Андреа Семпл Проверка на любовь 11 страница

– Все в порядке, – уверяю я Джеки, – ты же ничего не знала, а я не успела тебя предупредить.

Неожиданно кто-то подталкивает ее сзади. Две молоденькие девчонки расфуфырены в пух и прах. Одна одета под классическую школьницу (пай-девочка с косичками), а другая – пространственно-независимая, в костюме то ли доярки, то ли скотницы. Обе жуют жвачку, да с такой скоростью, что вырабатываемой ими энергии хватило бы на целую электростанцию.

– Ты чо, Джекс, ты куда слиняла? Мы тебя еле нашли! – шумно сообщает «школьница».

– Обалдеть! – скрипит ее «пространственно-независимая» подружка.

Джеки знакомит нас.

– Марта, это мои звездные Приверженцы Доллара: Лайза и Шола.

– Очень приятно.

– Класс!

– Обалдеть!

– Слышь, Джекс, – начинает «школьница». – Ты раньше не слыхала, как чешет Кокси? Ух, ты! Клево! Ништяк! Такие примочки, я тащусь! Врубаешься?

– Балдеж!

– Глюкоидно!

Так как я не умею поддерживать разговор в стиле «пространственно-независимой», то оставляю эту компанию и удаляюсь к бару, где Гай уже заказывает себе выпивку.

– Видишь ли, Марта, – заявляет он, помахивая в сторону бармена купюрой в пятьдесят евро, – у тебя есть все основания ненавидеть меня.

– Что я и делаю.

– Но мне хочется, чтобы ты узнала вот о чем, крошка. Если бы все зависело только от меня, ты бы никогда не беспокоилась о своем рабочем месте. Мне очень приятно смотреть на твою мордашку по утрам в понедельник.

– А тогда… м-м-м… зачем же ты сам предложил рубрику про то, как продержать мужчину в форме всю ночь и так далее?

– А, ты про это, крошка? Очень хорошо, что вспомнила. Видишь ли, в то время я и подумать не мог, что Вероника решит использовать эту идею под страницу шестьдесят девять.

– Ну-ну, продолжай.

– Я серьезно. Могу дать честное слово скаута. – И он салютует мне тремя пальцами, совсем как настоящий бой-скаут.

Я улыбаюсь. Простите, но другой реакции от меня ждать сегодня невозможно.

Ну, хорошо-хорошо. Этот человек и есть тот самый Гай Лонгхерст. Тот, который мне в жизни не оказал ни единой услуги, даже по мелочи. Тот самый человек, который постарался усложнить мне жизнь с самого первого дня, когда я только появилась в редакции. Тот самый мужчина, который, подобно лживому и псевдозагорелому Яго, попытался заменить мою рубрику изысканными статьями для приверженцев культа Полового Члена. Тот самый, кто считает, что весь мир – это всего лишь парк развлечений, построенный в его честь.

Но именно сейчас я почему-то думаю о том, что он является еще кем-то. Или, по крайней мере, чем-то. Конечно, трудно сказать, смотрит ли он в мои глаза только затем, чтобы проверить в них свое отражение, или нет, но мне хочется оставить ему право на сомнения. А вообще, какая теперь разница. Он очень красив. И хотя я всегда знала об этом, но не ценила его красоту, поскольку никогда не видела его по эту сторону похмелья. Только сейчас, глядя на него сквозь хмельной туман, я начинаю осознавать, как опасна может быть мужская красота, когда она способна полностью засосать вас, как трясина. Должно быть, это происходит еще и потому, что я раньше никогда не находилась на таком близком расстоянии от него. Я имею в виду, физически.

– Как бы там ни было, Марта, крошка, давай не будем говорить о работе. Только не сегодня. Давай лучше побеседуем обо мне. Да. Обо мне стоит поговорить.

Вот видите, Гай хоть и идиот, он, по крайней мере, понимает это.

– Хорошо. Что нам еще остается? Ну, расскажи мне что-нибудь о себе, мистер Гай. Прошу тебя, пожалуйста.

