Беседа тридцать восьмая

Х орошо. Я хотел сказать вам простую истину, возможно, забытую из-за своей простоты; и ни одна религия не практикует ее, потому что в то мгновение, когда вы становитесь частью религии, вы больше ни просты, ни религиозны. Я хотел сказать вам очень простую вещь, которую я понял очень тяжелым путем. Возможно, вы слишком легко ее получите, а легкое очень часто путается с дешевым. Оно совершенно не дешевое, это самая стоящая вещь, потому что человек платит за эту простую истину своей жизнью. Это сдача, доверие.

Естественно, вы не правильно поймете доверие. Сколько раз я говорил вам? Да, я говорил вам об этим миллионы раз, но слушали ли вы хотя бы однажды? Только вчера ночью моя секретарша плакала, и я спросил, почему.

Она сказала: «Причина моих слез в том, что вы настолько доверяете мне, что я этого не достойна. Это слишком невыносимо».

Я сказал: «Я доверяю тебе. Теперь, если ты снова хочешь плакать, ты можешь. Если ты хочешь смеяться, ты можешь смеяться».

Это, конечно, сложно для нее. Она понимает меня, и ее слезы были не против меня, они были за меня. Я сказал ей: «Что ты можешь поделать? В лучшем случае ты можешь сказать мне, чтобы я покинул этот дом. Любой, кто захочет уйти со мной из этого дома, может это сделать, иначе я уйду один. Я пришел один, и один уйду. Никто не может сопровождать меня в настоящем путешествии. Вы можете играть в разные игры, только чтобы провести время».

Она посмотрела на меня. Ее слезы высохли, но следы на щеках остались. Через мгновение я знал, что у нее на уме.

Я сказал ей: «Теперь ты думаешь, что можешь обмануть меня. Хорошо, у тебя не будет лучшей возможности».

Она снова начала плакать и упала к моим ногам, говоря: «Нет, нет, я не хочу обманывать вас. Поэтому я плакала. Я не хочу обманывать вас».

Я сказал: «Тогда в чем же дело? Если ты не хочешь, и я тоже не хочу, то почему мы теряем время? Если ты хочешь обмануть меня, я готов. На самом деле, я позову тебя, потому что с самого начала я был ничем иным, как проблемой. И я до сих пор проблема, не для себя, для себя я совершенно не проблема, полому вопроса не возникает. Но для других очень большая… чем они больше, тем больше проблем в их жизни. Но ты с человеком, которого нет, и, что касается его, проблемы у него нет. И если он может доверять тебе, существования достаточно, чтобы заботиться о тебе».

Но никто, кажется, не интересуется существованием чем угодно, кроме существования.

Это снова возвращает меня к Масто. Этот Масто — такой парень, что появляется везде — просят его, не просят, приглашают, не приглашают. Он был таким интересным, что куда бы его ни приглашали, все вставали, чтобы встретить его. Масто приходит снова и снова. Это просто старая привычка, которую очень сложно вылечить.

Теперь бедный Девагит просто пишет свои заметки, и он делает это великолепно. Иногда я спрашиваю, проверяя: «Что я говорил?», и он напоминает мне в точности то, что я сказал. Он делает свое дело, потому что он настолько полон любви ко мне, что не может устоять и не показать это, и дышит так, как будто происходит то, во что он никогда не верил и он все равно не может в это поверить. Л моя трудность в том, что я думаю, что он хихикает! Он не хихикает, просто звук его возбужденного дыхания заставляет меня чувствовать, что он хихикает.

Он писал мне об этом. Я знаю это, но когда бы он это ни делал я тоже крепкий орешек немедленно, слово, которое приходит мне на ум — ото хихиканье. И он снова хихикает. Это тоже старая привычка, с. тех дней, когда я был профессором. И вы можете понять: профессор, в конце концов, это профессор, и он не может позволить, чтобы в классе хихикали. Теперь я не против этою, я этим наслаждаюсь.

