Быстрый завтрак 2 страница

А еще я не сразу понимаю, что американцы и французы вкладывают разное значение в слово «строгость».

Для американцев «строгий» человек тот, кто обладает полной властью, — на ум приходит суровый неулыбчивый воспитатель. Немногие мои знакомые американцы захотели бы наградить этим эпитетом самих себя. Зато почти все французы с гордостью называют себя строгими родителями. Однако подразумевают они совсем другое. Французы строги в том, что касается нескольких основных правил, и довольно либеральны во всем остальном. Это все та же система ограничений: жесткие рамки, но в их пределах — полная свобода.

«Ребенку нужно предоставить как можно больше свободы, не заставляя его соблюдать бессмысленные правила, — пишет Франсуаза Дольто в книге „Основные этапы детства“. — Нужно оставить лишь правила, необходимые для его безопасности. По опыту — то есть попытавшись их нарушить — он поймет, что без правил не обойтись, что родители не станут насаждать их, лишь бы раздосадовать его.» Другими словами, строгость в ключевых моментах доказывает всего лишь, что родители действуют сообразно здравому смыслу, и дети в таком случае, скорее всего, будут слушаться.

Вполне в духе Дольто парижане из среднего класса признаются, что, как правило, не заводятся из-за маленьких детских шалостей — bêtises. Детям свойственно шалить.

— Если за все провинности ругать одинаково, как дети поймут, какие из них серьезные? — замечает моя подруга Эстер.

Но те же самые французы признаются, что есть нарушения, на которые нужно реагировать немедленно.

«Запретные зоны» у всех разные. Но почти все мои знакомые французы отмечают, что никогда не стали бы терпеть неуважение к окружающим. Они имеют в виду необходимость говорить все эти bonjour, аи revoir и merci, а также вежливое обращение к родителям и взрослым.

Под полным запретом находится и физическая агрессия. Детям американцев часто сходит с рук, когда они бьют своих родителей, хотя прекрасно знают, что это запрещено. Французы такого терпеть не станут. Однажды Бин ударила меня на глазах нашего соседа Паскаля, холостяка лет пятидесяти, ведущего довольно богемный образ жизни. Обычно Паскаль — милейшей души человек, но тут он прочитал суровую лекцию о том, что «так нельзя». Уверенность, с которой он произносил эту речь, меня просто восхитила. А Бин и вовсе оторопела от его слов.

Что касается отхода ко сну, тут можно видеть, как французы балансируют между строгостью и спокойным отношением. Например, некоторые родители говорят, что, когда приближается время спать, детям запрещено покидать свою комнату. Зато здесь они могут заниматься чем угодно.

Устанавливаю это правило у нас в доме, Бин оно очень нравится. Ее совсем не смущает тот факт, что она вынуждена сидеть в своей комнате. Она гордо повторяет:

— В своей комнате я могу делать, что хочу!

Обычно она играет немножко, читает и потихоньку засыпает сама.

Когда близнецам исполняется два года, и они переселяются из колыбелек в более «взрослые» кроватки, ввожу для них такое же правило. Они живут в одной комнате, поэтому ведут себя куда более шумно, чем Бин. Я только и слышу, как они гремят конструктором. Но если грохот не внушает опасения в их безопасности, к ним в комнату я не захожу. (Иногда, если уже поздно, а они по-прежнему бушуют, все-таки захожу и напоминаю: «Пора спать», а потом выключаю свет. Кажется, они не воспринимают это как нарушение принципа «в своей комнате делаю, что хочу». К тому моменту они обычно уже устают и без возражений забираются в кроватки.)

Что касается родительского авторитета, я склонна делить мир на черное и белое. Чтобы избавиться от такого восприятия, наведываюсь в гости к Даниэлю Марселли. Марселли возглавляет детское психиатрическое отделение большой клиники в Пуатье. Его перу принадлежит более десятка книг; последняя называется «Слушаться разрешено» (Il est permis d’obeir). Книга предназначена родителям — это размышление на тему родительской власти.

Марселли излагает свою точку зрения сложными предложениями, цитируя Ханну Арендт и изумляясь парадоксам. Его любимый парадокс: чтобы укрепить свой авторитет, родители должны почти все время соглашаться с детьми.

