Калина красная 4 страница

Ночь истекала. А луна все сияла. Вся деревня была залита бледным, зеленовато-мертвым светом. И тихо-тихо. Ни соба-ка нигде не залает, ни ворота не скрипнут. Такая тишина в деревне бывает перед рассветом. Или в степи еще -- тоже перед рассветом, когда в низинках незримо скапливается туман и сырость. Зябко и тихо.

И вдруг в тишине этой из бани донеслось:

Сижу за решеткой

В темнице сырой... -

завел первым Егор. Петро поддержал. И так неожиданно красиво у них вышло, так -- до слез -- складно и грустно:

Вскормленный в неволе орел молодо-ой;

Мой грустны-ый товарищ, махая крыло-ом,

Кровавую пищу клюет под окном...

Рано утром Егор провожал Любу на ферму. Так -- увязал-ся с ней и пошел. Был он опять в нарядном костюме, в шляпе и при галстуке. Но какой-то задумчивый. Люба очень радо-валась, что он пошел с ней, -- у нее было светлое настроение. И утро было хорошее -- с прохладцей, ясное. Весна все-таки, как ни крутись.

-- Чего загрустил, Егорша? -- спросила Люба.

-- Так... -- неопределенно сказал Егор.

-- В баню зачем-то поперлись. -- Люба засмеялась. -- И не боятся ведь! Меня сроду туда ночью не загонишь. Егор удивился:

-- Чего?

-- Да там же черти! В бане-то... Они там и водются.

Егор с изумлением и ласково посмотрел на Любу... И по-гладил ее по спине. У него это нечаянно вышло.

-- Правильно: никогда не ходи ночью в баню. А то эти черти... Я их знаю!

-- Когда ты ночью на машине подъехал, я слышала. Я ду-мала, это мой Коленька преподобный приехал...

-- Какой Коленька?

-- Да муж-то мой.

-- А-а. А он что, приезжает иногда?

-- Приезжает, как же.

-- Ну? А ты что?

-- Ухожу в горницу и запираюсь там. И сижу. Он трез-вый-то ни разу и не приезжал, а я его пьяного прямо видеть не могу: он какой-то дурак вовсе делается. Противно, меня трясти начинает.

Егор встрепенулся, заслышав живые, гневные слова. Не выносил он в людях унылость, вялость ползучую. Оттого, может, и завела его житейская дорога так далеко вбок, что всегда, и смолоду, тянулся к людям, очерченным резко, хоть иногда кривой линией, но резко, определенно.

-- Да-да-да, -- притворно посочувствовал Егор, -- прямо беда с этими алкашами!

-- Беда! -- подхватила простодушная Люба. -- Да беда-то какая. Горькая: слезы да ругань.

-- Прямо трагедия. О-е!.. -- удивился Егор. -- Коров-то сколько!

-- Ферма... Вот тут я и работаю.

Егор чего-то вдруг остолбенел при виде коров.

-- Вот они... коровы-то, -- повторял он. -- Вишь, тебя увидели, да? Заволновались. Ишь, смо-отрют... -- Егор по-молчал... И вдруг, не желая этого, проговорился: -- Я из всего детства мать помню да корову. Манькой звали корову. Мы ее весной, в апреле, выпустили из ограды, чтобы она сама пособирала на улице. Знаешь: зимой возют, а весной из-под снега вытаивает, на дорогах, на плетнях остается... Вот... А ей кто-то брюхо вилами проколол. Зашла к кому-ни-будь в ограду, у некоторых сено было еще... Прокололи. Кишки домой приволокла.

Люба смотрела на Егора, пораженная этим незамыслова-тым рассказом. А Егор -- видно было -- жалел, что он у него вырвался, этот рассказ, был недоволен.

-- Чего смотришь?

-- Егорша...

-- Брось, -- сказал Егор. -- Это же слова. Слова ничего не стоят.

-- Ты что, выдумал, что ли?

-- Да почему!.. Но ты меньше слушай людей. То есть слу-шай, но слова пропускай. А то ты доверчивая, как... -- Егор посмотрел на Любу и опять ласково и бережно и чуть стесня-ясь погладил ее по спине. -- Неужели тебя никогда не обма-нывали?

-- Нет... Кому?

