Февраля 1945 г

В действительности, я решился на выяснение отношения с Россией с помощью силы, как только я убедился, что Англия не изменит своей позиции. Черчилль оказался неспособным оценить мой рыцарский дух, когда я воздержался от их полного уничтожения под Дюнкерком (в мае-июне 1940 года Гитлер дал уйти остаткам разбитой английской армии через Ла-Манш. - Прим. пер.).

Мы были обязаны заставить англичан понять, что если бы они признали Германскую гегемонию на континенте, чему англичане были всегда самые ярые противники, то мы бы представили им неоценимые преимущества.

Уже к концу июля 1940 года, через месяц после разгрома Франции, я понял, что мир снова выскальзывает из наших рук. А парой недель позже я понял, что мы не успеем высадиться в Англии до начала осенних штормов, а также и потому, что мы ещё не достигли превосходства в воздухе. Иначе говоря, я понял, что Англия ускользает из наших рук.

Тот факт, что СССР летом 1940 года проглотил Прибалтику и Бессарабию, в то время как сами мы были заняты на западе, не оставил у меня никаких иллюзий относительно их дальнейших намерений. И даже если бы у меня какие-нибудь иллюзии оставались, то визит Молотова в ноябре был достаточен, чтобы развеять их окончательно. Предложения, которые Сталин сделал мне после возвращения своего министра иностранных дел, не обманули меня. Сталин, этот несравненный и невозмутимый шантажист, старался выиграть время, чтобы укрепить свои новые базы в Финляндии и на Балканах. Он пытался играть с нами "в кошки-мышки".

Трагедия, с моей личной точки зрения, заключалась в том, что я не мог атаковать раньше 15 мая 1941 года; но если я хотел сделать "Блицкриг" - это было существенно, чтобы я атаковал не позже этой даты. Сталин же, однако, мог атаковать и намного раньше. Всю зиму 1940-41 года, а весной 1941 года ещё больше меня мучила навязчивая мысль, что русские вот-вот нападут.

А тут ещё поражения итальянцев в Албании и Киренаике, которые подняли партизанское движение на Балканах. Косвенно эти поражения нанесли удар по нашей непобедимости, в которую уже уверовали как наши друзья, так и наши враги.

Одно только это стало причиной югославского "volte-face" ("смены лица"), события, которое вынудило нас влезть в войну на Балканах; а это было как раз именно то, чего я хотел избежать любой ценой. Потому что если мы уже влезали в это направление, то нам ничего уже не оставалось, как продвигаться в этом направлении дальше. Мне вряд ли надо было бы повторяться, но весной 1941 года мы могли быстро освободить Ближний Восток силами, которые составляли только небольшую часть войск, которые мы собирались задействовать в России.

Однако если мы в этот момент перебросили бы наши силы из нашего восточного боевого развёртывания, то это давало бы косвенный сигнал СССР атаковать нас. СССР атаковал бы нас летом, самое позднее - осенью. И уже при таких обстоятельствах, которые уже были для нас катастрофическими и без всякой надежды на победу.

Что касается еврейских демократий, то у русских здесь терпение как у слона.

(Далее следует просто гениальный параграф о России. - Прим. пер).

Русские знают абсолютно точно, что евреи рано или поздно, и даже безо всякой войны своё ярмо на них опять наденут; благодаря внутренним раздорам, которые разрывают русских; нескончаемым экономическим кризисам, из которых они, по-видимому, неспособны выбраться; и мощной приманке марксизма, которому они особенно подвержены.

Но русские также и знают, что в Третьем Рейхе ситуация совсем другая. Русские знают, что в каждой области, и в мирных условиях даже больше чем в войну, мы евреев везде изолировали.

Объяснение тому терпению, которое демонстрируют русские, надо искать в их складе характера, который позволяет им не рисковать, а выжидать: год, поколение, столетие - сколько необходимо, чтобы созрели условия для исполнения их планов. Для русских время, - не значит ничего. Марксизм им точно обещал рай на земле - естественно не сегодня и не завтра, а когда-нибудь - в туманном, бесконечном будущем.

Несмотря на это долготерпение, которое является хребтом их силы, русские не могут стоять в сторонке и наблюдать разгром Англии; поскольку в этом случае; если принять, что США и Япония взаимно выключатся; как это, собственно, и произошло; то Русские остаются с нами с глазу на глаз - и в одиночестве. А это, без всякого сомнения, означает, что при условии выбора нами времени и места, давний спор между нами будет решён в нашу пользу.

