Любовь Анатольевна Бескова, Елена Андреевна Удалова 6 страница

«Красивой наружности, ловкий, веселый и забавный, болтливый, как все французы, Дантес был везде принят дружески, понравился даже Пушкину, которому дал прозвание Расha a trois gues (трехбунчужный паша), когда однажды тот приехал на бал с женою и ее двумя сестрами. Скоро он страстно влюбился в г-жу Пушкину. Наталья Николаевна, быть может, немного тронутая сим новым обожанием, невзирая на то, что искренно любила своего мужа, до такой степени, что даже была очень ревнива, или из неосторожного кокетства, казалось, принимала волокитство Дантеса с удовольствием. Муж это заметил, было домашнее объяснение, но дамы легко забывают данные обещания супругам, и Наталья Николаевна снова принимала приглашения Дантеса на долгие танцы, что заставляло ее мужа хмурить брови».

Н.М. Смирнов. Из памятных заметок

Есть и другие свидетельства, доказывающие, что Пушкин имел к Дантесу в начале его появления в Петербурге некоторый интерес и расположение. Косвенное доказательство этому - тот факт, что Геккерен-младший беспрепятственно бывал дома у поэта. Ситуация вне расположения немыслимая. Фаддей Булгарин, надо заметить, не мог себе этого позволить. Между двумя людьми постепенно завязывались дружеские отношения.

«В 1835 и 1836 годах барон Геккерен и усыновленный им барон Дантес часто посещали дом Пушкина и дома Карамзиных и князя Вяземского, где Пушкины были, как свои».

К.К.Данзас по записи А. Аммосова

А вот еще одна характеристика «блистательного Жоржа»:

«Это был столь же ловкий (gewander), как и умный человек, но обладал особенно злым языком, от кото-ро! о и мне доставалось; его остроты вызывали у молодых офицеров смех».

Ген. Р.Е. Гринвальд. Записки

Кого-то разительно напоминают эти рассказы о записном остроумце, вызывающем восторг молодежи. Будто речь идет не о Дантесе, а о молодом Пушкине. Кстати, мне представляется небесполезным сравнить остроумие обоих. Вот образчик пушкинских каламбуров во времена, когда «белая голова» зачастила в его дом.

«Уже незадолго перед смертию Пушкин в Александрийском театре сидел рядом с двумя молодыми людьми, которые беспрестанно, кстати и некстати, аплодировали Асенковой, в то время знаменитой актрисе. Не зная Пушкина и видя, что он равнодушен к игре их любимицы, они начали шептаться и заключили довольно громко, что сосед их дурак. Пушкин, обратившись к ним, сказал: «Вы, господа, назвали меня дураком; я - Пушкин и дал бы теперь же каждому из вас по оплеухе, да не хочу: Асенкова подумает, что я ей аплодирую».

М.М. Попов

А вот образчик злословия Жоржа. Нужно пояснить, что контекст приведенного ниже разговора целиком относится к прекрасному полу.

«Граф А-н как-то сказал барону Дантесу:
- Дантес, про вас говорят, что вам очень везет.
- Женитесь, граф, и я вам это докажу!»

А. Мердер

Как видим, пушкинское остроумие, конечно же, предпочтительнее. Однако и Дантес шутит вполне приемлемо, соль эти остроты остаются в истории. И весьма рискованно.
Сохранился рассказ об их своеобразном турнире, когда отношения между двумя остроумцами уже совершенно ис-юртились. Геккерен-младший носил на пальце перстень с «ображением головы одного из членов французской королевской фамилии. Пушкин громко сказал:
- Поглядите, господа, барон носит на пальце изображение обезьяны!
- Не думаю, чтобы это был ваш портрет, - парировал Дантес.

Тогда эта перепалка не привела еще к дуэли.
Вообще, мне кажется знаменательным то обстоятельство, что убийцей Пушкина оказался не только остроумец, пользующийся популярностью в светских салонах, но и француз. Вспомним преклонение самого Александра Сергеевича перед французской культурой. Не это ли обстоя-тельство, в частности, заставило его принимать у себя почти булгаковских иностранцев - Геккерена-старшего и Геккерена-младшего? Кстати, в то время в Петербурге служило достаточно иностранцев помимо французов: и немцы, и поляки, и голландцы.
Интересно, как вообще относилось общество того времени к любовной интриге, которую затевал французский остроумец. Из множества документов, просмотренных мною к этой работе, меня поразил один, который я сейчас приведу. Поразил заурядностью того, что происходило в семье Пушкина.

