Записки о Литургии и Церкви 15 страница

Лицо Гейл покраснело от бешенства.

– Что ты здесь делаешь?

Лорен пыталась сохранять непринужденность?

– Я же сказала. Я подумала, что нам с Джошем нужно поговорить.

– Лорен сделала несколько шагов вперед. Теперь она не сводила глаз с Гейл и лежащего у нее на коленях револьвера, не обращая внимания на Джоша. Он пытался предостеречь ее взглядом, давая понять, насколько опасно то, что она делает.

– Ты могла бы догадаться, что на меня кровь не действует так, как на других женщин. Я ведь постоянно сталкиваюсь с ней на работе.

Улыбка Гейл была неестественно лучезарной.

– А я горжусь своей задумкой!

– Ты использовала кровь животного? Что-нибудь, что трудно отчистить?

– Ты ведь не думаешь, что это моя кровь? – В пронзительном смехе Гейл звучали истерические нотки. – Просто удивительно, как некоторые ткани легко впитывают кровь. Тебе придется что-нибудь сочинять, когда пойдешь в химчистку.

– Она бросила быстрый взгляд на Джоша, который подвинулся вперед. Ее лицо смягчилось, она смотрела на него взглядом любящей женщины. Безумной женщины.

– Пожалуй, я лучше куплю себе все новое. – Лорен медленно продвигалась в сторону, пока не смогла наконец прислониться к стене. Незаметно посмотрев вниз, она убедилась, что пистолет не виден из-под свитера.

– На этот раз ты проиграла, Селия, – сказала ей Гейл. – Я хочу, чтобы ты ушла и оставила нас с Джошем одних. Ты найдешь себе другого самца, ты ведь всегда находила их с легкостью. – В ее словах звучала горечь.

– А если я не хочу уходить? Почему я должна уйти? Ведь Джош предпочел меня, а не тебя. – Лорен понимала, что ее провокация чрезвычайно опасна, но чувствовала, что иначе им никогда не узнать все до конца.

– Просто он не знал, как я его люблю! – Дыхание Гейл становилось прерывистым по мере того, как ее обуревали невидимые демоны. – Ты не можешь всегда побеждать, Селия!

Джош пытался поймать взгляд Лорен, но она боялась смотреть на него. Ей нужно было сосредоточиться на Гейл.

– Почему же нет? Ведь раньше-то я побеждала? – Она выпрямилась и медленно направилась к Гейл. Лорен не знала, нужно ли еще продолжать, но бездействие томило. – Много раз, да, Гейл? Разве не странно, что все мужчины липнут ко мне? Может быть, потому, что я им кажусь слаще? – Приближаясь, Лорен вызывающе покачивала бедрами.

Гейл сжалась в комок.

– Ты шлюха, бессердечная шлюха! Ты всегда хвасталась своим успехом, но всем известно, что ты сама к ним липла! На заднем сиденье машины или в каком-нибудь грязном мотеле ты просто расставляла ноги и давала им трахать себя! – Гейл вскочила. – Я все про тебя рассказала Майклу, ты это знала? Я популярно объяснила ему, но он мне не поверил, хоть я и перечислила ему, с кем ты была и где. А Майкл все равно хотел жениться на тебе, даже когда я сказала ему, как сильно я его люблю. А нашу свадьбу пришлось отменить!

– Ты больна, Гейл. Тебе нужна помощь. – Едва начав говорить, Джош понял, что его слова могут сыграть роль спускового крючка.

Она резко обернулась.

– Опять ты слушаешь ее! Ты меня должен слушать! – Ее крик разнесся по комнате. – Она ведьма, ядовитая змея, она съест тебя живьем! Почему ты не слушаешь меня? Мы должны быть вместе, Джош! Я не позволю, чтобы она увела тебя, как уводила других! – Гейл машинально подняла пистолет.

