Питание 1 страница

Дрейф

Сопротивление планктона

Автор: Jean-Tarrou (http://ficbook.net/authors/Jean-Tarrou)
Фэндом: Ориджиналы
Персонажи: Богдан/Женя
Рейтинг: R
Жанры: Слэш (яой), Повседневность
Предупреждения: Нецензурная лексика
Размер: Миди, 62 страницы
Кол-во частей: 6
Статус: закончен

Описание:
Готовим "Расстеgay":
В офис московский, вместительный, желательно с толстыми стенками высыпать:
Инженеров гетерастов - 3 зубчика
Юриста 3.14-дераста - 1 веточку
Даму ядреную, молодую - целиком
Их коллег X-растов - по вкусу
Смешать, настоять, поджарить, залить рабочими буднями, внимательно следить, как поднимается тесто и напряжение.
В апреле расстеgay будет готов, в апреле будет чудо: планктон отрастит себе плавники, выплывет на берег и пойдет пешком вдоль Москва-реки

Посвящение:
Моей маме.

Публикация на других ресурсах:
С моего разрешения.

Примечания автора:
Просторечная лексика.

Планктон (от греч. planktós - блуждающий)— разнородные, в основном мелкие организмы, свободно дрейфующие в толще воды...

Знакомьтесь, это у нас пиздец февральский, семейство пиздеца московского обыкновенного, царство пиздеца российского.
Студеный ветер раздувал полы короткого пальто и вымораживал Богданычу самое что ни на есть драгоценное. А ведь специально вчера звонил, погоду узнавал, Корольчук клялся, что у них на Ленинском: "Байкал, самый, понимаешь, глубокий проспект в мире. Плюс три, Богданыч, глобальное охренение! Таймень бери! Она жива-то, яхта молодости нашей?" А в ночь, когда мирно спавший в самолете Богдан пролетал над Уральскими горами, в Москве, по излюбленному обычаю, вдарили минус двадцать, и тот же Корольчук ругался с утра, что "шагу от подъезда не ступил, как - двойной тулуп, ювелирная, блин, дорожка, риттбергер и падение. И все, брат, без коньков!"
Богданыч подхватил под белы ручки очередную поскользнувшуюся даму, выслушал набор охов и ахов: "Да хоть бы песком посыпали, ироды! Убиться можно!".
Богданыча нехило так штырило после девятичасового перелета, а тут еще Корольчук, нехороший человек, названивал: "Ну ты где?" и все б ничего, если б каждый раз не приходилось зубами стаскивать заиндевевшую перчатку, нащупывать в кармане телефон, жать отмороженным пальцем на зеленую трубку и орать: "Отвали, Лева! Я ваще седня не должен был выходить!". А Корольчук перезванивал и тоже орал:
- Че трубку бросаешь, а?! Одичал на своем Сахалине, Богданыч?
- Чего надо? - с каждым выдохом тело покидали остатки тепла. Москва, конечно, не Сахалин, но он там по улицам и не расхаживал, сидел в теплой каюте на барже, прихлебывал чай с коньячком и правил чертежи.
- Ну так я спросить, ты где щас?
- Бля, Лева... Иду я, иду, девять-пятнадцать, я проходную прошел...
- А вижу стервеца, вижу! Растолстел, подурнел, Мамонт!
- Чего машешь, как потерпевший?
- Ну здравствуй, родной! - Корольчук крепко сжал Богдана в объятиях, расцеловал, пышные заледеневшие усы царапнули щеки. - Айда внутрь, я жезл отморозил, пока тебя выглядывал.
Очередь у лифтов - это Богдан помнил хорошо. Грузовой и обычный - ползли вверх, как улитка по склону Фудзи, развозя по десяти этажам невыспавшийся народ. Кто не влез в первый заход, тот, считай, опоздал сверх на пятнадцать минут. Или больше, потому как второй лифт триумфально ломался, каждые два-три дня. А хрена ли ему не ломаться, когда вместо положенных "8 персонс онли" в железный короб набивалось до пятнадцати? Богданыч с Корольчуком подоспели в аккурат к закрытию грузового, Лева ловко подставил ногу, и они влезли, развернулись спиной к недовольным работничкам, и Богданыч увидел, как входная дверь распахивается, впуская снежное облако и растрепанного парня. Парень рванул через длинный холл к лифту, и тут двери начали снова съезжаться. Богдан потянулся, чтобы нажать "стоп", но Корольчук ему помешал:
- Не трогай.
- Чего? - удивился Богданыч.
- Да так...
Парень притормозил, когда понял, что не успевает, откинул со лба прядь и вдохнул глубоко. Двери закрылись, и последнее, что Богданыч увидел - скользящий взгляд на красном с мороза лице.
- Рад я тебе, мужик, - Корольчук улыбался, раскручивая кислотно-зеленый шарф. "Людка вязала, - подумалось Богданычу, - любит она у него тошнотные цвета". - Не представляешь, как рад.
Лифт остановился на третьем, они оглянулись, но выходить никто не надумал.
- Кто нажал-то? - процедила женщина в мехах. - Что за идиоты!
- Вызвали, может, и не дождались, - отозвалась девушка и зевнула.
- Идиоты, - повторил женский голос.
- Ох, давайте без этого!
- Как тендер выиграли на строительство нефтепровода, - разглагольствовал Корольчук, - так и настал кабзец всенародный, я им сразу сказал, команда нужна здесь, в Москве, снимайте с проектов старую гвардию: Пороха с Владика, Генку с Урала, Богданыча с Сахалина, и че ты думаешь? Долбоебы наняли десяток желторотиков. Я б им даже качели для дочки проектировать не доверил! Ну жопа себя ждать не заставила. Отменная такая жопа, - Лева подмигнул и добавил шепотком, - как у Галины Семеновны нашей...