-- М-гм... -- Егор засмотрелся в ясные глаза женщины, усмехнулся. -Кошмар. -- Все время хотелось трогать ее. И смотреть.

-- Глянь-ка, директор совхоза идет, -- сказала Люба. -- У нас был. -Она оживилась и заулыбалась, сама не зная чего.

К ним шел гладкий, крепкий, довольно молодой еще мужчина, наверно, таких же лет, как Егор. Шел он твердой хозяйской похожей, с любопытством смотрел на Любу и на ее -- непонятно кого -- мужа, знакомого?

-- Чего ты так уж разулыбалась? -- неприятно поразился Егор.

-- Он хороший у нас. Хозяйственный. Мы его уважаем. Здравствуйте, Дмитрий Владимирович! Что, у нас были?

-- Был у вас. Здравствуйте! -- Директор крепко тряхнул руку Егора. -Что, не пополнение ли к нам?

-- Дмитрий Владимирович, он -- шофер, -- не без гор-дости сказала Люба.

-- Да ну? Хорошо. Прямо сейчас могу за руль посадить? Права есть?

-- У него еще паспорта нету... -- Гордость Любина угасла.

-- А-а. А то поехали со мной. Моего зачем-то в военкомат вызывают. Боюсь, надолго.

-- Егор! -- заволновалась Люба. -- А? Район наш уви-дишь. Поглянется!

И это живое волнение, и слова эти нелепые -- про район -- подтолкнули Егора на то, над чем он пять минут назад искренне бы посмеялся.

-- Поехали, -- сказал он.

И они пошли с директором.

-- Егор! -- крикнула вслед Люба. -- Пообедаешь в чайной где-нибудь! Где будете... Дмитрий Владимирович, вы ему подскажите, а то он не знает еще!

Дмитрий Владимирович посмеялся.

Егор оглянулся на Любу и некоторое время смотрел на нее. Потом повернулся и пошел за директором. Тот подо-ждал его.

-- Сам из каких мест? -- спросил директор.

-- Я-то? Я здешний. Из вашего района, деревня Листвянка.

-- Листвянка? У нас нет такой.

-- Как нет? Есть.

-- Да нету! Я-то знаю свой район.

-- Странно... Куда же она девалась? -- Егору не понра-вился директор: довольный, гладкий... Но особенно не по нутру, что довольный. Егор не переваривал довольных лю-дей. -- Была деревня Листвянка, я хорошо помню.

Директор внимательно посмотрел на Егора.

-- М-да, -- сказал он. -- Наверно, сгорела.

-- Наверно, сгорела. Жалко -- хорошая была деревня.

-- Ну, так поедешь со мной?

-- Поеду. Мы же и собрались ехать. Правильно я вас по-нял?

И поехали они по просторам совхоза-гиганта, совхоза-миллионера.

-- Чего так со мной заговорил-то? -- спросил директор.

-- Как?

-- Ну... как: Ванькой сразу прикинулся. Зачем?

-- Да не люблю, когда с биографии сразу начинают. Био-графия -- это слова, ее всегда можно выдумать.

-- Ну-у, как же так? Как это можно биографию выдумать?

-- Как? Так... Документов у меня никаких нету, кроме одной справки, никто меня тут не знает -- чего хочу, то и на-говорю. Если хотите знать, я сын прокурора.

Директор посмеялся. Егор ему тоже не понравился: какой-то бессмысленно строптивый.

-- А что? Вон я какой -- в шляпе, при галстуке... -- Егор посмотрел в зеркальце. -- Чем не прокурорский сын?

-- Я же не спрашиваю с тебя никаких документов. Без прав даже едем. Напоремся вот на участкового -- что делать?

-- Вы -- хозяин.

Подъехали к пасеке. Директор легко выпрыгнул из ма-шины.

-- У меня тут дельце одно. А то, хошь, пойдем со мной -- старик медом угостит.

-- Нет, спасибо. -- Егор тоже вышел на волю. -- Я вот тут... пейзажем полюбуюсь.

-- Ну, смотри. -- И директор ушел.

А Егор стал любоваться пейзажем. Посмотрел вокруг. Подошел к березке, потрогал ее.

-- Что? Начинаешь слегка зеленеть? Скоро уж, скоро... Оденешься. Надоело голой-то стоять? Ишь ты какая... Скоро нарядная будешь.

Из избушки вышел дед-пасечник.