Думать Лорен не успевала, нужно было действовать. Стараясь воспользоваться всеми приемами самообороны, которым обучил ее Рон, она бросилась на Гейл, схватила дуло пистолета и направила его вверх. Сцепившись, женщины упали на ковер. Раздался выстрел, и пуля ушла в потолок.

– Лорен! – Джош вскочил, зная в то же время, что не в силах помочь ей. Он не сводил глаз с пистолета, примеряясь, как бы при случае выбить его ногой.

– Нет! – Гейл почувствовала на поясе Лорен твердый предмет и вырвала свой пистолет. – Вечно ты что-то прячешь!

Ее удар был нацелен прямо в голову, но получился скользящим, потому что Лорен сумела увернуться. Не обращая внимания на звон в ушах и двоящееся изображение, она со всей силы дала ей сдачи. Лорен попала Гейл по носу и поморщилась, когда показалась кровь.

– Ты не можешь опять победить! Не можешь! – Гейл визжала, лягаясь и молотя руками. – Я тебе не дам!

Дальнейшее застало Лорен врасплох.

Держа пистолет направленным на Лорен, Гейл неожиданно отскочила назад. И тут, резко повернувшись, выстрелила в Джоша.

– Нет! – Лорен выхватила свой пистолет и без колебаний нажала на спусковой крючок.

Глаза Гейл наполнились ужасом, когда она увидела струящуюся по ее руке кровь.

– Так нечестно, – всхлипывала она, раскачиваясь взад-вперед. – Так нечестно.

Лорен склонилась над Джошем, который лежал неподвижно.

– Ч-черт! – выругалась она, стаскивая и скручивая свитер, чтобы наложить жгут на рану в его груди.

– Скажи честно, – выдохнул он, морщась, когда она осторожно положила его на спину, – Лорен, меня что, отошлют в твою контору?

Лорен судорожно вздохнула, сдерживая рыдания.

– Нет, насколько я понимаю. Но ты не должен двигаться, Джош. – Она машинально оглядывала комнату в поисках телефона, наконец схватила его. – Нужно вызвать «Скорую помощь».

– Что с Гейл?

Лорен бросила взгляд на женщину. Та лежала скорчившись и смотрела на кровоточащую рану на своей руке.

– Ничего с ней не случится.

Набрав номер 911, она услышала вдалеке звук сирены.

– Наверное, кто-то услышал выстрелы и вызвал полицию. Или Кевин догадался, какое у меня «дело».

Лорен быстро сообщила диспетчеру «Скорой» необходимую информацию и вернулась к Джошу. По щекам ее потоками текли слезы.

– Ты не умрешь, Джош. Не сейчас.

– Я думал, у меня есть еще шесть месяцев испытательного срока. – Его голос явно слабел.

– По-моему, этот срок следует значительно сократить. – Лорен осторожно приподняла его и проверила повязку.

Он закашлялся.

– Ты хочешь сказать, что мне достаточно было для этого получить пулю? Лорен…

– Что, дорогой?

Его грудь тяжело вздымалась и опускалась, лицо побледнело и осунулось прямо на глазах.

– Поди надень одну из моих рубашек, прежде чем они появятся. Хотя мне нравится, как ты выглядишь без свитера, но нечего им всем на это смотреть. – Он выдавил слабую улыбку. – Кевин будет жалеть, что пропустил самое интересное.

Лорен не знала, смеяться ей или плакать. Она делала и то, и другое, прижимая к себе Джоша и не замечая, что он уже потерял сознание.

– Не могу простить себе, что вы все провернули без меня. – Кевин положил около постели Джоша коробку конфет. – Я тружусь в поте лица, раскапываю, что Хифер и Стефания ни при чем, что Митци и близко к этому не подходила, а в это время вы исподтишка все обделываете вдвоем.

– Поверь, мы ничего заранее не планировали. – Джош поморщился, дотянувшись до регуляторов и нажав кнопку, чтобы приподнять изголовье. – Ты разговаривал с Лорен?

Кевин отрицательно покачал головой.

