5,0 43,8 *14 Л В. Камоско, "Изменения сословного состава учащихся средней ивысшей, школы России (30-80-е годы XIX в.)". Вопросы истории. Э 10, 1970,стр 206 Во второй половине XIX в. большого расцвета достигли свободныепрофессии, в дореформенной России практически неизвестные. Подсчитано, чтомежду 1860 и 1900 гг. число лиц, получивших профессиональное образование,выросло от 20 до 85 тысяч.*15 *15 В. Р Лейкина-Свирская, Интеллигенция в России во второй половинеXIX века, М., 1971, стр. 70. Так постепенно расширялся образованный класс, из которого пополнялисьряды интеллигенции, попутно приобретая новый характер: из малочисленнойгруппы богатой молодежи с чуткой совестью и патриотическими устремлениями онпревратился в широкий слой, состоявший из представителей всех сословий, длякоторых умственная работа являлась средством существования. В 1880-е гг. вРоссии уже имелся многочисленный умственный пролетариат. Тем не менее,вплоть до конца старого режима тон задавали выходцы из старого служилогосословия: большинство властителей русских дум всегда происходило из числасостоятельных дворян и чиновников высшего ранга. Именно они формулировалиидеологию недовольной интеллигентской массы. Интеллигенции были нужны учреждения, которые свели бы вместеединомышленников, позволили бы им делиться мыслями и завязать дружескиеотношения на основе общих убеждений. В XIX в. в России было пять такихучреждений. Старейшим был салон. Богатые помещики жили открытым домом, особенно всвоих просторных московских4 резиденциях, которые создавали идеальныеусловия для неформальных контактов между людьми, интересующимисяобщественными делами. Хотя посещавшая салоны знать была по большей частипоглощена сплетнями, сватовством и картами, иные салоны привлекали людейболее серьезных и даже приобретали некий идеологический оттенок. Например,разногласия, впоследствии расколовшие интеллигентов на западников иславянофилов, впервые прорезались в салонных беседах и лишь позднее нашлидорогу в печать. Вторым был университет. Первый русский университет, Московский, былоснован в 1775 г., но вряд ли оказал глубокое интеллектуальное воздействиена страну, хотя типография его и пригодилась Новикову в его издательскихпредприятиях. Преподавателями были по большей части иностранцы, читавшиепо-немецки и по латыни лекции плохо понимавшим их студентам, состоявшим изсыновей священников и прочих плебеев; дворяне не видели смысла посылатьсвоих отпрысков в университет, тем более что годы учения не засчитывались вслужебный стаж. Такое положение сохранялось до 1830-х гг., когда во главеМинистерства народного просвещения стал С. С. Уваров.Националист-консерватор, но в то же время и видный знаток классическойдревности, Уваров полагал, что научные знания являются лучшим противоядиемот витающих в стране крамольных идей. В бытность его министром высшееобразование достигло в России замечательного расцвета. В 1830-х гг. пошлабольшая мода записывать в Московский университет сыновей аристократическихфамилий. Правительство не желало способствовать созданию многочисленнойбезработной интеллигенции и поэтому намеренно держало число студентов нанизком уровне; при Николае I число это оставалось постоянным и едвапревышало три тысячи человек на всю империю. Правительство также сильнопрепятствовало приему простолюдинов в университеты. После смерти Николая Iдоступ в высшие учебные заведения облегчился. Было открыто множествопрофессиональных и технических учебных заведений: в 1893-1894 гг. в Россиибыло 52 высших учебных заведения с 25 тысячами студентов. Еще несколькотысяч человек посещали иностранные университеты. В ту эпоху, когдародительская власть строго охранялась законом и обычаем, университетпредставлял собою естественный рассадник оппозиционной деятельности. Именноздесь юноши со всех концов империи впервые оказывались в относительнойсвободе и в дружеской компании сверстников, в которой молодежь составлялаабсолютное и главенствующее большинство. Здесь они слышали, как вслухвысказывают их собственные потаенные огорчения и мечты. Пришедшие туда безсильных общественных убеждений вскоре втягивались в водоворот общественнойдеятельности, выступления против которой грозили остракизмом: как и теперь,университет был тогда одним из наиболее эффективных средств насажденияумственного конформизма. В начале 1860-х гг. русские университеты былиохвачены волнениями, и с тех пор "студенческое движение" сделалосьпостоянным элементом русской жизни. Протесты, стачки, обструкции и даже актынасилия против нелюбимых преподавателей и администраторов влекли за собоймассовые аресты, исключения и закрытие университетов. Последние полвекасвоего существования старый режим находился в состоянии перманентной войнысо своим студенчеством. На протяжении всего XIX в. весьма популярным центром интеллектуальнойдеятельности служил кружок. Он появился еще в эпоху салонов, когдаобразовалось несколько кружков для изучения Шеллинга, Гегеля и французскихсоциалистов, и сохранился в эру господства университетов, когда салон ужеперестал играть значительную роль в умственной жизни страны. Кружок являлсянеофициальным собранием людей с общими умственными интересами, периодическивстречавшихся для совместных занятий и дискуссий. Во времена суровыхрепрессий они неизбежно принимали тайный и крамольный характер. Четвертым важнейшим учреждением русской интеллигенции, не уступавшимпо своему значению университету, был толстый журнал. Издание этого сортавошло в моду после ослабления цензуры в 1855 г. Состояло оно, как правило,из двух разделов - художественного и общественно-политического в самомшироком смысле слова (политика в дозволяемых цензурой пределах, экономика,социология, наука и техника, и т. д.). Каждый журнал проводил определеннуюфилософско-политическую линию и рассчитывал на определенный читательскийкруг. Полемические споры между журналами, по цензурным соображениямоблеченные в эзоповские формулировки, стали в России суррогатом открытойполитической дискуссии. В 1850- х - начале 1860-х гг. ведущим радикальныморганом был "Современник", а после его закрытия в 1866 г.- "Отечественныезаписки", за которыми последовало, в свою очередь, "Русское богатство"."Вестник Европы" был неизменным выразителем западнического, либеральногообщественного мнения; с 1907 г. он разделял эту роль с "Русской мыслью".Рупором консервативно-националистических взглядов был "Русский вестник",популярность которого в значительной мере объяснялась тем, что в немпечатали многие свои произведения Толстой, Достоевский и Тургенев. За этимиведущими органами общественной мысли следовали десятки менее известныхизданий.