-- А что не зайдешь-то? -- крикнул Егору с крыльца. -- Иди чайку стакан выпей!

-- Спасибо, батя! Не хочу.

-- Ну, гляди. -- И дед ушел.

Вскоре вышел и директор. Дед провожал его.

-- Заезжайте почаще, -- приветливо говорил дед. -- Чай, по дороге. То и дело ездите туг.

-- Спасибо, отец, спасибо. Поехали.

Поехали.

-- Вот... -- сказал директор, устраивая какой-то сверто-чек между сиденьями. -- Есть вещество такое -- прополис, пчелиный клей, иначе.

-- Язву желудка лечит?

-- Да. Что, болел? -- повернулся директор.

-- Нет, слыхал просто.

-- Да. Вот один человек заболел, надо помочь: хороший человек.

-- Говорят, здорово помогает.

-- Да, говорят, помогает.

Впереди показалась деревня.

-- Меня ссадишь у клуба, -- сказал директор, -- а сам съездишь в Сосновку -- здесь, семь километров: привезешь бригадира Савельева. Если нет дома, спроси, где он, найди.

Егор кивнул.

Ссадил у клуба директора и уехал.

К клубу сходились мужики, женщины, парни, девушки. И люди пожилые тоже подходили. Готовилось какое-то со-брание. Директора окружили, он что-то говорил и был опять очень уверен и доволен.

Молодые люди отбились в сторонку, и там тоже шел оживленный разговор. Часто смеялись.

Старики курили у штакетника.

На фасаде клуба висели большие плакаты. Все походило на праздник, к которому люди привыкли.

Клуб был новый, недавно выстроенный: возле фундамен-та еще лежала груда кирпичей и стоял старый кузов самосва-ла с застывшим цементом.

Егор привез бригадира Савельева и пошел искать дирек-тора. Ему сказали, что директор уже в клубе, на сцене, за сто-лом президиума.

Егор прошел через зал, где рассаживались рабочие совхо-за, поднялся на сцену и подошел сзади к директору.

Директор разговаривал с каким-то широкоплечим чело-веком, тряс бумажкой. Егор тронул его за рукав.

-- Владимирыч...

-- А? А-а. Привез? Хорошо, иди.

-- Нет... -- Егор позвал директора в сторонку и, когда они отошли, где их не могли слышать, сказал: -- Вы сами умеете на машине?

-- Умею. А что такое?

-- Я больше не могу. Доехайте сами -- не могу больше. И ничего мне с собой не поделать, я знаю.

-- Да что такое? Заболел, что ли?

-- Не могу возить. Я согласен: я дурак, несознательный, отсталый... Зэк несчастный, но не могу. У меня такое ощуще-ние, что я вроде все время вам улыбаюсь. Я лучше буду на самосвале. На тракторе! Ладно? Не обижайся. Ты мужик хо-роший, но... Вот мне уже сейчас плохо -- я пойду.

И Егор быстро пошел вон со сцены. И пока шел через зал, терзался, что наговорил директору много слов. Тарато-рил, как... Извинялся, что ли? А что извиняться-то? Не мо-гу -- и все. Нет, пошел объяснять, пошел выкладываться, не-сознательность свою пялить... Тьфу! Горько было Егору. Так помаленьку и угодником станешь. Пойдешь в глаза загляды-вать... Тьфу! Нет, очень это горько.

А директор, пока Егор шел через зал, смотрел вслед ему -- он не все понял, то есть он ничего не понял.

Егор шел обратно перелеском.

Вышел на полянку, прошел полянку -- опять начался ле-сок, погуще, покрепче.

Потом он спустился в ложок -- там ручеек журчит. Егор остановился над ним.

-- Ну надо же! -- сказал он.

Постоял-постоял, перепрыгнул ручеек, взошел на приго-рок...

А там открылась глазам березовая рощица, целая боль-шая семья выбежала навстречу и остановилась.

-- Ух ты!.. -- сказал Егор.

И вошел в рощицу.

Походил среди березок... Снял с себя галстук, надел одной -- особенно красивой, особенно белой и стройной. Потом увидел рядом высокий пенек, надел на него свою шляпу. Отошел и полюбовался со стороны.

-- Ка-кие -- фраера! -- сказал он. И пошел дальше. И долго еще оглядывался на эту нарядную парочку. И улы-бался. На душе сделалось легче.

