Церковной Истории 3 страница

ГЛАВА 17.

О созванном в Никее Соборе по поводу Ария.

Но так как дело шло вопреки надеждам, споры были громче голоса примиряющего, — и посланный для водворения мира возвратился без успеха; то царь решился созвать Собор, и всем предстоятелям Церквей предписал явиться к определенному дню в Никею вифинскую. В этом собрании от Апостольских престолов, участвовали Макарий иерусалимский, Евстафий, уже управлявший Церковью Антиохии, что при Оронте, Александр епископ Александрии, что при озере Мареотском. Но римский епископ Юлий за старостью не приехал: вместо его присутствовали пресвитеры той же Церкви Витон и Викентий. Кроме этих, съехалось на Соборе много и [63] других превосходных и доблестных мужей из разных провинций: одни из них отличались способностью мышления и красноречием; другие славились знанием священного Писания и прочих наук; иные знамениты были добродетельною жизнью; а некоторые приобрели известность тем и другим. Всех епископов на Соборе находилось около трехсот двадцати. Вероятно, немалое также число было пресвитеров и диаконов, приехавших вместе с епископами. Вместе с ними явились и мужи, искусные в диалектике, намеревавшиеся помогать им словом. Многие из священников как обыкновенно бывает, собрались туда будто для борьбы за собственные дела, и думали иметь время — поправить то, что огорчило их лично. Всякий из них, за что-нибудь порицая других, представлял царю прошение, в котором излагал нанесенные себе обиды. И так как это легко случалось каждый день; то царь повелел, чтобы к назначенному времени все объявили, в чем обвиняют (других). Когда же данный срок наступил, он взял представленные просьбы и сказал: «для этих обвинений будет свое время,— день великого суда; и будет судия — Бог, имеющий тогда судить всех: а мне — человеку, не подобает брать на себя выслушивание дел, в которых и обвиняющие и обвиняемые суть священники; ибо они отнюдь не должны [64] поставлять себя, в такое положение, чтобы подвергаться суду другого. Итак, будем подражать божественному человеколюбию, именно: прощая друг друга, оставим эти обвинения, примиримся между собою и постараемся лучше о вере, ради которой мы сошлись сюда». Сказав это, царь повелел рукопись каждого оставить без рассмотрения и просьбы сжечь, и назначил день, в который надлежало разрешить сомнения касательно веры. Но еще прежде срока, епископы, сходясь между собою, призывали Ария и, предлагая на общее исследование свои мысли, вступали в рассуждения. Однако ж исследование их, как обыкновенно бывает, послужило только источником к различным вопросам: одни советовали не делать нововведений в преданной из древности вере, — и это были особенно те, которым простота нравов внушала бесхитростно принимать веру в Бога, а другие утверждали, что древнейшим мнениям не должно следовать без поверки их. Из собравшихся тогда епископов и находившихся при них клириков многие славились, как люди, в диалектике сильные, и в беседах такого рода опытнейшие. Об них знал сам царь и его приближенные. С этого времени и Афанасий александрийский, бывший тогда еще диаконом и обращавшийся с епископом Александром, в помянутых рассуждениях начал принимать особенное участие. [65]

ГЛАВА 18.

О двух философах, привлеченных к вере простотою беседовавших с ними старцев.