– Она спешила к докторам, которые обследовали Гейл. Я едва успел снять с нее показания. Она классный стрелок. Советую тебе запомнить это. – Его светлые глаза потемнели от сочувствия. – Как ты себя чувствуешь?

– Пуля попала в грудь, было пробито легкое, и врачи сказали, что, если бы Лорен не наложила жгут, я мог бы умереть от потери крови. Мне наложили швы, которые болят, воткнули катетер, который жутко мешает, ночная сиделка прямиком из фильма ужасов, так что чувствую я себя паршиво. Что тебе это дает?

– Если ты можешь столько жаловаться, то тебе, безусловно, лучше. – В дверь влетела Лорен и нагнулась, чтобы поцеловать Джоша. – Пациенты всегда начинают капризничать, когда выздоравливают. Хотя цвет твоего лица мне пока не нравится. – Она еще раз поцеловала его. – М-мм, ты делаешь успехи прямо на глазах.

– Ваши заверения, доктор, мало чего стоят. Вы-то привыкли иметь дело с покойниками. – Джош указал на друга. – Кевин все еще сердится, что остался в стороне от этой перестрелки.

– Переживет. – Она улыбнулась детективу, но голос ее звучал напряженно.

Это не укрылось от Джоша.

– Как она?

Лорен осторожно присела на край постели.

– Она погрузилась в свой собственный мир. Сегодня приехали ее родители и сестра Селия. Они окончательно объяснили поведение Гейл. Селия на пару лет старше, очень красивая, волосы почти такого же цвета, как у меня. Селия объяснила, почему Гейл так возненавидела ее. Она всегда чувствовала рядом с красавицей-сестрой свою второсортность, потому что та всегда была покорительницей сердец, местной королевой и тому подобное. Селия сказала, что, пока они не подросли, это все относили за счет обычной между сестрами ревности. Вначале Гейл «нечаянно» проливала чернила на тетрадки Селии и «забывала» сообщать о телефонных звонках поклонников. Потом Селия влюбилась в молодого человека и обручилась с ним, а Гейл неожиданно решила, что тоже в него влюблена. Гейл стала распространять про Селию гадкие сплетни, но жених не поверил ей. – Лорен вздохнула. – За два дня до свадьбы он попал в страшную автомобильную аварию, и его парализовало. Он не мог представить себе, что остаток жизни проведет в инвалидном кресле, и покончил с собой. Через две недели Гейл уехала из города, и, хотя семья твердо убеждена, что аварию подстроила она, доказать ничего не удалось. С тех пор они с ней не общались и даже не знали, что она работает в полиции.

– Нет худа без добра, – утешил Кевин. – Теперь проводят проверку нераскрытых преступлений в тех городах, где она работала раньше. Может быть, она и раньше делала такое, но осталась безнаказанной. – Он обвел их глазами. – Кроме того, из-за нее вы, может быть, быстрее соединились.

Лорен улыбнулась Джошу.

– Да, мы соединились, но жаль, что кому-то это принесло несчастье.

Джош потянулся к ее руке.

– Кевин, ты не мог бы исчезнуть?

Кевин встал:

– Вообще-то мне нужно снять с тебя показания теперь, когда ты очнулся и можешь их дать.

– Завтра.

– Сегодня вечером.

– Завтра.

Лорен посмотрела на Кевина.

– Приходите сегодня вечером. Джошу нужно дать понять, что не все будет так, как он пожелает. Иначе он окончательно возгордится.

– До сих пор так ни разу и не было.

– Было, было! Я же отказалась от шестимесячного карантина? – возразила Лорен.

– Значит, это мне не приснилось? Ты действительно это сказала? Я не из-за потери крови вообразил невозможное? Ты действительно передумала.

Она подсела поближе.

– Я сказала это и много чего другого, но ты к тому времени уже потерял сознание, и я начинаю думать, что это было к лучшему. Но как только ты выйдешь из больницы, я докажу тебе все, что сказала, на деле.

