О дряни

Слава. Слава, Слава героям!!!

Впрочем,
им
довольно воздали дани.
Теперь
поговорим
о дряни.

Утихомирились бури революционных лон.
Подернулась тиной советская мешанина.
И вылезло
из-за спины РСФСР
мурло
мещанина.

(Меня не поймаете на слове,
я вовсе не против мещанского сословия.
Мещанам
без различия классов и сословий
мое славословие.)

Со всех необъятных российских нив,
с первого дня советского рождения
стеклись они,
наскоро оперенья переменив,
и засели во все учреждения.

Намозолив от пятилетнего сидения зады,
крепкие, как умывальники,
живут и поныне
тише воды.
Свили уютные кабинеты и спаленки.

И вечером
та или иная мразь,
на жену.
за пианином обучающуюся, глядя,
говорит,
от самовара разморясь:
"Товарищ Надя!
К празднику прибавка -
24 тыщи.
Тариф.
Эх, заведу я себе
тихоокеанские галифища,
чтоб из штанов
выглядывать
как коралловый риф!"
А Надя:
"И мне с эмблемами платья.
Без серпа и молота не покажешься в свете!
В чем
сегодня
буду фигурять я
на балу в Реввоенсовете?!"
На стенке Маркс.
Рамочка ала.
На "Известиях" лежа, котенок греется.
А из-под потолочка
верещала
оголтелая канареица.

Маркс со стенки смотрел, смотрел...
И вдруг
разинул рот,
да как заорет:
"Опутали революцию обывательщины нити.
Страшнее Врангеля обывательский быт.
Скорее
головы канарейкам сверните -
чтоб коммунизм
канарейками не был побит!"

В стихотворении “О дряни” достаточно безобидные детали быта, вроде канарейки или самовара, приобретают звучание зловещих символов нового мещанства. В финале появляется традиционный для литературы образ оживающего портрета, на этот раз портрета Маркса, который выступает с довольно странным призывом свернуть головы канарейкам. Понятен этот призыв только в контексте всего стихотворения, в котором канарейки приобрели столь обобщенное значение.

«Прозаседавшиеся» рисует гротескную картину того, как новые чиновники бесконечно заседают.

Чуть ночь превратится в рассвет,
вижу каждый день я:
кто в глав,
кто в ком,
кто в полит,
кто в просвет,
расходится народ в учрежденья.
Обдают дождем дела бумажные,
чуть войдешь в здание:
отобрав с полсотни -
самые важные!-
служащие расходятся на заседания.

Заявишься:
"Не могут ли аудиенцию дать?
Хожу со времени она".-
"Товарищ Иван Ваныч ушли заседать -
объединение Тео и Гукона".

Исколесишь сто лестниц.
Свет не мил.
Опять:
"Через час велели прийти вам.
Заседают:
покупка склянки чернил
Губкооперативом".

Через час:
ни секретаря,
ни секретарши нет -
голо!
Все до 22-х лет
на заседании комсомола.

Снова взбираюсь, глядя на ночь,
на верхний этаж семиэтажного дома.
"Пришел товарищ Иван Ваныч?" -
"На заседании
А-бе-ве-ге-де-е-же-зе-кома".

Взъяренный,
на заседание
врываюсь лавиной,
дикие проклятья дорогой изрыгая.
И вижу:
сидят людей половины.
О дьявольщина!
Где же половина другая?
"Зарезали!
Убили!"
Мечусь, оря.
От страшной картины свихнулся разум.
И слышу
спокойнейший голосок секретаря:
"Оне на двух заседаниях сразу.

В день
заседаний на двадцать
надо поспеть нам.
Поневоле приходится раздвояться.
До пояса здесь,
а остальное
там".

С волнением не уснешь.
Утро раннее.
Мечтой встречаю рассвет ранний:
"О, хотя бы
еще
одно заседание
относительно искоренения всех заседаний!"

В “Прозаседавшихся” читатель встречает “людей половины”, видит, как люди разрываются пополам, чтобы все успеть...

Менее известны сатирические произведения Маяковского, в которых он выступает не с позиции воинствующей революционности, а с позиции здравого смысла. Одно из таких стихотворений — “ Стихотворение о Мясницкой, о бабе и о всероссийском масштабе”.