Лифт остановился на шестом, и Корольчук с Богданом выпустили партию электронщиков, неоновая вывеска "Kreo Electronics" призывно поблескивала над позолоченным ресепшеном. Мимо Левы прошествовала женщина в облезлых мехах, заметив:
- В лифте, вообще-то, были дамы...
- Ненаглядушка, - парировал Корольчук, - я ж не по дамам! Меня пятнадцать лет как имеет исключительно начальство!
- Позер, - хмыкнул Богданыч, кабина вздрогнула и двинулась дальше. - Так че, Порох с Генычем тоже в Москве?
- В Геныча АИКСА вцепилась, как в меня - Людка двадцать лет тому назад. А Пороха отбили.
- Мы на девятый?
- Десятый и восьмой тоже за нами. Уели Электроникс.
- Кто-то мне экскурсию обещал.
- Во тебе экскурсия: восьмой - бабы, девятый - страшные бабы, а десятый - наш отдел и столовка. Зацени, я всегда ближе к раздаче!
Они выбрались из лифта на последнем, десятом этаже, и тяжелая с ночи башка Богданыча взорвалась от гвалта и приветственных криков. На спину ему запрыгнул худой чернявый мужик и завопил на ухо:
- Йухууу! Мамонты не вымерли!
- Очумел, Порох? - Богданыч повернул голову и встретился с хитрющими темными глазами. Юрку Порохова во дворе дразнили цыганенком и, к слову, не раз поколачивали за язык без костей, пока он не свел дружбу с редким, но метким боксером Богданом Мамонтовым из параллельного 9 Б. - Слезай, чай, не мальчик.
- Покатай меня, большой Мамонт! Три ж года! Три, мать их, года! Тебе там че медом намазали?
Шампанского на всех не хватало, но Корольчук обещал к вечеру подогнать шотландский Арран пятилетней выдержки. В маленькую переговорную людей набилось под завязку, Богданыч подозревал, что народ оголодал и польстился на заморские нарезки, сам он тщетно пытался выцепить в толпе знакомые лица, за три года коллектив сменился почти полностью.
- Тост! - заорал Юрка.
- Дал бы раздеться ему.
- Бачишь, Богданыч, як: тост не сказал, а они сразу - "раздеться". Томочка, вы мой идеал!
- Дурак, - короткостриженная девушка протянула Богданычу руку. - Тамара из отдела кадров. Богдан Павлович, как отпразднуете, зайдите ко мне, надо ваш договор поправить.
Богданыч кивнул и подумал, провожая взглядом затянутую в брючки задницу: "Строгая, как Танька моя. Была".
- Хороша? - Юрка принял из рук Богдана пальто и закинул на стеллаж с наградами. - Сколько ж ты на себя напялил? Мягонький какой... Раз, два...
- Отвали...
- Три свитера! Слыхал, Корольчук?
- Я ж думал, он раздобрел!
- Не, господа, за это надо выпить! У меня тост! Тихо! - Юрка сделал "пушкин-фейс". Так Богдан в школе прозвал выражение лица, с которым Порох стихи читал. И как читал! Учителя, вывшие от первого в районе хулигана и раздолбая, растроганно вздыхали и украдкой утирали слезы. - Сколько бы ни было на нас одежды, в особенности, изделий из шерсти и кашемира, пусть под ними всегда бьется храброе, доброе сердце, как сердце друже моего, Богдана Палыча Мамонтова, урожденного... Богдана Палыча Мамонтова! - Юрка похлопал хмурого Богдана по груди и быстро добавил. - И сообщение специально для прекрасного пола: Богданыч свободен, как падение Феликса Баумгартнера, ликуйте дамы...Ах ты! Куды бьешь? Я туда ем!
- А у меня хокку! - провозгласила девчушка у окна. Идка была из старожилов, четыре года назад она встретила Богдана фразой: "Вы можете не запоминать мое имя, я планирую в скором времени покинуть эту дыру". Впрочем, этим она смущала каждого новичка на протяжении пяти лет. "Дырой" Идка считала родную административку, а хокку сочиняла про кладбище, примыкающее к бизнесс-центру с тыла:
Кресты не вижу
за сугробом желтым...
Как пахнет карбонад?
- Вот зря вы, господа, хаете кладбище, - встрял Миша Белковский, продажник. - Это уникальная, ежедневная возможность задуматься о вечном, преисполниться смирения. Скажем, электронщики, у которых окна во двор, лишены такой благодати. Помяните мое слово, мы все встретимся в раю, в то время как...
- Ну предположим, не все... - сказал Юрка, всматриваясь Богданычу за спину, тот оглянулся и признал паренька, не попавшего давеча в лифт. По ходу парень был не рад шумной компании:
- Ида, я возьму тойоту на день.
Идка, прижимая к уху трубку, подала знак, дескать, "ван момент плиз".
Съестное со стола смели подчистую, на пластиковой тарелке перекатывались две сморщенные оливки, и народ потихоньку сваливал.
- Погодь, Женечка, - протянул Порох. - Не комильфо так. Перво-наперво, познакомься с коллегой...
Женя Пороха проигнорил, встал вполоборота, засунув большие пальцы в карманы. А Богданыч неожиданно для себя, отстранил Юрку, шагнул вперед и протянул руку, ослепительно улыбаясь, точь-в-точь как америкосы у него на барже при встрече:
- Богдан.
- Женя, - руку парень жать не спешил, уставился на нее опасливо, будто она монстр какой и щас задушит его. Наконец сжал слабо, мазнул холодными пальцами. Богданыч терпеть не мог такие рукопожатия, после них ладонь аж зудела.
- А во-вторых, - продолжил Порох, - у нас тут Миша высказал занимательную мыслю о райских кущах в качестве последнего приюта. И вот растолкуйте-ка, Евгений, как голубь сизый вороньей стае, коим образом вы обходите пассаж: "Да не возлежит мужик с мужиком, как мужик с бабой, ибо богомерзко сие"?