«Дантес был статен и красив; на вид ему было в то время лет 20, много 22 года. Как иностранец, он был пообразованнее нас, пажей, как француз - остроумен, жив, весел. И за ним водились шалости, но совершенно невинные и свойствененные молодежи, кроме одной, о которой мы узнали гораздо позднее. Не знаю, как сказать: он ли жил с Геккерном, или Гек-керн жил с ним... В то время в высшем обществе было развито бугрство.
Судя по тому что Дантес постоянно ухаживал за дамами, надо полагать, что в сношениях с Геккерном он играл только пассивную роль. Он был очень красивый, и постоянный успех в дамском обществе избаловал его: он относился к дамам вообще, как иностранец, смелее, развязнее, чем мы, русские, а как избалованный ими, требовательнее, если хотите, нахальнее, наглее, чем даже принято в нашем обществе.
В то время Новая Деревня была модным местом. Мы (кавалергарды) стояли в избах, эскадронные учения производились на той земле, где теперь дачки и садики 1-й и 2-й линии Новой Деревни. Все высшее общество располагалось на дачах поблизости, преимущественно на Черной речке. Дантес часто посещал Пушкина. Он ухаживал за Наташей, как и за всеми красавицами (а она была красавица), но вовсе не особенно «приударял», как мы тогда выражались, за нею. Частые записочки, приносимые Лизою (горничной Пушкиной), ничего не значили: в наше время это было в обычае. Пушкин хорошо знал, что Дантес не приударяет за его женой, он вовсе не ревновал, но, как он сам выражался, ему Дантес был противен своею манерою, несколько нахальною, своим языком, менее воздержанным, чем следовало с дамами, как полагал Пушкин. Надо признаться, при всем уважении к высокому таланту Пушкина, это был характер невыносимый. Он как будто боялся, что его мало уважают, недостаточно почета оказывают; мы, конечно, боготворили его музу, а он считал, что мы мало перед ним преклоняемся.
Манера Дантеса просто оскорбляла его, и он не раз высказывал желание отделаться от его посещений. Nathalie не противоречила ему в этом. Быть может, даже соглашаясь с мужем, но, как набитая дура, не умела прекратить свои невинные свидания с Дантесом. Быть может, ей льстило, что блестящий кавалергард всегда у ее ног. Когда она начинала говорить Дантесу о неудовольствии мужа, Дантес, как повеса, хотел слышать в этом как бы поощрение к своему ухаживанию. Если б Nathalie не была так непроходимо глупа, если бы Дантес не был так избалован, все кончилось бы ничем, так как в то время, по крайней мере, ничего собственно и не было -рукопожатие, обнимания, поцелуи, но не больше, а это в наше время были вещи обыденные».

Кн. А.Б. Трубецкой. Об отношениях Пушкина к Дантесу

Кажется, никто не воспринимал эту интригу серьезно. Никто, кроме Пушкина. Кроме того, упоминание о горничной Лизе с записками от Гончаровой - момент крайне неприятный, заставляющий предположить, что Наталья Николаевна не была столь невинна, как утверждает сегодняшнее пушкиноведение.
Но в ряде документов того времени мы находим упоминание об Александре Сергеевиче в аналогичном контексте, исключая, конечно, подметные письма и какой-либо расчет в амурных шалостях.

«К нам часто приезжала княжна Г., «общая кузина», как ее все называли, дурнушка, недалекая старая дева, воображавшая, что она неотразима. Пушкин жестоко пользовался ее слабостью и подсмеивался над нею. Когда «кузина» являлась к нам, он вздыхал, бросал на нее пламенные взоры, становился перед нею на колени, целовал ее руки и умолял окружающих оставить их вдвоем. Кузина млела от восторга и, сидя за картами (Пушкин неизменно садился рядом с ней), много раз в продолжение вечера роняла на пол платок, а Пушкин, подымая, каждый раз жал ей ногу».

В.А. Нащокина

«В пример милой веселости Пушкина Нащокин рассказывал следующий случай. Они жили у старого Пимена, в доме Иванова. Напротив их квартиры жил какой-то чиновник, рыжий и кривой, жена у этого чиновника было тоже рыжая и кривая, сынишка -рыжий и кривой. Пушкин, для шуток, вздумал волочиться за супругой и любовался, добившись того, что та стала воображать, будто действительно ему нравится, и начала кокетничать. Начались пересылки: кривой мальчик прихаживал от матушки узнать от Александра Сергеевича, который час и пр. Сама матушка с жеманством и принарядившись, прохаживалась мимо окон, давая знаки Пушкину, на которые тот отвечал преуморительными знаками. Случилось, что приехал с Кавказа Лев Сергеевич и привез с собой красильный порошок, которым можно было совсем перекрасить волосы. Раз почтенные супруги куда-то отправлялись, остался один рыжий мальчик. Пушкин вздумал зазвать его и перекрасить. Нащокин, как сосед, которому за это пришлось бы иметь неприятности, уговорил удовольствоваться одним смехом».