*16 Толстый журнал сыграл совершенно исключительную роль в развитиирусского общественного мнения. Он разносил по всей огромной империи знания иидеи, которые в противном случае остались бы достоянием лишь двух столиц, итаким образом создавал объединяющие связи между людьми, живущими вдали другот друга в провинциальных городках и в деревенских поместьях. Именно на этойоснове в начале XX в. в России с такой быстротой появились политическиепартии. В течение года после прихода к власти Ленин закрыл вседореволюционные толстые журналы, поскольку его острое политическое чутьенесомненно подсказывало ему, что они представляют большую угрозу дляабсолютной власти.*17 *16 В царствование Николая I число политических, общественных илитературных журналов колебалось между 10 и 20. После 1855 г. число ихстремительно возросло: в 1855 г - около 15. в 1860 г.-ок. 50, в 187.5 г.-ок.70, в 1880 г.-ок. 110, и в 1885 г.-ок. 140 Энциклопедический словарь...Об-ва Брокгауз и Ефрон, СПб., 1889, XVIla, стр. 416-417 *17 В хрущевскую эпоху "Новый мир" сделал относительно успешнуюпопытку возродить традицию толстого журнала как критика политическогостатус-кво. Со смещением в 1970 г. главного редактора журнала АлександраТвардовского попытке этой было положен конец. И, наконец, были земства. Эти органы самоуправления появились в 1864г., отчасти для того, чтобы заместить власть бывших крепостников, отчастичтобы взять на себя функции, с которыми не справлялась провинциальнаябюрократия, такие как начальное обучение, водопровод и канализация,содержание в порядке дорог и мостов, улучшение землепользования. У земствбыли кое-какие права налогообложения и полномочия использовать полученныесредства для найма технических работников и специалистов, известных подназванием "третьего элемента" и состоявших из учителей, врачей, инженеров,агрономов и статистиков. В 1900 г. их было около 47 тысяч. Политическуюориентацию этой группы можно определить как либерально-радикальную, илилиберально-демократическую, то есть социалистическую, но антиреволюционную иантиэлитарную. Впоследствии "третий элемент" образует костяк либеральнойкадетской партии, основанной в 1905 г., и в немалой степени обусловит ееобщее умеренно левое направление. Выбранные на земские должности помещикикуда больше склонялись вправо и настроены были, главным образом,консервативно-либерально; они недолюбливали бюрократию и выступали противвсяких проявлений произвола, однако настороженно относились к созданию вРоссии конституционной системы правления и особенно парламента, основанногона демократических выборах. В 1880-1890-х гг. у либералов и нереволюционныхрадикалов было модно поступать на земскую службу. Убежденные революционеры,с другой стороны, смотрели на такую деятельность с подозрением. Общим для этих пяти учреждений было то, что они предоставлялиобществу средства для борьбы с вездесущей бюрократией; по этой причине ониделались основным объектом репрессий. В последние годы XIX в., когдамонархия перешла в решительное контрнаступление против общества, науниверситеты, журналы и земства обрушились особенно чувствительные удары. Первые разногласия в среде русской интеллигенции появились в конце1830-х гг. и связаны были с исторической миссией России. Шеллинговская игегелевская философия в общей форме поставили вопрос о том, какой вкладвнесла каждая крупная страна в прогресс цивилизации. Немецкие мыслителиимели обыкновение отрицать вклад, сделанным славянами, и низводить их вкатегорию "неисторических" рас. В ответ славяне выставили себя волнойбудущего. Первыми славянофильские идеи выдвинули поляки и чехи,непосредственно страдавшие от немцев. В России вопрос этот встал с особойостротой несколько позднее, после 1836 г., в связи с опубликованиемсенсационной статьи Петра Чаадаева, бывшего виднейшей фигурой московскогосвета. Чаадаев, находившийся под сильным влиянием католической мысли эпохиРеставрации и сам близко стоявший к переходу в католичество, утверждал, чтоиз крупнейших стран лишь Россия не внесла никакого вклада в цивилизацию. Ивообще Россия является страной без истории: "Мы живем одним настоящим всамых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мертвогозастоя."*18 Россия являет собою нечто вроде болота истории, тихой заводи, вкоторой чтото иногда колыхнется, но настоящего движения нет. Так вышло из-затого, что христианство было почерпнуто из нечистого источника - из Византии,поэтому православие оказалось отрезанным от столбовой дороги духовности,ведущей из Рима. За такие идеи Чаадаева официально объявили умалишенным, ион отчасти повинился, но в конце жизни пессимизм его в отношении Россиивозродился вновь: Говоря о России, постоянно воображают, будто говорят о таком жегосударстве, как и другие; на самом деле это совсем не так. Россия - целыйособый мир, покорный воле, произволению, фантазии одного человека,-именуется ли он Петром или Иваном, не в том дело: во всех случаях одинаковоэто - олицетворение произвола. В противоположность всем законамчеловеческого общежития Россия шествует только в направлении своегособственного порабощения и порабощения всех соседних народов. И поэтому былобы полезно не только в интересах других народов, а и в ее собственныхинтересах - заставить ее перейти на новые пути.*19 *18 Первое письмо о философии истории, в М. Гершензон, ред.,Сочинения и письма П, Я. Чаадаева, т. II. М., 1914, стр. 111. *19 П. Я. Чаадаев, "Неопубликованная статья". Звенья, т. III/IV,1934, стр. 380. Чаадаевское эссе 1836 г. всколыхнуло дискуссию, бушевавшую двадесятилетия и расколовшую русскую интеллигенцию надвое. Один лагерь -славянофильский - породил наиболее плодотворное течение русской общественноймысли. Он создал первую идеологию русского национализма (в отличие отксенофобии), и сделал это путем заимствования идей в Западной Европе, чтобыс их помощью возвысить Россию на западноевропейский счет. Его будущиетеоретики вышли из рядов среднего дворянского слоя, сохранившего теснуюсвязь с землей. Идеи их получили первоначальную разработку в ходе дискуссий,которые велись в московских салонах в конце 1830-х-1840-х гг. В 1850-х гг.,когда влияние их достигло своей наивысшей точки, славянофилы образовалипартию вокруг журнала "Московитянин". Хотя они декларировали полноеотсутствие интереса к политике, им постоянно доставалось от властей,подозрительно относившихся к любой идеологии - даже к такой, котораяотдавала предпочтение абсолютизму. Согласно теории славянофилов, всеважнейшие различия между Россией и Западом в конечном итоге коренятся врелигии. Западные церкви с самого своего зарождения подпали под влияниеантичных культур и переняли у них отраву рационализма и суетности.