Любавины 18 страница

- Сергей Федорыча жалко... Прямо сердце заходится.

- Жалко, конечно. Не везет старику: трех сынов потерял, и теперь вот... председатель замолк, подобрал с земли щепочку, повертел в руках, бросил и сказал негромко, но с такой затаенной силой, что Кузьма вздрогнул: Сволочи!..

- Егора надо найти.

Председатель поднялся с бревна.

- У дяди бумаги какие-нибудь остались?

- Есть... дома.

- Пойдем. Отдашь мне.

Пошли от школы.

- В уезде ничего не требуется?

- Нет. А что?

- Я сейчас еду туда. Со школой надо тоже утрясать. Деньги нужны. Что за учительница здесь была?

- Она не учительница, так просто... попробовала, а ничего не вышло. Испугалась, что ли...

- Вот надо все налаживать. А за нас никто ничего не сделает. Так, Кузьма.

В тот же день, проводив председателя, Кузьма пошел к Сергею Федорычу.

Увидел его кособокую избенку, и с новой силой горе сдавило сердце.

Сергей Федорыч ковырялся в ограде - починял плетень. На приветствие Кузьмы только головой кивнул. Даже не посмотрел.

- Дядя Сергей... - заговорил было Кузьма.

Но тот оборвал:

- Не надо ничо говорить. Ну вас всех к дьяволу! - присел у плетня, вытер рукавом рубахи глаза, посмотрел на ребятишек, игравших в углу двора, вытер еще раз глаза, долго сидел не двигаясь.

Кузьма стоял рядом.

- Не надо про то... Сядь-ка, - сказал Сергей Федорыч. Кашлянул в ладонь. Голос дрожал. - Хлеб-то, помнишь, искали?

- Ну?

- У Любавиных тоже искали - не нашли. А хлеб есть.

- Есть, наверно.

- Не "наверно", а есть. И - ое-ей, сколько!

- Ну?

- Не понужай - не запрёг. Значит, так: мылся я у них как-то в бане - когда еще родней были, - и показалось мне подозрительно, что сам старик - мы вместе были - мало воды на себя льет. И на меня один раз рявкнул, чтобы я тоже не плескал зря.

Кузьма опять хотел сказать: "Ну". Он ничего не понимал пока.

- А чего бы ее, кажись, беречь, воду-то? - продолжал Сергей Федорыч. Заложил коня да съездил на речку с кадочкой. Нет! Он прямо на дыбошки становится: не лей зря воду - и все! Я и подумал тогда: не хлеб ли лежит у них там, под баней-то?

Кузьма смотрел в рот Сергею Федорычу, слушал. Но тот кончил свой рассказ и тоже смотрел на Кузьму.

- А зачем им его под баню-то прятать?

- А куда же его прятать? Тебе в голову придет искать хлеб под баней?

- Так он же сгниет там!

- Не сгниет. Поглубже зарыть - ничего с ним не будет. А они и баню редко топили нынче, я заметил. Да еще накрыли его хорошенько, вот и все. И воды поменьше лили.

- Чего же ты раньше-то молчал?

- Чего молчал! - Сергей Федорыч рассердился. - Родня небось были!.. рыжий клинышек бородки его опять запрыгал вверх-вниз, он отвернулся, высморкался и опять вытер глаза рукавом вылинявшей ситцевой рубахи. - Вот и молчал. Скажи тада, дочери бы житья не было. А счас мне их, змеев подколодных, надо со света сжить - и все. Не ной моя косточка в сырой земле, если я им что-нибудь не сделаю, - эти слова Сергей Федорыч произнес каким-то даже торжественным голосом, без слез.

Кузьма в душе еще раз поклялся отомстить за Марью.

- Дак вот я и думаю, как у их этот хлеб взять?

- Возьмем, да и все.

Видно, Сергея Федорыча такая простота не устраивала, он хотел видеть здесь акт мщения.

- Тогда скажите, когда найдете: это я подсказал, где искать.

- Может, его нет там...

- Там! - опять рассердился Сергей Федорыч. - Я уж их изучил. Там хлеб! Говорят - надо слухать.