В моем классе было больше девушек, чем ребят, поэтому было много хихиканья. Л вы знаете меня: мальчики это или девочки, не имеет

значения; я все равно отпускаю шутки. Но если хихиканье неуместно, тогда человек оказывается в беде. После шутки есть время, когда я позволяю хихикать, но если это уместно. Если хихиканье не к месту, я ловлю человека за руку. Такое хихиканье было не из-за шутки, это было просто из-за того, что мальчики и девочки были имеете старая история Адама и Евы. «Убирайтесь, вы оба!» — вот, что сказал Бог, — «Убирайтесь из эдемского сада!»

Он был учителем старой закалки. А этот змей был просто старым слугой, который служил многим Адамам и Евам, помогая всеми возможными путями, возможно, посылая их письма друг другу. Лучше не упоминать другие вещи. Конечно, здесь нет дам. джентльменов тоже нет. Но просто на всякий случай, если есть джентльмен, который скрывает это, или дама, скрывающая это, тогда будет ненужная боль. Я не хочу никому причинять боль.

Я помню свою первую лекцию… Видите, как все происходит? Это было в старшей школе. Все высшие школы округа выслали туда спикера. Я был выбран представителем своей школы, не потому что я был лучшим — я не могу сказать этого — но потому что я причинял наибольшее беспокойство. Если бы меня не выбрали, были бы неприятности, это было ясно. Поэтому решили выбрать меня, но люди не осознавали, что, где бы я ни был, все равно начинались неприятности.

Я начал речь без обыкновенного обращения «Господин Президент, дамы и господа…» Я посмотрел на президента и сказал себе: «Нет, он не похож на президента». Потом я оглянулся и сказал себе: «Нет, никто здесь не похож ни на дам, ни на джентльменов, поэтому, к сожалению, мне придется начать свою речь, не обращаясь никому в частности. Я могу только сказать: «Тем, кого это касается».

Позже меня вызвал мой директор, потому что я все равно выиграл награду, даже после этого.

Он сказал: «Что с тобой произошло? Ты вел себя странно. Мы подготовили тебя, но ты не сказал ни единого слова, которому тебя учили. Ты не только совершенно забыл подготовленную лекцию, ты даже не обратился ни к президенту, ни к дамам и джентльменам».

Я сказал: «Я огляделся, и джентльменов не было. Я знал всех этих людей очень хорошо, и ни один из них не был джентльменом. А что касается дам, они еще хуже, потому что они жены этих самых ребят. А президент… кажется, что он был послан Богом председательствовать на всех собраниях в этом городе. Я устал от него. Я не могу называть его «Господин Президент», когда на самом деле, я бы лучше ударил его».

В тот день, когда президент вызвал меня для получения награды, я сказал: «Хорошо, но помните, что вы сейчас спуститесь ко мне и пожмете мне руки».

Он сказал: «Что! Пожать тебе руки! Я никогда даже не взгляну на тебя. Ты оскорбил меня».

Я сказал: «Я вам покажу».

С того дня он стал моим врагом. Я знаю искусство создания врагов. Его звали Шринат Бхатт, он был видным политиком в городе. Конечно, он был лидером самой влиятельной Гандийской политической партии. Это были дни, когда Индия находилась под британским правлением. Возможно, что касается свободы, Индия до сих пор несвободна. Она может быть свободна от британского господства, но не свободна от бюрократии, которая была создана во время этого господства.

Я всегда говорил о доверии, и я никогда не мог объяснить это. Возможно, это не моя вина. Доверие: возможно, об этом нельзя говорить, только указывать. Я очень старался сказать что-то определенное, но все провалилось. Или эти становится вашим опытом, тогда вы можете познать все под заголовком «доверие», но все равно вы не знаете ничего.

Я снова пытался сказать вам — на самом деле, давая себе еще одну попытку, возможно; а это всегда привлекательно — говорить обо всех попытках, даже о тех, которые провалились. Просто знать, что они были сделаны в верном направлении, и человек начинает гордится. Это вопрос направления.

Да, доверяйте многому, но сначала доверяйте себе — измените направление.

Мы рождаемся, смотря вовне. Смотреть внутрь не присуще телу. Тело действует хорошо; если вы хотите пойти куда-нибудь еще, оно поведет вас. Но в мгновение, когда вы спросите: «Кто я?», оно плюхается, просто плюхается на землю, не зная, что теперь делать, потому что подходящее направление не является частью так называемого мира.