Мало этого; — в них участвовали даже и некоторые из языческих мудрецов одни, может быть, потому, что, старались узнать, каково это учение; а другие потому, что с недавнего времени стали замечать упадок языческой религии и, досадуя за то на христиан, хотели в споре о догмате вмешивать свои вопросы, с целью — между христианами возбудить вражду и противоречие в мнениях. Рассказывают, что, когда кокой-то среди них тщеславился своим искусством слова и насмехался над священниками, — один простой старец, из числа тех, которые прославились исповеданиями, не перенес его гордости. Чуждый всяких тонкостей и хитростей, он захотел вступить с ним в беседу. Людей дерзких, знавших исповедника, такая решимость расположила к смеху; а в скромных возбудила опасение, как бы, то есть, этот старец пред мужем искусным в слове не показался смешным. Однако ж, когда позволили ему говорить, что хочет, — ибо такому мужу долго прекословить не смели, — он сказал: «Во имя Иисуса Христа, послушай философ: Един есть Бог, Создатель неба и земли, всего видимого и невидимого, сотворивший все это силою Слова и утвердивший освящением [66] святого Своего Духа. Это-то Слово, продолжал он, которое мы называем Сыном Божиим, сжалившись над заблуждением и скотскою жизнью людей, восхотело родиться от жены, обращаться с людьми и умереть за них. Оно и еще придет судить, что каждый сделал в своей жизни. В истину этого мы бесхитростно веруем. Посему не трудись напрасно отыскивать доказательства на то, что совершается верою, и — способы, которым это могло быть, или не быть; но отвечай на вопрос: веруешь ли ты?» — Пораженный этим, философ сказал: «Верую», — и исповедав благодарность за (свое) поражение, начал мыслить согласно с старцем, да и тех, которые прежде имели одинаковое с ним направление, расположил к единомудрствованию, клятвенно утверждая, что он переменился не без воли Божией, но обращен к христианству какою-то несказанною силою. Говорят, что подобное этому чудо совершено было и Александром, управлявшим Церковью константинопольскою. Когда Константин прибыл в Византию, некоторые философы пришли к нему с укоризнами, что он верует не так, как надобно, и делает нововведения относительно веры, устанавливая в государстве новое Богопочтение, вопреки узаконенному его предками и всеми правителями, какие когда-либо были над Греками и Римлянами, — и просили позволения побеседовать [67] о вере с епископом Александром. Александр, как муж высокой добродетели, вероятно, главный делом почитавший непорочную жизнь, хотя и никогда не упражнялся в подобной словесной борьбе, однако ж по повелению царя принял подвиг. Когда философы сошлись и хотели было все разговаривать, епископ потребовал, чтобы они избрали одного, кого им угодно, и чтобы другие во время беседы хранили молчание. Этот один только что начал свою речь, Александр сказал ему: «во имя Иисуса Христа повелеваю тебе не говорить», — и у человека вдруг связались уста; он замолк. После сего нужно ли рассуждать, какое чудо больше: человека, и притом философа, с такою легкостью лишить слова, или словом, посредством руки, разломить камень, что некоторые, как я слышал, тщеславно рассказывают о Юлиане, называемом Халдеем? — Таковы преданные мне об этом сведения.

ГЛАВА 19.

О том, что, когда составился Собор, к нему царь говорил речь.

Часто сходясь, епископы выводили на середину Ария и ревностно испытывали его положения, ибо остерегались, как бы, подавая мнение в пользу той или другой стороны, не сказать чего-либо опрометчиво. Когда же настал воскресный день, в который определено было пресечь недоразумения, — они сошлись во [68] дворец, так как и самодержцу благоугодно было участвовать в их совете. Прибыв в залу, назначенную для собрания священников, он прошел между ними к главному месту и сел на приготовленном для него престоле. Повелено было сесть и Собору; ибо по обеим сторонам вдоль стен царской залы стояло много скамей, а та зала была самая большая, превосходнее прочих. Как скоро все сели, Евсевий Памфилов встал и произнес царю речь, заключив ее благодарственною о царе песнию Богу. Когда же он кончил, то водворилось молчание, и царь сказал: «За все благодарю Бога, и не менее за то, что вижу, други, сонм ваш. Собрать во едино столько священников Христовых случилось мне сверх всякого чаяния. Желал бы я видеть вас единомысленными и согласными в мнениях; ибо возмущения Божией Церкви считаю злом самым тягостным. Как скоро донесли мне о том, чего лучше бы не слышать, душа моя сильно возмутилась: я узнал, что вы разномыслите между собою, — вы, которым, как служителям Божиим и раздаятелям мира, это менее всего прилично. И вот почему созван мною священный Собор ваш. Как царь и сослужитель ваш, я прошу от вас этого, общему Владыке Богу угоднейшего дара, который мне прилично принять, а вам подать, именно: изложите открыто причины ваших недоразумений [69] и положите им конец единомыслием и миром, чтобы и мне вместе с вами воздвигнуть этот трофей над завистливым демоном, который, когда чужеземцы и тираны низвергнуты, возбудил сию внутреннюю вражду, по зависти к нашим благам». Царь произнес эти слова на латинском языке, а один из предстоявших перевел их на греческий.

ГЛАВА 20.

О том, что, выслушав обе стороны, царь осудил приверженцев Ария и приговорил их к ссылке.