– Знаете, доктор, похоже, у нас таки завязываются тесные взаимоотношения.

Наклонившись к его губам, Лорен интригующе прошептала:

– Да что вы, советник, вы еще и половины не знаете.

^[1] В фильме Дж. Уэйла «Франкенштейн» (1931) горбун, слуга доктора Франкенштейна. Типичный персонаж фильма ужасов.(З десь и далее примеч. перев.)

^[2] Предменструальный синдром – в законодательстве США служит смягчающим вину преступницы обстоятельством.

^[3] Персонаж знаменитого фильма Альфреда Хичкока «Психоз» в исполнении Энтони Перкинса.

^[4] Герой фильмов ужасов «Кошмар на улице Вязов».

Предисловие

Сергей Иосифович Фудель родился в Москве 13 января 1900 года (31 декабря 1899 года по старому стилю). Отец его священник Иосиф Фудель через всю свою жизнь пронес горение истинно христианской души и сумел передать его своим детям. С детства и до самой смерти Сергей Иосифович был в Церкви, и его жизнь принадлежит ей.

Почти полная потеря, связи с прежней Россией во всех сферах жизни — это роковая черта сегодняшней русской действительности. И самым трагичным, конечно, является разрыв духовной преемственности. Уже и в Русской Церкви заметно исчезает ощущение непосредственной связи с ее недавним еще прошлым. Ни мучеников, ни их подвига большая часть сегодняшних христиан не понимает, так как не знает их духа и не способна по–настоящему оценить его. Знаменательно, что этого никто почти не замечает ни в России, ни на Западе.

Сергей Иосифович Фуделъ не писал церковную историю XX века, но был участником ее событий. Судьбы Церкви стали его жизнью. Революция, страшные, но исполненные подвигом годы церковного правления святого Патриарха Тихона, трагическая церковная смута, катакомбная церковная жизнь — все эти пути были пройдены им. Он трижды сидел в тюрьмах, отбывал ссылки вместе со многими крупнейшими церковными деятелями, со многими мучениками. Он впитывал дух тихой, гонимой русской святости, на протяжении всей своей жизни, подобно пчеле, собирая ее крупицы на быстро оскудевавших церковных полях. И этим подлинным духом наполнены его сочинения, что делает их столь драгоценными сегодня. Все, что писал Сергей Иосифович, проходило горнило его собственного духовного опыта, несет в себе свидетельство о духе времени и о Церкви. Его сочинения не открывают, вероятно, столь много новых страниц в богословской науке, как у богословов на Западе (в частности, русских), они, наверное, не блещут той ученой эрудицией, но, читая «Записки о литургии и Церкви», написанные Сергеем Иосифовичем, легко почувствовать, как служили литургию в тюрьмах новые русские священномученики, можно приобщиться и научиться их трепету и умилению, их страданию и торжеству их святости. Кажется, что святоотеческие толкования литургии, положенные в основу работы Сергея Иосифовича, написаны не сотни, не тысячу лет назад, а теперь, нашими современниками, каждое это слово скрепившими своей кровью.

И думается, что время все же не разделило нас со святыми древности, не разорвало единый церковный опыт. Может быть, это и есть наиболее необходимое в наши дни объяснение литургии.

Последнюю часть своей жизни С. И. Фуделъ прожил в городе Покрове Владимирской области. Стокилометровый рубеж сохранял свою силу для него до конца, и он так и не смог вернуться в Москву или хотя бы приблизиться к ней.

Эта последняя часть его жизни была, как и вся жизнь, суровой и трудной. Постоянная нужда и болезни, постепенно наступавшая слепота от глаукомы, оторванность от детей и близких сочетались с отсутствием продуктов, необходимостью топить печку, носить воду из колонки — словом, обычный провинциальный русский быт. «Трудно без дружеского общения. Мы здесь как в пустыне», «Я все один и читать даже не могу, так как в глазах часто туман», «Время ведь ужасно одинокое», — писал он в письмах.