Когда стемнело, к Любавиным явились четверо: Кузьма, Федя Байкалов, Пронька Воронцов и Ганя Косых.

Емельян Спиридоныч вечерял.

Когда вошли эти четверо, он настолько перепугался, что выронил ложку. Смотрел на незваных гостей и ждал. Михайловна тоже приготовилась к чему-то страшному.

- Выйдем, хозяин, - сказал Кузьма, не поздоровавшись (из четырех поздоровались только Ганя и Пронька).

- Зачем это?

- Надо.

- Надо - так говори здесь, - Емельян Спиридоныч начал злиться, и чем больше злился, тем меньше трусил.

- Пойдем, посвети, мы обыск сделаем. И пошевеливаться надо, когда говорят! - Кузьма помаленьку терял спокойствие.

- Ишь какой ты! - Емельян Спиридоныч смерил длинного Кузьму ненавистным взглядом (он в эту секунду подумал: почему ни один из его сыновей не стукнул где-нибудь этого паскудного парня?). - Лаять научился. А голоса еще нету визжишь.

- Давай без разговоров!

Емельян Спиридоныч встал из-за стола, засветил еще одну лампу и повел четверых во двор. Он был убежден, что ищут Егора. Даже мысли не было о хлебе. Давно все забылось. Успокоились. И каковы же были его удивление, растерянность, испуг, когда Кузьма взял у него лампу и направился прямо в баню. Но это еще был не такой испуг, от которого подсекаются ноги... Может быть, они думают, что Егор прячется в бане? И тут только он обнаружил, что двое идут с лопатой и с ломом. Емельян остолбенел.

Трое идущих за ним обошли его и скрылись в бане.

Емельян Спиридоныч лихорадочно соображал: взять ружье или нет? Пока он соображал, в бане начали поднимать пол - затрещали плахи, противно завизжали проржавевшие гвозди...

Емельян Спиридоныч побежал в дом за ружьем.

Увидев его, белого как стена, Михайловна ойкнула и схватилась за сердце: она тоже подумала, что Егор потайком вернулся и его нашли.

Емельян Спиридоныч трясущимися руками заряжал ружье.

- Да что там, Омеля?

- Хлеб, - сипло сказал Емельян Спиридоныч.

- Осподи, осподи! - закрестилась Михайловна. - Да гори он синим огнем, не связывайся ты с ними. Решат ведь!

Емельян Спиридоныч бросил ружье и побежал в баню.

- Гады ползучие, гады! - заговорил он, появляясь в бане. - Подавитесь вы им, жрите, собаки!.. Тебе, длинноногий, попомнится этот хлебушек...

Пронька орудовал ломом, Федя светил.

Подняли четыре доски. Пронька с маху всадил в землю лом, он стукнул в глубине о доски.

- Вот он... тут! - сказал Пронька.

Емельян Спиридоныч повернулся и пошел в дом.

Кузьма, растирая ладонью ушибленное колено, бросил Гане:

- Гаврила, давай за подводами.

Кондрат узнал обо всем только утром. Фекла пошла за водой к колодцу, а там все разговоры о том, как от Любавиных всю ночь возили на бричках хлеб. Фекла не стала даже брать воду, побежала домой.

- Наших-то ограбили! - крикнула она.

Кондрат подстригал овечьими ножницами бороду. Бросил ножницы, встал.

- Что орешь, дура?

- Хлеб-то нашли ведь!

Кондрат как был, в одной рубахе, выскочил на улицу и побежал к отцу.

Емельян Спиридоныч сидел в углу, под божницей, странно спокойный, даже как будто веселый.

- Проспал все царство небесное! - встретил он сына. - Хлебушек-то у нас... хэх!.. Под метло!

Кондрата встревожило настроение отца:

- Ты чего такой?

- Какой? Сижу вот, думаю...

- Как нашли-то?

- Найдут! Они все найдут. Они нас совсем когда-нибудь угробют, вот увидишь.

- Все взяли?

- Оставили малость на прокорм... - Емельян Спиридоныч махнул рукой.

Кондрат скрипнул зубами.

- Знаешь, что я думаю? - спросил отец.