После сего священники начали рассуждать о догмате. Спокойно и незлобиво выслушивал царь слова той и другой стороны, и присоединялся к тем, которые говорили хорошо, а спорщиков удерживал от распри и кротко беседовал с каждым, сколько мог понимать кого, потому что не несведущ был и в греческом языке. Наконец все священники согласились между собою и решили, что Сын — единосущен Отцу. Говорят, что мнение Ария сперва поддерживали только семнадцать человек; но вскоре и из них большая часть перешла к мнению общему, которое защищал и сам царь, утверждая, что это согласие всего Собора благоугодно самому Богу. Притом он объявил, что всякий, противящийся догматам веры, как нарушитель Божественных определений, будет наказан ссылкою. Чтобы символ [70] принятой тогда веры был известен потомству и сохранился на будущее время твердым, я, в пользу истины, счел было необходимым внести сюда письменное его изложение: но люди благочестивые, дружески ко мне расположенные и знающие дело рассудили, что об этом должны говорить и слушать только посвященные и посвящающие, и я решился последовать их совету; потому что мою книгу по всей вероятности будут читать и некоторые непосвященные. Впрочем тайны, о которых надобно молчать, я постараюсь держать сокровенными, сколько нужно, чтобы читатели не вовсе не знали о том, что определено Собором.

ГЛАВА 21.

О том, что постановил созванный против Ария Собор, как осудил он Ариевых приверженцев и сжег Ариевы сочинения; также об архиереях, не хотевших согласиться с Собором, и об установлении Пасхи.

Надобно знать, что Собор признал Сына единосущным Отцу; а тех, которые говорили, что было время, когда Его не было, что прежде, чем Он родился, Его не было, что Он произошел из несущего, или из другой ипостаси, либо сущности, что Он удобопревращаем или изменяем, — тех отлучили и объявили чуждыми вселенской Церкви. Это определение подписали: Евсевий никомидийский, Феогнис никейский, Марис халкидонский, Патрофил скифопольский и Секунд птолемаидский из [71] Ливии. Но Евсевий Памфилов сперва несколько колебался, а потом рассмотрел его и также подписал. Собор отлучил Ария вместе с единомышленниками и положил не принимать его в Александрии. Мало этого; — он запретил и те самые выражения, в каких высказывались его мнения, и книгу его об этом предмете, под названием: Qa`leia’. Характер этой Фалии, как я слышал, но не читал, — бессвязность, по которой она походит на сотадийские песни. Надобно заметить однако ж, что Евсевий никомидийский и Феогнис никейский, приняв символ веры, не согласились на низложение Ария и не подписали соборного определения об этом. Несмотря на то, что царь назначил Арию ссылку и, как всем епископам, так и народу письменно повелел считать его и единомыслящих с ним за людей нечестивых и, если найдется какое-либо написанное ими сочинение, предавать его огню, так чтобы о нем и введенном от него учении, даже и помину не было. А кто будет замечен в утайке, кто тотчас же не объявит и не сожжет; тот в наказание подвергнется смерти и уголовной казни. Разослал он по городам и другое послание против Ария и его единомышленников. Евсевию же и Феогнису повелел выехать из городов, в которых они епископствовали. А Церкви никомидийской написал, чтобы она держалась веры, преданной Собором, чтобы в [72] епископы избирала православных и им повиновалась, упомянутых же предала забвению; и кто будет хвалить их или согласно с ними мыслить, тому угрожал наказанием. В этом послании он обнаружил и другую причину своего гнева на Евсевия,— именно ту, что Евсевий и прежде уже держался стороны тирана, а Константину строил козни. По силе этой царской грамоты, как Евсевий, так и Феогнис лишены церквей, которыми они управляли; — никомидийскую Церковь принял в свое управление Амфион, а никейскую — Христ. По решении вопроса о догмате, Собору угодно было постановить, чтобы и праздник Пасхи совершался везде в одно время.

ГЛАВА 22.

О том, что на первый Собор царь призывал и новацианского епископа Акесия.