— Если вечно все запрещать, превращаешься в тирана, — объясняет Марселли за кофе с шоколадными конфетами. По его словам, весь смысл родительской власти в том, чтобы разрешать детям делать определенные вещи, а не препятствовать этому.

Марселли приводит пример: допустим, ребенок хочет апельсин, или стакан воды, или поиграть на компьютере. В традициях современного французского «либерального воспитания» ребенок должен спросить разрешения, прежде чем сделать это. Марселли одобряет такой подход, но замечает, что родители почти всегда должны отвечать: «Да, можно».

— Запрещать можно лишь изредка… нельзя трогать хрупкие вещи или делать что-то небезопасное. Но в целом задача родителя — научить ребенка спрашивать разрешения, прежде чем осуществить свое желание.

Марселли говорит, что это обучение ставит и более долгосрочную задачу, не менее парадоксальную: если ребенок соблюдает все правила, рано или поздно наступит момент, когда он сознательно откажется подчиниться, и ничего плохого в этом нет.

— Признаком хорошего воспитания является умение ребенка время от времени сознательно идти наперекор родительской воле. Ведь умение не подчиняться приказам невозможно без умения быть послушным. Покорность унизительна, — поясняет Марселли. — А вот умение слушаться помогает ребенку взрослеть.

(Он говорит также, что нужно разрешать детям смотреть телевизор, чтобы у них со сверстниками было общее культурное поле.)

Чтобы понять рассуждения Марселли о родительском авторитете, надо быть французом (во Франции философию преподают в старших классах). Я поняла лишь одно: ограничения детям нужны еще и потому, что иногда позволяется нарушать их, а потом можно снова вернуться к системе, которая никуда не денется.

Марселли повторяет мысль, которую я часто слышала от французов: без запретов дети потерялись бы в море своих желаний. («По природе своей человек не знает границ», — говорит он.) Французские родители подчеркивают важность ограничений, потому что знают: без них дети попали бы в стихию собственных импульсов. Запреты помогают сдержать внутреннюю бурю и утихомирить ее.

Это, пожалуй, объясняет тот факт, что мои дети — единственные, кто устраивает публичные истерики в парижских парках. Истерика помогает ребенку, когда его переполняют эмоции, но он не понимает, как себя контролировать. Другие дети привыкли слышать слово «нет» и умеют принимать отказ. Но не мои. Мое «нет» звучит слабо и неуверенно. Оно неспособно положить конец веренице капризов.

Марселли утверждает, что послушные дети тоже могут быть творческими личностями («пробужденными», как он говорит), то есть пребывать в том состоянии, которое французы называют «расцветом». Идеал французов — сделать так, чтобы ребенок «расцвел» в рамках системы ограничений. Конечно, есть и такие родители, которые считают «расцвет» важным настолько, что ради него готовы пренебречь системой. Марселли не скрывает своего отношения к ним. Он говорит, что их дети «чувствуют себя плохо и вырастают несчастными во всех смыслах этого слова».

Я прониклась этими новыми идеями. И отныне решаю быть авторитетной мамой — но не тираном. Однажды вечером, укладывая Бин спать, говорю ей, что поняла: ей иногда нужны шалости. Бин сияет. У нас наступает полное взаимопонимание.

— А ты можешь это папе объяснить? — просит она.

На самом деле Бин, которая посещает французский детский сад, разбирается в вопросах дисциплины гораздо лучше меня. Однажды утром стою во дворе нашего дома. Саймон уехал в командировку, я одна с детьми, и мы опаздываем. Мне нужно усадить малышей в коляску и отвезти их в ясли, а Бин доставить в сад. Но близнецы хотят идти пешком, а это займет слишком много времени. Соседи слышат наши переговоры и даже могут наблюдать за их ходом. Напустив на себя самый что ни на есть авторитетный вид (насколько это возможно, ведь я даже не выпила свой утренний кофе…), решительно приказываю им забираться в коляску.

Никакого эффекта.

Бин смотрит на меня исподлобья. Кажется, она считает, что мне должно быть стыдно — не могу управиться с такими малышами.

— Да ты просто скажи: а ну-ка, раз, два, три! — произносит она с явным раздражением. Видимо, так говорят ее воспитатели, пытаясь заставить несговорчивого ребенка слушаться.

«Раз, два, три» — тоже мне наука! Некоторые американцы наверняка так говорят. Но логика этого действа чисто французская.