– Согласен, Марта. Только давай без сарказма, тебе это не идет, – заявляет он, ослепляя меня блицем своей роскошной улыбки. – Мне кажется, что ты успела составить обо мне неправильное мнение.

– Что же это за мнение такое? – интересуюсь я, кокетливо прислоняясь спиной к стойке бара.

– Ну, ты, очевидно, считаешь, что я самовлюбленный эгоцентрик, которому на всех наплевать.

Мои брови изящно изгибаются в позицию, означающую «ты попал в самую точку».

– Но дело в том, что я – самовлюбленный эгоцентрик с творческой жилкой. Вот этого ты наверняка и не знала.

– Нет. Что ж, спасибо за такую потрясающую новость.

– И еще… Могу поспорить, ты не знаешь, что я в настоящее время пишу книгу. Это будет моя автобиография, так сказать, жизнеописание. – Он отступает на шаг, словно ждет от меня бурных аплодисментов и букета цветов. – Это будет что-то похожее на «Прах Анжелы» для нашего синтетического поколения. Сейчас я думаю над названием своего произведения.

«Как увлекательно и приятно быть садомазохистом», – проносится у меня в голове.

– Ну… э-э… и как далеко ты продвинулся в своем литературном творчестве?

– Глава первая: «Детство в Кройдоне». Оно было у меня тяжелым, а потому приходится писать много.

Тяжелым? У Гая? Единственная неприятность, которая могла случиться с ним, так это головная боль после долгого лежания на солнце. И теперь, услышав это заявление, я решаю для развлечения покопаться в его биографии.

– Неужели у тебя было тяжелое детство?

– Просто жуткое, – кивает он, и для большего эффекта осторожно щиплет себя за переносицу. – Понимаешь, я ведь не всегда был таким великолепным и неповторимым мужчиной, как теперь. У меня были уши, как у Микки Мауса. Одноклассники говорили, что с ними я бы мог при попутном ветре подниматься в воздух и работать чем-то вроде воздушного транспорта… – Гай близок к тому, чтобы заплакать крокодиловыми слезами.

– Ну, гм… и что произошло потом?

– Когда мне исполнилось одиннадцать лет, дела мои стали настолько плохи, что мать решила отправить меня в больницу. И через два дня я вышел оттуда неотразимым красавцем, коим и остаюсь вплоть до сегодняшнего дня.

Я с насмешливым восхищением рассматриваю его правое ухо, а он продолжает вещать, перенося меня в более поздние годы своей биографии. Однако, буду перед вами откровенна, я его уже не слушаю. В конце концов, когда вы общаетесь с Гаем, чем меньше вы будете сосредотачиваться на том, что он пытается вам сообщить, тем лучше для вас самих. Беседа для него не самое главное. Весь смысл заключен в его красивом теле и красивом лице. И в настоящий момент я с ним согласна. Меня тоже интересует его красота, даже если она и получена искусственным путем.

Нет, я не должна этого делать. Нельзя позволять ему осуществить свою хитрую задумку. Тогда собрания по понедельникам станут совсем невыносимыми. И не только для одной меня, заметьте себе. К настоящему времени уже половина редакции совершила это и приобрела рубашки с трафаретом «Я сделала Гая» (созданные, конечно, домом Гуччи).

– Марта, крошка, а чем ты займешься после всего этого? Продолжать веселиться?

– Э-э-э… Даже не знаю. Это зависит от…

Вот дерьмо! Куда же она подевалась? Была здесь еще пять минут назад. Я сканирую толпу, пытаясь отыскать ее огненно-красную голову среди прочего евромусора пестрых тел.

Но она как сквозь землю провалилась.

– Ну… я не знаю, – беспомощно повторяю я.

Гай одаряет меня одним из своих волевых энергетических взглядов. Я уверена, что это какая-то уловка по системе разума Джедая. Эти томные шоколадные глаза блестят, как только что вымытая витрина.

– Я просто подумал, что тебе, может быть, захочется посмотреть на… – Он опускает глаза и смотрит куда-то вниз, в направлении своей ширинки. –…Э-э-э… на мою виллу?