Говорят, что, заботясь о единомыслии всех христиан, Константин призвал на Собор и епископа новацианской Церкви, Акесия. Показав ему уже скрепленное подписями епископов определение о вере и праздник, царь спросил согласен ли с этим и он? Акесий отвечал, что Собором не определено ничего нового, — и одобрил соборное мнение. Я и сам, говорил он, точно так верую и праздную, и этот обычай принял от древности. — А если ты мыслишь [73] одинаково с нами, сказал царь, зачем же избегаешь общения? В ответ на это Акесий, рассказав о разногласии между Новатом и Корнилием при Декие, заключил, что люди, после крещения впадающие в грехи, которые в св. Писании называются смертными, недостойны приобщаться таинств; ибо отпущение их грехов зависит только от власти Божией, а не от священников. Тут царь прервал его и сказал: «Акесий! Поставь лестницу и взойди на небо один». Это сказано царем конечно не в похвалу Акесия, а в том смысле, что новациане, будучи людьми, считают себя безгрешными.

ГЛАВА 23.

О постановленных Собором правилах, и о том, что исповедник Пафнутий помешал Собору постановить правило, что все, имеющие принять сан священства, должны вести жизнь девственную.

Стараясь исправить жизнь служащих в Церкви, Собор постановлял законы, называемые правилами. Когда рассуждали об этом; то некоторым хотелось ввести закон, чтобы епископы и пресвитеры, диаконы и иподиаконы не разделяли ложа с женами, которых пояли до вступления в духовный сан. Но Пафнутий исповедник встал и начал говорить вопреки. Называя брак честным и сожитие с собственною женою — целомудрием, он [74] советовал Собору не постановлять такого закона; ибо трудно переносить это. Такой закон и для них и для жен их, может быть, сделается причиною нецеломудрия. По древнему преданию Церкви, безбрачные, вступив в духовное звание, уже не должны жениться; а принявшие духовный сан после брака, не должны удаляться от жен, которых имеют. И это предложил Пафнутий, сам никогда не испытавший брачного состояния. Собор одобрил его совет, — и в этом отношении не постановил никаких правил, не связал никого необходимостью, и безбрачное состояние предоставил воле каждого. Но по другим предметам, что казалось ему хорошим, он написал законы, которыми Церковь должна была управляться в своих действиях. Эти законы, кто хочет, легко может прочитать, потому что они есть у многих.

ГЛАВА 24.

О деле Мелетия, как хорошо святой Собор рассмотрел его.

Когда исследованы были также события, происшедшие в Египте под влиянием Мелетия: тогда Собор присудил ему самому жить в Лике, нося только имя епископа, и впредь не рукополагать ни в городе, ни в селе. А тем, которые уже поставлены им, предписал иметь общение и совершать литургию, но относительно степеней чести, занимать второе место после [75] клириков в каждой Церкви и приходе, — вступать также на места умерших, если по определению народа окажутся достойными того, и будут утверждены епископом александрийской Церкви, — но самим не иметь участия в избрании по собственному желанию, кого хотели бы. Собор признал это справедливым, размыслив об опрометчивости и поспешности Мелетия и единомышленников его, в деле рукоположения; ибо когда Петр, впоследствии скончавшийся мученически, по случаю бывшего в то время гонения, ушел из Александрии, — Мелетий присвоил себе не принадлежавшее ему право рукоположения.

ГЛАВА 25.

О том, что царь, призвав Собор в Константинополь и почтив его дарами, дал ему общественный обед, увещевал всех сохранять единомыслие и определения святого Собора послал в Александрию и разослал повсюду.

Между тем, как Собор делал эти определения, наступило двадцатилетие Константинова царствования. У Римлян (был) обычай совершать народное торжество чрез каждые десять лет правления самодержца. Посему царь счел благовременным пригласить Собор на пир и почтил его приличными дарами. Когда же отцы Собора собирались отправляться назад, он снова созвал всех их, советовал им хранить единомыслие относительно веры, и иметь [76] мир между собою, чтобы впредь не было подобных возмущений. После продолжительной беседы об этом, Константин просил их усердно молиться за себя, за детей и за царство, и всегда служить Богу; сказав же это отправлявшимся тогда в Никею епископам, расстался с ними. А чтобы постановления Собора были известны и тем, которые не присутствовали на нем, он отправил грамоту к Церквам во все города, кроме того особую написал к Церкви александрийской, убеждая ее оставить всякое разномыслие и единодушно исповедовать изложенную на Соборе веру; ибо она есть не иное что, как мысль Божия, объявленная Духом Святым чрез согласие столь многих и столь великих архиереев, и утвержденная после тщательного исследования и испытания всех недоумений.