П.И. Бартенев

Роман Дантеса с Натальей Николаевной развивался не на очень благоприятном для Пушкина фоне. Все более во «светской черни» утверждалось мнение о романе самого Александра Сергеевича с сестрою его жены Александрой Николаевной.

«Уже впоследствии, когда я была замужем и стала матерью, я добилась от старой нашей няни объяснения сохранившихся в памяти ее оговоров Александры Николаевны. Раз как-то Александра Николаевна заметила пропажу шейного креста, которым она очень дорожила. Всю прислугу поставили на ноги, чтобы его отыскать. Тщетно перешарив комнаты, уже отложили надежду когда камердинер, постилая на ночь кровать Александра Сергеевича - это совпало с родами его жены, - нечаянно вытряхнул искомый предмет.
Этот случай должен был неминуемо породить много толков, и, хотя других данных обвинения няня не могла привести, она с убеждением повторила мне: - Как вы там ни объясняйте, а по-моему, - грешна была тетенька перед вашей маменькой».

А.Л. Арапова

Что можно на это сказать? Стечение ли это «роковых» совпадений, оговор ли, навет, но, похоже, что другим мы не позволяем того, что позволяем себе. Это относится ко всем людям, и «великим», и «заурядным».
Но вернемся к Дантесу. Несомненно то, что человек этот был умен в практическом смысле, - доказательством служит хотя бы его карьера, которую он сделал после высылки из России. Упоминание о нем находится даже у Виктора Гюго в примечаниях к стихам.

«Теперь - сенатор. 30 000 франков жалованья в год».

«О дальнейшей судьбе Дантеса вплоть до переворота 2 декабря 1851 г. нам почти ничего не известно.
По возвращении из России во Францию он сначала заперся в деревне своей (в Эльзасе), а затем в 40-х годах выступил на политическом поприще, был избран депутатом и сначала продолжал быть крайним легитимистом. <...> Затем он из легитимиста превратился в бонапартиста. <...> В награду за услуги, оказанные Луи Наполеону, Дантес был назначен им в день декабрьского переворота сенатором. В сенате он обратил на себя особое внимание своими речами в защиту светской власти пап. Во время последней империи Дантес был реrsonа grata при дворе Наполеона III. Дантес был одним из основателей Парижского Газового общества и оставался директором этого общества до своей смерти, благодаря чему составил себе большое состояние. По словам одного из наших соотечественников, знавшего в Париже Дантеса, это был человек очень одаренный и крайне влиятельный, даже большой оригинал; он был замешан во всех событиях и происках Второй империи».

С. А. Панчулидзев. Сборник биографий кавалергардов

На этом, я думаю, можно о нем и закончить.
Теперь кратко охарактеризуем другую фигуру на нашей шахматной доске, замешанную в историю с дуэлью. Это, конечно, «славный папаша» - Геккерен-старший. Как я ни старался отыскать что-нибудь благородное по поводу этого европейского дипломата, хотя бы одно дружеское слово в защиту его, но, увы... Такого документа мне не известно. Вероятно, это все-таки был подлец. Тут традиция пушкиноведения вполне совпадает с фактами.

«Старик Геккерен был человек вполне хитрый, расчетливый еще более, чем развратный; молодой же Геккерен был человек практический, дюжинный, добрый малый, балагур, вовсе не ловелас, ни дон-жуан, а приехавший в Россию сделать карьеру. Волокитство его не нарушало никаких великосветских петербургских приличий».

Князь П. Вяземский

А сейчас я приведу уже индивидуальный портрет:

«Старик барон Геккерен был известен распутством. Он окружал себя молодыми людьми наглого разврата и охотниками до любовных сплетен и всяческих интриг по этой части; в числе их находились кн. Петр Долгоруков и граф Л.С.».

Кн. В.Ф. Вяземская по записи Бартенева

«Геккерен - низенький старик, всегда улыбающийся, отпускающий шуточки, во все вмешивающийся».