Мир состоит из десяти измерений, или десяти направлений. Слово «измерение» значит больше и не может быть использовано как «направление». Эти десять направлений таковы: два вверх и вниз; четыре мы знаем как восток, запад, север и юг: а оставшиеся четыре -просто углы. Когда вы рисуете линию восток-запад, север-юг, есть углы между севером и востоком, между востоком и югом и так далее — четыре угла.

Я не должен был употреблять слово измерение. Оно совершенно иное, такое же иное, как чиханье Девагита. Он пытается подавить его, а это невозможно. Я предлагаю ему чихнуть. Это все равно произойдет, зачем страдать? В следующий раз, когда вы услышите стук, откройте дверь и скажите: «Входите, мадам». Возможно, это совсем не произойдет. Чихание - это странная вещь. Если вы хотите чихнуть, вам придется применить все уловки йоги. Тогда тоже, это всего лишь возможность. Но попытайтесь подавить, и оно появится с огромной силой. Это женщина, которую вы знаете; а когда женщина завладевает вами, вам лучше вычихнуть ее и убежать, вместо того, чтобы подавлять.

Направление и измерение гак различны, как его чихание и мое понимание, что он хихикает. Он пытается подавить свое чиханье, а я только начал говорить о том, о чем невозможно говорить, и в это самое мгновение он чихнул. Это то, что Карл Густав Юнг называет синхронностью. Не самый подходящий пример — не образцовый, я имею в виду, но просто маленький пример.

Это странно, но особенно в Индии, когда бы ни говорили о подобных вещах - я не думаю, что люди говорили об этом на протяжении тысяч лет где-нибудь еще — чихание при встрече с учителем запрещено. Почему? Я не могу понять, как вы можете запретить чихание. Чихание не боится ни ваших полицейских, ни вашего оружия. Как вы можете запретить его? Пока вы не сделаете пластическую операцию носа, а это не хорошо, потому что чих просто говорит, что в нос попало инородное тело. Ему ни в коем случае нельзя мешать.

Поэтому я говорю тебе, Девагит, ты мой ученик, а мои ученики должны быть разными во всем, даже в чихании. Они могут чихать тогда, когда учитель говорит о доверии; в этом нет вреда. Но иногда, когда вы начинаете подавлять это, естественно, это действует на ваше дыхание. Это действует па все в вас, и тогда я думаю, что вы хихикаете. Тогда вы очень шокированы. На самом деле, вы должны быть счастливы, что «мой мастер, даже если иногда неправильно понимает, всегда воспринимает это как хихиканье».

Смех может быть назван моим кредо, если так можно выразиться. Я имею в виду, если возможно употребить слово «кредо», я не имею в виду возможность громкого смеха. Это для меня нормально. Но люди такие фанатики по отношению к своим убеждениям, они не смеются. По крайней мере, в церкви, у них такие вытянутые лица, что вы не можете поверить, что они пришли сюда, чтобы попять того человека, единственным посланием которого было: «Возрадуйтесь!». Это не те люди, которые пришли,

чтобы радоваться.

Это те люди, которые убили этого человека и продолжают загонять новые гвозди в его гроб - кто знает, может быть он выйдет из него! Это те люди, которые продолжают распинать его, а он мертв уже две тысячи лет. Теперь не нужно распинать его, хотя он был достаточно интеллигентным, чтобы не быть распятым. Он смог исчезнуть вовремя. Конечно, для толпы он играл роль распятого, а когда все пошли домой, он тоже пошел домой. Я но имею в виду, что он пошел к Богу. Пожалуйста, не поймите меня неправильно; он действительно пошел домой.

Пещера, которую до сих пор покалывают христианам, где было спрятано тело Иисуса, все это ерунда. Да. он находился там несколько часов, самое большее - ночь, но он все равно был жив. Эти доказано самой Библией. Она говорит, что когда солдат ткнул Иисуса копьем когда они думали, что он мертв - пошла кровь. Кровь никогда не идет из мертвеца. В тот момент, когда человек умирает, кровь начинает сворачиваться. Если бы Библия сказала, что пошла вода, я бы поверил, что написали правду, но это так глупо, написать, что из его тела пошла вода. На самом деле, Иисус никогда не умирал в Иерусалиме; он умер в Пахальгаме, что в переводе означает в точности то же, что и название моей деревни.