— Вы даете ребенку время и проявляете к нему уважение, — объясняет Марселли. — Ребенок должен играть активную роль в процессе воспитания, и вы даете ему такую возможность, оставляя время, чтобы отреагировать.

В своей книге Марселли приводит в пример ребенка, схватившего острый нож. «Его мать смотрит на него и говорит твердым, но нейтральным тоном, слегка нахмурив брови: „Положи на место!“ Допустим, ребенок смотрит на мать, но не реагирует. По прошествии пятнадцати секунд мать добавляет уже более решительно: „Сейчас же положи!“ Еще через десять: „Ты понял меня?“»

По мнению Марселли, тогда-то шалун уж точно должен положить нож на стол. «Голос становится ласковым, и она говорит: „Молодец“. А потом объясняет, почему брать нож опасно и как им можно порезаться.»

Марселли отмечает, что ребенок, хоть и послушался, активно участвовал в процессе. Обе стороны в этой ситуации проявили уважение друг к другу. «Ребенок подчинился, мать благодарит его за это, но не чрезмерно, ребенок признает ее авторитет… Чтобы такое произошло, нужны слова, нужно время, нужны терпение и умение слушать друг друга. Если бы мать бросилась к ребенку и просто вырвала нож у него из рук, он бы ничего не понял.»

Найти среднее арифметическое между повелеванием и уважением к ребенку, умением слушать его очень сложно. Однажды одеваю Джоуи перед уходом из яслей, он вдруг начинает плакать. А я вся проникнута новой идеей: главное слово — за мной. И реализую ее с рвением новообращенного фанатика. Решаю, что это случай из разряда «Эдриен и весы», моя задача — просто заставить Джоуи одеться.

Но Фатима, любимая воспитательница моего сына, слышит его хныканье и заходит в раздевалку. Она избирает совершенно иную тактику. Дело в том, что дома Джоуи периодически закатывает истерики, но в яслях такое случается редко. Фатима наклоняется к нему и гладит его по голове.

— В чем дело? — ласково спрашивает она.

Для нее эта истерика — не абстрактный и неизбежный каприз «ужасной двухлетки», а попытка человека рассказать о чем-то — маленького, но вполне рационального человека.

Через минуту, может, две Джоуи успокаивается и объясняет — словами и жестами, — что хочет взять шапочку из своего шкафчика. Так вот из-за чего была вся истерика! (Кажется, припоминаю, что чуть раньше он пытался схватить эту шапку.) Фатима смотрит, как Джоуи подходит к шкафчику, открывает его и достает шапку. После этого он тут же успокаивается и готов идти домой.

Заметьте, Фатима — не мямля. Дети очень ее уважают. Терпеливо выслушав Джоуи, она вовсе не проявила слабость. Нет, она просто успокоила его и дала возможность высказать, что он хочет.

К сожалению, случаи бывают разные, нет единого правила, определяющего, как поступать. У французов множество противоречащих друг другу принципов, но не так уж много непреложных правил. Иногда нужно внимательно выслушать малыша. А иногда — просто поставить его на весы. Важно и устанавливать запреты, и наблюдать за ребенком, и налаживать взаимопонимание, а потом подстраиваться под ситуацию. У кого-то из родителей все это получается автоматически. Но я пока сомневаюсь, получится ли у меня. По-моему, это как научиться танцевать сальсу в тридцать, когда другие отплясывают ее с детства. Я все еще считаю шаги и наступаю на ноги.

Когда я бываю в гостях у американцев, дети очень часто за ужином нарываются на наказание: «Иди в свою комнату». Во Франции детям без конца напоминают о том, как вести себя за столом, но собственно наказывают редко. В качестве наказания ребенка иногда отсылают в его комнату или ставят в угол. Бывает, что и шлепают. Я всего несколько раз видела, как ребенка шлепают в общественных местах, хотя мои подруги говорят, что в Париже это обычное дело. Во время спектакля «Златовласка и три медведя» актриса, играющая роль мамы-медведя, спрашивает у детей в зале, что нужно сделать с маленьким медвежонком, который плохо вел себя.

— La fessee! (Отшлепать!) — кричат дети хором.