Арк. О. Россет

Что еще сказать о нем? По-видимому, немного шпион, как и любой дипломат. Когда Николай I объявил его персоной non grata, Геккерен лично распродавал имущество своего петербургского дома, вынес вещи на улицу, прилепил ценники, сам сел на продававшийся стул... Какой-то офицер только из-за отвращения к Геккерену этот стул тут же купил и выбил его из-под сладкого старичка.
То, что старичок был сладкий, не вызывает сомнения. Сомнения вызывают мотивы его наглого вмешательства в семейную жизнь Пушкина. Тут, на самом деле, довольно много версий, среди них есть, например, и такая, что европейский содомит специально и осознанно губил жизнь русского гения, сбивая вокруг него заговор. Не думаю, что это правда. О гениальности Пушкина в те годы не догадывался никто, включая Вяземского и Баратынского.
А вот мнение Анненкова я считаю совершенно верным. Что просто, то и верно.

«Геккерен был педераст, ревновал Дантеса и поэтому хотел поссорить его с семейством Пушкина. Отсюда письма анонимные и его сводничество».

Поговорим теперь о самой тяжелой фигуре на нашей шахматной доске, об императоре Николае Павловиче. Обычно его изображают болваном с глазами василиска, от которых падают в обморок лакеи и впечатлительные дамы. Это еще не только василиск, но и вешатель, воздвигший эшафот для пятерых славных ребят, намеревавшихся то же самое, приди они к власти, сделать с царем. Традиция изображать Николая напыщенным идиотом идет не только от каких-нибудь семинаристов, проникших в русскую литературу, но от самого главного нашего артиллериста Льва Николаевича Толстого.
В случае же с Пушкиным царю, в основном, не повезло, во-первых, оттого, что ряд серьезных исследовательских работ были написаны в советское время, которое царей не баловало; во-вторых, Николая Павловича подвела одна фраза в известном разговоре о Пушкине. Возражая против сравнения его с Карамзиным, царь заметил: «Карамзин умер, как ангел. А этого мы насилу заставили умереть христианином».
С этой фразой в советское время много возились (в частности, покойный И. Андронников), доказывая посредством нее, что Николай и есть истинный убийца, «насильник» великого поэта.
Мне же кажется интересными совсем другие высказывания русского самодержца. Они почти совсем неизвестны широкой читательской аудитории и взяты из переписки Николая Павловича с князем Паскевичем.

«Здесь все тихо, и одна трагическая смерть Пушкина занимает публику и служит пищей разным глупым толкам. Он умер от раны за дерзкую и глупую картель, им же писанную, но, слава Богу, умер христианином».

Император Николай I - кн. Паскевичу

То есть причастился перед смертью; вот в чем смысл фразы Николая «насилу заставили умереть христианином». Но продолжим дальше эту знаменательную переписку:

«Жаль Пушкина, как литератора, в то время, как его талант созревал; но человек он был дурной».

Кн. И.Ф. Паскевич - императору Николаю I

«Мнение твое о Пушкине я совершенно разделяю, и про него можно справедливо сказать, что в нем оплакивается будущее, а не прошедшее».

Николай I - кн. И.Ф. Паскевичу

Не знаю как вам, но мне нравится последнее высказывание императора Николая Павловича. Нравится, конечно, не умалением значения Пушкина при жизни, а тем, что царь усматривал в этой жизни значительно более грандиозное будущее. Здесь, кстати, «василиск-царь» оказывается умнее многих из нас, кто считают, что Пушкин исписался к концу своей жизни как литератор и кончился как человек. Лично для меня одно это высказывание Николая I, несмотря на внешнюю противоречивость, говорит кое-что об его уме. Во всяком случае, болваном его назвать никак нельзя.
И наконец нужно кратко описать самих Пушкиных в середине тридцатых. Прежде всего, Наталью Николаевну. В нашем общественном мнении образ этой женщины прошел две стадии. Сначала ее винили во всех смертных грехах, чуть ли не в романс с царем, и называли ее поведение одной из причин гибели Александра Сергеевича. Потом, уже в наши дни, в период совкового феминизма полностью реабилитировали. Мое мнение? Оно в документах, приводимых в этой работе. Я уже цитировал позднее объяснение Натальи Николаевны, отчего она принимала ухаживание Дантеса. - оттого, чтобы раздразнить Пушкина, в котором угасла страсть. Верится в это с трудом (не в угасшую страсть А.С., а в цели Гончаровой). Роман с Жоржем продолжался несколько лет, и трудно представить, чтобы он хоть как-то не развивался. Ряд современников однозначно считает, что Дантес «жил с ней». Пушкинисты в большинстве своем это отрицают. Я верю науке, а особенно пушкинистам. Для меня очевидно лишь то, что Наталья Николаевна совершенно не понимала того, что происходит. Как и все участники этой трагедии.
Сам же Александр Сергеевич... Чтобы описать его состояние в последние годы, нужна целая книга. Кому оно интересно, пусть читают «серьезных» исследователей, Лот-мана, например, а не вашего покорного слугу. Я лишь укажу на некоторые штрихи, которые считаю важными. Во-первых, суеверие Пушкина не становилось меньше, а все более развивалось.