Недалеко от дома Сергея Иосифовича стоит старинная церковь, в то время одна только действовавшая на всю округу. Сергей Иосифович постоянно читал в ней в качестве псаломщика и постоянно писал. Именно в этот период, начавшийся с 1956 года, он написал все свои работы. По ходу дела он должен был совершать очень утомительные поездки в Москву. Иногда (чаще летом) ему удавалось некоторое время пожить в Москве, поработать в библиотеке, навестить кого–нибудь из оставшихся от прежнего великого множества знакомых и друзей.

Он часто возвращался к написанному, вносил исправления и дополнения, даты в большинстве случаев не ставил. Сергей Иосифович долго и тяжело болел и скончался в Покрове, в своем намоленном доме 7 марта 1977 года. В Покрове он и похоронен. Дай Бог, чтобы его духовный опыт и труд помогли бы открыть для себя литургию новому поколению русских людей.

Протоиерей Владимир Воробьев

Мы ходим верою, а не видением.

Ап. Павел (2 Кор. 5, 7)

Странствия Владычня и безсмертныя

трапезы на горнем месте, высокими

умы, вернии приидите насладимся,

возшедша Слова, от Слова

научившеся, Егоже величаем.

Канон Великого Четверга

Глава 1

Христианство обрело свою постоянную духовную форму на Тайной Вечери [1], и можно сказать, что христианство — это Тайная Вечерь. Все христианство — в этом окружении учениками своего Учителя за бессмертной трапезой Таинства: «Хлеб небесный и чашу жизни вкусите и видите, яко благ Господь». Он — в центре, предающий Себя на распятие и уже предваряющий это распятие в том, что именно тут, за этим столом Вечери, Он отдает Свое Тело и Кровь на непостижимое, сверхъестественное питание верующих: «Приимите, ядите, сие есть Тело Мое». Узкий путь, на который повел за Собою Христос человечество после этой ночи, так явно превышает естественные склонности греховного человечества, что начало пути необходимо открылось сверхъестественным укреплением.

Но оно же стоит и как цель и завершение: «Да ядите и пиете за трапезою Моею в Царстве Моем» (Лк. 22, 30). Приобщение к Божественному миру, вхождение через преодоление естества в свою, человеческую, но уже преображенную и обожествленную Вечную жизнь, есть путь и цель христианства. И реальность этого вхождения еще здесь, на земле, в иной, уже не только земной мир, действительность второго рождения человека всегда пугала людей.

«Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем… Многие из учеников Его, слыша то, говорили: какие странные слова! Кто может это слушать?.. С этого времени многие из учеников Его отошли от Него… Тогда Иисус сказал двенадцати: не хотите ли и вы отойти?» (Ин. 6, 56, 60, 66, 67)

Тут испытание веры и любви, а не только веры, и испытание не только апостолов, но и всех нас. «Симон Петр отвечал Ему: Господи! К кому нам идти?» Это поразительно, что он так именно начал свой ответ и что это именно так для нас записано. Он мог бы сказать что–нибудь совсем благополучное, например: «Мы не так, как те, маловерные, мы все понимаем». Он как бы так начал свой ответ: «Да, конечно, и в нас есть сомнение, но, Господи! В нашей любви к Тебе сомнения нет». {Затем} Петр сказал: «Ты имеешь глаголы вечной жизни» (Ин. 6, 68). Может быть, именно от этого евангельского места возникло у Достоевского его исповедание веры, такое, по существу, богословски неграмотное и такое всесильное для многих людей: «Если бы кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной».