КНИГА ВТОРАЯ

ГЛАВА 1.

О обретении животворящего креста и священных гвоздей.

Так окончилось все, происходившее в Никее, — и священнослужители разъехались по домам. Видя, что вся Церковь согласна касательно догмата, царь чрезвычайно радовался. Для изъявления благодарности Богу за единодушие епископов, за себя, за детей и за государство, он признал своею обязанностью простроить молитвенный дом в Иерусалиме, подле так называемого Краниева места. Около того же времени в Иерусалим для молитвы и посещения тамошних священных мест прибыла и мать его Елена. Питая благочестивое расположение к вере христианской, она весьма желала найти древо честного креста. Но найти его, равно как и священный гроб, было нелегко; потому что в древности языческие гонители Церкви, стараясь всеми средствами истребить едва возникавшее богопочтение, покрыли то место большим холмом и подняли его, между тем как прежде, подобно нынешнему своему [78] положению, оно было углублено. Заняв оградою всю площадь воскресения и Краниева места, они украсили ее: поверхность выстлали камнем, и построили храм Афродите и воздвигли ей статую; так что покланявшиеся на том месте Христу, казалось, чтили Афродиту. С течением времени истинная причина благоговения к тому месту изгладилась из памяти; ибо Христиане не могли безопасно посещать его и показывать другим, между тем как языческий храм и статуя пользовались уважением. Несмотря однако ж на то, означенное место было открыто, и тщательно придуманный для того обман изобличен. Это сделано, говорят, по указанию одного из живущих на востоке Евреев, который знал о том из книги, доставшейся ему от отца, но вероятнее,— по указанию самого Бога, открывающего людям тайны посредством знамений и сновидений; ибо я не думаю, чтобы предметы божественные нуждались в указании человеческом, когда Богу угодно открыть их. Итак, по приказанию царя, означенное место было очищено, и в глубине, на одной его стороне, показалась пещера воскресения, а на другой, близ того же места найдены три креста, и отдельно от них еще древо в виде белой дощечки, на которой словами и письменами еврейскими, греческими и римскими было изображено: Иисус Назарянин Царь Иудейский. Это, как говорит священная книга Евангелий, [79] было написано над главою И. Христа, по приказанию правителя Иудеи, Пилата. Но и после обретения нелегко было отличить (истинный) крест Христов, частью потому, что надпись была сорвана с него и отброшена, а частью и потому, что три креста лежали в беспорядке; и порядок между ними был нарушен вероятно тогда, когда снимали с них тела распятых. Воины, как повествует история, сперва нашли мертвым на кресте И. Христа и, сняв Его, отдали для погребения; потом, намереваясь ускорить смерть распятых по обеим его сторонам разбойников, перебили им голени, а самые кресты бросали один за другим, как попало. Да и какая была нужда воинам заботиться о расположении крестов в прежнем порядке, когда они спешили окончить дело до вечера и не считали хорошим заниматься крестами людей, умерших насильственною смертью? Между тем, как оставалось еще необъяснимым, который крест Христов, и настояла надобность в указании Божеском, а не человеческом,— случилось следующее: В Иерусалиме была одна знатная женщина, страдавшая тяжкою и неизлечимою болезнью. К ней, лежавшей (на одре болезни), пришел иерусалимский епископ Макарий, в сопровождении матери царя и своих приближенных. Сотворив наперед молитву и дав знать зрителям, что божественный крест должен быть тот, который, будучи [80] возложен на женщину, исцелит ее от болезни, он начал возлагать на нее кресты один за другим. Когда возлагаемы были первые два, с женою не произошло ничего важного и замечательного, и она находилась уже при самых вратах смерти: но как скоро коснулись ее третьим, она вдруг открыла глаза и, возвратив силы, соскочила с постели здоровая. Говорят, что таким же образом был воскрешен и мертвый. Большая часть найденного божественного древа и доныне хранится в Иерусалиме, в серебряном ковчеге; а остальную царица привезла сыну своему Константину, равно как и гвозди, которыми было пригвождено тело Христово. Говорят, что из этих гвоздей царь приказал сделать себе шлем и для коня узду, во исполнение пророчества Захарии, которого предсказание указывало как бы на то самое время: в день он будет еже во узде коня свято Господу Вседержителю (Зах. 14, 20). Так слово в слово говорит Пророк. В древности это было предвидено и предсказано святыми пророками, а во времена последующие, в которые угодно было Богу, — подтвердилось чудными событиями. И тут нечему удивляться, если, даже по признанию язычников, сама Сивилла сказала:

О преблаженное древо, на котором распростерт был Бог.