К разговору их особо никто не прислушивался. Девчонки из бухгалтерии пожаловались на сквозняк, и Мишка с программистами вступили в неравный бой со сломанным окном.
- Я атеист, - парень на них не смотрел, хотя сам Богданыч разглядывал его пристально, как забавную зверушку. Вживую педиков он покамест не видел, вот и размышлял, а если б на улице повстречал, понял бы, что тот голубец? И пришел к выводу, что-таки нет. Парень как парень: рожа зеленая сезонная, щас у всех такая, волосы русые некрашеные, цацки в ушах не блестят, тощий, правда, как глиста в скафандре, дорогой галстук сдавил цыплячью шейку, острый кадык нервно подрагивает...
- Безбожники и извращенцы Русь матушку погубят, а ты, значится, два в одном и без конфуза?! - нарочито возмутился Порох.
- Так, мужики, - Корольчук отправил в рот оливки и сморщился. - Фу, кислятина! Я к Ротштейну на сеанс интима. Богданыч, дорогу к кабинету, поди, не забыл. Как оформишься в нашей Обители Зла, жду-с.
- Добро, Жень! - крикнула Идка. - До Славика дозвонилась, тачку к шести вернешь.
Женя двинулся было к двери, но вдруг вскинул колючий взгляд на Богданыча, мол, хрена ли пялишься, чурбан неотесанный. А Богданыч усмехнулся и глаз не отвел. А че отводить? Он-то нормальный мужик, значит, может глядеть на других мужиков, сколько влезет, и в рыло за это не получить.
До отдела кадров Богдан добирался с приключениями, на всех дверях стояли электромеханические замки, а попросить у Юрки проходку он не сообразил, вот и приходилось по полчаса ждать, пока кто-то соизволит войти или выйти, зато стол Тамарин нашелся легко - заваленный папками, бумагами и почему-то салфетками, в кружке с фоткой вездесущего Хью Лори плескался заплесневевший чай. "Везет же на баб неряшливых", - приуныл Богданыч, сам он успешно следовал девизу школьных плакатов: "Чисто не там, где убирают, а там, где не мусорят".
- Договор ваш у помощника юриста, пропишем как штатного сотрудника, но до июля будем считать по старой схеме. Вас же с проекта сдернули на полгода раньше? - Тамара вбивала что-то в компьютер. - Зайдите к нему.
- К кому?
- К помощнику юриста. Вечером или завтра.
- А зовут его...?
- Евгений Перемычкин.
- Это, который...
- Который "что"? - Тамара нахмурилась.
- Неважно, зайду.
- Пальцы свои, Богдан Павлович, прислоните к дисплею.
- Зачем это?
- Сниму отпечатки. На рецепшн машинку черную видели? Приходите, уходите - прикладываете палец. Опоздание или ранний уход - штраф. Забудете отметиться - штраф.
- Во как. И правда, Обитель Зла, - Богданыч прислонил пальцы к дисплею. - Тамара, а вы когда мороженое едите, улыбаетесь?
- Мороженое в минус двадцать? - на губах Тамары заиграла тень улыбки. - Суровый сахалинский мужчина? Пальцами покрутите, зажужжать должно. Вот, теперь все. Карточка ваша - проходка для дверей от трех этажей. Потеряете...
-...штраф, я понял, - Богдан встал. - Я за вами зайду на неделе.
- А?
- Мороженое, Тамара. Мороженое.
Запас сил, полученный с пары часов сна в самолете, кончился как-то разом. Корольчук бросил взгляд на опухшую рожу Богдана и потащил в столовку кофеином накачивать.
- Короче, тут, - Корольчук двинул через стол флэшку, - вся инфа по строительству Витязя. Знаю, Богданыч, нету большей засады, чем за безрукими подчищать, да, видать, на роду тебе писано.
- Юрка?
- Юрик с подрядчиками собачится, сбивает цены, а с пятого участка по седьмой будем на иностранке пахать, ему... Ты, брат, ваще никакосовый?
- Три дня толком не спал. Пацаны не отпускали, всем Южно-Сахалинском, блин, провожали...
- А Татьяна?
- Танька в сентябре уехала.
- Все?
- Все. Я в порядке, - Богданыч повел плечом. - Серафима только...
- У нее?
- Ага, и видеться не разрешает, а девочка скучает...
- Вот...бабы! Ты смотри, Богданыч, не раскисай.
Богдан угукнул и потер красные глаза.
- Так, мужик, бери флэшку и вали домой отсыпаться. Я чисто хотел, чтобы ты седня сроки обозначил.
- Дома гляну. Бля, щас тачку ловить...
Но тачку он словил быстро, в мороз народ добреет. Застопился дед в кожаном кепи, божий одуванчик, как оказалось, доктор исторических наук, промышляющий извозом:
- С Сахалина, говорите?
- Ага, - в тепле Богданыча разморило, и он думал вздремнуть на заднем сидении, но старичка тянуло на поболтать.
- А про Геннадия Невельского слыхивали?
- Я на самолете его имени прилетел...
- Ну так то знак, молодой человек! Знамение! Расскажу вам анекдот про него. Анекдот, с древнегреческого "неизданное", вот я и выдам нечто из кулуаров истории, изволите?
"Молодым человеком" Богданыча баловали редко, и он бросил: "Изволю", хоть башка налилась свинцом.