И тут в мой мозг врывается мой личный голос Оби-Вана Кеноби: «Сопротивляйся, Марта, сопротивляйся. Не поддавайся Темной Силе. Утром ты об этом горько пожалеешь. Ты будешь вспоминать об этом и жалеть о своем поступке каждое утро в течение всей оставшейся жизни».

– Да, это весьма заманчиво. – Я сознаю, что из моего рта вылетают совсем не те слова, которые я намеревалась произнести.

– Вот и чудесно, – подытоживает он, словно только что совершил какую-то удачную сделку. – Если мы отправимся прямо сейчас, то будем там абсолютно одни.

– Идет.

Мы спускаемся, минуя переполненный танцзал, проходим подиум с его богинями, огибаем лакающих шампанское мафиози и прочих бездельников, и уже внизу проходим под внимательными взглядами чопорных трансвеститов. Мы оказываемся на улице, пробираемся между обступившими нас проститутками (женщинами и мужчинами) и сутенерами и направляемся к стоянке, где нас ждет арендованный Гаем джип. Только здесь я могу спокойно набрать полную грудь свежего воздуха в надежде, что эта смесь паров соленой воды и аромата дальних сосен все же оживит мои чувства и приведет меня в порядок.

Вилла находится на окраине города, поэтому мы очень скоро оказываемся на месте. В отличие от всех вилл, которые мы проезжали, эта выкрашена в вызывающе розовый цвет.

– Неужели все это оплачивает Мортимер? – осведомляюсь я, когда мы проходим мимо небольшого бассейна, выстроенного в форме человеческой почки.

Губы Гая растягиваются в скептической улыбке, и он заявляет:

– Не смеши меня, крошка. Неужели ты могла так подумать? Нет, у меня имеются богатые друзья.

У меня еще остается время. Я могу выбраться отсюда живой и невредимой.

– Мечтаешь о нашем погружении? – вдруг произносит он, словно успел прочитать мои мысли. И тут до меня доходит, что он имеет в виду лишь бассейн.

– Хорошо бы. Только ты первый. – Господи! Да что же это такое со мной? Не проходит и сотой доли секунды, а Гай уже стоит передо мной обнаженный. Произведение искусства. Неизвестная работа Родена. Гладкий и накачанный. И что главное – несмотря на водку, кокаин и исповедь, я начинаю взбадриваться.

Я наблюдаю за тем, как он готовится нырять. Его ягодицы словно вырезаны из камня. Они крепкие, подобранные, и каждый мускул так кругло очерчен, словно Гая делали при помощи специальной ложки для мороженого. Я перевожу взгляд чуть выше, чтобы насладиться его треугольной спиной, настолько широкой, что ее можно было бы использовать вместо экрана в домашнем кинотеатре.

Он исчезает в бассейне, почти не потревожив его поверхности, как чемпион по прыжкам в воду.

– Ты идешь ко мне? – тут же интересуется он, вынырнув. Я поворачиваюсь к нему спиной и начинаю раздеваться.

Странно, ничего особенного я при этом не ощущаю. Понимаете, мне становится все равно, что он сейчас подумает, увидев родимое пятно, похожее на мальтийский крест, у меня на заднице, и еще одно спереди, чуть побольше, напоминающее контуры Австралии. В любом случае я его ненавижу.

Я приближаюсь к бассейну и погружаюсь в воду. Вот черт! Она же ледяная!

– Класс! – хвастливо заявляю я и плыву брассом, при этом голова моя держится футах в десяти от поверхности воды. В течение следующих пяти минут я стою в мелкой части бассейна, закрывая руками замерзшую грудь и наблюдаю за Гаем, который перешел на баттерфляй, видимо, чтобы заручиться моим расположением.

– Бр-р-р! Лично я вылезаю, – заявляю я, стуча зубами от холода.

Мы устроились на диване в гостиной. Теперь Гай переоделся в боксерские шорты и завернул меня в белое полотенце. Он трет мне спину, делая вид, что хочет сделать меня сухой. Мне кажется, что цель у него сейчас другая.