Пахальгам — это одно из прекраснейших мест в мире. Здесь умер Иисус, и он умер в возрасте ста двенадцати лет. Но ему так надоели его собственные люди, что он просто распустил историю, о том, что он умер на кресте.

Конечно, его распяли, но вы должны понять, что иудейский способ распятия не американский. Это не было сидение на стуле, когда вы просто нажимаете кнопку и вас больше нет — даже нет времени, чтобы сказать: «Боже, прости этих людей, которые нажимают на кнопку, они не ведают, что творят». Они знают, что делают! Они нажимают на кнопку! Л вы не знаете, что они делают!

Если бы Иисуса распяли научным путем, у него не было бы времени. Нет, способ, который применили евреи, был очень примитивным. Конечно, иногда требовалось двадцать четыре часа или больше, чтобы умереть. Были люди, которые были живы после трех дней на кресте — я имею в виду на еврейском кресте, потому что человек был просто прибит гвоздями за руки и за ноги.

Кровь имеет способность сворачиваться; она какое-то время течет, а потом останавливается. Человек, конечно, чувствует огромную боль. На самом деле, он молится Богу: «Пожалуйста, пусть это закончится». Возможно, это имел в виду Иисус, когда сказал: «Не знают они, что творят. Почему ты покинул меня?» Но боль была слишком сильной, потому что. наконец, он сказал: «Пусть исполнится воля твоя».

Я не думаю, что он умер на кресте. Нет, я не должен говорить, что «я не думаю…». Я знаю, что он не умер на кресте. Он сказал: «Пусть исполнится воля твоя»; и он мог это сказать. Он мог сказать все, что хотел. На самом деле, римский правитель, Понтий Пилат, влюбился в него. А кто бы не влюбился? Если у вас есть глаза, устоять невозможно.

Но люди Иисуса были заняты тем, что пересчитывали деньги, у них не было времени смотреть в глаза человека, у которого совсем не было денег. Па мгновение, Понтий Пилат подумал освободить Иисуса. В его власти было отдать приказ об освобождении, но он боялся толпы. Пилат сказал: «Лучше, чтобы я не влезал в их дела. Он еврей, они евреи — пусть они сами решат. Но если они не смогут принять решение в его пользу, тогда я найду выход».

И он нашел его, политики всегда находят. Их пути всегда обходные, они никогда не идут прямо. Если они хотят попасть в пункт Л, они сначала идут в пункт В; вот так работает политика. А она действительно работает. Только иногда она не срабатывает. Я имею в виду, только когда человек — не политик, она не срабатывает. Также и в случае с Иисусом — Понтий Пилат прекрасно справился, ни во что не влезая.

Иисус был распят в полдень в пятницу; поэтому «Святая Пятница». Странный мир! Распяли такого хорошего человека, и вы называете день «Святой Пятницей». По этому была причина, потому что у евреев есть… Я думаю, Девагит, ты снова можешь помочь мне — не чиханием, конечно! Суббота их религиозный день?

«Да, Ошо».

Правильно… потому что в субботу ничего нельзя делать. Суббота — это праздник для евреев; все действия должны быть остановлены. Поэтому была выбрана пятница… и вторая половина дня, чтобы к тому времени, когда сядет солнце, тело было бы снято с креста, потому что оставлять его висеть на кресте и суббелу, было бы «действием». Вот так действует политика, не религия. Той ночью богатый последователь Иисуса вытащил тело из пещеры. Конечно, потом пришла Суббота, праздник для всех. Но к наступлению понедельника Иисус был далеко.

Израиль маленькая страна; вы можете пересечь ее пешком за двадцать четыре часа. Иисус исчез, и не было лучшего места, чем Гималаи. Пахальгам — это маленькая деревня, всего несколько домов. Он выбрал ее из-за красоты. Иисус выбрал место, которое мне самому бы понравилось.

На протяжении двадцати лет я постоянно пытался попасть в Кашмир. Но в Кашмире странный закон: там могут жить только кашмирцы, но не другие индусы. Это странно. Но я знаю, что девяносто процентов кашмирцев - мусульмане, и они боятся, что как только индусам будет разрешено там жить, индусов скоро станет большинство, потому что это часть Индии. Поэтому это просто игра голосов, чтобы помешать индусам.