- Герой нашего анекдота, - начал старик тоном доброго сказочника, - мальчик Гена Невельской рос в семье потомственного морехода, любознательный ребенок, "ртуть". С малых лет грезил чудными далями, в шестнадцать поступил в Морской кадетский корпус. Но к военному искусству был равнодушен и ночи напролет штудировал старые карты, отчеты исследований. Поразительный был ум, замечу: где иные видели факт и ответ, Гена Невельской - допущение и вопрос. Он с отличием закончил корпус, и уже в двадцать три бороздил моря, набираясь опыта. В нем души не чаял всякий - от кока до капитана. Ему пророчили блестящую карьеру, и никто не удивился, когда в сорок шестом Геннадию Невельскому предложили пост старшего офицера на новеньком фрегате "Паллада", который отправлялся, внимание, в... кругосветку! На дворе зверствовал февраль, такой же морозный, как сейчас, - машина вынырнула с Арбата на Кутузовский, и в животе у Богданыча привычно ухнуло: широко, далеко, свободно... - Казалось, вот она - ровная дорога, усыпанная лепестками роз. А Невельской отказался! Чудно, да и только, а после всё чудесатее и чудесатее. Он попросился на "Байкал" - маленькое, товарное судно, которое шло...в Охотское море. Что там делать? Про Охотское море все было известно: полуостров Сахалин, вход в Амур с моря невозможен, холод, лед, как теперь говорят: бес-перс-пек-тив-няк. Однокашники звали Гену блаженным, мать плакала: "Загубил себе жизнь". А Невельского назначили капитаном "Байкала" и сказали, вот тебе груз, мол, тихонечко плыви в Петропавловск и Охотск: "Туда и обратно, понял, Невельской? Берегов Амура не касайся, никакой самодеятельности!"
- Инициатива наказуема, - хмыкнул Богданыч, рассказ его постепенно взбодрил.
- Перед отъездом друзья выпытывали у Невельского, какая муха его укусила, а тот в ответ лишь бросал странную фразу: "В груди защемило"...
Старик притих, включил дворники, и по стеклу потекли грязевые разводы.
- А дальше что? - не вытерпел Богданыч.
- А дальше, используя весь свой талант и опыт, Невельской гонит "Байкал" по ледяным темным водам, сокращая время пути на три месяца, рекорд, о котором современники не узнают. Выигранное время он тратит на исследование устья Амура, и здесь можете догадаться... Да, вход в Амур с моря возможен! Да, Сахалин - это остров! Что он чувствует, когда поднимает Андреевский флаг на мысе Куенда? Когда основывает Николаевский пост, тем самым фактически закрепив за Российской Империей гигантские территории Приамурья, Сахалина и Приморья? Мечтатель, горячая душа! Но, вы правы, инициатива наказуема. А мы вот, кстати, на Кутузовском, где ах какие люди спешат... - старик сбавил скорость, пропуская прижимавшую их бмвуху. - Невельской был романтик, а романтиками нельзя управлять. Но их можно сгноить. Они добились своего: в сорок шесть лет полного сил и идей Невельского "закрыли" в Морском техническом кабинете. Без доступа к морю, не видя горизонта, он медленно угасал, - машина съехала на родную улицу. За окном застыли сумерки: белое небо, черный асфальт, белый снег, черные фигуры. Старик обернулся и спросил. - Догадались, о чем анекдот?
- Хрен чего у нас добьешься, будь ты хоть семь пядей во лбу. Вот о чем, - буркнул Богданыч.
- Вовсе нет. Это анекдот об удивительной способности человека отказаться от прекрасного фрегата "Паллада" ради товарного суденышка "Байкал", просто потому что "в груди защемило", - старик вырулил к дому. - Какой подъезд?
- Тут остановите, ага. Спасибо. - Богданыч протянул три сотни.
- Э, нет. Договорились на две, значит, две. Зовут вас как?
- Богдан.
- А по батюшке?
- Павлович.
- Удачи вам, Богдан Павлович. Не упустите свой "Байкал".
Дом встретил затхлым запахом и сантиметровым слоем пыли, но сил на уборку не было, Богданыч ограничился сменой постельного белья: натянул простынь, так чтоб ни складочки, по-армейски отбил уголки у подушек, ополоснулся в душе и, прихватив ноутбук с флешкой, в одних трусах забрался на кровать.
- Еханый бабай, - Богданыч набрал Корольчука.
- Че уже глянул?
- Пять раз. Пароль от флешки какой?
- А... Включи латиницу, пиши кириллицей: "Здравствуй, жопа, новый год".
- Че так?
- Так установки впервые полетели тридцать первого.
- Все с маленькой?
- Ага.
- Вошел. Перезвоню.
Богданыч листал слайды и офигевал. Не, ну чтоб защитные экраны ставить при живом ТПР, это спишем на перестраховку, но...где, блин, расчеты сезонного промерзания грунта? Где коэффициенты надежности по нагрузке и воздействию?
- Пидарасы, - выдохнул Богданыч. Отчего-то сразу вспомнилось чмо глазастое с цыплячьей шейкой, и Богданыч добавил. - Вот это - настоящие пидарасы.
Снова набрал Корольчука.
- Посмотрел?
- Угу.
- Не ругайся, милый. Все равно таких слов, как я, не знаешь.
- Времени до конца марта. И без мандража.
- По рукам.
Богданыч захлопнул ноутбук и откинулся на подушки. Вот за это он не любил самолеты - слишком быстро все. Закрыл глаза и будто снова на барже: свист ветра, скрежет якорных цепей, за стенкой щебечут на своем сингапурцы. Про них, кстати, тоже всякое болтали. А че они на барже-то сидели безвылазно? А баб на барже нема... Богдан с мужиками, когда припирало, дули на катере до берега, а там рукой подать до Южно-Сахалинска. А в Южно-Сахалинске его Танька ждала, ну а опосля, когда Танька умотала, баб снимали. Бабу ж снять не теорему Ферма доказать. Богданыч отлетал в царствие Морфея, чувствуя себя уставшим и разочарованным.
А утром он словил птичку дежавю. На сей раз Мамонтов не опаздывал, и в лифт народу набилось, как в последнюю шлюпку Титаника. Развернувшись спиной к месиву из рук, ног, мехов и пуховиков, он вдохнул на прощание свежего воздуха, и... повторилось все как встарь: заснеженное облако, Женя Перемычкин, бегущий по холлу, осторожно, двери закрываются... Руки Богданыча взметнулись, вжимая двери обратно в проем.