«Господи! К кому нам идти?» Любовь к личности Христа — вот та огненная печь, в которой сгорают все сомнения, в которой очищается золото веры. За Христом можно идти только с любящей верой, и тогда эта вера перестает бояться того, что сверх нашего естества, того, что ему еще непостижимо, перестает бояться невидимого мира, зная, что в этом невидимом мире живет в Своем человеческом теле — сейчас, теперь, в нашу страшную эпоху, — Господь Иисус. Только через это обретение Его в этой невидимости мы начинаем понимать, что жизнь веры — это тайна, которую надо принять через любовь. Эйнштейн сказал: «Самая прекрасная и глубокая эмоция, какую мы можем испытывать, — это ощущение тайны. В ней источник всякого подлинного знания. Кому эта эмоция чужда, тот утратил способность удивляться и замирать в священном трепете, того можно считать мертвецом». А мы знаем, что многие из нас пугаются мистики христианства. Мистика христианства есть таинство созидания им (или в нем) нового человека и нового мира. Не знать этой таинственной жизни христианства — значит, обескровить или обессилить себя, сделать себя слабым перед лицом грядущих опасностей или великих испытаний. И вся человеческая история, а особенно ее конец, по евангельскому учению, неблагополучны, и великая ошибка — приучать свою мысль к противоположному, создавать теократические иллюзии, теплить себя, как в старинных английских романах, победой добродетели в истории. Божественная жизнь на земле торжествует свою победу уже начиная с Пятидесятницы, но эта победа сокровенна, ее раскрытие — за пределами истории. И вот для соучастия в этой победе надо в пределах истории создавать мужественных воинов. Христианство есть борьба тем более страшная, что она, по слову апостола, «не против плоти и крови», т. е. не против людей и правительств, но против невидимых, темных мистических сил. Христианин должен еще здесь, на земле, именно еще здесь, на земле, входить в невидимый мир Божественной жизни, так кок иначе он будет бессилен против мира невидимого зла. Он должен познать не только всю широту, но и всю глубину христианства, так как только это даст ему «всеоружие света» против всеоружия тьмы. Больше всего в мистику христианства, в его Тайную Вечерь, вводит литургия, причастие Тайнам. «Нельзя, — пишет св. Киприан Карфагенский, епископ и мученик III века, — оставить без защиты и оружия тех, кого мы… увещеваем к сражению; их нужно оградить покровом Тела и Крови Христовой… нужно вооружить {их} забралом божественного насыщения» [2]. Ном не заповедано искать чудес. Скорее наоборот: «Род лукавый и прелюбодейный знамения ищет». Эта тяга к чудесам {осуждается} в духовной литературе и жизни. Нам заповедано искание не чудес, но Чуда, величайшего чуда человеческого бытия: вкушения жизни от Божественного Тела. И это Чудо совершается на литургии.

Глава 2

Литургия стоит в центре христианства, а в центре литургии — «Агнец, закланный от создания мира» (Откр. 13, 8), или, как в другом месте сказано, «предназначенный еще прежде создания мира» (1 Пет. 1, 20). Конечно, эти слова непостижимы, но пройти мимо них мы не можем. Тайна христианства начинается с вопроса о его начале. «Он {Бог} столько познается нами, — пишет преп. Симеон Новый Богослов, — сколько может кто увидеть безбрежного моря, стоя на краю его ночью с малою в руках зажженною свечою» [3]. Это даже для разума, уже просвещаемого благодатью. Но трудность постижения божественного мира не дает нам основания для отрицания того, чего мы не постигаем или не хотим постичь. «Если будем все измерять своим разумением, — пишет Василий Великий, — и предполагать, что непостижимое для рассудка вовсе не существует, то погибнет награда веры. За что же еще нам стать достойными блаженств, какие сообщаются для нас под условием веры в Невидимое, если верим тому только, что очевидно для рассудка?» [4]Рассудочная вера — это вера не апостольская, а все та же кантовская «религия в границах одного только разума», для которой все понятно или же должно быть понятно и которая старается в наше время создать веру, приспособленную к неверию, христианство, в общем не возражающее против не–христианства.