- Ну?

- Петуха им пустить. Школа-то стоит?..

- Какой в ней толк, в школе-то?

- Дурак, Кондрашка! Сроду дураком был...

- Ты говори толком! - окрысился Кондрат.

- Школа сгорит - они с ума посходют. Строили-строили... Старичок-покойничек все жилы вытянул. Мне шибко охота этому длинногачему насолить, гаду. Я всю ночь про это думал. Его вопче-то убить мало. Он разнюхал-то... Но с ним пускай Егорка управляется, нам не надо. Тому все одно бегать. А школа у их сгорит! Все у их будет гореть!.. Я их накормлю своим хлебушком.

Кондрат молчал. Он не находил ничего особенного в том, в чем отец видел сладостный акт мести.

- А маленько погода установится, - продолжал Емельян Спиридоныч, - поедешь в горы, расскажешь Егорке, как тут у нас... - старик изобразил на лице терпеливо-страдальческую мину. - Гнули, мол, гнули спинушки, собирали по зернышку, а они пришли и все зачистили. А? Во как делают! - Емельян Спиридоныч отбросил благообразие, грохнул кулаком по столу. - Это ж поду-умать только!..

- Не ори так, - посоветовал Кондрат.

В глухую пору, перед рассветом, двое осторожно подошли к школе, осмотрелись... Темень, хоть глаз выколи. Тишина. Только за деревней бренькает одинокая балалайка - какому-то дураку не спится.

Кондрат вошел в школу с ведерком керосина. Емельян Спиридоныч караулил, присев на корточки.

Тихонько поскрипывали новые половицы под ногами Кондрата, раза два легонько звякнула дужка ведра. Потом он вышел.

- Все.

- Давай, - велел Емельян Спиридоныч.

Кондрат огляделся, помедлил.

- Ну, чего?

- Надо бы подождать с недельку хоть. Сразу к нам кинутся...

- Тьфу! Ну, Кондрат...

- Чего "Кондрат"?

- Дай спички! - потребовал Емельян Спиридоныч.

Кондрат вошел в школу. Через открытую дверь Емельян Спиридоныч увидел слабую вспышку огня. Силуэтом обозначилась склоненная фигура Кондрата. И тотчас огонь красной змеей пополз вдоль стены... Осветился зал: пакля, свисающая из пазов, рамы, прислоненные к стене... Кондрат быстро вышел, плотно закрыл за собой дверь.

Двое, держась вдоль плетня, ушли в улицу.

Из окон школы повалил дым, но огня еще не было видно - Кондрат не лил керосин под окнами. Потом и в окнах появилось красное зарево. Стало слышно, как гудит внутри здания огонь. Гул этот становился все сильнее, стреляло и щелкало. Огонь вырывался из окон, пробился через крышу - все здание дружно горело. Треск, выстрелы и гул с каждой минутой становились все громче. И только когда огнем занялись все четыре стены, раздался чей-то запоздалый крик:

- Пожар!.. Эй!.. Пожа-ар!

Пока прибежали, пока запрягли коней, поставили на телеги кадочки и съездили на реку за водой, за первой порцией, тушить уже нечего было. Оставалось следить, чтобы огонь не перекинулся на соседние дома. Ночь, на счастье, стояла тихая, даже слабого ветерка не было.

Стояли, смотрели, как рассыпается, взметая тучи искр, большое здание, большой труд человеческий...

Прибежал Кузьма.

- Что же стоите-то?! - закричал он еще издали. - Давай!

- Чего "давай"? Все... нечего тут давать.

Кузьма остановился, закусил до крови губу...

Подошел Пронька Воронцов:

- Любавинская работа. Больше некому.

Как будто только этих слов не хватало Кузьме, чтобы начать действовать.

- Пошли к Любавиным, - сказал он.

Дорогой к ним присоединились Федя и Сергей Федорыч.

- Они это, они... - говорил Сергей Федорыч. - Что делают! Злость-то какая несусветная!

- Они-то они, а как счас докажешь? - рассудил Пронька. - Не прихватили же...