Дома Егор ходил из угла в угол, что-то обдумывая. Курил. Время от времени принимался вдруг напевать: "Зачем вы, де-вушки, красивых любите?" Бросал петь, останавливался, некоторое время смотрел в окно или в стенку... И снова ходил. Им опять овладело какое-то нетерпение. Как будто он на что-то такое решался и никак не мог решиться. И опять ре-шался. И опять не мог... Он нервничал.

-- Не переживай, Егор, -- сказал дед. Он тоже похаживал по комнате -- к двери и обратно, сучил из суровых ниток леску на перемет, которая была привязана к дверной скобке, и дед обшаркивал ее старой рукавицей. -Трактористом не хуже. Даже ишо лучше. Они вон по сколь счас выгоняют!

-- Да я не переживаю.

-- Сплету вот переметы... Вода маленько посветлеет, пой-дем с тобой переметы ставить -- милое дело. Люблю.

-- Да... Я тоже. Прямо обожаю переметы ставить.

-- И я. Другие есть -- больше предпочитают сеть. Но сеть -- это... поймать могут, раз; второе: ты с ей намучаешь-ся, с окаянной, пока ее разберешь да выкидаешь -- время-то сколько надо!

-- Да... Попробуй покидай ее. "Зачем вы, девушки..." А Люба скоро придет?

Дед глянул на часы.

-- Скоро должна придтить. Счас уж сдают молоко. Счас сдадут -- и придет. Ты ее, Егор, не обижай: она у нас -- пос-ледыш, а последышка жальчее всех. Вот пойдут детишки у самого -- спомнишь мои слова. Она хорошая девка, добрая, только все как-то не везет ей... Этого пьянчужку нанесло -- насилу отбрыкались.

-- Да, да... С этими алкашами беда прямо! Я вот тоже... это смотрю -прямо всех пересажал бы чертей. В тюрьму! По пять лет каждому. А?

-- Ну, в тюрьму зачем? Но на годок куда-нибудь, -- ожи-вился дед, -под строгай изолятор -- я бы их столкал! Всех, в кучу!

-- А Петро скоро приедет?

-- Петро-то? Счас тоже должен приехать... Пущай поси-дят и подумают.

-- Сидеть -- это каждый согласится. Нет, пусть поработа-ют! -подбросил жару Егор.

-- Да, правильно: лес вон валить!

-- В шахты! В лес -- это... на чистом-то воздухе дурак со-гласится работать. Нет, в шахты! В рудники! В скважины!

Тут вошла Люба.

-- Вот те раз! -- удивилась она. -- Я думала, они только ночью приедут, а он уж дома.

-- Он не стал возить директора, -- сказал дед. -- Ты его не ругай -- он объяснил почему: его тошнит на легковушке.

-- Пойдем-ка на пару слов, Люба, -- позвал Егор. И увел ее в горницу. На что-то он, похоже, решился.

В это время въехал в ограду Петро на своем самосвале, и Егор пошел к нему. Он так и не успел сказать Любе, что его растревожило.

Люба видела, как они о чем-то довольно долго говорили с Петром, потом Егор махнул ей рукой, и она скоро пошла к нему. Егор полез в кабину самосвала, за руль.

-- Далеко ли? -- спросил дед, который тоже видел из окна, что Петро дал машину, а Егор и Люба собрались куда-то ехать.

-- Да я сама толком не знаю... Егору куда-то надо, -- ус-пела сказать Люба на ходу.

-- Любка!.. -- хотел что-то еще сказать дед, но Люба хлопнула уже дверью.

-- Чего он такое затеял, этот Жоржик? -- вслух подумал дед. -- Это что за жизнь такая чертова пошла -- вот и опасай-ся ходи, вот и узнавай бегай...

И он скоренько тоже пошел на половину сына -- спро-сить, куда это Егор повез дочь, вообще, куда они поехали?

-- Есть деревня Сосновка, -- объяснял Егор Любе в ма-шине, когда уже ехали, -- девятнадцать километров отсюда...

-- Знаю Сосновку.

-- Там живет старушка по кличке Куделиха. Она живет с дочерью, но дочь лежит в больнице.

-- Где это ты узнал-то все?