Многие святые начиная с I века ощущали божественную предысторию христианства. «Сие имя спасительное — Иисус — прежде всех веков в Тройческом совете было предуготовано. Сила имени Иисусова в Совете Предвечном, как в сосуде, была сокрываема», — пишет св. Димитрий Ростовский [5]. «Прежде солнца пребывает имя Его», — возглашает церковнослужитель во время чтения Апостола на Благовещение [6], т. е. именно в тот день, когда поется: «Совет превечный открывая, Тебе, Отроковице» (стихира на «Господи воззвах»), когда воспоминается принесение человеческого имени Иисуса с неба ангелом пречистой Деве (Лк. 1, 31).

Говоря об определении Церкви апостолом Павлом как о «великой благочестия тайне» (1 Тим. 3, 16), которая в том, что «Бог явился во плоти» (там же) и этой плотью — телом Божиим — сделалась Церковь, еп. Феофан Затворник пишет: «Сущность веры нашей сокровенна и по причине непостижимости ее действия в нас. Зародилась она («тайна благочестия») в тайне Триипостасного Бога прежде век» [7]. Только поняв Церковь как сотворенную «прежде всего» (св. Ерма) [8], как «Премудрость Божию, тайную, сокровенную, которую предназначил Бог прежде веков к славе нашей» (1 Кор. 2, 7), можно в нее действительно поверить. Поверить в нее нам дано не как в человеческую организацию, а только как в Богочеловеческое Существо, имеющее своим началом Божественную до–временность.

Но Церковь прежде всего или больше всего — это литургия. Поэтому «литургия вечна. Агнец заклан в недрах Святой Троицы» (архимандрит Киприан) [9].

Все священнодействие {литургии}, — пишет митрополит Солунский Николай Кавасила (XIV век), — есть как бы один образ Единого Тела и Царства Спасителева (т. е. Церкви)… Церковь указуется Тайнами не как символами, но как сердцем указуются члены (тела), как корнем дерева — отрасли и, как сказал Господь, как виноградной лозой — ветви, ибо здесь не одинаковость только имени и не сходство подобия, но тождество дела, так как Тайны суть Тело и Кровь Христа» [10]. Он же пишет: «Если бы кто мог увидеть Церковь Христову в том самом виде, как она соединена со Христом и участвует в плоти Его, то увидел бы ее не чем иным, как только Телом Господним» [11]. А литургию так определяет св. Игнатий Богоносец: «Евхаристия есть плоть Спасителя нашего Иисуса Христа, которая пострадала за наши грехи» [12]. Церковь — в том, что «Бог явился во плоти», в страдающем человеческом теле, Церковь — это вочеловечение Бога. Бог, не оставляя Своего Божественного естества, вошел в мир, в естество человеческое. С этого началось христианство в истории, и вся его суть — в подражании ему, этому выхождению Бога, но лишь в обратном направлении: Бог сходит с неба на землю, делается человеком; человек в христианстве выходит навстречу своему Богу — из своего человеческого, «слишком человеческого» естества выходит в мир Божественный. «Бог стал человеком, чтобы человек стал богом», — это обычная и постоянная формула святых.

Святые учат, что есть три состояния человека: естественное, противоестественное, или греховное, и сверхъестественное, или духовное [13]. Христианин прежде всего борется с грехом, который тянет его в бездну ниже его естества. Противоестествен для человека только грех. Говоря о сверхъестественном, Церковь утверждает, что сверхъестественное не противоестественно, а только превосходит или идет дальше естественного. И христианство — это не только борьба с противоестественностью греха, но и призыв к преодолению земной «естественности», к выходу «за естество», к «преестественному». По «естеству» нам, в общем, хочется только есть, пить, спать и развлекаться. А христианство зовет к новому рождению во Святом Духе, к рождению не аллегорическому, а очень болезненному. «Женщина, когда рождает, терпит скорбь», — сказано в Евангелии. И в другом месте: «Она… кричала от болей и мук рождения» (Откр. 12, 2). Только любовь к Богу дает силы и радость идти на них. Это есть рождение в таинственную для нас духовность, и это есть то самое, что так отпугивает людей. «Надо родиться свыше», — сказал Христос Никодиму, и Никодим ужаснулся этих слов. Праведник и законник, он сразу понял, что разговор идет не только о борьбе с грехом. И кто хоть в малейшей степени не совершает этого перехода в сверхъестество, тот еще не начал христианства. Но это внутреннее преодоление естества, — преодоление, на котором стоит весь христианский подвиг, т. е. вся обыденность христианской жизни, есть всего только «солнце в малой капле вод». Все христианство — в первоисточной сверхъестественности Боговоплощения. «Побеждаются естества уставы в Тебе, Дево чистая, девствует бо рождество и живот предобручает смерть», — поет Церковь на Успение Девы и Матери (песнь 9 канона).