- Вот как, - Кузьма остановился. - Сейчас зайдем к старику, так?.. Пока я буду с ним говорить, вы кто-нибудь незаметно возьмете его шапку. Потом пойдем к Кондрату. Скажем: "Узнаешь, чья шапка? У школы нашли". А?

- Попытаем. Не верится что-то.

...Ворота у Любавиных закрыты. Постучали.

Никто не вышел, не откликнулся, только глухо лаяли псы. Еще раз постучали - бухают псы.

- Давай ломать, - приказал Кузьма.

Втроем навалились на крепкие ворота. Толкнули раз, другой - ворота нисколько не подались.

- Погоди, я перескочу, - предложил Пронька.

- Собаки ж разорвут.

- А-а...

Еще постучали, - все трое барабанили.

- Стой, братцы... я сейчас, - Кузьма вынул наган, подпрыгнул, ухватился за верх заплота. - Пронька, подсади меня!

- Собаки-то!..

- Я их постреляю сейчас.

Пронька подставил Кузьме спину, Кузьма стал на нее, навалился на заплот.

- Кузьма! - позвал Федя.

- Что?

- Собак-то... это... не надо.

- Собак пожалел! - воскликнул Сергей Федорыч. - Они людей не жалеют...

- Не надо, Кузьма, - повторил Федя, - они невиновные.

- Хозяин! - крикнул Кузьма.

На крыльцо вышел Емельян Спиридоныч.

- Чего? Кто там?

- Привяжи собак.

- А тебе чего тут надо?

- Привяжи собак, а то я застрелю их.

Емельян Спиридоныч некоторое время поколебался, спустился с крыльца, отвел собак в угол двора.

Кузьма спрыгнул по ту сторону заплота, выдернул из пробоя ворот зуб от бороны.

- Пошли в дом, гражданин Любавин!

Емельян Спиридоныч вгляделся в остальных троих, молчком пошел впереди.

В темных сенях Кузьму догнал Сергей Федорыч, остановил и торопливо зашептал в ухо:

- Ведерко... Счас запнулся об его, взял, а там керосин был. У крыльца валялось. На. Припрем...

Федя и Пронька были уже в доме. Ждали, когда Емельян Спиридоныч засветит лампу.

Вошли Кузьма с Сергеем Федорычем.

Лампа осветила прихожую избу.

Кузьма вышел вперед:

- Ведро-то забыли...

- Како ведро?

- А вот - с керосином было... Вы его второпях у школы оставили.

Емельян Спиридоныч посмотрел на ведро.

- Ну что, отпираться будешь? - вышагнул вперед Сергей Федорыч. - Скажешь, не ваше? А помнишь, я у вас керосин занимал - вот в этом самом ведре нес. Память отшибло, боров?

- Собирайся, - приказал Кузьма.

Михайловна заплакала на печке:

- Господи, господи, отец небесный...

- Цыть! - строго сказал Емельян Спиридоныч. Ему хотелось хоть сколько-нибудь выкроить время, хоть самую малость, чтоб вспомнить: нес Кондрат ведро домой или нет? И никак не мог вспомнить. А эти торопили:

- Поживей!

- Ты не разоряйся шибко-то...

- Давай, давай, а то там сыну одному скучно. Он уже все рассказал нам.

Емельян Спиридоныч долго смотрел на Кузьму. И сказал вроде бы даже с сожалением:

- Но ты, парень, тоже недолго походишь по земле. Узнает Егорка, про все узнает... Не жилец ты. И ты, гнида, не радуйся, - это к Сергею Федорычу, - и тебя не забудем...

- Тебе сказали - собираться? - оборвал Сергей Федорыч. - Собирайся, не рассусоливай.

- Построили школу?.. Это вам за хлебушек. Дорого он вам станет... Емельян Спиридоныч сел на припечье, начал обуваться. - Не раз спомните. Во сне приснится...

Пронька остался в сельсовете, караулить у кладовой Емельяна Спиридоныча и Кондрата.

Сергей Федорыч, Кузьма и Федя медленно шли по улице. Думы у всех троих были невеселые.

Светало. В воздухе крепко пахло свежей еще, неостывшей гарью. Кое-где уже закучерявился из труб синий дымок. День обещал быть ясным, теплым.