«У Пушкина существовало великое множество всяких примет. Часто, собравшись ехать по какому-нибудь неотложному делу, он приказывал отпрягать тройку, уже поданную к подъезду, и откладывал необходимую поездку из-за того только, что кто-нибудь из домашних или прислуги вручал ему какую-нибудь забытую вещь вроде носового платка, часов и т.п. В этих случаях он ни шагу уже не делал из дома до тех пор, пока, по его мнению, не пройдет определенный срок, за пределами которого зловещая примета теряла силу».

В А. Нащокина

Интересна в этом смысле история с кольцом Нащокина.

«Нащокин носил кольцо с бирюзою против насильственной смерти, и в последний приезд Пушкина настоял, чтоб он принял от него такое же кольцо. Оно было заказано. Его долго не несли, и Пушкин не хотел уехать, не дождавшись его. Кольцо было принесено поздно ночью. По свидетельству Данзаса, кольца этого не было на Пушкине во время предсмертного поединка; но перед самою кончиною он велел подать ему шкатулку вынул из нее бирюзовое кольцо и, подавая Данзасу, сказал: «От общего нашего друга».

П.И. Бартенев со слов П.В. Нащокина

Странно, почему при суеверии Пушкина, он не надел того кольца в день злополучного поединка. Или черт махнул хвостиком, и Александр Сергеевич запамятовал, или не ак уж не правы те, кто разрабатывают версию самоубийства поэта. Нам, однако, не важны личные устремления каждого из участника событий, нам важен внутренний механизм, драматургия конкретной трагедии, вытекающая из ричинно-следственной связи.
После получения известного пасквиля Пушкин, кажется, становится совершенно невменяемым. Кстати, стоит аверное, процитировать этот, по нынешним понятиям, вполне дурацкий документ, чтобы лишний раз убедиться, как ничтожное, по выражению одного из современников А.С., убивает гения наповал.

«Великие кавалеры, командоры и рыцари светлейшего Ордена Рогоносцев в полном собрании своем, под председательством великого магистра Ордена, его превосходительства Д.Л. Нарышкина, единогласно выбрали Александра Пушкина коадъютором (заместителем) великого магистра Ордена Рогоносцев и историографом ордена».

Непременный секретарь: граф I. Борх

Документ этот произвел на Пушкина впечатление взрыва. Теперь даже в гостях он не мог сидеть спокойно, в каждом взгляде, случайном слове, письме, которое приносили, ему чудился страшный подвох. Ведь дело усугублялось тем, что пасквиль аноним отправил не только Пушкину, но и ряду его светских знакомых. Это уже был позор нестерпимый. В наше время анонимы уже не стали бы прибегать к исьмам, они бы прибегли к телефонным звонкам...
Состояние Пушкина в то время можно представить по картине, нарисованной очевидцем. По бульвару идет красавчик Жорж в сопровождении Екатерины и Натальи Гончаровых. Вдруг откуда ни возьмись появляется Александр Сергеевич, черный, как туча. Подобно вихрю обгоняет их скрывается за углом...
Если читать все воспоминания о Пушкине последних лет, описывающие цепь интриг, обид и бытовых хитроплетений, то создается ощущение, что на поэта надвинулась черная воронка из инфракосмоса, которая душит его, вытягивает все соки и не дает работать, как прежде. И чем дальше Пушкин сам втягивается в интригу, чем больше принимает ее всерьез, тем меньше сил остается.
А дьяволам только и нужно, чтобы их принимали всерьез. Ничто так не укрепляет силы бесовского легиона, как наше к нему серьезное отношение. Оно и порождает диалог, спор, в котором невозможно выиграть.

7.
«УСЛОВИЯ ДУЭЛИ МЕЖДУ г. ПУШКИНЫМ И г. БАРОНОМ ЖОРЖЕМ ГЕККЕРЕНОМ

1. Противники становятся на расстоянии двадцати шагов друг от друга, за пять шагов назад от двух барьеров, расстояние между которыми равняется десяти шагам.
2. Противники, вооруженные пистолетами, по данному сигналу, идя один на другого, по ни в коем случае не переступая барьера, могут пустить в дело свое оружие.
3. Сверх того принимается, что после первого выстрела противникам не дозволяется менять место для того, чтобы выстреливший первым подвергся огню своего противника на том же расстоянии. <...>»

Вот и добрались мы с тобой, дорогой читатель, до кульминации и развязки. Стоит ли комментировать место в пьесе, где льется кровь и герой погибает? Не думаю. Во всяком случае, я постараюсь себя ограничивать и приберегу выводы на потом, когда тело будет предано земле и зрители поспешат в раздевалку. Вот в эти спины я и прокричу кое-что заветное. А сейчас ограничимся документами.