– Прости, что все так вышло, крошка. Мне надо было предупредить тебя, что вода здесь не подогревается.

– Все в порядке, – киваю я и делаю большой глоток вина, которое он только что разлил по бокалам. Есть что-то в обстановке этой виллы, что располагает к спокойствию и расслабляет. Трудно сказать, что именно так подействовало на меня. Возможно, эти фаллическое кактусы, которые стоят в каждом окне или эта безумная огромная картина на стене, выполненная в красных тонах. Так или иначе, но я вынуждена признаться, что сопротивляться дальше у меня просто нет сил. Причем до такой степени, что, когда Гай наклоняется ко мне и чмокает в губы, я тоже отвечаю ему поцелуем. Не страстным, а, скорее, рефлекторным, как в ответ на внимание и ласку. Я сама не верю в то, что творю. Кокаин и Гай Лонгхерст за один вечер. Все, завтра же начинаю прыгать с «тарзанкой» и ставить себе пятилитровые клизмы.

– Итак, – умудряется он проговорить между поцелуями, – я прощен?

– Ничего подобного, – убедительно отрезвляю его я. – Я до сих пор ненавижу тебя.

И это действительно так. Но ненависть может быть такой же сексуальной, как и любовь, разве нет? Напряжение или инерция, вызванные тем фактом, что я наконец-то нашла здесь человека прекрасного физически и отвратительного психологически, вдохновляют и провоцируют на страсть и похоть не хуже каких-либо других факторов. Другими словами, граница здесь настолько тонка, что определить ее невозможно.

Однако Гай, как выяснилось, весьма своеобразно целуется. Его нижняя челюсть почему-то движется из стороны в сторону, а не вверх-вниз, и он постоянно щиплет меня. Этакие мини-укусы в губы. А еще у его языка какой-то жутковатый вкус. Смесь белого вина, хлорки и чего-то такого, что я сразу даже и не припомню, как называется.

Он несет меня в спальню, как настоящий пещерный человек, не забывая по дороге целовать, бросает в постель и взгромождается сверху. И все это время я беспрестанно слышу в своей голове голос: «Итак, сейчас у тебя будет секс с Гаем Лонгхерстом. Ты будешь ненавидеть себя, но это все равно произойдет, так что наслаждайся моментом, если сумеешь…»

Он снимает свои боксерские шорты и начинает какой-то торопливый комментарий, описывая буквально каждое свое действие. Его рука проникает под полотенце, он хватает его за край и дергает, отчего я, перевернувшись на триста шестьдесят градусов, оказываюсь голой.

Я обхватываю руками его затылок и пригибаю его голову поближе к себе, стараясь изо всех сил не думать о собраниях редакции по утрам в понедельник. И вот в тот самый момент, когда все границы перейдены, мосты сожжены и обратной дороги нет, я начинаю понимать, что тут творится что-то не то.

Вернее, наоборот, тут ничего не творится.

Гай, в позе «на четвереньках», тоже осознает это. Наши взгляды синхронно устремляются вниз, и мы видим, что между его накачанными бедрами свисает крошечный дряблый член, который смотрит на нас довольно неодобрительно и даже осуждающе.

Несколько секунд проходят в полной тишине. Мы не находим слов. Гай хмурится, потом смотрит туда еще раз, словно никак не может поверить собственным глазам. Затем он оживает (Гай, а не его пенис), садится на край кровати и неестественно выпрямляется. В отчаянной попытке оживить свой член, он начинает то похлопывать его, то трясти, то поглаживать.

– Не волнуйся, крошка, этот приятель сейчас обязательно придет в себя, – заявляет он, не переставая тузить свой огрызок. Я взволнована, и на секунду мне даже мерещится, что сейчас он предложит мне воскресить своего «приятеля», сделав ему искусственное дыхание «изо рта в рот». Однако Гай вскоре и сам начинает понимать, что сегодня уже ничто не вернет к жизни его маленького дружка. Мне даже кажется, что он стал у него еще меньше, если такое, конечно, вообще возможно. Взял и убрался в свою защитную скорлупу, как это делает, например, черепаха.