Я не индуист, но везде виноваты бюрократы. Им действительно надо находится в больнице для умалишенных. Они бы не позволили мне там жить. Я встречался даже с главным министром Кашмира, который был раньше известен, как премьер-министр Кашмира.

Огромные усилия были приложены, чтобы сместить его с поста премьер-министра на пост главного министра. И, естественно, как в одной стране может быть два премьер-министра? По он был очень упорным человеком, этот шейх Абдулла. Он был заключен в тюрьму на много лег. За это время была изменена вся конституция Кашмира, но этот странный пункт все равно в ней остался. Возможно, все члены комитета были мусульманами, и никто из них не хотел, чтобы кто-то еще въехал в Кашмир. Я очень старался, но не было возможности. Вы не можете пройти через толстый череп политиков.

Я сказал шейху: «Вы сошли с ума? Я не индус, вам не надо меня бояться. А мои люди пришли со всего мира они никак не будут действовать на вашу политику ни за, ни против».

Он сказал: «Надо быть осмотрительным».

Я сказал: «Хорошо, будьте осмотрительными и потеряйте меня и моих людей».

Бедный Кашмир столько бы приобрел, но политики рождаются глухими. Он послушал или, по крайней мере, притворился, что слушает, но не услышал.

Он сказал: «Я знаю вас, поэтому я еще больше боюсь. Вы не политик; вы принадлежите к совершенно иной категории. Мы всегда не доверяем таким людям, как вы». Он употребил это слово, не доверяем — а я говорил с вами о доверии.

В это мгновение я не могу забыть Масто. Он представил меня шейху Абдулле, очень давно. Позже, когда я хотел въехать в Кашмир, особенно в Пахальгам, я напомнил шейху об этом знакомстве.

Он сказал: «Я помню, что тот человек тоже был опасен, а вы даже еще опаснее. На самом деле, из-за того, что вы были представлены мне Масто Бабой, я не могу позволить вам стать постоянным жителем этой долины».

Масто представлял меня многим людям. Он думал, что, возможно, они мне понадобятся; и они действительно мне были нужны не для меня лично, а для моей работы. Но за исключением очень немногих, большинство «казалось очень трусливыми. Все они сказали: «Мы знаем, что вы просветленный…»

Я сказал: «Остановитесь здесь. Это слово, из ваших уст, немедленно становится непросветленным. Или вы делаете то, что я говорю, или просто скажите нет, но не говорите мне никакой ерунды».

Они были очень вежливыми. Они помнили Маста Бабу, и некоторые из них помнили даже Пагал Бабу, но они совершенно не были готовы сделать что-нибудь для меня. Я говорю о большинстве. Да, немногие очень помогли, возможно, один процент из сотен людей, которых представил мне Масто. Бедный Масто — его желание было, чтобы я никогда не оказывался в затруднении или а нужде, и чтобы я всегда мог рассчитывать на людей, которых он мне представил.

Я сказал ему: «Масто, ты стараешься сделать все, а я делаю даже больше, когда молчу, когда ты представляешь меня этим глупцам. Если бы тебя здесь не был», я бы стал причиной больших неприятностей. Этот человек, например, никогда бы меня не забыл. Я сдерживаю себя только из-за тебя хотя я не верю в сдержанность, но я делаю это только ради тебя».

Масто засмеялся и сказал: «Я знаю. Когда я смотрю на тебя, в то время, когда представляю тебя важной персоне, про себя я смеюсь, думая: «Боже мой, сколько усилий ты прилагаешь, чтобы не стукнуть этого идиота».

Шейх Абдулла приложил столько усилий, и, все равно, он сказал мне: «Я бы позволил вам жить в Кашмире, если бы вы не были представлены Маста Бабой».

Я спросил шейха: «Почему?… ведь казалось, что вы так почитаете его».

Он сказал: «Я никого не почитаю, я почитаю только себя. Но из-за того, что у него были последователи — особенно среди богатых людей Кашмира - мне пришлось почитать его. Я обычно встречал его в аэропорту, откладывал всю свою работу, только чтобы бежать за ним. Но этот человек был опасен. И если он представил вас мне, тогда вы не можете жить в Кашмире, по крайней мере, пока я нахожусь у власти. Да, вы можете приезжать и уезжать, но только как турист».