Православие же сохранило верность истинным христианским идеалам. Оноявляется подлинно соборной церковью, черпающей силы из коллективной веры имудрости паствы. Соборность представляет собою наиболее типическую чертурусского национального характера и составляет основу всех русскихучреждений. На Западе же, напротив, основы организованной жизни имеютиндивидуалистическую и легалистическую природу. Благодаря православиюроссиянам удалось сохранить "цельную" личность, в которой слияние веры илогики порождает более высокий тип знания, названный Хомяковым "живымзнанием". Погрязшая в рационализме западная цивилизация изолировала человека отобщества себе подобных: следуя велениям своего разума, западный человекзамыкается в своем собственном мирке. Если употребить слово, которое Гегельсделал популярным, он "отчужден". В России же, напротив, каждый человек(кроме людей европеизировавшихся) сливается с обществом и ощущает себяединым с ним. Мыслящим русским людям, получившим западное образование, надовернуться к обществу, к крестьянству. По мнению славянофилов, стихийносложившаяся общественная организация, типичным примером которой служатсельская община и артель, является вполне естественной формой для выражениясоциальных инстинктов русского человека. Легализм и частная собственностьчужды русскому духу. Из этих посылок вытекала своеобразная анархо-консервативнаяполитическая философия. С точки зрения славянофилов, в России традиционнопроводится резкое разграничение между властью и землей. Земля доверяетгосударству управление высокой политикой и не связывает его никакимиюридическими ограничениями. Самое большее она просит, чтоб ее выслушалиперед тем, как принимать важные решения. Взамен государство не стесняетправа общества жить посвоему Это взаимоуважение между государством иобществом, не скованное какими-либо формальностями, и есть истинная русскаяконституция. Традицию эту нарушил Петр, и начиная с его царствования Россияследовала путем, абсолютно чуждым ее природе. Создав в Петербургебюрократическую машину, Петр поломал связи между монархией и народом. Хужетого, он покусился на народные обычаи, привычки и веру. Весь петербургскийпериод русской истории есть одно чудовищное недоразумение. Стране следуетвернуться к своему наследию. Не нужно ни конституции, ни парламента, ни кчему и назойливая, беззаконная бюрократия. "Землю" надобно возвратитьнароду, имеющему право на любые вольности, кроме политических. Крепостноеправо должно быть отменено. Точка зрения славянофилов не имела ничего общего с историческимифактами и недолго способна была выдерживать огонь научной критики. Однакоданные о развитии русского государства и общества, очерченные напредшествующих страницах, были неизвестны в середине XIX в., когда быласформулирована теория славянофильства, поскольку эти данные являются главнымобразом продуктом научных изысканий, проведенных за последнее столетие. Повсей видимости, славянофильское мировоззрение было меньше обязанособственной русской традиции, чем тогдашнему движению "Молодая Англия".Славянофилы были большими англоманами (Франция и Германия, напротив, были имне по душе) и хотели бы, чтобы в России была такая же неписаная конституция,при которой отношения между монархией и народом регулируются не писанымзаконом, а обычаем, когда монархия (в идеале) является союзницей трудящихсяклассов, когда бюрократия малочисленна и слаба, и когда в силу естественногопорядка вещей государство не стесняет права общества заниматься своимиделами. Разумеется, они почти ничего не знали об исторических предпосылкахкомпромиссного викторианского устройства или о той роли, какую играют в немстоль ненавистные им законоправие, частная собственность и узаконенноепротивоборство между правителями и управляемыми. Такое карикатурноидеализированное представление о прошлом позволяло славянофилам утверждать,что Россия является страной будущего, и что ей суждено разрешить проблемы,отравляющие жизнь человечества. Ее лепта будет заключаться в распространениидобровольных обществ, созданных в духе братской любви, и в постройкеполитической системы, основанной на доверии между властью и народом. Такимобразом русские люди навсегда избавятся от бушующих в мире политических иклассовых конфликтов. Историки, любящие симметрию, создали зеркальное отражениеславянофилов, партию, которую они окрестили западниками - однако труднообнаружить какое-либо единство среди противников славянофильских построений,за исключением единства отрицательного свойства. Западники отвергали взглядыславянофилов на Россию и на Запад как смесь невежества и утопизма. Там, гдеславянофилы усматривали глубокое религиозное чувство, они виделипредрассудки, граничащие с безверием (см. письмо Белинского к Гоголю, цит.выше, стр. #212). Историкам из числа противников славянофильства не стоилобольшого труда разгромить одно за другим излюбленные славянофильскиеубеждения: они смогли продемонстрировать, что передельческая община не имеетдревнего, стихийного, "народного" происхождения, но есть институт, созданныйгосударством для удобства податного обложения; что у любого из"революционных" нововведений Петра имелись предшественники в МосковскойРуси; что так называемого взаимопонимания между государством и обществомсроду не существовало, и что русское государство всегда ломало костиобществу своим необъятным весом. Они не отрицали, что Россия отлична отЗапада, однако относили это отличие за счет не ее своеобразия, а ееотсталости. Они не видели в России практически ничего, достойногосохранения, а та малость, которую следовало бы сохранить, была созданагосударством и особенно Петром Первым. Помимо своего отрицания славянофильской идеализации западники неимели общей идеологии. Одни из них были либералами, другие - радикалами,даже крайними радикалами. Однако радикализм их претерпевал изменения. НаБелинского, к примеру, под конец жизни вдруг снизошло озарение, что Россиинужен не социализм, а буржуазия, а Герцен, бывший всю жизнь красноречивымпроповедником кардинальных перемен, в одном из последних своих сочинений("Письма к старому товарищу") выступил с отрицанием революции. В связи сэтим будет, возможно, лучше называть движение западников "критическимдвижением", поскольку его характернейшей чертой было в высшей степеникритическое отношение к прошлому и настоящему России. Помимо истории, егоглавным поприщем была литературная критика. Белинский, бывший самымпоследовательным западником своего поколения, превратил рецензию и очерк вмощное орудие общественного анализа. Он использовал свое значительноевлияние для опровержения всякой идеализации русской действительности ипропаганды литературной школы, которую считал реалистической. Именноблагодаря ему русский писатель впервые осознал свою общественную роль. В царствование Александра II в русском общественном мнении произошелрезкий раскол. Идеалистическое поколение все еще в основном занималосьвопросом "кто мы?". А пришедшее после 1855 г. новое поколение"позитивистов", или "реалистов", задалось вопросом более прагматическим,сформулированным впервые Новиковым: "что делать нам?". В процессе ответа наэтот вопрос интеллигенция размежевалась на два крыла - консервативное ирадикальное, между которыми притулились немногочисленные сторонникилиберального подхода. В отличие от предшествующей эпохи, когдаидеологические противники продолжали видеться в свете и соблюдать правилаобыденной