В ходе общенационального опроса выяснилось, что 19 % французов применяют физические наказания к детям время от времени, 46 % — редко и лишь 2 % — часто. Большинство (33 %), ответило, что никогда не бьют детей, а 55 % — категорически против физических наказаний^[8].

Возможно, в прошлом порка играла существенную роль в воспитании детей и укреплении родительского авторитета. Но все меняется. Все французские эксперты по воспитанию выступают против физических наказаний. Вместо них они рекомендуют родителям научиться говорить «нет». Как и Марселли, они считают, что запретами нельзя злоупотреблять. Но раз уж иначе никак нельзя, отказ должен быть решительным.

Вот что по этому поводу говорит Марсель Руфо, известный детский психиатр из Марселя: «Есть два поколения родителей — те, кого в детстве били и наказывали, но при этом они утверждают, что это их не травмировало. И современные родители, которые пытаются понять ребенка, а не тупо запрещать ему все. Роль родителей заключается в том, чтобы показать ребенку свой взгляд на мир, дать объяснения. Он их примет».

Эта идея не нова. О ней писал еще Руссо. «Разрешайте охотно, отказывайте неохотно, — писал он в „Эмиле“. — Однако пусть ваш отказ будет твердым. Пусть мольбы не трогают вас; раз произнесенное „нет“ должно стать медной заслонкой, сквозь которую ребенок попытается пробиться пять, шесть раз, но в итоге устанет и оставит попытки. Таким образом вы научите его терпению, безмятежности, спокойствию и смирению, даже когда он не получает того, что хочет.»

Лео родился не только живчиком, но еще и изрядным хулиганом.

— Хочу воды, — объявляет он однажды за ужином.

— А волшебное слово? — спрашиваю с улыбкой.

— Вода! — усмехнувшись, отвечает он. (Удивительно, но Лео — он больше похож на Саймона — говорит с легким британским акцентом. А вот у Джоуи и Бин произношение чисто американское.)

Глядя на него, размышляю: создать систему правил не так уж просто. Для этого нужны очень много внимания и повторения. Но как только ребенок осознает границы дозволенного, жизнь станет намного проще и спокойнее (или мне так кажется?). Бывают, конечно, моменты отчаяния тогда я говорю малышам: «C'est moi qui décide» («Здесь решаю я!»). Как ни странно, достаточно лишь произнести эту фразу, и я ощущаю уверенность в своих силах. Даже спина при этом распрямляется.

Использовать французские методы воспитания — значит совсем по-другому смотреть на мир. Я привыкла считать, что весь мир вращается вокруг детей. Но французский подход позволяет моим собственным потребностям занять более достойное место.

Когда я чувствую, что контролирую ситуацию, управляться с тремя детьми становится намного легче. Однажды весной в выходные Саймон уезжает в командировку, а я разрешаю малышам вытащить на балкон коврики и одеяла и построить марокканский шатер. Потом приношу им горячий шоколад, они сидят и пьют.

Но когда я рассказываю об этом Саймону, он тут же спрашивает:

— Ну и сильно они тебя достали?

И действительно, случись все это несколько недель назад, я бы только изнервничалась. Порадоваться их игре мне бы не дала тревога, я бы ощущала себя слабой рядом с тремя детьми. И, скорее всего, накричала бы на них, а поскольку балкон выходит во двор, мой крик услышали бы все соседи.

Но теперь, когда «здесь решаю я» (хотя бы иногда), три ребенка на балконе и горячий шоколад — все это уже не кажется таким уж страшным. Мне даже удается выпить чашку кофе, сидя рядом с ними.

А однажды утром я веду Лео в ясли, одного. (Мы с Саймоном поделили утренние обязанности.) И вот, спускаясь на лифте, чувствую, что уже начинаю бояться того момента, когда мы выйдем во двор. И решаю сообщить сыну, вложив в эти слова всю свою уверенность, что мы больше не будем кричать во дворе. Озвучиваю это новое правило так, будто оно существовало всегда. Твердо объясняю, почему мы не будем кричать, глядя Лео в глаза. А потом спрашиваю, понял ли он меня, и жду, пока он ответит. Подумав немного, он отвечает: «Да».

И вот мы открываем стеклянную дверь, выходим во двор… и нас встречает тишина. Никто не кричит и не ноет. Лишь маленький мальчик быстро перебирает ножками и тянет меня за собой.