-- Ну, узнал... я был сегодня в Сосновке. Дело не в этом. Меня один товарищ просил попроведать эту старуху, про детей ее расспросить -- где они, живы ли?

-- А зачем ему -- товарищу-то?

-- Ну... Родня она ему какая-то, тетка, что ли. Но мы сде-лаем так: подъедем, ты зайдешь... Нет, зайдем вместе, но рас-спрашивать будешь ты.

-- Почему?

-- Ты дай объяснить-то, потом уж спрашивай! -- повысил голос Егор. Нет, он, конечно, нервничал.

-- Ну-ну! Ты только на меня не кричи, Егор, ладно? Больше не спрашиваю. Ну?

-- Потому что, если она увидит, что расспрашивает му-жик, то она догадается, что, значит, он сидел с ее сы... это, с племянником. Ну, и сама кинется выспрашивать. А товарищ мне наказал, чтоб я не говорил, что он в тюрьме... Фу-у! До-шел. Язык сломать можно. Поняла хоть?

-- Поняла. А под каким предлогом я ее расспрашивать-то возьмусь?

-- Надо что-то выдумать. Например, ты из сельсовета... Нет, не из сельсовета, а из рай... этого, как его, пенсии-то на-меряют?

-- Райсобес?

-- Райсобес, да. Из райсобеса, мол, проверяют условия жизни престарелых людей. Расспроси, где дети, пишут ли? Поняла?

-- Поняла. Все сделаю, как надо.

-- Не говори "гоп"...

-- Вот увидишь.

Дальше Егор замолчал. Был он непривычно серьезен и сосредоточен. Через силу улыбнулся и сказал:

-- Не обижайся, Люба, я помолчу. Ладно?

Люба тронула ладонью его руку.

-- Молчи, молчи. Делай как знаешь, не спрашиваю.

-- А что закричал... прости, -- еще сказал Егор. -- Я сам не люблю, когда кричат.

Егор добро разогнал самосвал. Дорога шла обочиной ле-са, под колеса попадали оголенные коренья, кочки, самосвал прыгал. Люба, когда ее подкидывало, хваталась за ручку дверцы. Егор смотрел вперед -- рот плотно сжат, глаза чуть прищурены.

Просторная изба. Русская печь, лавки, сосновый пол, мытый, скобленый и снова мытый. Простой стол с крашеной столешницей. В красном углу -Николай-угодник.

Старушка Куделиха долго подслеповато присматривалась к Любе, к Егору... Егор был в темных очках.

-- Чего же, сынок, глаза-то прикрыл? -- спросила она. -- Рази через их видать?

Егор на это неопределенно пожал плечами. Ничего не сказал.

-- Вот мне велели, бабушка, разузнать все, -- сказала Люба.

Куделиха села на лавочку, сложила сухие коричневые руки на переднике.

-- Дак а чего узнавать-то? Мне плотют двадцать руб-лей... -- Она снизу, просто посмотрела на Любу. -- Чего же еще?

-- А дети где ваши? У вас сколько было?

-- Шестеро, милая, шестеро. Одна вот теперь со мной живет, Нюра, а трое в городах... Коля в Новосибирске на па-ровозе работает, Миша тоже там же, он дома строит, а Вера на Дальнем Востоке, замуж там вышла, военный муж-то. Фо-токарточку недавно прислали -- всей семьей, внучатки уж большенькие, двое: мальчик и девочка.

Старуха замолчала, отерла рот краешком передника, по-кивала маленькой птичьей головой, вздохнула. Она тоже умела уходить в мыслях далеко -- и ушла, перестала замечать гостей. Потом очнулась, посмотрела на Любу, сказала -- так, чтоб не молчать, а то неловко молчать, о ней же и заботятся:

-- Вот... Живут. -- И опять замолчала.

Егор сидел на стуле у порога. Он как-то окаменел на этом стуле, ни разу не шевельнулся, пока старуха говорила, смот-рел на нее.

-- А еще двое? -- спросила Люба.

-- А вот их-то... я и не знаю: живые они, сердешные ду-шеньки, или нету их давно.

Старушка опять закивала сухой головой, хотела, видно, скрепиться и не заплакать, но слезы закапали ей на руки, и она поспешно вытерла глаза фартуком.

-- Не знаю. В голод разошлись по миру... Теперь не знаю. Два сына ишо, два братца... Про этих не знаю.