Чего уже, пусть бы кто и нарочито хотел [81] противоречить, отвергнуть не в состоянии. Итак древо креста и почитание его было предсказано. Это передали мы, как сами приняли — от мужей, которым упомянутое событие совершенно известно, и которые, сведения о нем получив по преемству от отцов к детям, по возможности описали их и оставили потомкам.

ГЛАВА 2

О матери царя Елене, как она, быв в Иерусалиме, строила храмы и совершала другие богоугодные дела; также о ее кончине.

Около того времени царь, предположив воздвигнуть храм Богу, приказал тамошним правителям заботиться, чтобы это здание было как можно великолепнее и драгоценнее. Да и мать его Елена, со своей стороны, построила два храма: один в Вифлееме над пещерою, в которой родился Христос, а другой на вершине горы Елеонской, откуда вознесся Он на небо. Благочестие и благоговение сей жены обнаружились как многими другими делами, так и следующим: говорят, что, живя тогда в Иерусалиме, она призывала к себе и угощала священных дев, служила им при столе, подавала кушанья, наливала своими руками воду и делала все прочее, что обыкновенно делают слуги для гостей. Потом, посещая восточные города, она почтила местные церкви приличными пожертвованиями, многих, лишившихся имения, сделала богатыми, нуждающимся щедро [82] раздавала необходимое, а иных освобождала от долговременных уз, от заточения и рудников, и за это, кажется мне, получила достойное воздаяние; ибо настоящую жизнь провела так славно и знаменито, как нельзя более: была провозглашена августейшею, издала золотую монету с собственным изображением и, получив от сына власть над государственными сокровищами, пользовалась ими по собственную усмотрению. А когда должна была она покинуть эту жизнь, то имела также и славную кончину: быв около восьмидесяти лет от роду, оставила сына вместе с кесарями, ее внуками, правителем всей римской империи и, если есть в том какая-нибудь польза, даже по смерти не предана забвению; ибо, в залог всегдашнего о ней памятования, будущие веки имеют два города, названных ее именем, — один в Вифинии, а другой в Палестине. Но довольно для нас о Елене.

ГЛАВА 3

О храмах, построенных Великим Константином; о городе, названном по его имени, как он построен, и о находящихся при его зданиях; также о храме Архистратига Михаила в Сосфении 1 и о бывших там чудесах.