учтивости, в царствование Александра конфликт идей был перенесенна личности и нередко приводил к ярой вражде. Поводом для этой перемены явились проведенные новым государем ВеликиеРеформы, большая часть которых уже упоминалась на этих страницах. Онисостояли из освобождения крепостных, за которым последовало учреждениеземств и городских дум, реформа судебной системы (которая будет затронута вследующей главе) и введение обязательной воинской повинности. Это быланаиболее грандиозная попытка в истории России привлечь обществом активномуучастию в жизни страны, хотя и без предоставления ему возможности игратьроль в делах политических. Реформы произвели огромное возбуждение в обществе, особенно средимолодежи, внезапно получившей такие возможности для приложения своихобщественных сил, каких прежде не было и в помине. Она могла теперь вступатьна такие поприща, как юриспруденция, медицина и журналистика, могла работатьв земствах и в городских думах, могла делать карьеру на военной службе, ибопростолюдинам открылась дорога в ряды офицерства, и, превыше всего, моглаустановить связь с освобожденным, крестьянином и помочь ему подняться доуровня гражданина. Конец пятидесятых - начало шестидесятых годов быливременем редкостного единодушия, когда левые правые и центр объединилиусилия, чтобы помочь правительству провести программу грандиозных реформПервая брешь в этом едином фронте образовалась и начале 1861 г., когда былиопубликованы условия, на которых освобождались крестьяне. Левое крыло,возглавляемое Чернышевским и его "Современником", было разочаровано тем, чтокрестьянин получил лишь половину обрабатываемой им земли, да еще должен былза нее расплачиваться, и объявило всю затею с освобождением бессовестнымнадувательством. Студенческие волнения в начале 1860-х гг. вкупе с польскимвосстанием 1863 г. и прокатившейся в то же время волной таинственныхподжогов в Петербурге убедили многих консерваторов и либералов в наличиинекоего заговора. "Русский вестник", бывший до сего времени органомумеренных кругов, теперь резко подался вправо и начал нападать на левых спатриотических позиций. Ряды самих радикалов раскололись еще дальше."Современник" обрушился с яростными персональными нападками на интеллигентовстаршего поколения, обвиняя их в инертности и отсутствии серьезныхубеждений. Герцен ответил ему на страницах своего лондонского "Колокола",где обвинил младшее поколение в хронической желчности. Тогда Чичеринобрушился на Герцена за его революционные наклонности, а Чернышевскийобозвал Герцена "скелетом мамонта". К 1865 г. русское общественное мнениепребывало в состоянии глубокого раскола. Но главная дискуссия представляласобою диалог между радикалами и консерваторами, которые не моглидоговориться ни о чем, кроме своей общей неприязни к рассудительнымпрагматическим деятелям центра. 1860-е и 1870-е гг. были Золотым Векомрусской мысли, ибо в тот период были высказаны и обсуждены все основныетемы, с тех пор занимающие интеллигенцию. Новый радикализм развился на основе "научной", или "позитивистской",философии, начавшей проникать в Россию с Запада в завершающие годыниколаевского царствования, но окончательно полонившей радикальное левоекрыло лишь при новом государе. Замечательные свершения химии и биологии в1840-х гг., особенно открытие закона сохранения энергии и клеточногостроения живых организмов, вызвали появление в Западной Европеантиидеалистического течения, исповедующего грубые формы философскогоматериализма. В писаниях Бюхнера и Молешотта, которые русская молодежьвоспринимала как откровение, говорилось о том, что космос состоит из однойматерии, что все в ней происходящее может быть сведено к элементарнымхимическим и физическим процессам, и что в таком космосе нет места для Бога,души, идеалов и прочих метафизических субстанций. Фейербах объяснил, чтосама идея Бога суть отражение человеческих устремлений, а его последователиприменили это психологическое объяснение к деньгам, государству и другиминститутам. В предисловии к своей "Истории цивилизации в Англии",пользовавшейся в России бешеным успехом, Бокль обещал, что статистическаянаука позволит заранее предсказать с математической точностью все проявленияобщественного поведения. Идеи эти, подкрепленные, казалось, авторитетоместественных наук, создавали впечатление, что наконец-то найден ключ кпониманию человека и общества. Воздействие их нигде не было так сильно, какв России, в которой отсутствие гуманистической традиции и светскогобогословия сделали интеллигенцию особенно падкой на детерминистскиетрактовки. Теперь левая молодежь с презрением отвергала идеалистическуюфилософию, приводившую в такой восторг старших; то есть по меньшей мереотвергала ее сознательно, ибо подсознательно сохраняла немалый заряд личногоидеализма и веру в исторический прогресс, которую, строго говоря, невозможнообосновать с эмпирических позиций. Тургенев изобразил этот конфликтпоколений в "Отцах и детях", и прототипы его героев тотчас же признали этоизображение вполне точным. Молодые "нигилисты" рассматривали окружающий миркак пережиток иной, более ранней стадии человеческого развития, подходящейтеперь к своему концу. Человечество стояло на пороге стадии "позитивизма",на которой можно будет правильно понять все явления природы и общества иблагодаря этому подчинить их научному управлению. Первоочередная задачасостояла в сокрушении остатков старого порядка, частью которого как доктринаметафизическая был и идеализм. Кумир радикальной молодежи начала 1860-х гг.Дмитрий Писарев призывал своих последователей крушить направо и налево,лупить по учреждениям и обычаям в предположении, что если какие из нихрухнут, то их и сохранять не стоило. Таким "нигилизмом" двигало не полноеотсутствие каких-либо ценностей, как будут впоследствии доказыватьконсервативные критики, а убеждение, что настоящее уже уходит в прошлое, иразрушение посему можно считать делом созидательным. С психологической точки зрения, самой выпуклой чертой новогопоколения радикалов была его склонность сводить весь опыт к какому-то одномупринципу. Сердце его не лежало к сложностям, тонкостям, оговоркам. Отрицаниепростейшей истины или попытки усложнить ее оговорками оно воспринимало какпредлог для ничегонеделанья, как симптом обломовщины. У каждого радикалаэтой эпохи имелась формула, воплощение которой непременно должно было самымкоренным образом изменить судьбу человечества. Представление Чернышевского оземном рае смахивало на олеографии профетических сочинений, которые он,наверное, читывал в дни своих семинарских штудий; на самом деле, все оченьпросто, стоит лишь людям познать истину, а истина состоит в том, чтосуществует лишь материя, и ничегошеньки кроме нее.