- Че стоим, кого ждем? - спросил замеревшего на пороге Женю. Стоило лифт придержать, только чтобы увидеть эту растерянную рожу. "Знай наших, - порадовался Богдан. - Непредсказуем, как почта России".
- Спасибо. Я следующий подожду, - Женя мял в руках шапку.
- Щас! "Иди сюда, иди на перекресток моих больших и неуклюжих рук".*
- Кончайте концерт! - глас из недр лифта.
- Мужик, двери отпусти!
- Без пяти девять, имейте совесть!
- Я ее целыми днями имею, - заверил Богданыч. - Залезайте, Евгений Батькович, тут бунт на корабле.
Женя шагнул к Богданычу, как под поезд, двери закрылись окончательно сблизив всех, кто хотел и кто не хотел сближаться. Перед носом Мамонтова развернулось целое представление: сначала чмо мучительно решало, куда деть руки: намяло Богданычу бока, заехало в челюсть (извинилось) и, наконец, подняло руки а-ля "сдаюсь, не стреляйте!", потом наступил черед взгляда, Богданыч-то пялился в упор и даже обнаружил на лице Жени явный признак того самого: густые длинные ресницы - милость невъебенная, а Женя продемонстрировал профиль влево, профиль вправо, изучил потолок и осторожно покосился на Богдана, тот с готовностью заулыбался:
- Кайфуешь?
- На брудершафт не пили.
- И не будем.
- А ты?
- Что я?
- Кайфуешь? - хамить Женя не умел, щеки и шея у него покраснели, губы сжались в тонкую полоску.
- Так-то сразу не пойму, ты бы подвигался малость.
- Ну вы, блин... - мужик, вдавленный в ближний угол, закатил глаза.
- Проблемы у тебя? - Богданыч оглянулся.
- Нет.
- Уверен?
- Нет проблем.
- Ну и ладушки.
Руки у Жени, видать, затекли и постепенно опускались, пока не легли Богданычу на плечи:
- Хендэ хох! - гаркнул тот и заржал. - Да шучу я, расслабься.
На шестом многие вышли и до десятого ехали по-барски свободно.
От черного аппарата на ресепшене вилась галдящая очередь:
- Давайте, в темпе вальса. Две минуты!
- Сильнее жми!
- На дисплей подышите!
- Пальцы замерзли, клинит...
- Так идите в конец!
- Сейчас, сейчас...
- Господа! - провозгласил отметившийся Миша Белковский. - Со средой вас! Два дня до пятницы!
Ответом ему была тишина.
Когда подошла очередь Богданыча, он посторонился и сделал Жене знак рукой:
- Гусары уступают...
- Да...
- Быстро!
Женя ударил по дисплею, так что тяжелый аппарат протащило на пару сантиметров. На ладонь Богдана черный экран отреагировал красным, и дьявольская машинка занесла в память страшную весть о том, что Б. П. Мамонтов опоздал на работу аж на "00:01".
Богданыч догнал Женю в коридоре.
- Чего еще?
- Нервный какой. Перемычкин - ты?
- Я.
- Договор мой у тебя.
- А... точно. Пойдем...те.
Стол у Перемычкина... Богданыч разное повидал, но...
Стол был пустой, светлое лакированное дерево. В смысле вообще пустой: ни компа, ни ручки, ни пылинки.
- Ты че, переехал?
- Почему? Я уже год тут.
Женя достал из рюкзака ноутбук и файл с договором.
- А фотка мужика твоего где?
- Я вчера посмотрел...
- В рамочке голубой...
-...поправки внес в пункт десятый о сроках...
- У всех на столах есть фотки, а у тебя...
-...и в восьмой о доплатах за вредные условия труда...
-...мужик есть, а фотки нет, непорядок...
-...обратите внимание, что действовать договор...
-...решат, что бесхозный, приставать начнут...
- Нет никого! Понял?!
- Че орешь? - Богданыч взял договор, вытряхнул из файла. - Мне как-то по барабану, есть или нет. Подписывать кровью?
- Прочти сначала.
- Верю, - Богданыч вытащил ручку и открыл последний лист.
- Не надо, Бог-дан.
Мамонтов замер, то ли от того, что его придержали за рукав, то ли потому что этот его впервые по имени назвал и чудно как-то: запнулся, разделив на два слога, и не заменил безударное "о", на "а". Дед Богданыча со Пскова также вот говорил, но дед-то по жизни окал.
- Нельзя подписывать, не прочитав. И ручка должна быть синяя. Возьмите. Потом занесете.
Богданыч процедил: "Фиг с тобой", свернул договор в трубочку (Перемычкин насупился) и вышел из кабинета.
С того дня жизнь у Богданыча пошла...нет, не как по рельсам. Поезд-то идет из пункта "А" в пункт "Б", за окном мелькают виды и это трогательное "тудух-тудух". Богданыч думал много, корпел над чертежами, правил цифры, вводил данные. И все-таки жил, как в тумане, мамонт в тумане. Тени, голоса, запах кофе, давка в лифте, вместо календаря - бодрящие крики Миши Белковского: "Четыре дня до пятницы! Три дня до пятницы! Два дня до пятницы!" Но было кое-что, заставляющее день распогодиться.
Богдан и сам не знал, чего он так прицепился к этому Перемычкину. С тоски, видимо. Даже Юрка, не упускающий случая поддеть голубка, уважительно прицокивал: "Как ты его!" Вскоре неожиданно для себя Богданыч осознал две вещи: во-первых, он забыл угостить прелестную Тамару мороженкой, во-вторых, с Перемычкиным он что-то зажестил.
