Применимость правовых норм к жизни Церкви

Право.

Чтобы четче определить область церковного права, необходимо раскрыть значение самого понятия «право». Философия права знает много разноречивых определений этого, на первый взгляд, казалось бы, всегда одинаково понимаемого термина. Та­кая разноголосица обусловлена существованием разных теорий права. Поскольку понятие «право» — предельно широкое и ключе­вое в юридической науке, от того или иного определения его зави­сит характер правовой теории.

Одно из этих определений не лишено и известного церковного авторитета. Имеется в виду классическое римское определение, во­шедшее в «Дигесты» императора Юстиниана (533 г.) и заимствован­ное оттуда в византийские законодательные сборники: «Василики» («Базилики») и «Прохирон» (IX в.), а также в канонический сбор­ник — «Алфавитную Синтагму» Матфея Властаря (1335 г.). Оно сформулировано так: «Право есть творчество в области доброго и равного». Выражено это, конечно, не на языке современной науки, тем не менее данное определение отличается изрядной логической ясностью и достаточной однозначностью. Область права отделяется им от науки и искусства: подразумевается, что наука — это твор­чество в области истинного, а искусство — в области прекрасного. Указанием же на «равное» право отмежевывается и от морали, ко­торая, тоже будучи творчеством в области доброго, не ограничена требованием равенства.

Понятия равенства, справедливости, эквивалентности позволя­ют провести отчетливую границу между правом и моралью. Неда­ром в древности эмблемой права служили весы — инструмент, предназначенный для измерения тяжести предметов через установ­ление равновесия.

При всей своей классической ясности лапидарное римское опре­деление, конечно, слишком абстрактно. Наука нового времени XVII—XX вв. дает более содержательные, хотя и, как правило, бо­лее узкие, односторонние определения права.

В философии права XVIII столетия преобладало формальное на­правление. Право определялось как средство разграничения воли отдельных лиц. Как отмечал русский юрист профессор Н. М. Кор-кунов, «полного, законченного развития эта теория достигла... в уче­ниях Томазия, Канта, и Фихте, резко отделивших право от нравст­венности и придавших праву чисто формальный характер. В праве видели внешний порядок человеческих отношений. Функцией права признавалось отмежевание каждому индивиду неприкосновенной сферы, где бы свободно могла проявляться его воля».

Крупный немецкий юрист XIX века Иеринг, в противополож­ность формальному направлению юридической науки, функцию права видел не в ограничении воли, а в охране интересов.

Н. М. Коркунов вводит в это определение существенную по­правку, рассматривая право как средство не охраны, а разграни­чения интересов. В известном смысле продолжая традицию фор­мальной школы, религиозный философ князь Е. Н. Трубецкой да­ет такое определение: «Право есть внешняя свобода, предоставлен­ная и ограниченная нормой».³

Немецкий теоретик права Ф. Савиньи в своей «Системе совре­менного римского права» (1815—1847 гг.), дал, возможно, самое глубокое в европейской юридической науке XIX столетия опреде­ление сущности и генезиса права: «Если мы отвлечем право от вся­кого особенного содержания, — писал он, — то получим как общее существо всякого права нормирование определенным образом сов­местной жизни многих. Но случайный агрегат неопределенного множества людей есть представление произвольное, лишенное вся­кой реальности. А если бы и действительно имелся такой агрегат, то он был бы не способен, конечно, произвести право. В действи­тельности же везде, где люди живут вместе, мы видим, что они об­разуют одно духовное целое, и это единство их проявляется и ук­репляется в употреблении одного общего языка. В этом единстве духовном и коренится право, так как в общем всех проникающем народном духе представляется сила, способная удовлетворить по­требности в урегулировании совместной жизни людей. Но говоря о народе как о целом, мы должны иметь в виду не одних лишь на­личных членов его: духовное единство соединяет также и сменяю­щие друг друга поколения, настоящее с прошлым. Право сохраня­ется в народе силой предания, обусловленной не внезапной, а со­вершенно постепенной, незаметной сменой поколений».⁴