Тогда, чувствуя неимоверное напряжение момента, мы начинаем вести заградительный огонь из гибких утешительных клише:

– Прости, со мной раньше такого никогда не случалось.

– Ничего страшного. У каждого мужчины это бывает время от времени.

– Наверное, я слишком много сегодня выпил.

И так далее.

Но все эти слова ему не помогают. Лицо его морщится, как у обиженного ребенка, и я боюсь, что он вот-вот расплачется. Я едва сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться, и прилагаю все усилия, чтобы выглядеть сочувствующей и понимающей. Для Гая, человека, для которого весь смысл жизни состоит в том, чтобы уметь добиться эрекции в любых условиях, это, конечно, самый настоящий конец света.

Я встаю с кровати и совершенно голая возвращаюсь к бассейну за одеждой. К тому времени, когда я успеваю полностью облачиться в свой костюм, Гай, похоже, тоже частично приходит в себя и немного успокаивается.

– Прости, Марта. Я, наверное, кажусь тебе жалким. – Голос его изменился. Куда-то исчезла вся чопорность и самоуверенность, и теперь он даже кажется мне в чем-то приятным парнем.

– Послушай, Гай, ничего серьезного не случилось. А вообще-то, так, наверное, даже лучше. Ты сам подумай: зачем нам все это?

Он неопределенно пожимает плечами и сникает.

Через полчаса он везет меня назад к Джеки. Внезапно ему хочется поговорить о работе. Он пытается определить, стану ли я выдавать этот его маленький секрет или нет. Я тоже нахожусь под впечатлением: из его лексикона начисто пропало слово «крошка», а потому я вовсе не сержусь на него. Так что пусть он сам догадывается, что будет дальше.

Когда я добираюсь до нашей виллы, выясняется, что Джеки уже в постели. Она раскидала руки и ноги в стороны и стала похожа на распластанную морскую звезду. Спит, причем совершенно одна. Перед тем как самой отправиться в постель, я принимаю душ. Холодный. При этом придвигаю лицо к самой лейке, и вода хлещет мне чуть ли не в ноздри.

Затем я ныряю в постель, закрываюсь белой простыней с головой и пытаюсь заснуть. Бесполезно. Мой мозг лихорадочно работает: перед мысленным взором мелькают пестрые образы то свихнувшихся пространственно-независимых девушек, то хмурых пенисов, то переполненных танцзалов.

Спать, похоже, не получится. Уже наступает завтра. Я начинаю извиваться в каком-то летаргическом брейк-дансе, что я всегда делаю, если меня постигает бессонница. Но даже если мне удается немного успокоить свой мозг, я никак не могу отделаться от этого шума. Или это звенит у меня в ушах, или стрекочут сверчки, я точно не уверена, что именно так мешает мне спать. Поэтому я сдаюсь и принимаюсь, запасаясь терпением, грызть подушку до победного конца.

Глава 25

Через несколько часов Джеки вытряхивает меня из постели. Я даже не поняла, спала я или нет. Мы идем в город, покупаем литр питьевой воды и плавимся от невыносимой жары.

Начинает темнеть, и мне все же удается справиться с похмельем путем принятия внутрь пяти стаканов «Текилы Мокинберд», темно-красного напитка, способного успокоить или привести в чувство даже лошадь. Только не спрашивайте меня, где я нахожусь. Я не имею об этом ни малейшего представления. Я вижу лодки, пальмы и какие-то жуткие неопознанные объекты, расплывающиеся вокруг. Вот, кажется, и все, что я могу рассказать на данный момент.

Кроме того, у меня над ухом жужжит Джеки. Она без умолку болтает обо всем сразу и ни о чем конкретно. Рассказывает мне о своих теориях. И, вы знаете, у нее их навалом.

Во-первых, ее знаменитая теория «Познания человека».

– Ну, ты же знаешь мою теорию, – щебечет она.