ГЛАВА 14
Пусть живут своей жизнью

Однажды в детском саду вывешивают объявление. Детей от четырех до одиннадцати лет приглашают в летнее путешествие в Высокие Вогезы, деревню примерно в пяти часах езды от Парижа. Поездка на восемь дней и — sans parents — без родителей.

Мне сложно представить, что я смогу отправить Бин — ей пять лет — совсем одну на восемь дней в «такую даль». Она даже у моей мамы больше одного дня с ночевкой не оставалась. А сама я впервые уехала на экскурсию с ночевкой (в океанариум), когда училась в старших классах.

Эта поездка — еще одно напоминание о том, что мне никогда не стать настоящей француженкой. Ведь французские мамы ровесников Бин, увидев объявление, сокрушенно качают головой: «Ох, как жалко. У нас уже другие планы…» Перспектива отослать своих «зайчиков» на неделю туда, где общие душевые и спальни на десять коек, похоже, никого не пугает.

Вскоре узнаю, что эта детсадовская поездка — еще цветочки. Я в летний лагерь впервые поехала, когда мне было десять или одиннадцать. Но во Франции таких лагерей тысячи, и туда берут даже четырехлеток! Самые маленькие обычно едут на семь-восемь дней в деревню, где катаются на пони, кормят козликов, учат песенки и «общаются с природой». Для детей постарше есть специализированные лагеря — театральные, астрономические или те, где занимаются греблей, например.

Предоставлять детям значительную степень независимости, подчеркивая способность преодолевать трудности и полагаться на самих себя, — один из основных принципов французского воспитания. Во время таких групповых поездок ребенок учится самостоятельности, в том числе на эмоциональном уровне, — у ребенка должна сложиться самооценка, не зависящая от похвалы взрослых.

Меня многое восхищает во французских принципах воспитания, и в кризисные минуты, не зная, как поступить, я часто спрашиваю себя: а что бы на моем месте сделала француженка? Но принять идею детской самостоятельности — как в случае с групповыми поездками — намного сложнее. Разумеется, я не хочу, чтобы мои дети слишком от меня зависели. Но к чему такая спешка? Неужели так необходимо учить их самостоятельности с самых ранних лет? Не перестарались ли в этом отношении французы? Как бы то ни было, стремление научить детей полагаться на себя откровенно противоречит моим самым основным инстинктам — защитить малышей, сделать так, чтобы они чувствовали себя счастливыми.

Американцы воспитывают в детях независимость совсем иначе. Лишь когда я вышла замуж за Саймона, европейца, поняла, что все свое детство училась выживанию. Я стреляла из лука, плавала на перевернутом каноэ, училась разводить костер у человека на животе, чтобы не обжечь его, и делать из джинсов спасательный жилет прямо в воде.

В Европе учить детей подобным вещам не принято. В детстве Саймон не ставил палатку, не плавал на лодке. Вряд ли он сообразит, с какого конца забираться в спальный мешок. В условиях дикой природы он протянет от силы пятнадцать минут — и то, если у него в руках будет книжка из серии «Как выжить там-то и там-то».

Парадокс состоит в том, что всем этим навыкам первопроходцев я научилась в летнем лагере, — но только после того, как мои родители подписали юридически оформленное согласие не предъявлять претензии, если я вдруг утону. (Это было еще до того, как во всех школах установили веб-камеры, а на детские дни рождения стали печь торты без добавления орехов.)

Несмотря на скаутские значки и недюжинные успехи в гребле, дети-американцы живут в тепличных условиях. «В современном родительстве есть тенденция ограждать детей от эмоционального и физического дискомфорта», — пишет американский психолог Венди Могел в книге «Да здравствуют разбитые коленки». Вместо того чтобы отпускать детей на свободу, обеспеченные родители — клиенты Могел — «пытаются вооружить [детей] толстой броней навыков, обучая их многим вещам и заставляя биться за первое место и преуспевать».

И дело не в том, что для американцев самостоятельность детей — не главное. То есть мы не уверены, так ли уж она детям нужна. Мы считаем, что родители должны находиться рядом с детьми почти постоянно, чтобы уберечь их и сгладить возможные эмоциональные переживания. После рождения Бин мы с Саймоном даже шутили, что, когда она пойдет в колледж, мы просто переедем вместе с ней. А потом я прочла в журнале статью о том, как некоторые американские университеты теперь устраивают «прощальные вечеринки» для родителей первокурсников, таким образом намекая, что им пора уезжать.