У ворот своей избы Сергей Федорыч приостановился, подал руку Кузьме, Феде:

- Пока.

Федя молча пожал руку старика, Кузьма сказал:

- До свидания. Отдыхай, Сергей Федорыч.

Сергей Федорыч посмотрел на него... Взгляд был короткий, но горестный и угасший какой-то. Не осуждал этот взгляд, не кричал, а как будто из последних сил, тихо выговаривал: "Больно...".

Кузьму как в грудь толкнули.

- Сергей Федорыч, я...

Сергей Федорыч повернулся и пошел в избу.

Кузьма быстрым шагом двинулся дальше.

- Пошли. Видел, как он посмотрел на меня?.. Аж сердце чуть не остановилось. Сил нет, поверишь? На людей - еще туда-сюда, а на него совсем не могу глаз поднять. И зачем я зашел к ней?..

Федя помолчал. Потом тихо произнес:

- Да-а, - и вздохнул. - Это ты... вобчем... это... Не надо было.

- Разве думал, что так получится!..

- Знамо дело. Да уж так оно, видно... А вот хуже, что Егорка ушел. Ему, гаду, башку надо бы отвернуть. Теперь не найдешь...

Егор проспал на вышке до обеда. Выспался. Слез, посмотрел коня и стал собираться в дорогу.

Гринька сидел на завалинке, грелся на солнышке.

- Как теперь в деревне-то? - спросил он.

- Ничего, - откликнулся Егор, зашивая несмоленой дратвой лопнувшую подпругу.

- Отпахались?

- Давно уж.

Гринька задумался. Долго молчал.

- А ты чего дернул оттуда?

- Надо.

- Какой скрытный! - Гринька засмеялся хрипло.

Егор поднял голову от подпруги, посмотрел на него.

- Выкладывай, - сказал тот, - легче станет, по себе знаю. Убил кого-нибудь?

- Жену, - не сразу ответил Егор. Он подумал: может, правда, легче будет?

- Жену - это плохо, - Гринька сразу посерьезнел. - Баб не за что убивать.

- Значит, было за что.

- Сударчика завела, что ли?

- Завела, - Егор жалел, что начал этот разговор.

- Паскудник ты, - спокойно сказал Гринька. - Падали кусок. Самого бы тебя стукнуть за такое дело.

Егор, не поднимая головы и не прекращая работы, прикинул: если Гринька будет и дальше так же вякать, можно - как будто по делу - сходить в избушку, взять обрез и заткнуть ему хайло.

- А сударчик-то ее что же, испугался?

У Егора запрыгало в руках шило, он сдерживался из последних сил.

- Чья у тебя жена была?

- Ты что это, допрос, что ли, учинил? - Егор поднял глаза на Гриньку, через силу улыбнулся.

- Поганая у тебя душа, парень. Не любит таких тайга. Я бы тебя первый осудил. Хворый вот только... Эх, падаль!

Егор для отвода глаз осмотрел внимательно седло и направился в избушку.

Малышев был у своих пчел.

Егор вынул из мешка обрез, зарядил его и вышел к Гриньке. Подошел к нему, пнул больно в грудь.

- Говори теперь.

Гринька никак не ожидал этого. Он даже не поднялся, сидел и смотрел снизу на Егора удивленными глазами.

- Неужели я сгину от такой подлой руки? - спросил он серьезно. - Даже не верится. Ты что, сдурел?

Егор проверил взведенный курок, - отступать некуда, надо стрелять. А убивать Гриньку расхотелось - слишком уж спокойно, бесстрашно смотрит он. Самому Егору не верилось, что вытянется сейчас Гринька на завалинке и уснет вечным сном. Но и оставлять его живым опасно. Кто знает, сколько придется пробыть в тайге, - и все время будет за спиной Гринька или его товарищи.

- Не балуйся, парень, убери эту... Не бойся меня, я хочу менять свою жизнь. Вишь, хворый я. Поеду домой, покаюсь...

- Что же ты лаяться начал, хворый-то?