– Нет, не знаю, – невнятно бормочу я.

– Чем больше времени ты проводишь с каким-нибудь человеком, тем меньше ты его знаешь.

Я молчу, ожидая, когда смысл сказанного дойдет до моих затуманенных мозгов.

– Но это же совершенно противо… противоречивая теория.

– Ну и что? Я сама – противоречивый человек.

– Тогда объясни подробней.

– Хорошо. Итак, слушай. Я глубоко убеждена в том, что любая информация о человеке – будь то его имя или фамилия, профессия, криминальный стаж, вкусы в музыке и все такое прочее – отодвигает тебя от самой сущности этого субъекта. Ну, того самого, на кого ты только что положила глаз, с кем потрахалась в подъезде или что-то в этом роде. Ну, вот, скажем, что произошло у вас с Люком. Вы прожили с ним два года, и за это время узнали друг о друге буквально все, что только можно было узнать. Под каким знаком Зодиака вы оба родились, какой у вас размер обуви, какие первые воспоминания в жизни. Да ты, наверное, точно могла бы сказать, когда он отправится в туалет по-большому.

В моей голове возникает нежный образ Люка, восседающего на унитазе в позе роденовского «Мыслителя».

– Но при этом ты так и не узнала самого главного, верно? Вот как раз эта роковая информация оставалась для тебя закрытой. Та самая, которая могла бы сразу рассказать о нем то, что он на самом деле из себя представляет.

Мы закуриваем и заказываем по шестой порции «Мокинберда». На этот раз Джеки предлагает мне выслушать ее теорию о «Потере смысла жизни».

– Люди иногда жалуются мне, говоря, что потеряли смысл жизни. Знаешь, что я в таких случаях отвечаю им?

– Ну, нет, конечно.

– Я объясняю: а никакого смысла в ней не было изначально. Но ведь это не беда, верно?

– Разве?

– Люди хотят, чтобы их жизнь напоминала книгу. Им нужна сюжетная линия, им требуется ее логическое развитие. Так сказать, начало, середина и конец. Они хотят найти везде и во всем некий порядок. Но жизнь не такая. Нет в ней никакой определенной структуры. Я знаю, что многие пытаются выстроить ее самостоятельно, следуя определенным закономерностям. Например, они стараются сначала влюбиться, потом пожениться, а уж потом завести детей. Но ведь в жизни далеко не всегда все проходит именно в такой последовательности. И даже, если все получается именно так, это еще нельзя назвать закономерностью. Так что никакого смысла и заранее продуманного плана в жизни не было и быть не может.

И наконец, ее теория «Падения со стула у стойки бара». Впрочем, нет, это уже моя личная теория. Да и не теория вовсе, а просто реальный случай из жизни.

– С тобой все в порядке? – спрашивает Джеки, помогая мне подняться на ноги.

Все посетители бара дружно оглядываются на меня.

– Ничего, не волнуйся. Очень скользкое сиденье, вот и все, – уверяю ее я, ощущая страшную боль, пронзающую мой позвоночник.

* * *

Проматываем вперед два часа.

– Когда у вас самолет?

Мы едем в автомобиле. Это очень быстрый автомобиль. Я понятия не имею, кто сидит за рулем, но, кажется, это кто-то из знакомых Джеки. Безумного вида парень с выпученными глазами, цыплячьей шеей и жидкими волосами, собранными в тощий «хвост». На нем пестрая гавайская рубаха с изображением ярких фиолетовых пальм. Он потеет, как маньяк, и мне совершенно ясно, что у него давно поехала крыша.

– Нам следовало быть в аэропорту ровно двадцать минут назад, – отвечает Джеки шоферу.

Машина делает крутой поворот – согласно дорожному знаку, на котором нарисован самолет и выведена жирная семерка. Я ударяюсь головой о стекло. Но на этой дороге машин, оказывается, гораздо меньше.