А понял Богданыч это в туалете. Не, он знал, что чмошник - пацан, и ничто человеческое ему не чуждо, и все же никак не ожидал, что тот застанет его во время священнодействия над писсуаром - любимым, крайним справа. Чмошник тоже не ожидал, хотел уйти. Богданыч его остановил: "Давай располагайся или вали в женский, если трепетный такой!" Перемычкин начал быстро говорить, используя непривычную для себя лексику, срываясь на крик, и вдруг замахнулся на Богданыча. Мамонтов опешил, но руку перехватил, хотя какую, блин, руку - ручонку, сдавишь чуть и хрустнет. У Жени глаза блестели, уголок рта подрагивал, и был он таким воплощенным убожеством. Тьфу ты, ну ты, Богданыч ему даже вдарить не мог. Ну не умел он таких. Он же боксер, а это не его весовая категория, это ваще не категория, за таким следить надо, чтобы сам не убился. Короче, отпихнул и вышел.
Злой был Богданыч в тот день. "К хренам собачьим, - решил. - Забить и забыть". И, собственно, и забил бы, делов-то, да чертовы обеды спутали карты.
Ланчи, мать их, брэйки.

* В. Маяковский, Письмо Татьяне Яковлевой

Все виды живых организмов, относящиеся к планктону, живут на очень ограниченном пространстве и потребляют ресурсы одного рода...

- Давай еще расскажи про экологическую безопасность! - Корольчук повертел ножом возле носа Богданыча и усмехнулся..
- А кто мне, блин, вчера впаривал, что насосные станции...
- Мужики! - Порох накрутил на вилку макароны. - Я с утра не жрамши, хочу о приятном... О! Томочка!
Тамара стояла возле кассы с подносом в руках и в чем-то убеждала недовольного Перемычкина.
- Тома, давай к нам! - прокричал Порох. - И подружку бери!
Тамара с Женей оглянулись, поискали глазами свободный стол, коего не было и не предвиделось. Все десять этажей бизнес-центра обедали в одно время: с часу до двух.
- Томочка, Вы ко мне или к БогданПалычу? - спросил Порох.
- Ко мне! - отрезал Богданыч и так зыркнул на Женю, что тот поспешил занять пустующее место рядом с Пороховым.
С того случая в туалете, Мамонтов избрал тактику "тотального игнора", а Перемычкин будто что-то уяснил про Богданыча и обходил за версту.
- Эх, вечно мне достается некрасивая подружка, - вздохнул Порох. - Но раз к нам присоединился прекрасный пол, давайте о прекрасном. Ты чего так вырядился?
"Как на похороны, - подумал Богданыч. - Черная моль, сын камергера..." Впрочем, костюмчик на Перемычкине сидел как влитой, белоснежная рубашка выглядывала из-под рукава пиджака на полтора сантиметра, не иначе линеечкой выверял, под отложным воротничком красовался аккуратный узел тонкого галстука.
- У меня сегодня суд.
- Так статью за мужеложство отменили.
- И зря, - брякнул Корольчук, обмакнув тефтельку в лужице кетчупа. - Не все в союзе плохо было.
- И в Третьем Рейхе, - поддакнула Тамара.
- Чего? - Корольчук не донес тефтельку до рта.
- У фашистов "противоестественный блуд между мужчинами" тоже уголовно наказывался.
- Ты мне, Тома, не надо, политику не примешивай, у меня сын! Да я... да я за него убью любого!
- При чем тут сын! - Тамара поморщилась, мобильник возле тарелки заиграл проигрыш из "Money" Pink Floyd. - Что вы вечно всех в одну кучу: педофилов, насильников и... Алло? Кто? У него назначено на 14:00. У меня обед. Пусть ждет. Нет, не могу.
- Вот всегда так, - пригорюнился Порох, - хотели про прекрасное, получили про педофилов. А как же речи о любви?
- Это естественно для мужика, - не успокаивался Корольчук. - Дом, семья, дети, ответственность...
- Ешкин кот, Лева, хватит произносить слова, от которых у меня эрекция пропадает! - Порох повернулся к Перемычкину... - Как у вас там любовь, расскажи? Голова часто болит?
- Неестественно, понимаешь! - Корольчук наклонился вперед, Женя сосредоточенно кромсал помидор на мелкие кусочки. Он ничего не ел, это Богданыч приметил, плов зачем-то на ингредиенты разложил: рис в одну кучку, морковку в другую, мясо в третью, и вот теперь терзал салат. Салат, он и так порезанный, на хрен его препарировать?
- Отстаньте от него, - сказала Тамара. - Носить одежду тоже неестественно.
- Пошел я, - Корольчук встал.
- Лёв, ты че? - Богданыч поднял голову.
- Ничего, противно. Заходи, как доешь.
- Отряд не заметил потери бойца, - Порох прихватил с тарелки Корольчука нетронутую тефтельку. - А между тем, напомню, восьмое марта на носу. Кто-нибудь слышал, где отмечать будем?
- Там три клуба предложения выслали, - Тамара проводила Корольчука тяжелым взглядом. - Как всегда, выберем тот, который скидку даст. Или, может, зал снимем.
- Люблю восьмое марта: тюльпаны мерзлые, девушки горячие. Ты пойдешь? - спросил Порох Перемычкина.
- Куда?
- В клуб.
- Не знаю...
- Женя, ты обещал! - Тамара нахмурилась.
- Обещал, значит, пойдет. Вы, девчонки, должны горой друг за друга, так Клара Цеткин завещала...
Женя отложил приборы:
- Мне пора, извините.
- Жень! Меня подожди! Тебе, Юра, самому не надоело? - Тамара кинула мобилу в сумочку. - Других тем нет?
- Есть, Тома, три темы, которые гетеросексуал может обсуждать бесконечно...
- Балда.
- Нет...четыре, пять... Пять тем!
Тамара, которая уже стояла в проходе, развернулась, процокала каблучками к столу и, нависнув над Богданычем, прошипела:
- Вот если он из-за тебя на праздник не пойдет, близко ко мне не подходи! - и была такова.
Богданыч даже жевать перестал:
- Щас не понял. Че это, вообще, было? Я тут единственный политкорректно молчал.
- А это, Богданыч, - Порох наставительно поднял палец, - была женская логика. Великая и беспощадная.