Зависла в избе тяжелая тишина... Люба не могла приду-мать, что еще спрашивать, -- ей было жалко бабушку. Она глянула на Егора... Тот сидел изваянием и все смотрел на Куделиху. И лицо его под очками тоже как-то вполне окамене-ло. Любе и вовсе не по себе стало.

-- Ладно, бабушка... -- Она вдруг забылась, что она из "райсобеса", подошла к старушке, села рядом, умело как-то -- естественно, просто -обняла ее и приголубила. -- По-годи-ка, милая, погоди -- не плачь, не надо: глядишь, еще и найдутся. Надо же и поискать!

Старушка послушно вытерла слезы, еще покивала голо-вой.

-- Может, найдутся... Спасибо тебе. Сама-то не из крес-тьян? Простецкая-то.

-- Из крестьян, откуда же. Поискать надо сынов-то...

Егор встал и вышел из избы.

Медленно прошел по сеням. Остановился около уличной двери, погладил косяк -- гладкий, холодный. И прислонился лбом к этому косяку, и замер. Долго стоял так, сжимая рукой косяк, так что рука побелела. Господи, хоть бы еще уметь плакать в этой жизни -- все немного легче было бы. Но ни слезинки же ни разу не выкатилось из его глаз, только каме-нели скулы и пальцы до отека сжимали что-нибудь, что ока-зывалось под рукой. И ничего больше, что помогло бы в тяж-кую минуту: ни табак, ни водка -- ничто, все противно. От-кровенно болела душа, мучительно ныла, точно жгли ее там медленным огнем. И еще только твердил в уме, как молитву: "Ну, будет уж! Будет!"

Егор заслышал в избе шаги Любы, откачнулся от косяка, спустился с низкого крылечка. Скорым шагом пошел по ог-раде, оглядываясь на избу. Был он опять сосредоточен, за-думчив. Походил вокруг машины, попинал баллоны... Снял очки, стал смотреть на избу.

Вышла Люба.

-- Господи, до чего же жалко ее стало! -- сказала она. -- Прямо сердце заломило.

-- Поехали, -- велел Егор.

Развернулись... Егор последний раз глянул на избу и по-гнал машину.

Молчали. Люба думала о старухе, тоже взгрустнула.

Выехали за деревню.

Егор остановил машину, лег головой на руль и крепко за-жмурил глаза.

-- Чего, Егор? -- испугалась Люба.

-- Погоди... постоим... -- осевшим голосом сказал Егор. -- Тоже, знаешь... сердце заломило. Мать это, Люба. Моя мать.

Люба тихо ахнула:

-- Да что же ты, Егор? Как же ты?..

-- Не время, -- почти зло сказал Егор. -- Дай время... Скоро уж. Скоро.

-- Да какое время, ты что! Развернемся!

-- Рано! -- крикнул Егор. -- Дай хоть волосы отрастут... Хоть на человека похожим стану. -- Егор включил ско-рость. -- Я перевел ей деньги, -- еще сказал он, -- но боюсь, как бы она с ними в сельсовет не поперлась -от кого, спро-сит. Еще не возьмет. Прошу тебя, съезди завтра к ней опять и... скажи что-нибудь. Придумай что-нибудь. Мне пока... Не могу пока -сердце лопнет. Не могу. Понимаешь?

-- Останови-ка, -- велела Люба.

-- Зачем?

-- Останови.

Егор остановил.

Люба обняла его, как обняла давеча старуху, -- ласково, умело, -прижала к груди его голову.

-- Господи!.. Да почему вы такие есть-то? Чего вы такие дорогие-то?.. -- Она заплакала. -- Что мне с вами делать-то?

Егор освободился из ее объятий, крякнул несколько раз, чтобы прошел комок в горле, включил скорость и с веселым остервенением сказал:

-- Ничего, Любаша!.. Все будет в порядке! Голову свою покладу, но вы у меня будете жить хорошо. Я зря не говорю.

Дома их в ограде встретил Петро.

-- Волнуется, видно. За машину-то, -- догадалась Люба.

-- Да ну, что я? Я же сказал...

Люба с Егором вылезли из кабины, и Петро подошел к ним.

-- Там этот пришел... твой, -- сказал он по своей привы-чке как бы нехотя, через усилие.