«Побеждаются естества уставы» и в довременном начале Церкви. И, так же как нам непонятно вочеловечение Бога, нам «непонятна» и Церковь. “«Плоть и кровь» не может дать знания и веры о Церкви, — пишет Д. Хилков, — совершенно подобно тому, как некогда «кровь и плоть» не могла дать знания того, что плотник из Назарета — «Сын Бога Живаго»” [14]. Место Евангелия, где дано откровение о Церкви (см.: Мф. 16), мы мало замечаем. Оказывается, что все это откровение о Церкви было дано только тогда, когда как бы открылось, что человек может жить не только в своем естестве: «Блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это (тайну Боговоплощения. — С. Ф.), но Отец Мой, сущий на небесах. И я говорю тебе: ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Мф. 16, 17—18).

«Побеждаются естества уставы» и в Евхаристии. «Приобщение ко Христу в Таинстве святой Евхаристии есть источник всякой духовной радости», — пишет священник Павел Флоренский. «Таинство — это божественный акт приобщения к высшей жизни» [15]. «Как при земной жизни Христа приобщение к высшей жизни совершалось при посредстве человеческого естества Спасителя, так точно ныне видимое приобщение к этой жизни совершается при посредстве видимого и осязаемого человеческого естества Тела Христова» [16].

И если Церковь непостижимо для нас предопределена в Совете Божием еще тогда, когда не было мира, то тем самым и средоточие ее — литургия. «Совершение животворящих Тайн, — пишет протоиерей Иоанн Кронштадтский, — есть… соизволение Животворящей Троицы, от сложения мира предопределенное» [17]. Вот почему мы ощущаем так ясно блаженную и любящую вечность, теплую, как материнское лоно, больше всего на литургии. Вот почему на литургии мы дышим воздухом совсем иного мира.

«Тварь», по слову Апостола, «еще стенает и мучается», но семя бессмертия уже укануло в мир и верующие, стоящие на литургии, уже знают, что «поглощена смерть победою».

Глава 3

Церковь — творение Божие, но такое, постижение которого не дано тварному уму, так как через боговоплощение она «вознесена превыше небес».

Святые часто указывают на ограниченность нашего знания небесного мира: «Имена некоторых сил (небесных) нам не объявлены еще и неизвестны» (св. Иоанн Златоуст) [18].

Преподобный Симеон Новый Богослов тоже пишет о «еще неведомой нам твари» [19]. Есть тварь «ведомая» и «неведомая». Но и перед «ведомой», как будто перед Церковью, мы стоим как на пороге иного мира. Что значат слова Христовы о Его человечестве: «И Ангелу Лаодикийской Церкви напиши: так говорит Аминь, свидетель верный и истинный, начало создания Божия» (Откр. 3, 14)? Почему именно Лаодикийской Церкви, т. е. последней в истории Церкви, погруженной, по Слову Божию, в тщеславную и теп лох ладную внешность, нужно это напоминание о человеческой плоти Бога, жертвенной и страдающей, изнемогающей и побеждающей и вознесенной превыше небес — той плоти, благодаря которой спасаемое в Церкви человечество сделалось Телом Божиим?

Дата добавления: 2015-06-30