*20 Чернышевский и егосоюзники отмахивались от вполне разумных возражений против философииматериализма как от нестоящих внимания. Нечего и говорить, чтонеокантианская критика механистической науки, на которой зиждетсяматериализм, так и не дошла до русских радикалов, хотя они чуткоприслушивались к тому, что происходило в немецкой философии. Перед своейсмертью в 1889 г. Чернышевский все еще преданно цеплялся за Фейербаха ипрочих кумиров своей юности, от которой его отделяло полвека, пребывая вблаженном неведении относительно смятения, произведенного в областиестественных наук последними открытиями. Он отрицал даже Дарвина. Такоеизбирательное отношение к науке было весьма характерно для левых радикалов,прикрывавшихся ее авторитетом, но совершенно не имевших привычки ксвободному и критическому изучению предмета, без которой нет подлинногонаучного мышления. *20 В умении свести все к одной истине русское правое крыло неотставало от левого. Как писал Достоевский в конце "Сна смешного человека":"А между тем так это просто: в один бы день, в один бы час - все бы сразуустроилось! Главное - люби других, как себя, вот что главное, и это все,больше ровно ничего не надо: тотчас найдешь, как устроиться". Радикалы 1860-х гг. хотели создать нового человека. Он должен былбыть совершенно практичен, свободен от предвзятых религиозных и философскихмнений; будучи "разумным эгоистом", он в то же время был бы беззаветнопреданным слугой общества и борцом за справедливую жизнь. Радикальныеинтеллигенты ни разу не задумались над очевидным противоречием междуэмпиризмом, доказывавшим, что всякое знание происходит из наблюдения завещами и явлениями, и этическим идеализмом, не имеющим эквивалента вматериальном мире. Владимир Соловьев как-то выразил это их затруднение вформе псевдосиллогизма: "Человек произошел от обезьяны, следовательно, мыдолжны любить друг друга". В эмоциональном плане некоторые из радикальныхпублицистов ближе подошли к христианскому идеализму, чем к твердолобомупрагматизму, которым они на словах так восхищались. Рахметов в "Что делать?"Чернышевского являет собою фигуру, прямо вышедшую из житийной православнойлитературы; аскетизм его достигает такой степени, что он делает себе ложе,утыканное гвоздями. Другие персонажи романа (оказавшего большое влияние намолодого Ленина) напоминают первых христиан тем, что тоже порывают со своимиразвращенными, бездуховными семьями и вступают в братский круг отринувшихсоблазны денег и наслаждений. У героев книги бывают увлечения, но никак ужне любовь, а о сексе и говорить нечего. Но это бессодержательнаярелигиозность, один пыл и никакого сострадания. Соловьев, раздраженныйутверждениями о том, что социалистические идеалы - де тождественныхристианским, однажды напомнил своим читателям, что если христианство велитчеловеку раздать свое имущество, то социализм велит ему экспроприироватьимущество других. Кучка радикалов прекрасно понимала свое бессилие по сравнению с мощьюсамодержавного государства. Однако они и не собирались тягаться с ним наполитическом поприще. Будучи анархистами, они не интересовались государствомкак таковым, рассматривая его просто как один из многих побочных продуктовопределенных форм мышления и основанных на них отношений между людьми. Ихнаступление на статус кво было направлено в первую очередь против мнений, иоружием их были идеи, в мире которых, по мысли радикалов, у них было явноепреимущество перед истэблишментом. Постольку, поскольку (согласно Конту)прогресс человечества выражается в неуклонном расширении интеллектуальныхгоризонтов,- от религиозно-магических воззрений к философски-метафизическими от них к эмпирикопозитивистским,- распространение высшей,позитивистско-материалистической формы мышления само по себе являетсямощнейшим катализатором перемен. Перед ним не устоит ничто, ибо оноподрывает самые устои системы. Сила идей разрушит государства, церкви,экономические системы и общественные институты. Парадоксально, но торжествоматериализма будет обеспечено действием идей. Отсюда вытекает, что интеллигенции суждено сыграть судьбоносную роль.Определенная левыми публицистами в узком смысле, то есть как общественныйслой, исповедующий позитивистско-материалистические взгляды, интеллигенцияявляла собою острие исторического клина, позади которого следовали массы.Один из главнейших догматов всех радикальных течений того времени заключалсяв том, что интеллигенция является основной движущей силой общественногопрогресса. Социал-демократы, которые приобрели популярность только в 1890-хгг., первыми отказались от этого положения и выдвинули на первый планбезличные экономические силы. Однако важно отметить, что большевизм, бывшийединственным порождением русской социал-демократии, в конце концовдобившимся успеха, счел необходимым отказаться от опоры на безличныеэкономические силы, которые как-то тянули в сторону от революции, ивернуться к традиционному акценту на интеллигенцию. Согласно ленинскойтеории, революцию могут сделать только кадры профессиональныхреволюционеров, иными словами, никто иной, как интеллигенция, поскольку малокто из рабочих и крестьян мог целиком посвятить себя революционной работе. Между 1860-ми и 1880-ми гг. движение радикалов, или, как их тогданазывали, "социалистов-революционеров", претерпевало безостановочнуюэволюцию в результате приводившей его в большое расстройство неспособностидостичь хотя бы одной из своих целей. Перемены затрагивали лишь тактику.Сама цель (упразднение государства и всех связанных с ним учреждений)оставалась прежней, и точно так же сохранялась вера впозитивистскоматериалистические принципы, но каждые несколько лет, с новыминаборами в университеты, разрабатывалась новая тактика борьбы. В начале1860-х гг. считали, что достаточно самого факта разрыва с умирающим миром;остальное произойдет само собой. Писарев призывал своих последователейбросить все другие занятия и интересы и сосредоточиться на изученииестественных наук. Чернышевский звал рвать с семьей и вступать в трудовыекоммуны. Однако складывалось впечатление, что методы эти никуда не ведут, иоколо 1870 г. радикальная молодежь стала проявлять все больший интерес кнедавно освобожденному крестьянину. Ведущие теоретические светила этогопериода, Михаил Бакунин и Петр Лавров, призывали молодежь бросатьуниверситеты и отправляться в деревню. Бакунину хотелось, чтобы молодежьнесла туда знамя немедленного бунта. Он считал, что мужик являетсяприрожденным анархистом, и чтобы разжечь пожар в деревне, достаточно лишьискры. Искру эту в виде революционной агитации должна занести интеллигенция.Лавров предпочитал более постепенный подход. Чтобы сделаться революционером,русский крестьянин должен подвергнуться пропаганде, которая откроет емуглаза на несправедливости в указе об освобождении, на причины егоэкономических бедствий и на сговор между богатеями, государством и церковью.