Хорошо, что Иисус въехал в Кашмир до шейха Абдуллы. Он правильно сделал, что приехал туда две тысячи лет назад. Он, должно быть, в самом деле боялся шейха Абдуллу. Могила Иисуса до сих пор там и охраняется потомками тех, кто пришел за ним из Израиля. Конечно, такие люди, как я, не могут отправиться в одиночку, вы можете это понять. За ним последовали туда несколько человек. Даже хотя он ушел далеко от Израиля, они пошли с ним.

На самом деле, кашмирцы - это затерянное племя древних иудеев, о котором столько говорят и евреи, и христиане. Кашмирцы - не индусы, не индийской расы. Они евреи. Вы можете увидеть это, посмотрев на нос Индиры Ганди; она кашмирка.

Она вводит чрезвычайное положение в Индии не юридически, но фактически. Сотни политических лидеров находятся в тюрьме. Я с самого начала говорил ей, что эти люди не должны быть в парламенте, или в ассамблее, или в законодательной власти.

Есть много разных идиотов, но политики наихудшие, потому что у них также есть власть. Журналисты идут под номером вторым. На самом деле, они даже хуже политиков, но из-за того, что у них нет власти, они могут только писать - а кого волнует, что они пишут! Без власти в руках вы можете быть каким угодно идиотом, но вы ничего этим не добьетесь.

Я был представлен Индире тоже Мастой, но косвенно. Масто был другом отца Индиры, Джавахарлала Неру, первого премьер-министра Индии. Он был действительно прекрасным человеком, а также редким, потому что быть политиком и оставаться прекрасным нелегко.

Когда Хелен Келлер встретилась с ним, из-за того, что она была слепой, глухой и немой, она прикоснулась к его лицу. Она подала знак кому-то, кто мог перевести ее язык знаков: «Прикасаясь к лицу этого человека, я чувствую, что прикасаюсь к мраморной статуе».

Много других людей писало о Джавахарлале, но я не думаю, что должно быть сказано что-то еще. Эта женщина без глаз, без ушей и языка, все равно смогла сказать самые точные слова и очень простым языком.

Таково было мое ощущение, когда меня представлял Масто. Мне было всего двадцать лет. Всего через год Масто покинул меня, поэтому он спешил представить меня тем, кому мог. Он привел меня в дом премьер-министра. Это была прекрасная встреча. Я не ожидал, что она будет прекрасной, потому что я столько раз был разочарован. Как я мог ожидать, что премьер-министр не будет низким политиком? Он им не был.

Только случайно, в коридоре, когда мы уходили, и он вышел, чтобы попрощаться с нами, появилась Индира. В то время она была никем, просто молодой девушкой. Ее представил мне отец. Конечно, Масто тоже был там, и с его помощью мы встретились. Но Индира могла не знать Масто или, кто знает? — может быть, она знала его. Встреча с Джавахарлалом оказалась такой значительной, что она изменила все мое отношение, не только к нему, но и к его семье тоже.

Он говорил со мной о свободе, о правде. Я не мог этому поверить. Я сказал: «Вы понимаете, что мне всего двадцать лет, я просто молодой человек?»

Он сказал: «Не беспокойся о возрасте, потому что мой опыт подобен ослу, даже если он очень стар, он все равно остается ослом. Старый осел не обязательно становится лошадью он не становится даже мулом, что же говорить о лошади. Поэтому, не беспокойся о возрасте». Он продолжил: «Мы можем на мгновение совершенно забыть, сколько лет тебе и сколько лет мне, и давай обсудим это без возрастных, кастовых преград или преград убеждений и полиции». Потом он сказал Масто: «Баба, вы не могли бы, пожалуйста, закрыть дверь, чтобы никто не вошел. Я не хочу видеть даже своего личного секретаря».

И мы говорили о таких великих вещах! Я был удивлен, потому что он слушал меня с таким же вниманием, как и вы. И у него было такое прекрасное лицо, которое может быть только у кашмирца. Индийцы немного темнее, и чем дальше вы продвигаетесь вниз на юг, тем темнее они становятся, пока, наконец, вы не достигаете точки, когда видите впервые в своей жизни, что такое черный цвет.