Царь, что ни делал, все направлял к благочестию и везде воздвигал Богу [83] великолепнейшие храмы, особенно же в главных городах, как-то, в Никомидии вифинской, в Антиохии при реке Оронте, и в Византии, которую сравнял с Римом в правах и во власти. Когда все шло по его желанию, и дела с иноплеменниками были окончены частью войнами, частью переговорами, он захотел построить соименный себе и равночестный Риму город. Для сего, прибыв на поле илийское, близ Геллеспонта, где — могила Аякса и где воевавшие против Трои ахеяне имели, говорят, корабельную пристань и лагерь, обозначил там форму и величину города, и на возвышенном месте поставил ворота, которые плавателям и теперь видны с моря. Когда он занимался этим, однажды ночью явился ему Бог и повелел искать другого места для города, указав на Византию фракийскую, по ту сторону Халкидона вифинского: там приказано ему построить город и назвать его именем Константина. Царь послушался слова Божия 2 и, распространив прежнюю Византию, обнес ее огромными стенами. Так как, для населения обширного города, туземцев было недостаточно; то в разных местах по предместьям построил он большие дома и, отдав их во владение знаменитейшим людям, поселил их там с семействами, а [84] этих людей вызвал частью из древнего Рима, частью из других мест. Назначил он также площади, из которых одни служили для устройства и украшения города, а другие для снабжения его жителей припасами, и доставив городу все прочее, отлично украсил его ипподромом, водохранилищами, портиками и другими зданиями, назвал свой Константинополь новым Римом и сделал его столицею всех живущих на земле, подвластной римлянам,— к северу, югу, востоку и Средиземному морю, начиная от городов, лежащих на Дунае, и от Епидамна, что при заливе ионийском, до Кирены и Ливии при так называемом мысе борийском. Учредил он и другой верховный совет, называемый сенатом, и предоставил ему те же права и преимущества, какие принадлежали древним римлянам. Старание его — соименный себе город сделать во всем равным Риму италийскому, не осталось без успеха; ибо, при помощи Божией, это население так выросло, что, и по числу жителей, и по богатству, всеми ставится выше (Рима). Причиною того я почитаю, с одной стороны, боголюбезность строителя и города, с другой, милосердие и щедрость жителей к нуждающимся; ибо Константинополь так располагает всех к Христовой Вере, что Иудеи в нем — многие, а язычники почти все перешли в Христианство. [85] Притом, столицею ему пришлось сделаться в такое время, когда Вера особенно распространилась; так что не оскверняли его ни требища, ни языческие храмы, ни жертвоприношения. В последующее царствование, то есть Юлианово, все это хотя и было на несколько времени восстановлено, но скоро опять уничтожилось. Возвеличивая сей, как бы новозданный Христов и соименный себе город, Константин украсил его многими и великолепными молитвенными домами. Усердию царя содействовал и сам Бог, поколику святость и спасительность построенных в этом городе молитвенных домов подтверждал своими откровениями. Знаменитейшим из них, по мнению как иностранцев, так и здешних жителей, с того времени почитается храм, находящийся в Эстиях. А это место, называемое ныне Михайловским, лежит на правой стороне, если в Константинополь плыть из Понта, и отстоит от него по морскому пути стадий на тридцать пять, сухим же путем, когда будешь обходить находящийся в средине залив,— более чем на семьдесят. Нынешнее название оно получило потому, что здесь, как уверяют, является святой Михаил Архангел. Истину этого подтверждаю и я, удостоившийся в помянутом месте великих благодеяний. Да и многие иные случаи доказывают, что это действительно бывает; ибо одни, подвергшись [86] тяжким бедствиям, или неизбежным опасностям, другие, впавши в болезни, или неизлечимые страдания, молились здесь Богу и получали избавление от несчастий. Рассказывать все порознь, как что случилось и с кем, было бы долго: я считаю необходимым сказать только то, что случилось с Акилином, который и теперь еще проводит время со мною и ходит по делам в одних и тех же судилищах, и что я частью от него слышал, частью сам видел. Он впал в сильную горячку от воспаления желчи, — и врачи дали ему выпить какое-то чистительное лекарство: но принятое лекарство возбудило в нем рвоту, и вместе с тем разлилась его желчь. Она своим цветом покрыла всю поверхность его тела, от чего все съеденное или выпитое им извергалось рвотою. Много прошло времени, как не удерживалась в нем никакая пища, и для исцеления болезни врачебное искусство оказалось бессильным. Наконец, уже полумертвый, он приказал своим домашним снести себя в молитвенный дом, решившись или умереть там, или получить исцеление от болезни. Лежавшему в храме больному явилось ночью божественное существо и повелело ему окроплять пищу жидкостью из смеси молока, вина и перцу. Эта именно смесь и исцелила его от болезни, хотя у врачей, по правилам их искусства, разгорячительное питье в [87] болезнях желчных считается вредным. Слышал я и об одном придворном враче Пробиане, что, страдая тяжкою болезнью в ногах, он там же освободился от страданий и удостоился дивного божественного видения. Быв прежде язычником, принял он христианство, — и прочие догматы христианской веры почитал довольно правдоподобными, не допускал только одного, что божественный крест есть причина спасения всех. Между тем как он питал такую мысль, явившийся ему божественный зрак указал на один из образов креста, лежавших на жертвеннике тамошней церкви, и ясно произнес, что со времени распятия Христова, из всех событий, направленных к общей пользе человеческого рода, или к частной некоторых людей, ничто не совершено без силы честного креста, ни святыми Ангелами, ни благочестивыми и добрыми людьми. Не имея времени перечислять все, по дошедшим до меня слухам, происшедшее в упомянутом храме, я почел нужным рассказать только об этом.

Дата добавления: 2015-06-30