По мысли ученика Савиньи Г. Пухты, «право развивается из народного духа, как растение из зерна».⁶ Свои воззрения на про­исхождение права Г. Пухта изложил в монографии «Обычное пра­во». «В Священном Писании, — отмечал он, — происхождение рода человеческого изображается так, что вначале был один человек, затем два: мужчина и женщина, а потом рожденные от них. Пер­вые люди составляли... с самого начала определенный союз, союз семейный. Первая семья, размножаясь, поделилась на несколько семей и развилась в племя, в народ, который, точно так же раз­множаясь, поделился на новые племена, ставшие в свой черед на­родами... Важно в этом, что мы, таким образом, не находим ни од­ного момента, когда бы люди жили, не составляя какого-либо ор­ганического целого. Народное единство основывается на единстве духовного родства. Но родство одного недостаточно для образова­ния народа, иначе был бы один народ. Обособление одного народа от другого определяется их территориальным обособлением, причем к естественному единству приходит и другое, выражающееся в по­литической организации, чрез что народ становится государством. Государство не есть естественный союз. Оно образуется волею: го­сударственный строй есть выражение общей воли о том, что со­ставляет существо государства. Эта общая воля не могла, однако, непосредственно и первоначально иметь никакого другого источни­ка, как естественное согласие, единомыслие».⁶

В юридической науке XX века сложилось несколько школ: соци­ологическая, психологическая, феноменологическая, нормативная. Крупнейший нормативист X. Кельзен, опираясь на неокантиан­скую философию, развивал «чистую» теорию права, отрицая его обусловленность какими бы то ни было внешними по отношению к праву факторами. Государство он рассматривал как персонифика­цию правопорядка. Общепринятое в советской юридической науке определение права дано в Большой советской энциклопедии: «Пра­во — это совокупность установленных или санкционированных го­сударством общеобязательных правил поведения, соблюдение кото­рых обеспечивается мерами государственного воздействия*.⁷ То есть наличие права обусловлено существованием государства. Это опре­деление выводит за рамки права обычное догосударственное право и право церковное.

Любое право, в том числе и внегосударственное, обычное или церковное, заключается в регламентации поведения людей, их дей­ствий, основываясь на санкциях по отношению к нарушителям установленного правопорядка. Задачей права является регулиро­вание взаимоотношений между людьми, живущими в обществе, пу­тем установления равно обязательных для всех правил поведения. Оно предусматривает также в случае необходимости принятие мер для принуждения к тому, чтобы правилам подчинялись все. Пре­дусмотренные законодателем санкции для восстановления попран­ного правопорядка делают его неуязвимым для нарушителей.

Труднейшим для философии права является вопрос о разгра­ничении морали и права, в том случае, конечно, если существование права не ставить в обязательную зависимость от существова­ния и функционирования государства.

Мудрая притча Спасителя о работниках в винограднике на живом примере помогает безошибочно различать мораль и право. Работнику, пришедшему около 11-го часа, хозяин дома заплатил столько же, сколько и тем, кто «перенес тягость дня и зной». Про­работавшие целый день остались недовольны и стали роптать на хозяина, а он ответил одному из них: «Друг! Я не обижаю тебя; не за динарий ли ты договорился со мною? Возьми свое и пойди; я же хочу дать этому последнему то же, что и тебе. Разве я не властен в своем делать, что хочу? Или глаз твой завистлив от того, что я добр?» (Мф. 20, 1-15).

Справедливость была соблюдена по отношению ко всем работ­никам, никто из них не получил меньше условленной платы — ди­нария, но по отношению к пришедшим около 11 часов хозяин про­явил любовь, которая относится к области нравственности. Зави­стливый же работник пытался, не имея на то основания, из щед­рости хозяина сделать правовую норму и упрекал его за то, что тот не обнаружил равной щедрости ко всем работникам.

От морали право отличается прежде всего своим по преимуще­ству общественным характером, в то время как мораль, не лишен­ная общественного содержания, носит все-таки в основном лично­стный характер. Право, согласно древней аксиоме, существует вез­де, где есть общество: «ubi societas, ibi jus est». Еще одно важное отличие права от морали заключается в том, что в его компетен­цию входят главным образом внешние действия, поступки людей, а не их внутренние мотивы, и наконец, правовым нормам свойствен обязательный и даже принудительный характер, обеспечиваемый применением санкций к нарушителям этих норм.

Русский философ В. С. Соловьев писал: «Право есть низший предел, некоторый минимум нравственности, для всех обязатель­ный». Задача права, считал он, «не в том, чтобы лежащий во зле мир превратился в Царствие Божие, а в том, чтобы он до времени не превратился в ад».⁸

Есть ли у нас основания распространять признаки права (его обще­ственно-институциональный характер, опору на санкции), лежа­щий в основе его принцип справедливости, на право церковное, применимы ли правовые категории к жизни Церкви, иными сло­вами, возникает вопрос о самом существовании церковного права. Ряд обстоятельств дает повод для сомнений в применимости пра­вовых норм к жизни Церкви.