«Несмотря на ясную погоду, дул довольно сильный ветер. Морозу было градусов пятнадцать. Закутанный в медвежью шубу, Пушкин молчал, по-видимому, был столь же спокоен, как и во все время пути, но в нем выражалось сильное нетерпение приступить скорее к делу. Когда Данзас спросил его, находит ли он удобным выбранное им и д'Аршиаком место, Пушкин отвечал:
- Мне это решительно все равно - только, пожалуйста, делайте все это поскорее.
Отмерив шаги, Данзас и д'Аршиак отметили барьер своими шинелями и начали заряжать пистолеты. Во время этих приготовлений нетерпение Пушкина обнаружилось словами к своему секунданту:
- Ну что же! Кончили?
Все было кончено. Противников поставили, подали им пистолеты, и по сигналу, который сделал Данзас, махнув шляпой, они начали сходиться.
Пушкин первый подошел к барьеру и, остановясь, начал наводить пистолет. Но в это время Дантес, не дойдя до барьера одного шага, выстрелил, и Пушкин, падая, сказал:
- Кажется, у меня раздроблено бедро».

А. Аммосов

«Г. Пушкин упал на шинель, служившую барьером, и остался неподвижным, лицом к земле».

Виконт Д'Аршиак - князю П.А. Вяземскому

«Секунданты бросились к нему; и, когда Дантес намеревался сделать то же, Пушкин удержал его словами:
- Подождите! Я чувствую достаточно сил, чтобы сделать свой выстрел».

А. Аммосов

«После слов Пушкина, что он хочет стрелять, г. Геккерен возвратился на свое место, став боком и прикрыв грудь свою правою рукою».

К.К.Данзас - кн. П.А. Вяземскому

«Ужас сопровождал их бой. Они дрались, и дрались насмерть. Для них уже не было примирения, и ясно видно было, что для Пушкина нужна жертва или погибнуть самому».

А.Л. Языков - А.А. Катенину

«На коленях, полулежа, Пушкин целился в Дантеса в продолжение двух минут и выстрелил так метко, что, если бы Дантес не держал руку поднятой, то непременно был бы убит; пуля пробила руку и ударилась в одну из металлических пуговиц мундира, причем все же продавила Дантесу два ребра».

А.А. Щербинин

«Геккерен упал, но его сбила с ног только сильная контузия; пуля пробила мясистые части правой руки, коею он закрыл себе грудь, и, будучи тем ослаблена, попала в пуговицу, которою панталоны держались на подтяжке против ложки: эта пуговица спасла Геккерена. Пушкин, увидя его падающего, бросил вверх пистолет и закричал: «Браво!» Между тем кровь лила из раны»

В.А. Жуковский - С.Л. Пушкину

«Придя в себя, Пушкин спросил у Д'Аршиака:
- Убил я его?
- Нет, - ответил тот, - вы его ранили.
- Странно, - сказал Пушкин. - я думал, что мне доставит удовольствие его убить, но я чувствую теперь, что нет... Впрочем, все равно. Как только мы поправимся, снова начнем».

Кн. П.А. Вяземский - вел. кн. Михаилу Павловичу

Не могу удержаться от короткого комментария. И по сегодняшний день эти строки невозможно читать без волнения. Поражает не только трагизм происходившего, но и стечение обстоятельств, не позволившее Пушкину сделать с Дантесом то же самое, что Дантес сделал с ним. Рок и судьба здесь настолько явны, что их присутствие дало рождение целой материалистической теории, будто на Дантесе была надета кольчуга.
Потом у нас и в Лермонтова стрелял не Мартынов, а какой-то наемник (быть может, чеченец) из кустов. Возникновение последней версии совпало по времени с убийством президента Кеннеди. Так русское сознание отреагировало на трагедию в Техасе, привычно говоря, что мы видели и не такое.
Но зачем нам выдумывать сложности? Кусты, кольчуги, наемники? Не проще ли сказать, что «черт вмешался в дело»? Проще и честнее.
...После ранения мы впервые видим поэта смирившегося, с мужеством и отвагой принимающего такой финал, о котором двадцать лет назад его предупредили странная гадалка. Его мужественное поведение на смертном одре лишний раз доказывает, что Пушкин был натурой высокой, несмотря на многочисленные его прегрешения. Перед смертью не врут. По тому, как человек умирает, мы можем судить о самых тайных сторонах его души.