Весной 1874 г. несколько тысяч молодых людей, вдохновленных этими идеями,бросили ученье и отправились в народ. Здесь их ожидало разочарование. Мужик,знакомый им в основном по художественной литературе и полемическимтрактатам, не желал иметь дела с явившимися его спасатьстудентами-идеалистами. Подозревая низменные мотивы (с которыми онединственно был знаком из своего опыта), он либо игнорировал их, либопередавал их уряднику. Однако худшее разочарование было связано не свраждебностью мужика, которую можно было списать за счет его темноты, а сего нравственными устоями. Радикальная молодежь с презрением относилась ксобственности, особенно та часть ее, которая происходила из состоятельныхсемей; тяга к обогащению ассоциировалась для нее с отвергнутыми еюродителями. Посему она идеализировала сельскую общину и артель. Мужик же,перебивавшийся с хлеба на воду, смотрел на вещи совсем иначе. Он отчаянностремился разжиться собственностью и не отличался особой разборчивостью вметодах ее приобретения. По его представлениям, новый общественный стройдолжен был быть устроен так, чтобы он мог занять местопомещика-эксплуататора. Интеллигенты могли предаваться разговорам обескорыстном братстве, находясь на иждивении у родителей или у правительства(дававшего им стипендии) и поэтому не имея нужды конкурировать друг сдругом. Мужик же вечно боролся за скудные ресурсы и оттого смотрел наконфликт (в том числе с применением силы и обмана) как на вполне нормальноеявление*21. 21 Быть может, здесь будет уместно заметить, что случившаяся воктябре 1917 г. революция смела старую европеизированную верхушку и привелак власти новую элиту, с деревенскими корнями и соответствующей психологией.Вот одна из необъясненных тайн русской истории: почему радикальнаяинтеллигенция, немало узнавшая о крестьянской психологии, тем не менееожидала, что крестьяне сделаются бескорыстными социалистами? Эти разочарования привели к расколу радикального движения навраждующие фракции. Одна группа, получившая имя народников, решила, чтоинтеллигенции негоже навязывать массам свои идеалы. Трудящиеся всегда правы.Интеллигент должен поселиться в деревне и учиться у крестьян, а не поучатьих. Другая группа была убеждена, что такой подход означает отказ отреволюции, и стала склоняться к терроризму (см. ниже, стр. #388). Третьяприобрела интерес к западной социал-демократии и, заключив, что покакапитализм не сделал своего дела, никакие социальные революции в Россииневозможны, приготовилась к долгому и терпеливому ожиданию. Число активных радикалов в России всегда было совсем невелико.Статистика политических репрессий, составленная полицией, которая никак неистолковывала сомнений в пользу подозреваемых, показывает, что активистысоставляли ничтожно малый процент населения страны (см. ниже, стр. #411).Опасными их делало поведение широкой публики в разгорающемся конфликте междулевыми радикалами и властями. В борьбе с радикальными выступлениямиимператорское правительство неизменно проявляло излишнее усердие, проводямассовые аресты там, где хватило бы самых умеренных мер, и прибегая к ссылкетам, где достаточным наказанием был бы арест и кратковременное задержание.Посредством всевозможных полицейскобюрократических ухищрений, подробноочерченных в следующей главе, правительство все больше ограничивалогражданские права всех жителей России, отталкивая этим от себязаконопослушных граждан, которые в противном случае не захотели бы иметь соппозицией ничего общего. Радикалы быстро сообразили, насколько им на рукучрезмерное правительственное рвение, и разработали хитроумную тактику"провокации", то есть искусственного вызова полицейских жестокостей каксредства привлечения к себе и к своему делу общественных симпатий.Результатом этого явилось постепенное полевение общественного мнения.Средний либерал ума не мог приложить, как вести себя в разгорающемсяобщественном конфликте. Он не одобрял насилия, но в то же время видел, что ивласти не желают оставаться в рамках закона; выбор его лежал не междузаконопорядком и насилием, а между двумя видами насилия - насилием,осуществляемым всемогущим (на первый взгляд) государством, и насилиемзаблуждающейся, но (на первый взгляд) идеалистической и жертвенной молодежи,борющейся за то, в чем она видит общественное благо. Поставленный передтаким выбором либерал чаще всего отдавал предпочтение радикализму. Дилемматакого рода ясно отражена в сочинениях Тургенева, бывшего в этом отношениитипическим западником и либералом. Но полностью не мог уйти от нее дажетакой архиконсерватор, как Достоевский. Хотя он в лучшем случае называлрадикализм бесовщиной, Достоевский как-то признался другу, что если б онуслышал разговор гипотетических террористов о бомбе, подложенной в ЗимнемДворце, он не смог бы донести на них в полицию из-за боязни "прослытьдоносчиком" и быть обвиненным либералами в "сообщничестве".*22 *22 Дневник А. С. Суворина, М.-Петроград, 1923, стр. 15-16. Колеблющееся, нерешительное, часто терзаемое противоречиямипополнение из рядов политического центра было для радикалов важнейшимприобретением. Техника умышленного подталкивания правительства на крайнеправые позиции, в сторону насильственных эксцессов, впервые разработаннаярусскими радикалами конца XIX в., с тех пор является мощнейшим оружиемрадикального арсенала. Она парализует либеральный центр, побуждает егообъединиться с левыми в борьбе с занимающим все более крайние позиции правымкрылом и так в конечном итоге обеспечивает самоуничтожение либерализма. Консервативное движение в России при Александре II и Александре IIIпоявилось как реакция на радикализм и в ходе борьбы с ним переняло многиеего качества. Оно было движением "правого радикализма", отличающегосяпрезрительным отношением к либерализму и склонностью к бескомпромисснымпозициям в духе "все или ничего".23 Движение это пошло с критики"нигилизма", внезапное появление которого вызвало в русском обществе большоезамешательство. Что это за тип, который отвергает все, чем дорожат другие,демонстративно пренебрегает всеми условностями, и откуда он взялся? В этомзаключался центральный вопрос консервативного направления в императорскойРоссии. Схватка в большой степени шла по поводу будущего русскогонационального типа, и "новому человеку" радикалов противопоставлялась неменее идеализированная модель человека, так сказать, "почвенного". *23 Мои взгляды на русский консерватизм излагаются более подробно вдокладе, прочитанном на XIII Международном Историческом Конгрессе. RussianConservatism in the Second Half of the Nineteenth Century (Москва, 1970). Недуг, породивший "нигилизм" (этот термин обозначал отрицание всехценностей), диагностировался как отрыв теории и теоретиков от реальнойжизни. Консерваторы недоверчиво относились ко всяким абстракциям и тяготелик философскому номинализму; когда их вынуждали к генерализациям, онипредпочитали языку механики термины биологии. В качестве образцовогоинтеллекта они превозносили хомяковское "живое знание". В отрыве от опытаинтеллект впадает во всяческие заблуждения, в том числе убеждение, чтоспособен полностью изменить природу и человека. Эта