Если бы я был вынужден разобраться с Большевизмом с помощью оружия, и я пришёл бы к этому решению к годовщине подписания пакта о ненападении (т.е. к августу 1940 года. - Прим. пер.), то у меня есть право считать, что Сталин пришёл к этому же решению ещё до того, как он этот пакт подписал.

В течение целого года я лелеял надежду, что мирное существование, по крайне мере, если не дружеское, то честное, может быть установлено между Третьей Империей и СССР. Мне так казалось после 15 лет правления Сталина - реалиста, который давно освободился от мутной марксисткой идеологии; и который, как яд, придерживал её только для других. Бесцеремонная форма, в которой Сталин обезглавил еврейских интеллектуалов, безжалостно расправившихся с Императорской Россией, укрепила меня в этом мнении. Я предположил, что Сталин не хочет предоставить еврейским интеллектуалам шанс тем же манером разрушить и державу, которую построил он сам, и которая во всех отношениях является духовной наследницей Российской Империи Петра Великого.

В духе безупречного реализма с обеих сторон, мы могли бы создать ситуацию, в которой стало бы возможно мирное сосуществование, - посредством чёткого разграничения зон влияния, определённых за каждой стороной; и, ограничив наше соперничество только экономикой, и притом так, чтобы из этого извлекали взаимные выгоды обе стороны. Короче говоря, мирное сосуществование, наблюдаемое орлиным глазом и с пальцем на спусковом крючке!

Глава семнадцатая. 26 февраля 1945 г.

Я был последней надеждой Белой Европы. Она оказалась неспособной переделать себя посредством самостоятельных реформ. Она отвергла все ухаживания и предложения. Чтобы завладеть ею, я был вынужден использовать силу.

Европа может быть построена заново только на руинах. Нет, не на буквальных руинах; я имею в виду - на руинах банковских интересов, на руинах династических коалиций, на руинах умственной косности, на руинах извращённых предрассудков, на руинах хронической политической аллергии и на руинах ограниченности мышления. Европа должна быть построена в общих интересах, без индивидуальных особенностей. Это прекрасно понял ещё Наполеон.

Я, быть может, более чем кто-нибудь другой, в состоянии представить себе все мучения, испытываемые Наполеоном, который жаждал триумфа мира; но его заставляли воевать и воевать без конца, и даже без всякой перспективы увидеть свет в конце туннеля, - а он, - он не терял надежды достигнуть вечного, или хотя бы достижимого мира.

С лета 1940 года я и сам испытываю подобные мучения. И всегда это была проклятая Англия, которая стояла на пути к миру в Европе. Но теперь Британская Империя стара и немощна, хотя всё так же злокачественна и злокозненна. Но в этой своей отрицательной и извращённой позиции она теперь поддерживается и Соединёнными Штатами, которые тоже воодушевлены и принуждены всеми силами Интернационального Еврейства, которые процветают и надеются ещё долго процветать на наших несогласиях.

Глава восемнадцатая. 2 апреля 1945 г.

Если нам предначертано быть разбитыми в этой войне, разгром будет полным и окончательным. Наши враги провозгласили свои цели в отношении нас в манере, которая не оставляет нам никаких иллюзий относительно их намерений. Американские и английские евреи, русские большевики, и та орда шакалов, которая, сглатывая слюну, несётся за ними по пятам, - мы все знаем, что никто из них не отложит в сторону оружие, пока они не уничтожат национально-социалистическую Германию и не превратят её в груду щебня. В таком жутком конфликте как этот, в войне, в которой две столь непримиримые идеологии сталкиваются между собой, вопрос может быть разрешён только посредством тотального уничтожения одной или другой стороны. Это сражение, которое должно продолжаться обеими сторонами, пока они полностью не будут истощены; и с нашей стороны мы уверены, что мы будем бороться или до победы, или до последней капли крови.