- А ты что же, чистым хочешь быть? Нет, врешь, - Гринька засмеялся. Он все-таки не верил, что умрет сейчас. - Врешь...

- Хватит!

- Чистым тебе теперь не быть, врешь, парень. Теперь тебя кровь будет мучить. Слыхал, что давеча старик сказал? Спать плохо будешь... А старик этот повидал нашего брата мно-о-го. Так что... вот. Ты думал: "Выехал на раздолье, погуляю"?. Не... За все надо рассчитываться. От людей уйдешь, от себя - нет.

Слушал Егор грозного разбойника и понимал, что тот говорил сущую горькую правду.

- Я уж и так измучился эти дни, - он опустил обрез.

- Во-о! - торжествующе сказал Гринька. - Ишо не то будет.

- А что делать?

- Это ты во-он, - Гринька показал на небо, - у того спроси. Он все знает. А я к зиме покаюсь.

- А я не хочу. Перед кем?

- Тебе рано, - согласился Гринька не без некоторого превосходства.

- Так что же делать-то, Гринька? - еще раз с отчаянием спросил Егор.

- Не знаю, парень. Бегать. Узнаешь, как птахи разные поют, как медведь рыбу в речках ловит. Я ему шибко завидую, медведю: залезет, гад, на всю зиму в берлогу и полеживает...

Та небывалая, острая тоска по людям, какую Егор предчувствовал дома в последнюю ночь, опять накинулась с такой силой, что хоть впору завыть. Он даже забыл, что случилось пять минут назад... Сел рядом с Гринькой. Тот легко выхватил у него обрез. Егор вскочил, но поздно - его собственный обрез смотрел прямо на него, в лоб. Даже лица Гринькиного не увидел он в это мгновение, даже не успел ни о чем подумать... Показалось, что он ухнул в какую-то яму и всего обдало жаром. На самом же деле, вскочив, он сунулся было к Гриньке, но, увидев направленный на него обрез, отшатнулся и крепко зажмурился... Грянул выстрел. Горячее зловоние смерти коснулось лица Егора. Он оглох. Открыл глаза...

Гринька смеется беззвучно. Что-то сказал и протянул обрез. Похлопал ладонью рядом с собой.

Егор крепко тряхнул головой, шум в ушах поослаб.

- Садись, - сказал Гринька. - Возьми эту штуку свою.

Егор взял обрез, сел.

- Ну и шуточки у тебя...

- Это чтоб ты знал, как других пужать. А то мы сами-то наставляем его, а на своей шкуре не испытывали ни разу. Теперь знай. Крепко трухнул?

Егор ничего не сказал, опять покрутил головой.

- Оглох к черту.

- Пройдет.

- Тьфу!.. Прямо сердце оторвалось.

- Надо было. А то я разговариваю с тобой, а сам все на него поглядываю, Гринька кивнул на обрез. - Думаю: парень молодой шло, ахнет - и все. Курево есть?

Закурили.

- Значит, нет выхода? - все о том же заговорил Егор.

С пчельника неторопким шагом пришел старик Малышев.

- Живые обое?

- Слава богу, старик.

Старик ушел.

- Выход? Выход есть - садись в тюрьму.

- В тюрьме мне совсем не вынести.

- Сидят люди... ничего.

Егор подумал. Нет, не вынести.

- Значит, бегай.

Опять тоска прищемила сердце. Егор зверовато огляделся.

- Обложили...

Гринька задумался о чем-то своем.

- Не поедешь со мной? - спросил Егор.

- Не. Отлежусь маленько. А потом - с таким все равно бы никуда не поехал.

Егор встал, пошел к коню. Подвязал обрез к седлу, сел, тронул в ворота.

- Счастливо оставаться!

- Будь здоров!

Дорогу Малышев давеча утром объяснил. И сказал, что тут можно и днем ехать. Но не радовало это Егора. Ничто не радовало. Тоска не унималась.

А день, как нарочно, разгулялся вовсю. Зеленая долина, горы в белых шапках - все было залито солнцем. В ясном небе ни облачка.

"А может, вернуться?", - мелькнуло в голове. Егор даже приостановил коня. И сразу встали в глазах: Федя, Кузьма, Яша Горячий, Пронька, Сергей Федорыч, Марья, сын Ванька...