"Да ну к черту, - плевался про себя Богданыч вечером, - не столовая, а арена страстей и страданий. Буду жрать в кафешках".
Мужик сказал - мужик сделал. На следующий день, ровно в час Богданыч в дубленке и шапке-ушанке ждал лифт. Лифт не спешил, как девица на первое свидание, потом наконец пришел - полна, полна коробушка - протащился два этажа и застрял. Богданыч вдавил кнопку вызова.
- Бесполезно, - сказал седой мужчина, прислонившись со скучающим видом к стенке. - Электричество вырубило. Опять проводка сгорела.
- Развалюха, а не бизнес-центр класса B, - женщина расстегнула пуховик. - Душно.
- А кто тут, блин, пожарную безопасность проверял хоть раз?
- Известно кто, известно как.
- Мы вот в лифте, а двери-то на электронике.
- Так они открываются автоматически, когда электричество вышибает.
- Не всегда, мы в прошлом месяце до полуночи сидели, датчик не сработал.
- Вот-вот.
- А мы славно тогда посидели...
- Пьянь...
- Так после работы же! Святое...
- А пузырь где достали?
- Места знать надо.
- Надежда опять барыжит?
- Не опять, а как всегда.
- Надежда?
- Уборщица с десятого, молдаванка. Я на нее заявление писала, орет так, что на седьмом слышно, и вечно разит от нее.
- Хорошая баба.
- Между прочим, у себя в Купчине дирижером оркестра была.
- Вот и оставалась бы у себя...
Кабину тряхнуло.
- Да что ж это! - женщина сняла пуховик. - И всем плевать! Лестниц пожарных нет...
- А двери цельнометаллические, как в бомбоубежище. У вас тоже? - спросил мужчина Богданыча.
- Не знаю.
- Вот зря... О! Поехали.
- А могли весь обед проторчать!
- Молдаване, - пробормотала женщина, натягивая пуховик. - Эти... хуже чумы.
- Чума чумой, а кушать хочется.
- Вы, кстати, где обедаете?
Точки общепита ютились возле метро, в них было шумно и людно, и Богданычу это не нравилось, в поисках тишины он наткнулся на какую-то японскую шнягу. Холод и голод сделали свое дело - Мамонтов был согласен на экзотику.
- Че мяса нормального нет?
- Есть шашлычки...
- Эти, на зубочистках которые?
- Есть гедза - жареные пельмешки с креветками.
- А обычных пельменей нет?
- К сожалению, нет.
- Давай курицу и макароны с помидорами.
- Тори Пирикара и удон с сезонными овощами. Пить что-нибудь будете?
- Воду без газа и чай черный.
- Наша чайная карта позволяет выбрать...
- Слушай, утомил, черный сделай, делов-то.
- Понял.
Официант исчез, а Богданыч откинулся на спинку мягкого диванчика, обвел критичным взглядом зал и... Ядрена-матрена! Покой нам только снится... "Чуял, место лазурно-бирюзовое", - ругнулся Богданыч. В нише, полузакрытой бумажной ширмой обедал господин помощник юриста с каким-то хреном. Богданыч "удачно" сел: в поле зрения попадало бледное лицо Перемычкина и широкая спина мужика. Вот если б в общий зал пошел, как предлагали, то ширма все кино бы загородила, так нет же в темном уголке отдохнуть решил.
Юрист нервничал, теребил салфетку и сидел как-то странно вполоборота, будто вот-вот сорвется и убежит, а бугай что-то ему выговаривал. Мамонтов думал сперва пересесть, но... не смог. Это было, как в детстве, подглядывание в замочную скважину: и стыдно, и оторваться невозможно. Официант принес еду, Богданыч начал есть, посматривая на парочку и поражаясь: "Удивительный уеблан... Ну бесит тебя кто, встань и уйди, чего мучиться. Хуже бабы". Правду говорят, мысли материальны, Женя вдруг сказал что-то и решительно поднялся, а от дальнейшего Богданычу поплохело. На его глазах бугай привстал и дернул Перемычкина обратно, да так, что он упал на стул, приложившись виском о кирпичную "под лофт" стену, очухаться ему не дали: мужик притянул его за грудки и присосался к хватающему воздух рту.
У Богданыча происходящее в голове не укладывалось. Играл нежный блюз, розовые лампы выхватывали искусные орнаменты цветущей сакуры на колоннах и потолке, а Перемычкин бил раскрытой ладонью по столу, расплющивая нетронутые роллы. "На ебаных курсах научили, - понял Богданыч. - Как в морду давать не научили, а правильно сдаваться - нате, распишитесь". Он только на эту ладонь и мог смотреть - узкую с длинными пальцами, чуть розовую в свете ламп, она выстукивала общепринятый сигнал "хватит": три хлопка, пауза, три хлопка, постепенно затихая, как умирающая лебедь, Богданычу казалось, что парня кончают.
"Удон с сезонными овощами" застрял в горле и ни туда, ни сюда. Когда хватка ослабла, Перемычкин вырвался и, прижав ладонь ко рту, бросился за угол, где висел знак "WC".
Бугай хотел следом пойти, но не пошел. Признаться, Богданыч не помнил, что ему сказал, может статься, ничего не говорил, посмотрел просто. В школе он тщетно втолковывал задире Пороху, что большинство драк можно избежать, правильно на человека взглянув, Юрка отшучивался, мол: "Тебе, бычаре, и кивка довольно".
В туалете было две кабинки, одна закрыта, Богданыч прислушался и спросил подозрительно:
- Ты че блюешь там?
Тишина.
- Выходи, Леопольд, подлый трус.
Перемычкин выглянул: рожа салатовая, влажная, губы припухшие.
- Ты чего...тут?
- Прикасаюсь, блин, к таинствам востока.
- И что? - Перемычкин откинул галстук за спину и скрючился над раковиной, как будто снова блевать собрался.
- Впечатляет.