Во Франции родители не обманывают себя, думая, что у них все под контролем. Да, они тоже хотят уберечь детей, но не пытаются перестраховаться даже на самый невероятный случай. Например, уезжая, не посылают ежедневные напоминания мужьям закрывать дверь на задвижку и опускать сиденье унитаза, чтобы ребенок в нем не утонул, как делаю я.

Во Франции общественное мнение подталкивает родителей в противоположном направлении. Если они слишком опекают свое чадо и стремятся контролировать его опыт познания мира, кто-нибудь из знакомых или родственников обязательно скажет что-то вроде: «Пусть у ребенка будет своя жизнь».

Об этом писала еще Франсуаза Дольто. «Важнее всего для ребенка как можно раньше обрести самостоятельность, при условии, что его безопасность обеспечена, — писала она в книге „Основные этапы детства“. — Родители могут попасть в ловушку, не признавая истинных потребностей своего ребенка, — а свобода как раз является одной из них… Ребенок должен чувствовать, что его будут любить как самостоятельную личность, ощущать себя уверенно в пространстве, день за днем пользоваться все большей свободой, познавая мир, приобретая личный опыт и выстраивая отношения со сверстниками.»

Дольто, в частности, говорит и о том, как важно оставлять ребенка одного в безопасной обстановке, чтобы он сам разобрался, что к чему. По мнению Дольто, шестилетний ребенок должен уметь выполнять все касающиеся лично его действия по дому и в обществе, и родители должны верить, что он способен справиться.

Иностранцам сложно принять подобные методы. Моя американская подруга Энди, прожившая во Франции более двадцати лет, вспоминает, что, когда ее сыну было шесть лет, в их детском саду тоже устроили выезд на природу.

— И вот все другие мамашки твердят, как это здорово, что в апреле состоится classe verte (в дословном переводе — «зеленый класс»). А я думаю: что за classe verte? Выезд на природу? На неделю? Да вы что, с ума сошли!

В школе, где позже учился ее сын, посещать или не посещать «зеленые классы» по желанию можно было только первый год. Потом они стали обязательными, и весь класс из двадцати пяти человек каждой весной уезжал на неделю с учителем.

По американским меркам, Энди считает себя не слишком «прилипчивой» мамой. Но ей было трудно свыкнуться с мыслью, что ее ребенок один поедет в «зеленый класс» (в тот год его проводили на западном побережье Франции). Вне дома ее сын никогда не ночевал. По вечерам ей приходилось силком загонять его в душ. И она не могла представить, как он уснет, если не подоткнуть ему одеяльце. Энди нравилась его учительница, но она совсем не знала других взрослых из числа сопровождающих: племянника учительницы, воспитателя с детской площадки и просто «какого-то знакомого воспитателя».

Когда Энди рассказала обо всем этом трем своим сестрам из США, те перепугались не на шутку.

— Помню, они сказали: «Они же не могут тебя заставить!» Одна сестра работает адвокатом, она тут же спросила: «Ты что-нибудь подписывала?» В основном они боялись педофилов.

На собрании по поводу поездки одна из мам (тоже американка) спросила учительницу: что та намерена делать в случае, если вдруг в воду упадет электропровод. Французские мамашки засмеялись. Энди была рада, что не задала похожий вопрос, но призналась, что он отражал и ее страхи.

Но больше всего Энди беспокоилась о том, что будет, если во время путешествия ее сыну станет грустно или плохо. На собрании она об этом не стала говорить. Когда такое случалось дома, она пыталась помочь малышу разобраться со своими эмоциями. Если он начинал плакать по непонятной причине, она спрашивала: «Что с тобой — ты напуган? расстроен? зол?»

— Это был мой метод. Мы вместе анализировали, что произошло.

Желание французов привить детям самостоятельность простирается далеко за пределы школьных поездок. Когда я иду по улицам нашего района, сердце екает, потому что здешние родители часто разрешают совсем маленьким детям бежать впереди по тротуару. Они доверяют им — знают, что на углу они остановятся и подождут. (Если ребенок еще и на самокате, я не могу спокойно смотреть.)