-- Колька? -- неприятно удивилась Люба. -- Вот гад-то! Что ему надо-то? Замучил, замучил, слюнтяй!..

-- Ну, я пойду познакомлюсь, -- сказал Егор. И глянул на Петра. Петро чуть заметно кивнул головой.

-- Егор!.. -- всполошилась Люба. -- Он же пьяный не-бось -- драться кинется. Не ходи, Егор! -- И Люба сделала было движение за Егором, но Петро придержал ее.

-- Не бойся, -- сказал он. -- Егор...

Егор обернулся.

-- Там еще трое дожидаются -- за плетнем. Знай.

Егор кивнул и пошел в дом.

Люба теперь уже силой хотела вырваться, но брат держал крепко.

-- Да они же изобьют его! -- чуть не плакала Люба. -- Ты что? Ну, Петро!..

-- Кого изобьют? -- спокойно басил Петро. -- Жоржика? Его избить трудно. Пускай поговорят... И больше твой Коля не будет ходить сюда. Пусть поймет раз и навсегда.

-- А-а, -- сказал Коля, растянув в насильственной улыб-ке рот. -- Новый хозяин пришел. -- Он встал с лавки. -- А я -- старый. -- Он пошел на Егора. -- Надо бы потолко-вать... -- Он остановился перед Егором. -- Мм?

Коля был не столько пьян, сколько с перепоя. Высокий парень, довольно приятной наружности, с голубыми умными глазами.

Старики со страхом смотрели на "хозяев" -- старого и но-вого.

Егор решил не тянуть, сразу лапнул Колю за шкирку и поволок из избы...

Вывел с трудом на крыльцо и подтолкнул вниз.

Коля упал. Он не ждал, что они так сразу и начнут.

-- Если ты, падали кусок, будешь еще... Ты был здесь последний раз, -сказал Егор сверху. И стал спускаться.

Коля вскочил с земли... И засуетился.

-- Пойдем отсюда! Иди за мной... Идем, идем. Ну, соба-ка!.. Иди, иди-и!..

Они шли уже из ограды. Егор шел впереди, а Коля сзади. Коля очень суетился, разок даже подтолкнул Егора в спину. Егор оглянулся и укоризненно качнул головой.

-- Иди, иди-и, -- с дрожью в голосе повторял Коля.

Поднялись навстречу те трое, о которых говорил Петро.

-- Только не здесь, -- решительно сказал Егор. -- Пошли дальше!

Пошли дальше. Егор опять очутился впереди всех.

-- Слушайте, -- остановился он, -- идите рядом, а то как на расстрел ведут. Люди же смотрят.

-- Иди, иди-и, -- опять сказал Коля. Он едва сдерживал себя.

Еще прошли немного.

Под высоким плетнем, где их меньше было видно с улицы, Коля не выдержал и прыгнул сзади на Егора. Егор кач-нулся вбок и подставил Коле ногу. Коля опять позорно упал. Но еще один кинулся, этого Егор ударил наотмашь -кула-ком в живот. И этот сел. Двое стоявших оторопели от такого оборота дела. Зато Коля вскочил и побежал к плетню выла-мывать кол.

-- Ну, собака!.. -- задыхался Коля от злости. Выломил кол и страшно ринулся на Егора.

Сколько уж раз на деле убеждался Егор, что все же чело-век никогда до конца не забывается -- всегда, даже в страш-но короткое время, успеет подумать: что будет? И если убивают, то хотели убить. Нечаянно убивают редко.

Егор стоял, сунув руки в карманы брюк, смотрел на Ко-лю. Коля наткнулся на его спокойный -- как-то по-особому спокойный, зловеще спокойный -взгляд.

-- Не успеешь махнуть, -- сказал Егор. Помолчал и доба-вил участливо: -- Коля.

-- А чего ты тут угрожаешь-то?! Чего ты угрожаешь-то?! -- попытался еще надавить Коля. -- С ножом, что ли? Ну, вынимай свой нож, вынимай!

-- Пить надо меньше, дурачок, -- участливо сказал Егор. -- Кол-то выломил, а у самого руки трясутся. Больше в этот дом не ходи.

Егор повернулся и пошел обратно. Слышал, как сзади кто-то двинулся было за ним, -- наверно Коля, -- но его ос-тановили:

-- Да брось ты его! Дерьма-то еще. Фраер городской. Мы его где-нибудь в другом месте прищучим.