претензия в адресрадикалов сильно походила на обвинения, выдвинутые столетием раньше противНовикова Екатериной II, хотя сам Новиков, разумеется, никаким такимзаблуждениям подвержен не был. Согласно доводам консервативных теоретиков,оторванность мысли от жизни приобрела в России трагические масштабы по винепедагогических методов, принятых после Петра. Образование западное, анациональная культура, все еще сохраняемая в первозданном виде средипростого народа, - славянская и православная. Из-за своего образованиявысший класс России, из которого вышел "нигилизм", оторван от родной почвы иобречен на духовное бесплодие, естественным проявлением которого служитманера все отрицать. Как писал Иван Аксаков, "вне народной почвы нет основы,вне народного нет ничего реального, жизненного, и всякая мысль благая,всякое учреждение, не связанное корнями с исторической почвой народной, илине выросшее из нее органически, не дает плода и обращается в ветошь"*24. Аредактор "Русского вестника" Михаил Катков давал "нигилизму" героя "Отцов идетей" такой диагноз: Человека в отдельности нет; человек везде есть часть какой-нибудьживой связи, какой-нибудь общественной организации...Человек, взятыйотдельно от среды, есть не более как фикция или отвлеченность. Егонравственная и умственная организация, или говоря вообще, его понятия толькотогда действительны в нем, когда он преднаходит их как организующие силысреды, в которой привелось ему жить и мыслить.*25 *24 Иван Аксаков, Сочинения. 2-е изд., СПб., 1891, II. стр. 3-4. *25 Русский вестник, т. 40, июль 1862, стр. 411. <<страница 362>> Радикалы тоже подчеркивали коллективистскую природу человека, однаков их глазах коллектив свободно складывался людьми, порвавшими со средой, вкоторую поместила их прихоть рождения, тогда как для консерваторов он былреальной, исторически сложившейся средой, и ничем больше. Достоевский вообщепровел прямую связь между западным образованием и жаждой убийства. Он назвалбезобидного профессора средневековой истории, видного западника Т.Грановского, как и Белинского" "отцами" Нечаева - анархиста, организовавшегоубийство невинного юного студента: история эта послужила сюжетом для"Бесов"*26. В "Братьях Карамазовых" рационалист-западник Иван являетсяглавным виновником отцеубийства. *26 Ф. М. Достоевский, Письма, т. III, М.-Л., 1934, стр. 50. Первостепенным долгом интеллигенции является обретение утеряннойпочвы; ей надо идти в народ, но не в том буквальном смысле, в каком за эторатовали Бакунин с Лавровым, а в духовном, как призывают славянофилы. Онадолжна погрузиться в народную толщу и стремиться к растворению в ней.Интеллигенция есть отрава в теле России, и единственным противоядием от нееявляется "народность". По мере обострения борьбы между радикалами и властью политическаяфилософия консерватизма претерпела значительные изменения. В принципе,консерваторы, подобно славянофилам, хотели способа правления безпарламентарной демократии или бюрократического централизма, правления в духемифического древнего строя Московской Руси. Суть дела не в учреждениях, а вчеловеке. Консерваторы полностью отвергали точку зрения Базарова, служившеговоплощением "нигилизма" в "Отцах и детях", о том, что "при правильномустройстве общества, совершенно будет равно, глуп ли человек или умен, золили добр". Без добротного материала "правильно устроенного общества" быть неможет; и, в любом случае, есть пределы усовершенствования любого общества,поскольку человек по природе своей развращен и порочен. Достоевский, чейпессимизм был глубже, чем у большинства русских консерваторов, смотрел начеловека как на прирожденного убийцу, инстинкты которого обуздываются восновном страхом божественного возмездия после смерти. Если человек утратитверу в бессмертие души, удержать его кровожадные инстинкты будет нечем.Отсюда вывод о необходимости сильной власти. По мере обострения конфликта между левыми и режимом большинствоконсерваторов безоговорочно поддерживали режим, что само по себе вело кисключению их из рядов интеллигенции. Постепенно крепчали их ксенофобия иантисемитизм. В Победоносцеве, незримой руке за троном Александра III,консерватизм обрел своего Великого Инквизитора. "Венера Милосская, пожалуй, несомненнее римского права или принципов89-го года".*27 С первого взгляда эта тургеневская фраза производит странноевпечатление. Однако смысл ее прояснится, если рассматривать ее в контекстесудьбоносного спора, завязавшегося в России между радикальной интеллигенциейи писателями и художниками. *27 И. С. Тургенев, Полное собрание сочинений и писем; Сочинения, т.IX, М.-Л., 1965, стр. 119. Литература была первым поприщем в России, порвавшим узы вотчинногораболепства. Со временем за нею последовали и другие области духовнойдеятельности: изобразительное искусство, гуманитарные и естественные науки.Можно сказать, что к середине XIX в. "культура" и преследованиематериального интереса были единственными сферами, в которых режим позволялсвоим подданным подвизаться более или менее нестесненно. Однако, поскольку,как отмечалось в начале этой главы, преследование материального интереса шлов России рука об руку с полным политическим подобострастием, возможную базудля оппозиции составляла одна культура. Естественно поэтому, что онапостепенно все больше политизировалась. Можно категорически утверждать, чтопри старом режиме ни один великий русский писатель, художник или ученый непоставил свое творчество на службу политике. Немногие, кто так сделал, былипосредственностями. Между политикой, которая требует дисциплины, итворчеством, нуждающимся в свободе, есть коренная несовместимость, ибо изних получаются в лучшем случае плохие союзники, но чаще всего - смертельныевраги. В России, однако, вышло так, что люди творчества испытываличудовищное давление со стороны стоявшей слева от центра интеллигенции,требовавшей, чтобы они предоставили себя и свои произведения в распоряжениеобщества. От поэтов требовали писать романы, а от романистов - разоблачениясоциальных язв. Художников просили своим искусством дать всем, а особеннонеграмотному люду, зримое изображение страданий, испытываемых массами.Ученых призывали заняться проблемами, имеющими неотложное социальноезначение. Западная Европа тоже не обошлась без такого утилитарного подхода,однако в, России голос его сторонников звучал куда громче, посколькукультура, а особенно литература, занимали в ней такое уникальное положение.