- Сглупил я, - Перемычкин попытался кран отвернуть, но руки не слушались.
Из неведомых глубин всплыло в памяти добродушное "горюшко луковое", Богданыч вытащил несколько бумажных полотенец и намочил:
- Иди сюда... Не кипяшуй, оботру.
Горюшко вяло трепыхалось, и пришлось ухватиться за горячий затылок, провести широко по щекам, лбу, шее.
- С-сглупил я, - повторил, судорожно вдохнув.
Если честно, Богданыч жутко стремался, что он щас слезу пустит, тут от баб рыдающих спасу нет, а что с парнем делать, ваще непонятно.
- Конечно, сглупил. Нормальные пацаны космонавтами стать мечтают, а ты в гомосеки подался. Голову поверни, ага, на свет двинься, - Богданыч коснулся набухшей на виске длинной ссадины.
- Я адвокатом мечтал, как П-плевако...
- Чшшш, не трясись, промыть надо. Ты и есть адвокат. В ушах шумит, башка болит?
- Нет, вроде... Я корпоративный юрист.
- Одна хрень.
- Бог-дан. Не надо...
- Все-все, потерпи, Господь терпел и нам велел.
Женя отстранился, опершись на раковину.
- Че наврал-то, что свободен, словно птица в небесах?
- Не врал, - Перемычкин сверкнул глазищами.
- Стесняешься монстра своего?
- Отстань!
- Да я не пристал еще. Куда пошел? Когда скажу, тогда и пойдешь.
- Нет ничего, честно. Мы случайно познакомились в одном клубе...
- Ты охуел мне про свои голубые дали рассказывать?!
- Я...
- Хоть с козой ебись, хоть с козлом! Понял? Понял, спрашиваю?!
И вышел, чтобы не видеть, как Перемычкин зажимает уши ладонями в нелепом, детском жесте.
Вообще Богданыч мужик был мирный. Люди, один вид которых способствует разрешению конфликтов, часто спокойны и миролюбивы. Поэтому за свой левый выпад Мамонтову стало стыдно прежде, чем он добрался до офиса. Хотел извиниться, но Перемычкин бегал от него теперь резвее прежнего и в столовой не появлялся, Богданыч даже в тот суши-бар позорный заходил, ни черта. Чем питался-то? Впрочем, не хлебом единым... вот Женя точно. Был он малость не от мира сего. Богданыч шел как-то по коридору и заметил возле лифтов Тамару с Перемычкиным, Тома что-то говорила, а Женя улыбался, тихо так, легко, одними уголками губ, и лицо аж светилось, как на этих, блин...на иконах. У Богданыча была одна от деда, с Борисом и Глебом, что ли. Мамонтова эта мягкость Женина, кротость сраная взбесила так, что он даже испугался. Вот с такими, блять, безответными, что угодно сотворить можно, хоть башкой об стену долбануть, хоть засосать прилюдно. Богданыч подышал глубоко носом, как перед боем, успокаиваясь, подойти хотел, но Перемычкин увидел его и шмыгнул в лифт. Зато Тамара сама подошла, и Богданыч, плюнув на все, пригласил ее погулять после работы.
- Сволочь ты, Богдан, в курсе?
- Че?
- Хрен через плечо! Что ты ему наговорил?! Он только оттаивать начал, а ты!
- Че я?
- А я знаю, че?
Короче, вышел разговор слабоумной с глухонемым.
В ленивых кошках-мышках с Перемычкиным незаметно пролетела неделя.
- Пятница! - провозгласил Миша Белковский, заглядывая в кабинет к инженерам. - С пятницей!
- А что? - неожиданно отозвался Порох. - Поехали, мужики, отпразднуем.
- Что праздновать-то? - не понял Богданыч.
- Пятницу! Ты, Мамонт, на своей барже забыл все священные праздники. Я зачетную харчевню на Китае знаю.
- А кормят в твоей харчевне? - оживился Корольчук.
- Поят!
- Я б пожрал, Любка озверела вконец, забастовку устроила, живот ссохся.
- Лева, а кто проект визировать будет? - спросил Богданыч.
- Ты, я, юрист, Галина Семеновна и Ротштейн, а че?
- Мамонт, ну ты с нами? - Порох звонил куда-то. - Ага, девушка, столик забронировать на...
- Недолго, устал как собака.
- На троих! Часов в восемь.
- Ребят, так я это... с вами? - уточнил Белковский.
- Ты? На четверых, девушка! Четверых!
- Ох ты, шесть уже! - Корольчук вскочил.
- Ты куда?
- У Надежды Федоровны вино обещал забрать до шести. И документы на печать Нине... Мужики, давайте в семь на первом.
На том и порешили.
Машина Корольчука промерзла, разве что сидения льдом не покрылись.
- Че ты ее в гараж не загнал, аааа... Мой нижний бюст!
- Ща, ребятки, согреемся.
- Белковский, а почему лучший продажник без колес?
- Да какие колеса с такими дорогами? А на встречи беру корпоративную.
- Поедем потихоньку, с Богом. Вот же метет! Порох, скока там баллов яндекс выдал?
- Сто десять...
- Ну не беда, я окольными, по-партизански...
- Остановись-ка!
- Ты чего?
- Остановись, - Богданыч открыл дверь.
- Мамонт, ну тока нагрелись!
- Перемычкин! - парень, жавшийся на остановке, замотал головой. Не обознался, значит. Богданыч свистнул.
- Чего? - Женя нагнулся, нос у него был красный, а ресницы намокли от снега и слиплись.
- Залезай! Да залезай, кому говорят, - Богданыч втянул Перемычкина внутрь и захлопнул дверь. - Езжай.
- Че за фигня? - Порох оглянулся.
Миша подвинулся, втроем на заднем сидении было тесновато.
- Мамонт, ты че?
- Ниче, перетереть надо.
- С этим?
- С этим. Остыньте.
- Переохладились уже, - Порох врубил радио.

Дата добавления: 2015-06-30