«Он исполнил долг христианина с таким благоговением и таким глубоким чувством, что даже престарелый духовник его был тронут и на чей-то вопрос по этому поводу отвечал:Я стар, мне уже недолго жить, на что мне обманывать? Бы можете мне не верить, когда я скажу, что и для себя самого желаю такого конца, какой он имел».

Кн-ня Екатерина Н. Мещерская-Карамзина

«Священник говорил мне после со слезами о нем и о благочестии, с коим он исполнил долг христианский. Пушкин никогда не был еsprit fort (вольнодумец). по крайней мере, не был им к последние годы жизни своей; напротив, он имел сильное религиозное чувство, читал и любил читать Евангелие, был проникнут красотою многих молитв, знал их наизусть и часто твердил их».

Кн. П.А. Вяземский - Д.В. Давыдову

Красота последних часов жизни поэта была лишь замутнена попыткой самоубийства - чтобы облегчить свои невыносимые страдания. Пушкин спрятал под подушку заряженный пистолет, и только вмешательство друзей отвело его руку...

«Когда все ушили, я сел перед ним и долго, один смотрел ему и лицо. Никогда на этом лице я не видал ничего подобного тому, что было в нем в эту первую минуту смерти. Голова его несколько наклонилась; руки, в которых было за несколько минут какое-то судорожное движение, были спокойно протянуты, как будто упавшие для отдыха после тяжелого труда. Но что выражалось на его лице, я сказать словами не умею. Оно было для меня так ново и в то же время так знакомо! Это был не сон и не покой. Это не было выражение ума, столь прежде свойственное этому лицу; это не было также и выражение поэтическое. Нет! Какая-то глубокая, удивительная мысль на нем разнилась, что-то похожее на видение, на ка-кое-то полное, глубокое, удовольствованное знание.
Всматриваясь в него, мне все хотелось спросить: что видишь, друг? и что бы он отвечал мне, если бы мог на минуту воскреснуть? Вот минуты в жизни нашей, которые вполне достойны названия великих. В эту минуту, можно сказать, я видел самое смерть, божественно тайную, смерть без покрывала. Какую печать наложила она на лицо его, и как удивительно высказала на нем и свою и его тайну! Я уверяю тебя, что никогда на лице его не видал я выражения такой глубокой, величественной, торжественной мысли. Она, конечно, проскакивала в нем и прежде. Но в этой чистоте обнаружилась только тогда, когда все земное отделилось от него с прикосновением смерти. Таков был конец нашего Пушкина».