Как говорил верховный жрец утилитарной эстетики Чернышевский: В странах, где умственная и общественная жизнь достигла высокогоразвития, существует, если можно так выразиться, разделение труда междуразными отраслями умственной деятельности, из которых у нас известна толькоодна - литература. Потому как бы ни стали мы судить о нашей литературе посравнению с иноземными литературами, но в нашем умственном движении играетона более значительную роль, нежели французская, немецкая, английскаялитература в умственном движении своих народов, и на ней лежит болееобязанностей, нежели на какой бы то ни было - другой литературе. Литературау нас пока сосредоточивает почти всю умственную жизнь народа, и потому прямона ней лежит долг заниматься и такими интересами, которые в других странахперешли уже, так сказать, в специальное заведывание других направленийумственной деятельности. В Германии, например, повесть пишется почтиисключительно для той публики, которая не способна читать ничего, кромеповестей,- для так называемой "романной публики". У нас не то: повестьчитается и теми людьми, которые в Германии никогда не читают повестей,находя для себя более питательное чтение в различных специальных трактатах ожизни современного общества. У нас до сих пор литература имеет какое-тоэнциклопедическое значение, уже утраченное литературами более просвещенныхнародов. То, о чем говорит Диккенс, в Англии, кроме его и другихбеллетристов, говорят философы, юристы, публицисты, экономисты и т. д., и т.д. У нас, кроме беллетристов, никто не говорит о предметах, составляющихсодержание их рассказов. Потому, если бы Диккенс и мог не чувствовать насебе, как беллетристе, прямой обязанности быть выразителем стремлений века,так как не в одной беллетристике могут они находить себе выражение, - то унас беллетристу не было бы такого оправдания. А если Диккенс или Теккерейвсе[-таки] считают прямою обязанностью беллетристики касаться всех вопросов,занимающих общество, то наши беллетристы и поэты должны еще в тысячу разсильнее чувствовать эту свою обязанность.*28 *28 Н. Г. Чернышевский, "Очерки гоголевского периода", в его Эстетикаи литературная критика. Избранные статьи, М.-Л., 1961, стр. 338. Ключевым словом в этом отрывке является "обязанность", повторенная внем четырежды. Утилитарная критическая школа, с 1860 по 1890 г. занимавшая вРоссии практически монопольное положение, диктовала, что священным долгомвсякого писателя, а особенно писателя русского, является "быть выразителемстремлений века", иными словами, перо его должно быть поставлено на службуполитическим и социальным чаяниям народа. Молодой Писарев выдвинул теориюутилитарной эстетики в ее самой крайней форме. Оперируя принципом сохраненияэнергии, он доказывал, что отсталое общество не может позволить себе такойроскоши, как литература, не обслуживающая потребностей социальногопрогресса. Ум был для него формой капитала, нуждающегося в бережливомиспользовании. "Мы бедны, потому что глупы, и мы глупы, потому что бедны", -писал он в эссе "Реалисты", заключая, что писание (и чтение) литературы,имеющей главным образом развлекательное назначение, являет собоюнепростительное разбазаривание народных ресурсов. В полемике между утилитаристами и приверженцами "искусства дляискусства" основные раздоры вертелись вокруг Пушкина. До 1860-х гг. егоместо в русской литературе не вызывало сомнений. Его чтили не только каквеличайшего русского поэта и основоположника русской литературы, но и какновый национальный тип. Пушкин, писал Гоголь, - "это русский человек в егоразвитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет".*29 Но известно,что Пушкин не выносил людей, хотевших, чтобы искусство служило каким-топосторонним целям. Для него "цель поэзии - поэзия", а "поэзия вышенравственности".*30 Именно из-за таких его взглядов критики из радикаловизбрали Пушкина главной своей мишенью, усматривая в нем главный бастионидеализма, который они вознамерились повергнуть. Для Чернышевского концепцияискусства, служащего самому себе, отдавала черствостью, граничащей сизменой. Как он говорил, "бесполезное не имеет права на существование".*31Он неоднократно обрушивался на Пушкина не только как на человекабезответственного и бесполезного, но и как на второразрядного стихотворца,всего-навсего подражателя Байрона. Enfant terrible своего поколения Писаревокрестил Пушкина "возвышенным кретином".*32 Бесконечные кампании такогосорта не только подорвали на время пушкинскую репутацию, но и имели весьмарасхолаживающее действие на всех, не считая самых великих литературных ихудожественных дарований. *29 Н. В. Гоголь, "Несколько слов о Пушкине", Собрание сочинений, М.,1950, VI, стр. 33. *30 Цит в С. Балухатый. ред.. Русские писатели о литературе, т. 1,Л., 1939, стр. 109. *31 Цит в [Е. Соловьев] Андреевич, Опыт философии русской литературы,2-е изд., СПб, 1909. стр. 6. *32 Д. И. Писарев, Сочинения, т. 3, М., 1956, стр. 399.. Великие отвечали ударом на удар. Они отказывались служитьпропагандистами, будучи убеждены, что коли у них и имеется социальная роль,то состоит она в том, чтобы быть верным зеркалом жизни. Когда А. С. Суворинстал сетовать Чехову на то, что писатель не выносит в своих рассказахнравственных оценок, тот ответил: Вы браните меня за объективность, называя ее равнодушием к добру излу, отсутствием идеалов и идей и проч. Вы хотите, чтобы я, изображаяконокрадов, говорил бы: кража лошадей есть зло. Но ведь это и без меня давноуже известно. Пусть судят их присяжные заседатели, а мое дело показатьтолько, какие они есть. Я пишу: вы имеете дело с конокрадами, так знайте же,что это не нищие, а сытые люди, что это люди культа и что конокрадство естьне просто кража, а страсть. Конечно, было бы приятно сочетать художество спроповедью, но для меня лично это чрезвычайно трудно и почти невозможно поусловиям техники.*33 *33 Письмо А. С. Суворину (I апреля 1890) в Письма А, П. Чехова, т.Ill, M., 1913, стр. 44. А Толстой коротко, но ясно высказался на эту тему в письме к П. А.Боборыкину: Цели художника несоизмеримы (как говорят математики) с целямисоциальными. Цель художника не в том, чтобы неоспоримо разрешить вопрос, а втом, чтобы заставить любить жизнь в бесчисленных, никогда не истощимых еепроявлениях.*34 *34 Письмо 1865 года, цит. в Балухатый, ред., Русские писатели, т.II. стр. 97. Раздоры эти имели куда большее значение, чем может показаться из ихлитературной оболочки. Речь шла не об эстетике, а о свободе художника (и, вконечном итоге, каждого человека) быть самим собою. Радикальнаяинтеллигенция, борющаяся с режимом, который традиционно стоял на принципеобязательной государственной службы, сама начала заражаться служилойпсихологией. Убеждение, что литература, искусство и (в несколько меньшейстепени) наука прежде всего имеют обязанности перед обществом, сделалось влевых кругах России аксиомой. Социал-демократы как большевистского, так именьшевистского толка настаивали на этом до конца. Поэтому нечегоудивляться, что, добравшись до власти и завладев аппаратом подавления,давшим им возможность воплотить свои теории на практике, коммунисты скороотняли у русской культуры свободу выражения, которую она сумела отвоеватьпри царском режиме. Так интеллигенция обратилась против самой себя и во имяобщественной справедливости наступила обществу на горло.

ГЛАВА 11. НА ПУТИ К ПОЛИЦЕЙСКОМУ ГОСУДАРСТВУ

Дата добавления: 2015-06-29