– Вот дерьмо! – шипит Цыплячья Шея, когда мы пролетаем мимо джипа «гуардия сивил», несущегося нам навстречу. Если вся эта поездка не закончится тем, что мы погибнем в кювете среди кучи искореженного металла, нас обязательно арестует полиция. И кто знает, сколько незаконно приобретенных наркотиков везет в багажнике этот чудила. Джип удаляется.

– Мы опоздаем, мы опоздаем, – задумчиво повторяет Джеки, словно напевая песенку: «Что будет, то и будет».

Нет. Нам никак нельзя опаздывать на самолет. Нам нужен именно этот рейс. Я больше ни минуты не хочу оставаться на этом острове. Я хочу спать в своей постели. Черт, я согласна уже на любую постель. Лишь бы она была пустая. Я хочу в Лондон. Я хочу встретиться с Фионой. Я хочу увидеть Ричарда и Джуди. Машина выписывает очередной вираж. О, Боже. Мне дурно.

В самолете:

– Не верится, что все это наделала ты одна.

– Что такое? – спрашиваю я Джеки, находясь в полубессознательном состоянии.

– Ты же заблевала все заднее сиденье в машине.

– Да? Пр-рости…

А теперь – спать.

Глава 26

На следующий день после моего возвращения в Лондон мне звонит мама. В середине разговора я начинаю понимать причину ее звонка.

– Мы так обеспокоены за тебя.

– Со мной все в порядке, ма. Не стоит за меня так волноваться.

– Твой отец даже сон потерял, так беспокоится.

Ну, в это мне верится с трудом. Мой отец неоднократно бывал застигнут на том, что умудрялся заснуть даже стоя. Он может отключаться где угодно. В машине, на табуретке, в своем кабинете и даже в супермаркете.

– Ну, мам, я честно тебе говорю: у меня все в полном порядке. Можно мне самой с ним поговорить?

– Что-что?

– С папочкой. Я хочу сама с ним поговорить.

– Папочка! Марта хочет сказать тебе пару слов. – Взволнованная, она передает трубку отцу.

– Привет, Марти, – слышу я бодрый жизнерадостный голос.

– Привет, папочка.

Я слышу в трубке какой-то приглушенный шум, после чего отец заявляет мне следующее (на этот раз голос его уже более серьезный, даже немного мрачноватый):

– Мы очень обеспокоены за тебя.

Я вздыхаю:

– Знаю, мама уже говорила.

Где-то там вдали я слышу, как мама начинает суфлировать: «Спроси ее про работу»

– Э-э-э… Мы очень интересуемся, как у тебя дела на работе?

– Ну… в общем, все нормально. Журнал процветает и набирает силу.

И снова до меня доносится приглушенный мамин голос: «Спроси ее про Люка».

– Я его уже давно не видела, – говорю я, не дожидаясь, пока отец сформулирует свой вопрос.

В тот же день, но немного позже, я отправляюсь в магазин «Бутс». Стою и жду, когда меня обслужит девушка с полным отсутствием бровей и способности работать с клиентами. Я покупаю, если вам интересно, новый крем против старения, который в самом деле прекрасно помогает. Результаты проверены дерматологами и все такое прочее. Товар сертифицирован, крем обеспечивает защиту от ультрафиолета солнечных лучей, в его состав входит ретинол и другие компоненты, названия которых трудно выговорить, как, например, холорплородоксимен, и все они служат для того, чтобы сражаться с вредными свободными радикалами. Они будут мешать этим радикалам объединяться и устраивать революцию на моем лице.

Кроме того, я сейчас нахожусь в своем собственном мире, на планете по имени Марта. Я размышляю над тем, что буду писать в следующей порции ответов читательницам. Я думаю о том, как сказать людям, чтобы они были счастливы в любви. Как жить по возможности без огорчений. Но мой бурный поток советов, после всего случившегося, временно иссяк. Ничего в нем не осталось. Он испарился, и на его месте образовалась неприглядная черная дыра.

– Привет, незнакомка.

Сердце мое останавливается, и я подскакиваю так, что, наверное, при этом выпрыгиваю из собственной кожи. Это голос Люка, и он только что прошептал мне эти слова прямо в затылок.