В.А. Жуковский

Пора подвести некоторые итоги нашего скромного экскурса к истокам русской литературы, да и нашего национального духа в целом. Мы поняли, что ни «горячая кровь», ни нужда, ни обида на властей не объясняют причин черного дня на Черной речке. «Черт», «судьба» или самоубийство более удовлетворительны как объяснения. Только в последнем случае - небольшая закавыка: отчего человек, решивший прощаться с жизнью, обязательно хочет утащить на тот свет своего противника? Помните, как говорил уже смертельно раненый Александр Сергеевич; «Как поправимся, так снова начнем». Отчего? Оттого, чтобы не скучно было умирать одному? Нет. И в версии самоубийства психологические «концы с концами» не сходятся.
Конечно, есть вероятность, что субъективно такой финал мог устраивать великого мистика. Объективно же его земная жизнь была раздавлена следствием совершенных ранее поступков. Все, что Пушкин совершал н юности сам, вдруг обратилось против него в зрелости в увеличенном, безобразно-гротескном образе. По-видимому, предчувствуя интуицией гения возможность подобного оборота, он и решил «перевязать» после Михайловского три главные линии своей жизни. Тщетно... Но не будем повторяться.
Мы обращали внимание на ту власть, которую имели над Пушкиным различные суеверия. Эту свою традицию веры в приметы поэт пронес с собой до могилы. Чем же, в таком случае, явилось для Пушкина предсказание мадам Кирхгоф? Благом или верным злом?
На первый взгляд кажется, что благом. За этим предсказанием как бы слышится голос миров горних, предостерегающих великого поэта. Но как же быть тогда с тем, что христианская церковь отрицает суеверия, во всяком случае, не видит за ними никакого положительного смысла для души?..
Здесь следует разобраться. Христос по Евангелию никогда не гадает, не ворожит. Его исцеления и пророчества вообще совершаются не от его человеческого «я», но от лица Единого. Этим он решительно отличается от всех гадателей и колдунов вместе взятых, который творят «от себя», но с помощью различных потусторонних сил. Волхвы (колдуны), склонившиеся над младенцем Иисусом в хлеву, означают преклонение старого языческого мира, основанного, в частности, на ворожбе, перед новым Словом и новой Истиной.
Что она означает, эта новая истина, в интересующем нас контексте объясняет ряд христианских мыслителей и философов. Христианство отрицает гадание, в частности потому, что отрицает вообще детерминированный, обусловленный чем-либо мир. Мир причинно-следственных связей. Мир, где царствует «автоматический» закон кармы, или воздаяния. Отрицает не потому, что этого «нет» в мире (это, как мы убедились, «есть»), а потому, что подобная вера-суеверие затормаживает путь души человеческой к Богу. Карма не существенна в мире, где есть Суд Божий. А Бог «кого хочет» награждает благодатью и спасением. С точки зрения причинно-следственных связей непонятно, например, отчего разбойник, распятый с Иисусом, попадет в Рай (а он попал именно туда), а благочестивый фарисей и респектабельный богач, может, туда и пролезут, но только после того, как верблюд пролезет в игольное ушко. Также христианство отрицает судьбу и рок, но не потому, что их «нет». Просто эти понятия гаснут перед понятием единственным - веры величиною с горчичное зерно.
Имеешь такую малую веру и скажешь скале «Иди!», она стронется с места и пойдет. Что это значит? А это значит полная независимость от законов «этого» мира при условии «малой веры». Потому, в частности, и называют христианство религией абсолютной свободы.
Но что же тогда получается? Зачем мы угробили уйму времени и извели уйму бумаги, выясняя закономерности и «драматургию» жизни Пушкина? Ее что, нет?! Но мы же доказали, что драматургия эта существует, - она-то и раздавила любимого нашего поэта...
Драматургия, конечно же, существует. Но мы сейчас говорим о другом. Мы говорим о том, что любой христианин интуитивно знает, как ослабить причинно-следственную связь, как уйти от равнодушной «кармы», как существенно исправить драматургию собственной жизни. Если вообще ее не отменить.
Для этого в христианской церкви существует великое Таинство покаяния и причастия. Покаяние разрывает сети кармических связей, в которые попал человек, как муха в паутину. Оно вообще переводит исповедующегося на совершенно «другие рельсы», часто неожиданные для него самого. И здесь, если можно так выразиться, мы вступаем в загадочное и новое для нас пространство. Вырываясь из мира посюстороннего, где царствует причинно-следственный механизм, мы вступаем в мир потусторонний.
Из пространства Эвклида и Лобачевского мы уходим в пространство Эйнштейна и современной топологии.
Всем нам не хватает веры величиною с горчичное зерно, о большем вообще говорить не приходится. Не хватало этой веры и Пушкину, несмотря на его гениальность. Вместо Христа мы верим в примету, в зайца или кошку, перебежавших дорогу, в предсказание на картах, в рок... Это приводит к тому, что кармические законы, причинно-следственные связи лишь укрепляются, и выйти из паутины собственных грехов и заблуждений не представляется возможным. Карма, таким образом, при всей своей мистичности есть понятие «от мира сего», то есть посюстороннее. В этой ее механистичности и заключен демонизм, заключено богопротивное начало, отрицающее спасение через любовь и веру. Вот отчего Блюстители кармы, по Даниилу Андрееву, - существа исключительно демонической природы, пирамидальные, с собачьими головами, с изощренным интеллектом, но исключительно холодной сферой чувств...
Идя путем искреннего покаяния, Пушкин, безусловно, мог бы продлить собственную жизнь и написал бы многое - черновики с задумками и планами, оставшиеся после него, подтверждают это. Тогда бы и сбылся первый вариант предсказания старухи Кирхгоф - долгая счастливая жизнь до преклонных лет. Вера же в приметы и прочую дичь окончательно сделала жизнь А.С. игрушкой в руках Блюстителей кармы. Пушкин знал об этом, описав, по-видимому, самого себя в «Пиковой даме»: за верой в примету у Германна стоят безумие и смерть.
Остается только надеяться, что Господь на том свете достойно наградил поэта за те страдания, которые перенес он на земле, за милость к падшим и мученический финал. И как, наверное, смешно Александру Сергеевичу оттуда, из «эйнштейновского пространства» читать о себе некрологи и слушать всякий вздор со стороны друзей и недругов:

Дата добавления: 2015-06-30