Он почти физически, кожей ощутил на себе их проклятие. Тронул коня.

Гнали они его от себя - все дальше и дальше...

...Сидели на берету, у кузницы.

Федя подбирал с земли камешки, клал на ладонь и указательным пальцем другой руки сшибал их в воду. Кузьма задумчиво следил за полетом каждого камешка - от начала, когда Федя прицеливался к нему пальцем, до конца, когда камешек беззвучно исчезал в кипящей воде.

Из-за гор вставало огромное солнце. Тайга за рекой дымилась туманами новый день начинал свой извечный путь по земле.

- Да, Федор... - заговорил Кузьма. - Вот как все вышло. В голове прямо мешанина какая-то...

- Душу счас надрывать тоже без толку, - Федя вытер ладонь о штанину. - Вот Егорка ушел - это да. Это шибко обидно.

- Егор, может, найдется, а они-то никогда уж!

- Знамо дело, - согласился Федя.

- Понимаешь, не могу поверить, что их нету... Марьи... дяди Васи... Забыться бы как-нибудь... - Кузьма лег на спину, закинул руки за голову.

- Как забудешься?

- И школа... Строили, строили... Теперь все сначала.

Федя ничего не сказал на это.

Ревет беспокойная Баклань, прыгает в камнях, торопится куда-то - чтобы умереть, породив новую большую реку.

Кузьма закрыл глаза.

- Слыхал, старик-то Любавин давеча: "Недолго, - говорит, - по земле походите". Может, так и будет?

- Кто ее знает? - помолчав, Федя положил руку Кузьме на плечо. - Не горюй, брат... Я так считаю, - поторопился он, - ишо походим.

- Ну и рука у тебя, Федор! Железная какая-то. До сих пор не пойму, как они тогда побили тебя!.. Макар-то... с теми...

Федор смущенно кашлянул.

- Что меня побили - это полбеды. Хуже будет, когда я побью, - и рука его, могучая рука кузнеца, притронулась к худому плечу городского парня.

Свело же что-то этих непохожих людей!

Жизнь... Большая она, черт возьми!..

Книга вторая

Ехали вместе шестеро: четыре парня и две девушки. Девушки были прехорошенькие, хохотушки, всему удивлялись... Трое парней держались солидно, только очень много острили. Четвертый же все время как-то на отшибе, молчал. Он был старше всех и победнее одет. И вещичек с собой вез мало: небольшой потрепанный чемоданишко и демисезонное серое пальто. Когда знакомились в Москве, этот молчаливый, подавая крупную рабочую руку, говорил кратко:

- Иван.

- Вы какой кончили? - спросили его (три других парня и девушки окончили разные вузы и ехали по распределению в Сибирь).

Иван отрицательно качнул головой, сказал:

- Я случайно с вами. Вообще-то туда же, но... это... я шофер просто.

- Но вы по путевке?

- Да, - парень нахмурился и отошел в сторонку. И всю дорогу потом молчал, чем очень удивлял девушек. Он подолгу смотрел в окно, много курил. Когда его спрашивали о чем-нибудь, он охотно отвечал, только как-то путался в словах, наверно, злился на себя за это, хмурился и уходил совсем из купе.

Один раз он выпил в вагоне-ресторане, пришел в купе, сел, положив на колени громадные руки свои, оглядел всех красивыми, задумчивыми глазами. Улыбнулся.

- Что, братцы?.. Закурим, что ли?

Все с удовольствием поднесли три портсигара - хотели, чтоб он разговорился наконец. Он был человек загадочный, а загадочных сперва уважают, а потом уж любят или презирают, смотря по тому, чем обернется эта загадочность. Все время оставаться загадочным невозможно, поэтому ждали, когда парень расскажет о себе.

Иван закурил, опять посмотрел на всех по очереди, кивнул на столик.

- Играйте. Я не мешаю вам?

- Да ну!.. Присаживайтесь к нам.

Играли в карты, в какую-то длинную, сложную игру.