Хотя с человеческой стороны Церковь — тоже один из обще­ственных союзов, однако это союз совершенно особого рода, приро­да и цель которого не замыкаются земным горизонтом. В сферу права не входят внутренние мотивы человеческих поступков, а раз­ве не учил нас Господь судить себя не по одним делам нашим, но и самые греховные побуждения, греховные мысли и чувства вме­нять себе наравне с делами: «...всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействевал с нею в сердце своем» (Мф. 5, 28). И наконец, разве в Церкви, созданной Тем, Кто «трости над­ломленной не переломит, и льна курящегося не угасит» (Ис. 42, 3), — есть место санкциям, принуждению?

Эти недоумения и в древности, и в наши дни сектантски мыс­лящих богословов, от гностиков, монтанистов, павликиан, средне­вековых вальденсов, немецких реформаторов, вроде Агриколы, до новейших протестантских ученых: Хирша, Элерта, Альтхауза — приводили к поспешным антиномистским выводам. Антиномист-ской тенденции не избежал и крупный православный богослов прот. Н. Афанасьев. Антиномисты утверждают, что между поня­тием права и Христианской Церковью лежит внутреннее противо­речие, что право и Церковь несовместимы, что «церковное право» — это нонсенс, «contradictio in adjecto», ибо новозаветная благодать исключает не только ветхий, но и всякий вообще закон.

Между тем сам Господь учил нас иному. Он говорил: «Не ду­майте, что Я пришел нарушить закон или пророков; не нарушить пришел Я, но исполнить» (Мф. 5, 17). В самом деле, нравственный закон, основанный на любви, является несравненно более важным началом в ней, чем право, опирающееся на справедливость. И все-таки правовое начало — это тоже неотъемлемый элемент церков­ного организма. Взаимные отношения между членами церковного Тела регулируются не только внутренними мотивами людей и нравственными заповедями, но и общеобязательными нормами, на­рушение которых влечет за собой применение санкций, именно сан­кций, хотя и совершенно особого характера, не совпадающих с сан­кциями, предусматриваемыми государственным правом.

Церковному праву тоже присущ характер принудительности, но меры принуждения, применяемые церковной властью, решитель­но отличаются от тех, которые применяются государственной вла­стью. Церковь не уполномочена своим Основателем принуждать физически, опираясь на материальную силу, что может позволить себе государство.

Другой важной особенностью церковных санкций является то, что даже самые тяжкие из них применяются не только ради под­держания церковного порядка, но и, в не меньшей степени, ради духовной пользы самого нарушителя церковных законов. И свет­ское право не пренебрегает целью исправления правонарушителя;

оно, однако, не ставит эту цель во главу угла, исходя прежде всего из задачи охраны общественного благополучия. Предусматривае­мая уголовными кодексами ряда стран смертная казнь определенно свидетельствует о том, что нравственное исправление пре­ступника не во всех случаях является целью законодательства. Евангелие же учит нас тому, что всякая человеческая душа имеет бесконечную ценность: «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» (Мф. 16, 26). Даже такая край­няя церковная кара, как анафема, применяется не только для за­щиты церковного мира, но равным образом и для того, чтобы по­будить самого анафематствованного к раскаянию, чтобы помочь ему «в познание истины прийти».

Существование в Церкви общеобязательных законов, защищен­ных санкциями, предусмотренными для нарушителей, не противоречит христианской свободе. Хотя то или иное церковное наказание, очевидно, не всегда вызывает внутреннее согласие того, кто подверг­ся ему, однако в конечном счете возможность применения церковных законов, в том числе и карательных, опирается на добровольное со­гласие членов Церкви подчиняться им. Нет и не может быть никако­го принуждения к вступлению в Церковь, но коль скоро человек стал членом Церкви, он тем самым взял на себя обязанность подчиняться и Божественным законам, и тем законам и правилам, которые при­надлежат к области положительного церковного права, т.е. являют­ся продуктом церковного законодательства, осуществляемого в силу власти, вверенной Церкви ее Основателем. Причем подчинение этим законам имеет характер необходимости — необходимости внешней, поскольку оно гарантировано деятельностью церковных инстанций, обладающих хотя и духовной, но вполне реальной силой, и необходи­мости внутренней, ибо без подчинения Божественным и церковным законам невозможно улучить спасение, ради которого человек и ста­новиться членом Церкви.

Вопрос о том, совместимы или не совместимы Церковь и право, допустим для сознания богослова-протестанта, который может по­зволить себе смотреть на церковное предание как на историю от­ступлений от исконного Евангельского учения; для нас же, право­славных, предание обладает безусловным авторитетом, а оно вклю­чает в себя и Правила Апостолов, Вселенских и Поместных Собо­ров и Святых Отцов. Сомневаться же в правовом, юридическом ха­рактере этих правил нет разумных оснований.

Дата добавления: 2015-06-30