Я оглядываюсь и оказываюсь с ним лицом к лицу, – такому знакомому и близкому, даже в ярком свете магазинных ламп.

– Господи, как же ты меня напугал! – восклицаю я.

– Твоя очередь, – тихо и как-то таинственно произносит он.

– Что?

– Платить. Твоя очередь.

– Ах, да. – Я отворачиваюсь, чтобы оплатить свой чудесный крем против морщин.

– У вас есть наша дисконтная карточка? – интересуется безбровая девица.

– Что?.. Нет, – отвечаю я и расписываюсь на копии чека.

Девица начинает сравнивать подписи, и мне кажется, что это будет продолжаться бесконечно. Она пытается найти некоторое сходство между ровным росчерком на обратной стороне моей кредитки Суитч и паукообразной загогулиной, которую я воспроизвела только что у нее на глазах. Затем она все же решает дело в мою пользу, и я уступаю место Люку, чтобы и он расплатился за то, что приобрел здесь, в магазине.

Это не презервативы. Уже хорошо. Это меня здорово успокаивает. Ага, упаковка лезвий. Вернее, одноразовых бирюзовых станочков «Уилкинсон». Для чувствительной кожи, обеспечивающие суперскольжение. И это, как я понимаю, не случайная покупка. Люк относится к ритуалу бритья исключительно серьезно. Он пробовал варианты и с тремя лезвиями, например «Мах-3» и тому подобное. Он даже пытался использовать электробритву, но потом пришел к выводу, что одноразовые станки «Уилкинсон» с двойными лезвиями, в сочетании с гелем для бритья, подходят ему почти идеально. Во всяком случае, они не вызывают раздражения кожи.

Пока он роется в бумажнике, чтобы собрать необходимую сумму (он всегда предпочитал провозиться хоть три часа, но выложить два фунта и шестьдесят два пенса, нежели округлить в уме стоимость покупки до трех фунтов и самому ждать сдачи в тридцать восемь пенсов), я отчетливо представляю себе, как Люк, стоит перед зеркалом. Голова чуть откинута, взгляд напряжен, и лезвие скользит по подбородку с такой точностью, на которую способны только женщины. Он голый, и лишь влажное полотенце охватывает его стан, как набедренная повязка дикаря.

Мы выходим на улицу.

– Ну, как дела? – спрашиваю я и боюсь услышать ответ.

– Хорошо, – ограничивается он одним словом. – А как ты?

– Хорошо.

– Это хорошо.

Удивительно, правда? Еще два месяца назад мы могли с ним беседовать абсолютно на любые темы. Обсудить проблему мирного урегулирования положения на Ближнем Востоке или поспорить о только что просмотренной по телевизору комедии, а потом еще долго дискутировать о том, почему инстинктивное поведение, такое, например, как зевание, является заразительным. Да мы часами могли говорить о чем угодно. У нас не было ограничения тем. А вот теперь нам даже трудно составить одно грамотное предложение. Правда, постепенно Люк приходит в себя.

– А ты знаешь, что тогда в том самом баре 52 я просто играл перед тобой? (Он иногда любит добавлять уточняющее «тот самый», хотя и так понятно, о чем идет речь).

– М-да.

– Именно так. Это была игра. Ты помнишь, сама же мне говорила, что, когда чувствуешь себя неуверенно, надо играть и вести себя так, словно тебе глубоко наплевать на все. Вот я и решил попробовать.

– Что?

– Вести себя так, словно мне наплевать на все то, что происходит вокруг. Я тогда, как бы это лучше сказать, делал пробу, что ли? Чтобы проверить свою позицию. В общем, я хотел сказать совсем не то, что наговорил тогда. Я все повторял, как я счастлив, что ты дала мне понять, будто я увидел настоящий смысл в произошедшем, а ведь на самом деле мне хотелось рассказать тебе, как дерьмово я себя чувствую. На самом деле, очень дерьмово. Просто как настоящий кусок говна.

Дата добавления: 2015-06-30