- Я не умею, - ответил Иван и опять улыбнулся; улыбка у него простецкая, вспыхивала неожиданно на угрюмом лице и была доброй и чуть грустной. Вообще был он красив: глаза темные, глубокие, с сильным блеском нерастраченной энергии, черты лица крупные, в уголках губ - упрямство... Очень русский. Одна из девушек, когда он улыбнулся, невольно засмотрелась на него. Ее одернули, она покраснела.

- Вам не нравится наше общество? - спросила другая.

Иван посмотрел на нее и сказал серьезно:

- Нет, ничего, - и опять замолчал - не о том и не так немножко заговорили. Иван много читал. Однажды, когда он вышел из купе, кто-то посмотрел, что он читает.

- О!.. молчун-то наш... Я думал, он детективы жрет.

- А он что?

- Алексея Толстого.

- Приключения барона?..

- Перестаньте, пожалуйста! Интеллектуалы... - рассердилась та самая девушка, которая засмотрелась на Ивана. По поводу такого заступничества начали острить. Девушка горячо и серьезно стала доказывать, что в наше время так называемый простой человек совсем не такой уж простой, что иногда... и так далее. Причем никто этого не оспаривал.

Иван в это время стоял в тамбуре, смотрел в окно, курил. Он очень много курил.

В Баклани приезжих встречал представитель райкома партии, большой, медлительный человек в галифе и кителе.

- Здравствуйте, - сказал он. И пошел подавать по очереди руку. - Так... Так... Так... - приговаривал он, заглядывая молодым специалистам в глаза. Ну, хорошо. Пойдемте, с вами хочет познакомиться первый секретарь.

Шли по улице довольно живописной группой: пестрые, клетчатые, крашеные... На одной девушке был ярко-красный плащ, длинный парень-инженер был в какой-то женской кофте - сиреневой с белыми узорами на груди. Даже молчаливый Иван - и тот был при галстучке и в шляпе. На серой сельской улице все это резко бросалось в глаза.

Иван и девушка в красном плаще несколько отстали от остальных.

- Давайте помогу, - сказал Иван и взял у нее чемодан.

- Спасибо, - сказала девушка. Это была та самая, которая отстаивала его, Ивана, право на Алексея Толстого.

Как частенько бывает, разговорились в самый неподходящий момент.

- Вы родом из Москвы? - спросил Иван.

- Нет, из Харькова.

- Я так и думал, - Иван посмотрел на девушку, потом на улицу, вдаль.

- Что так и думали: что не из Москвы? Почему?

- Не знаю.

- А вы?

- Что?

- Из Москвы?

- Нет, конечно, - Иван улыбнулся. - Что, не видно?

- А почему москвичей обязательно должно быть видно?

- Вон их... - видно же, - Иван кивнул на группу, которая шла впереди с райкомовцем.

Девушка засмеялась.

- Как раз там нет ни одного москвича! Что? - она посмотрела в глаза Ивану. Смотреть она умела как-то очень доверчиво. - А вы думали - все москвичи, да?

- Да.

- Между прочим, меня зовут Майей, - сказала девушка.

- Я помню.

- Вы почему такой?

- Какой? - Иван опять как-то странно посмотрел вокруг себя.

- Угрюмый. У вас случилось что-нибудь?

- Ничего не случилось.

- Какой-то вы одинокий. Прямо герой из романа.

- Не похоже, - Иван улыбнулся. - Глаза не... это... не голубые.

Девушка опять с интересом посмотрела на него.

- Зато вы... - она не сказала, какой он, а неопределенно показала руками. - Такой... - и изобразила на лице мрачность и непроницаемость.

- Это ерунда, - просто сказал Иван. - До поры до времени.

- Вам нравятся наши ребята?

- Ничего, - Ивану как будто расхотелось говорить. Он закурил и дальше шагал молча. Девушка тоже замолчала.

Райком партии размещался на втором этаже двухэтажного здания.

Поднялись по крутой узкой лестнице наверх. Райкомовец впереди. Поставили в приемной чемоданы и вошли в кабинет секретаря. Перед тем как войти в кабинет, Майя прочитала табличку на двери:

Дата добавления: 2015-06-30