Я всегда представляю худшее. Вот мы встречаемся на улице с моей подругой Элен, останавливаемся поболтать, а три ее дочки тем временем подходят совсем близко к проезжей части. Элен уверена, что под машину они не выскочат, и потому спокойна. Думаю, что и Бин не стала бы. Но на всякий случай держу ее за руку. (Саймон любит вспоминать, что как-то раз я запретила Бин идти на футбольный матч болеть за него, боясь, что в нее попадет мяч.)

Во Франции часто бывают моменты, когда я хотела бы помочь детям, но знаю, что они должны все сделать сами. Например, я вижу, как воспитатели из яслей, куда ходят мои сыновья, ведут малышей в булочную за свежими багетами. Это не экскурсия, а просто прогулка с детьми. Через несколько недель совершенно случайно узнаю, что Бин была в зоопарке и большом парке на окраине Парижа (мы идем в тот же зоопарк, и Бин радостно сообщает, что уже ходила сюда). Никакие разрешения я не подписывала, да меня и не просили. Кажется, французских родителей ничуть не беспокоит, что во время прогулок может случиться что-то плохое. А когда танцевальная группа Бин устраивает концерт, меня даже не пускают за кулисы. «Передайте ей белые леггинсы», — единственное указание, которое я получила. С се учительницей танцев я ни разу не разговаривала. Ведь она занимается с Бин, а не со мной. Последние несколько недель Бин твердила мне: «Не хочу быть марионеткой», — что это значит, я не знала. Но стоило занавесу подняться, как я все поняла. На сцене появилась Бин, в полном макияже, и вместе с десятком других девочек принялась резко дергать ногами и руками под песню «Марионетка». Малышки, двигающиеся вразнобой, действительно похожи на сбежавших из кукольного театра марионеток… Однако, глядя на Бин, я понимаю, что она запомнила все движения 10-минутного танца — без моей помощи. Когда после концерта она выходит, я рассыпаюсь в восторгах, какая же она молодец. Но Бин разочарована.

— Я забыла, что не хотела быть марионеткой, — говорит она.

Во Франции дети более независимы не только в том, что касается внешкольных занятий. Они и в общении друг с другом ведут себя очень самостоятельно. Родители никогда не вмешиваются в ссоры на детских площадках, не выступают посредниками между детьми в семье. Считается, что дети должны сами решать свои проблемы.

Однажды забираю Бин из детского сада, она выбегает ко мне с кровью на щеке. Рана неглубокая, но кровоточит. Дочь отказывается говорить, что произошло (и, кажется, ее это не очень беспокоит — ей не больно). Воспитатель утверждает, что ничего не знает. Стараясь не заплакать, расспрашиваю директрису детского сада, но та тоже ничего не видела. И самое главное, обе очень удивлены, что я подняла такой переполох.

Моя мама как раз была у нас в гостях. Она в шоке от подобного безразличия. В США это повлекло бы за собой официальное расследование и звонки домой пострадавшей с подробнейшими объяснениями.

Для французских родителей подобные происшествия, конечно, неприятны, однако никто не делает из них трагедию шекспировского масштаба.

— Мы, французы, считаем, что это даже хорошо, если дети слегка подерутся, — объясняет мне журналистка и писательница Одри Гутар. — Таков уж французский, даже, скорее, средиземноморский темперамент. Нам по душе, что наши дети способны защитить свою территорию и вступить в перебранку с другими детьми… Нас не беспокоит насилие на детской площадке — в разумных пределах.

Бин не хочет рассказывать о том, кто ее поранил, и это отражает еще один аспект этики самостоятельности. Ябедничество воспринимается крайне отрицательно. Французы объясняют это тем, что во время Второй мировой войны доносы на соседей заканчивались смертью последних. На ежегодном собрании жильцов нашего дома, многие из которых помнят Вторую мировую, пытаюсь выяснить, кто все время опрокидывает нашу коляску в подъезде.

— Мы не доносим на соседей, — отвечает одна старушка. Все смеются.

Американцы тоже не любят ябед. Но во Франции даже у детей есть некая внутренняя решимость: лучше получить пару ссадин, но держать рот на замке. Это считается важным жизненным навыком. Кроме того, в семье у каждого есть право иметь секреты.

— У нас с сыном могут быть секреты, о которых маме рассказывать нельзя, — признается гольфист Марк.

Дата добавления: 2015-06-30