Сапоги почистить - 1 000 000.Состояние!Раньше б дом купил -и даже неплохой.Привыкли к миллионам.Даже до луны расстояниесоветскому жителю кажется чепухой. Дернул меня чертписать один отчет."Что это такое?" -спрашивает с тоскоюмашинистка.Ну, что отвечу ей?!Черт его знает, что это такое,если сзадиу неготридцать семь нулей.Недавно уверяла одна дура,что у неетридцать девять тысяч семь сотых температура.Так привыкли к этаким числам,что меньше сажени число и не мыслим.И нам,если мы на митинге ревем,рамки арифметики, разумеется, у зки -все разрешаем в масштабе мировом.В крайнем случае - масштаб общерусский."Электрификация?!" - масштаб всероссийский."Чистка!" - во всероссийском масштабе.Кто-тодаже,чтоб избежать переписки,предлагал -сквозь землюдо Вашингтона кабель.Иду.Мясницкая.Ночь глуха.Скачу трясогузкой с ухаба на ухаб.Сзади с тележкой баба.С вещамина Ярославскийхлюпает по ухабам.Сбивают ставшие в хвост на галоши;то грузовик обдаст,то лошадь.Балансируя- четырехлетний навык!-тащусь меж канавищ,канав,канавок.И то- на лету вспоминая маму -с размахуу почтамтаплюхаюсь в яму.На меня тележка.На тележку баба.В грязи ворочаемся с боку н а бок.Что бабе масштаб грандиозный наш?!Бабе грязью обдало рыло,и баба,взбираясь с этажа на этаж,сверхуи меняи власти крыла.Правдив и свободен мой вещий языки с волей советскою дружен,но, натолкнувшись на эти низы,даже я запнулся, сконфужен.Яна сложных агитвопросах рос,а вотне могу объяснить бабе,почему этоо грязина Мясницкойвопросникто не решает в общемясницом масштабе?!

1921

Здесь революционное стремление к глобальной переделке мира вступает в прямое противоречие с обыденными интересами рядового человека. Бабе, которой “грязью обдало рыло” на непролазной Мясницкой улице, нет дела до глобальных всероссийских масштабов. Строки этого стихотворения как бы перекликаются с полными здравого смысла речами булгаковского профессора Преображенского.
Таким же здравым смыслом пронизаны сатирические стихи Маяковского о страсти новых властей к тому, чтобы всем и всему непременно давать имена героев (достаточно вспомнить произведение “ Ужасающая фамильярность ”). Куда бы ты ни направил разбег,и как ни ёрзай,и где ногой ни ступи,-есть Марксов проспект,и улица Розы,и Луначарского - переулок или тупик.Где я? В Ялте или в Туле?Я в Москве или в Казани?Разберешься?- Черта в стуле!не езда, а - наказанье.Каждый дюйм бытия земногопрофамилиен и разыменован.В голове от имен такая каша!Как общий котел пехотного полка.Даже пса дворняжку вместо "Полкаша"зовут: "Собака имени Полкана"."Крем Коллонтай. Молодит и холит"."Гребенки Мейерхольд"."Мочалаа-ля Качалов"."Гигиенические подтяжкиимени Семашки".После этого гуди во все моторы,наизобретай идей мешок,все равно -про Мейерхольда будут спрашивать: - "Который?Это тот, который гребешок?"Я к великим не суюсь в почтейнейшие лики Я солдат в шеренге миллиардной.Но и я взываю к вам от всех великих:- Милые, не обращайтесь с ними фамильярно!

В 1926 году Маяковский написал стихотворение “ Строго воспрещается ”.

Погода такая, что маю впору. Май - ерунда. Настоящее лето. Радуешься всему: носильщику, контролеру билетов. Руку само подымает перо, и сердце вскипает песенным даром. В рай готов расписать перрон Краснодара. Тут бы запеть соловью-трелёру. Настроение - китайская чайница! И вдруг на стене: - Задавать вопросы контролеру строго воспрещается! - И сразу сердце за удила_. Соловьев камнями с ветки. А хочется спросить: - Ну, как дела? Как здоровьице? Как детки? - Прошел я, глаза к земле низ_я_, только подхихикнул, ища покровительства. И хочется задать вопрос, а нельзя - еще обидятся: правительство! [1926]

Здесь поэт показывает столкновение естественного человеческого порыва, чувства, настроения с казенщиной, с канцелярской системой, в которой все регламентировано, строго подчинено правилам, осложняющим людям жизнь. Не случайно стихотворение начинается весенней картиной, которая должна рождать и рождает радостное настроение, — самые обыденные вещи, вроде перрона вокзала, вызывают поэтическое вдохновение. Маяковский находит тут удивительно точное сравнение: “Настроение — китайская чайница!” Сразу же рождается ощущение чего-то радостного, праздничного.
Но все это перечеркивает строгий канцеляризм. Поэт с поразительной психологической точностью передает ощущение человека, который становится жертвой строгих запретов, — он делается приниженным, уже не смеется, а “подхихикивает, ища покровительства”.

Дата добавления: 2015-06-30