Но кашмирцы действтельно прекрасны. Джавахарлал определенно был таким, по двум причинам. Мое собственное ощущение, что белый человек, просто белый человек, выглядит немного поверхностным, потому что в белом цвете нет глубины. Поэтому все девушки в Калифорнии хотят, чтобы их кожа была загорелой. Они понимают, что загорелая кожа несет в себе определенную глубину, которой не может быть у белой кожи. Но черный слишком загорелый, сожженный. Дело не в глубине, это смерть. Но кашмирцы находятся точно посередине: они белые люди, очень красивые люди, загорелые с самого рождения, и они евреи.

Я видел могилу Иисуса в Кашмире, куда он ушел после своего так называемого распятия. Я говорю «так называемого», потому что оно прошло так хорошо. Вся заслуга Понтия Пилата. А когда Иисусу было позволено убежать из пещеры, естественно, появился вопрос: «Куда идти?» Единственное место за пределом Израиля, куда он мог пойти, был Кашмир, потому что это был маленький Израиль. И там похоронен не только Иисус, но и Моисей.

Это шокирует вас еще больше. Я был и на его могиле. Я копатель могил. К Моисею придирались другие, евреи, спрашивая: «Где потерянное племя?»

Во время их сорокалетнею путешествия по пустыне одно племя потерялось. Моисей тоже ошибся: если бы он пошел налево, а не направо, евреи теперь были бы нефтяными королями. По евреи — это евреи; вы не можете предсказать, что они будут делать. Моисей сорок лет путешествовал из Египта в Израиль.

Я не еврей и не христианин, и это меня не беспокоит. Но просто, просто из любопытства, я удивляюсь, почему он выбрал Израиль. Почему Моисей искал Израиль? На самом деле, он искал прекрасное место, но приближалась старость, и после утомительного путешествия, после сорока лет в пустыне…

Я не смог бы это сделать. Сорок лет! Я не могу делать это на протяжении даже сорока часов. Я не могу. Я бы лучше совершил харакири. Вы знаете, что такое харакири? Это японский способ исчезновения, на обычном языке - самоубийство.

Моисей путешествовал сорок лег и, наконец, пришел в Израиль, в это пыльное, ужасное место Иерусалим. И после всего этого евреи есть евреи — они отправили его на поиски потерянного племени. Мое собственное ощущение что он просто хотел от них избавиться. Но где искать? Самое красивое место, которое было рядом это Гималаи, и он пришел в ту же самую долину.

Хорошо, что Моисеи и Иисус, оба умерли в Индии. Индия — не христианская, и, конечно, не еврейская страна. Но люди или семьи, если быть точным, которые заботятся об этих двух могилах, - евреи, и обе могилы созданы на еврейский манер. Индусы не делают могилы, как вы знаете. Мусульмане делают, но по-другому. Мусульманская могила должна указывать на Мекку; голова должна быть по направлению к Мекке. Это две единственные могилы в Кашмире, которые сделаны не по мусульманским правилам.

Но имена другие, не те, которые вы могли бы ожидать. На арабском Моисея зовут Моша, и имя, написанное на его могиле Моша. Иисус на арабском звучит так же, как и на арамейском — Иешу, от древнееврейского Иешуа; и так написано на могиле. Это может сбить вас. Вы можете не подумать, что Иешу это Иисус, а Моша — Моисей. Моисей есть только в английском — неправильное произношение изначального варианта, так же, как Иисус.

Иешуа медленно станет Иешу. Иешуа - это слишком: Иешу сойдет, и это так, как мы называем Иисуса в Индии: Ису - произносится Иесу. Мы добавили что-то к красоте имени. «Иисус» - это хорошо, но вы знаете, что из этого было сделано. Когда кто-то хочет проклясть, он говорит «Иисус!». И действительно, в этом звуке есть что-то от проклятия. Попытайтесь проклясть кого-нибудь, сказав «Иешуа!», и вы столкнетесь с трудностью. Само слово мешает вам. Оно настолько женственно, так прекрасно, так округло, что вы не можете никого им ударить. Сколько времени? «Двадцать минут двенадцатого, Ошо»,

Хорошо, закончим.

Дата добавления: 2015-06-30