Егор не остановился, не оглянулся.

Первую борозду в своей жизни проложил Егор.

Остановил трактор, спрыгнул на землю, прошелся по широкой борозде, сам себе удивляясь: неужели это его рабо-та. Пнул сапогом ком земли, хмыкнул:

-- Ну и ну... Жоржик. Это ж надо! Ты же так ударником будешь!

Он оглянулся по степи, вдохнул весенний земляной дух и на минуту прикрыл глаза. Постоял так.

Парнишкой он любил слушать, как гудят телеграфные столбы. Прижмется ухом к столбу, закроет глаза и слушает... Волнующее чувство. Егор всегда это чувство помнил: как будто это нездешний какой-то гул, не на земле гудит, а черт знает где. Если покрепче зажмуриться и целиком вникнуть в этот мощный утробный звук, то он перейдет в тебя -- где-то загудит внутри, в голове, что ли, или в груди -- не поймешь. Жутко бывало, но интересно. Странно, ведь вот была же длинная, вон какая разная жизнь, а хорошо помнилось толь-ко вот это немногое: корова Манька, да как с матерью носи-ли на себе березки, чтобы истопить печь. Эти-то дорогие воспоминания и жили в нем, и, когда бывало вовсе тяжко, он вспоминал далекую свою деревеньку, березовый лес на бере-гу реки, саму реку... Легче не становилось, только глубоко жаль было всего этого и грустно, и по-иному щемило серд-це -- и дорого, и больно. И теперь, когда от пашни веяло таким покоем, когда голову грело солнышко и можно оста-новить свой постоянный бег по земле, Егор не понимал, как это будет -что он остановится, обретет покой. Разве это можно? Жило в душе предчувствие, что это будет, наверно, короткая пора.

Егор еще раз оглядел степь. Вот этого и будет жаль. "Да что же я за урод такой! -- невольно подумал он. -- Что я жить-то не умею? К чертям собачьим! Надо жить. Хорошо же? Хорошо. Ну и радуйся". Егор глубоко вздохнул.

-- Сто сорок лет можно жить... с таким воздухом, -- ска-зал он. И теперь только увидел на краю поля березовый ко-лок и пошел к нему.

-- Ох, вы мои хорошие!.. И стоят себе: прижухлись с кра-ешку и стоят. Ну, что дождались? Зазеленели... -- Он ласково потрогал березку. -- Ox, ox нарядились-то! Ах, невестушки вы мои, нарядились. И молчат стоят. Хоть бы крикнули, по-звали -- нет, нарядились и стоят. Ну, уж вижу теперь, вижу -красивые. Ну, ладно, мне пахать надо. Я тут рядом буду, буду заходить теперь. -- Егор отошел немного от березок, огля-нулся и засмеялся: -- Ка-кие стоят! -- И пошел к трактору.

Шел и еще говорил по своей привычке:

-- А то простоишь с вами и ударником труда не станешь. Вот так вот... Вам-то что, вам все равно, а мне надо в ударни-ки выходить. Вот так. -- И запел Егор:

Калина красная,

Калина вызрела,

Я узалеточки-и

Характер вызнала-а,

Характер вызнала-а,

Характер ой како-ой...

Так с песней он залез в кабину и двинул всю железную громадину вперед. И продолжал петь, но уже песни не было слышно из-за грохота и лязга.

Вечером ужинали все вместе: старики, Люба и Егор.

В репродукторе пели хорошие песни, слушали эти песни.

Вдруг дверь отворилась, и заявился нежданный гость: вы-сокий молодой парень, тот самый, который заполошничал тогда вечером при облаве.

Егор даже слегка растерялся.

-- О-о! -- сказал он. -- Вот так гость! Садись, Вася!

-- Шура, -- поправил гость, улыбнувшись.

-- Да, Шура! Все забываю. Все путаю с тем Васей, по-мнишь? Вася-то был большой такой, старшиной-то рабо-тал... -- Егор тараторил, а сам, похоже, приходил пока в се-бя -- гость был и вправду нежданный. -- Мы с Шурой служили вместе, -- пояснил он. -- У одного генерала. Са-дись, Шура, ужинать с нами.

Дата добавления: 2015-06-30