Это жестокая мысль. Она наполняет меня ужасом - даже просто подумать, как наша Германия будет порублена на части победителями, а наши люди будут подвергнуты всем жестокостям еврейских большевикови американских гангстеров. Но, тем не менее, даже эта перспектива, не может поколебать мою несокрушимую веру в будущее германского народа. Чем больше мы страдаем, тем более величественным будет воскрешение бессмертной Германии! Это свойство германского ума, погрузиться в летаргию, когда кажется, что само существование нации поставлено на кон, сослужит нам ещё хорошую службу. Но что касается меня самого, я не смог бы жить в Германии во время переходного периода, который последует за разгромом Империи. Позор и предательство, которые мы испытали в 1918 году, - это всё пустяки, по сравнению с тем, что ждёт нас сейчас.

Это немыслимо, что после двенадцати лет существования национальной социалистической Германии, такое может произойти. Моё воображение отказывается принять, что элиту Германии, которая вела её к самым вершинам героизма, ожидают годы и годы уничтожения. Тогда какой совет мы можем дать, какие правила поведения мы можем рекомендовать для тех, кто выживет, сохранив чистые души и недрогнувшие сердца?

Сокрушённый, брошенный на произвол судьбы, как узник во тьме ночи, весь германский народ сам по себе должен бдеть те расовые законы, которые мы сами и очертили. В мире, который становится всё более извращённым еврейским вирусом, люди, имеющие иммунитет к этому вирусу, в конце концов, окажутся победителями. С этой точки зрения, люди должны быть бесконечно благодарны национальному социализму, который очистил от евреев Германию и центральную Европу.

Первоочередной заботой послевоенной Германии должно быть сохранение нерушимого союза всех германских народов. Только когда мы вместе, проявляются наши лучшие качества; только когда мы перестаём быть пруссаками, баварцами, австрийцами, рейнцами и становимся просто германцами. Пруссаки первыми объединили всех германцев в одну империю при Бисмарке и этим дали всем германцам возможность показать, что они являются в Европе первейшим народом. Я сам объединил их в Третью Империю и сделал их строителями новой Европы. И чтобы ни случилось, германский народ должен всегда помнить, что они должны избавиться от всего, что ведёт к несогласию, и настойчиво стремиться к единству.

Что касается других стран, то невозможно придерживаться каких-либо строгих правил, поскольку ситуация постоянно меняется. Двадцать лет назад я написал, что для Германии в Европе есть только два потенциальных союзника - Англия и Италия. Однако события за этот период времени не позволяли применять политику, логически вытекающую из моих положений. Англия формально ещё считалась Британской Империей, но она уже не обладала моральными качествами, необходимыми для сохранения своей империи. Казалось, Англия ещё доминировала в мире; а в реальности Англия сама доминировалась Еврейством. Италия стремилась подражать древнему Риму. Она заимела все древнеримские амбиции, но у неё отсутствовали два необходимых древнеримских качества: воинственный дух и материальная сила. Единственный козырь, который был у Италии - это предводительство истинного римлянина. Какая личная трагедия для этого человека! И какая трагедия для этой страны! Для народов, как и для отдельных людей - это трагедия - иметь личные амбиции и не иметь никаких качеств, которые помогли бы эти амбиции осуществить; и не иметь никакой надежды эти качества заполучить.

Оставалась ещё Франция. Двадцать лет назад я написал, что я думаю о Франции. Франция есть смертельный враг германского народа. Её постоянная деградация и её частые "нервные срывы", привели к некоторой нашей недооценке важности её действий. Франция становилась всё слабее и слабее, так и доверять ей надо было всё меньше и меньше. Военная мощь Франции - не более как память. И даже с одной этой точки зрения, будьте уверены, что более она никогда не будет вызывать у нас никакого беспокойства. Какой бы ни был исход, эта война, по крайней мере, поставила Францию на своё место - пятиразрядной страны. Но даже в этом случае, благодаря её неограниченной силе коррупции, и её несравненному искусству шантажа, Франция всё ещё может представлять для нас опасность. Поэтому для нас в отношении Франции - два правила: недоверие и бдительность. И путь никогда немцы не позволят убаюкать себя голосом этой сирены!

И хотя нет никакой возможности соблюдать жёсткие принципы в общении с другими государствами, и приходится приспосабливать политику к меняющимся условиям; Германия, тем не менее, будет всегда выбирать своих самых лучших друзей из числа наций, устойчивых к еврейской заразе. И я уверен, что японцы, китайцы и мусульмане всегда будут нам гораздо ближе, чем та же Франция, несмотря на то, что мы родственники по крови!

Это трагедия, что Франция за последние столетия полностью деградировала и что её высшие классы замещены евреями. Теперь Франция обречена преследовать еврейскую политику.

С разгромом нашей империи и только ожидающимся появлением азиатского, африканского и, возможно, южноамериканского национализма в мире есть только две силы, способные к противостоянию - это США и СССР. Законы, как истории, так и географии, всё равно вынудят эти державы воевать между собой, если не на поле боя, то экономически и идеологически. И те же законы неизбежно делают эти же обе державы врагами Европы. И также неизбежно, что обе эти державы, рано или поздно, будут искать поддержки единственно оставшейся великой нации Европы - германского народа. И я не должен экономить на ударении того факта, что немцы должны любой ценой избегать быть пешками одного или другого лагеря.

В настоящий момент мне трудно сказать, какой иудаизм, с идеологической точки зрения, для нас будет более вредоносным - американский, капиталистический или его большевистский, коммунистический вариант. Вполне возможно (что в сразу же после войны и случилось. - Прим. пер.), что под давлением обстоятельств русские полностью освободятся от еврейского марксизма, но только для того, чтобы возродить панславизм в его наиболее яростной форме. Что касается американцев, если они немедленно не избавятся (чего как раз и не случилось. - Прим. пер.) от своей еврейской петли евреев из Нью-Йорка, которые имеют умственные способности обезьяны, пилящей сук, на котором сама же и сидит, то евреи их быстро на ней же и удавят, прежде чем те даже сообразят, что вообще происходит.

Тот факт, что евреи из Нью-Йорка сочетают обладание такой огромной материальной силой с полным отсутствием интеллекта, вызывает у меня образ ребёнка, поражённого слоновостью. Хорошо бы задаться вопросом, не является ли это типичным случаем "грибковой цивилизации", которая характеризуется тем, что исчезает также быстро, как и появляется.

Если Северной Америке не удастся сменить себе идеологическую доктрину на менее злокачественную, чем та, которая сейчас у них в качестве инструкции, основанная на химере, громко называющей себя Христианской Наукой; весьма сомнительно, что ей ещё долгое время удастся оставаться преимущественно белым континентом. Очень скоро станет очевидно, что у этого колосса на глиняных ногах, после своего фантастического подъёма, осталось только и сил, чтобы вызвать своё собственное низвержение. И что за прекрасный шанс, предоставит этот падение жёлтым расам! С точки зрения, как истории, так и справедливости жёлтые расы будут иметь абсолютно те же аргументы и факты, или их отсутствие, чтобы оккупировать американский континент, какие имели европейцы в шестнадцатом столетии. Их многочисленные и голодные массы примут на себя единственное право, распознаваемое историей - право голодных людей на утоление голода - разумеется, если это право подкреплено силой!

Таким образом, в этом жесточайшем мире, с двумя подряд мировыми войнами, очевидно, что только те белые люди имеют шанс уцелеть и процветать, которые знают, как мучаться и сохранять мужество драться насмерть, даже когда дело безнадёжно. И только те народы имеют право уцелеть и процветать, которые проявят способность полностью очистить свой организм от трупного яда Еврейства.

Приложение:

Ален де Бенуа

Загадка Гитлера

В 1933 г. французский писатель Франсуа Ле Гри (Francois Le Grix), присутствовавший на выступлении Гитлера в Берлине, так писал о впечатлении, произведенным тем на него: "в его лице, походке чувствовалось столько уверенности, искренности, бравады, что это заставляло многих дам называть его "прекрасным мальчишкой"". ("Двадцать дней с Гитлером", изд. Grasset).

В 1936 г. Альфонс де Шатобриан (Alphonse de Chateaubriant) так описывает Гитлера: "Его глаза, насыщенного голубого цвета, напоминают воды озера Кеннигссе. Его тело вибрирует; движения его головы по юношески стремительны. Его спина, прямая как стержень, не согнута грязными политическими страстями. Его характеризует бесконечная доброта. Да, Гитлер, - добрый. ("Сноп сил", Grаsset).

В том же году, романист Бодель писал: "Я не знаю насколько приятно быть гражданином тоталитарного Государства; я лично, этого бы не перенес. Но я знаю, что сегодня гораздо радостней жить в порабощенной Германии, чем в свободной Франции. ("Господин Гитлер", Gallimard).

Ницше говорил: "История всегда пишется с точки зрения победителей".

Дата добавления: 2015-06-30