Глаза XI о тех специфических последствиях, которые порождаются любовью к физическим удовольствиям в демократические времена 1 страница

На основании вышесказанного можно было бы предположить, что любовь к физическим удовольствиям должна постоянно приводить американцев к беспорядку в нравах, нарушать их семейный покой и, в конечном счете, ставить под угрозу судьбу самого общества.

Ничего этого, однако, не происходит: страсть к физическим удовольствиям совершенно иначе проявляется у демократических народов, чем у народов, живущих при аристократии.

Иногда случается так, что отвращение к делам, избыток богатства, безверие и ослабление государственной власти постепенно приучают аристократию видеть в физических удовольствиях свое единственное утешение. В иной ситуации могущество короны или же слабость народа, не лишая знать ее богатства, заставляют ее самоустраняться от власти и, закрывая перед вельможами путь к великим деяниям, оставляют их наедине со своими беспокойными, мятежными желаниями; тогда они с тяжелым сердцем начинают заниматься своей собственной персоной, пытаясь в плотских наслаждениях найти забвение, стереть воспоминания о своем былом величии.

Когда любовь к физическим удовольствиям всецело завладевает душами представителей аристократического сословия, они, как правило, концентрируют в этом единственном направлении всю ту энергию, которая была накоплена в них долгой привычкой к власти.

Поиск простого благоденствия таких людей не удовлетворяет: им необходим пышный, блестящий разврат. Они создают культ упоительных физических наслаждений и, кажется, жаждут превзойти друг друга в искусстве самоизнеможения.

И чем более могучей, славной и свободной была некогда данная аристократия, чем более ярким был блеск ее доблести и добродетели, тем более громкой и скандальной, по моему глубокому убеждению, будет дурная слава о ее пороках.

Склонность к физическим удовольствиям не доходит у демократических народов до подобных излишеств. Любовь к материальному благосостоянию выступает у них в

виде стойкой, исключительно сильной, всеобщей, но сдержанной страсти. Речь здесь не идет о строительстве огромных дворцов, о покорении самой природы или о том, чтобы превзойти ее творения и опустошить весь мир с целью наиболее полного утоления страстей одного-единственного человека. Речь идет о том, чтобы к своему полю прибавить несколько туазов земли, посадить фруктовый сад, расширить свое жилище, постоянно делать жизнь легче и удобнее, не допускать безденежья и научиться удовлетворять малейшие свои потребности без особого труда и почти безвозмездно. Эти цели незначительны, но душа накрепко к ним привязывается: она вынашивает их ежедневно до мельчайших подробностей, и в конце концов для нее они заслоняют собою весь остальной мир, а иногда начинают мешать даже ее общению с Богом.

Могут сказать, что все это относится лишь к гражданам, обладающим незначительными состояниями, и что богатые люди обнаружат вкусы и стремления, аналогичные тем, которые были известны в века аристократического правления. Я оспариваю это утверждение.

По отношению к физическим удовольствиям наиболее состоятельные граждане демократических государств не будут проявлять вкусы, сколь-либо существенно отличающиеся от вкусов всего народа. Это будет происходить либо потому, что, выйдя из народных низов, они действительно сохранят эти вкусы, либо потому, что будут уверены в необходимости их воспринять. В демократических обществах эмоциональная жизнь людей отмечена умеренностью и спокойствием, и каждый человек должен с этим считаться. Порокам с неменьшим трудом, чем добродетелям, удается вырываться из-под власти общепринятых норм.

Богатые люди демократических наций, таким образом, больше думают об удовлетворении малейших своих потребностей, чем о поиске необычайных удовольствий; они удовлетворяются исполнением множества своих скромных желаний, не отдаваясь никакой сильной, необузданной страсти. Поэтому они чаще бывают подвержены апатии, нежели расточительству.

Особая склонность к физическим наслаждениям, проявляющаяся в людях демократических эпох, по своей природе не является противоборствующей общественному порядку; напротив, она часто может удовлетворяться только при условии сохранения этого порядка. Не враждебна она и нравственной порядочности, ибо добрые нравы обеспечивают общественное спокойствие и поощряют трудолюбие. Иногда эта склонность способна сочетаться даже со своего рода религиозной моралью; люди хотят как можно лучше прожить земную жизнь, не лишая себя шансов на последующее блаженство.

В числе материальных благ имеются и такие, обладание которыми считается преступным; от них усиленно воздерживаются. Те же блага, пользование которыми одобряется религией и моралью, захватывают людей полностью, овладевая их сердцами и воображением и настолько подчиняя себе их жизнь, что в погоне за ними они теряют из виду куда более значительные ценности, составляющие славу и величие человеческого рода.

Я упрекаю равенство отнюдь не за то, что оно толкает людей на поиски запретных удовольствий, а за то, что, ища наслаждений вполне дозволенных, они всецело поглощены этим занятием.

Таким образом на земле может установиться своего рода благопристойный материализм, который, не развращая людских душ, тем не менее сделает их более изнеженными и в конце концов незаметно вызовет у людей полный упадок душевных сил.

Глава XII ПОЧЕМУ ОТДЕЛЬНЫЕ АМЕРИКАНЦЫ ДЕМОНСТРИРУЮТ СТОЛЬ ЭКЗАЛЬТИРОВАННУЮ ДУХОВНОСТЬ

Хотя страсть к земным благам — господствующая у американцев, им знакомы такие моменты покоя, когда их души, кажется, разом рвут все узы, связывающие их с миром плоти, и неудержимо устремляются к небесам.

Во всех штатах Северной Америки, а особенно в полузаселенных западных округах, подчас встречаются проповедники, распространяющие по земле слово Господне.

Целыми семьями, вместе со стариками, женщинами и детьми, американцы пересекают труднопроходимые места и лесные дебри, проделывая очень долгий путь для того, чтобы послушать этих проповедников; встретившись с ними и выслушав их, они на многие дни и ночи забывают о своих делах, пренебрегая даже самыми необходимыми потребностями плоти.

То здесь, то там в недрах американского общества можно встретить людей, наполненных столь экзальтированной и почти отчаянной духовностью, какую едва ли встретишь в Европе. Время от времени здесь образуются странные секты, стремящиеся открыть необыкновенные пути, ведущие к вечному блаженству. Здесь широко распространено религиозное безрассудство.

Это не должно нас удивлять.

Человек не сам наделил себя тягой к бесконечному и любовью ко всему бессмертному. Эти возвышенные чувства возникли не по его прихоти: их основание прочно покоится в самой человеческой природе; они существуют независимо от усилий людей. Эти чувства можно приглушить или изуродовать, но их нельзя уничтожить.

У души есть потребности, которые должны быть удовлетворены; и какие бы усилия ни затрачивались на то, чтобы отвлечь ее от них, она тотчас же начинает тосковать, ощущать беспокойство и смятение, не утоляемые чувственными наслаждениями.

Если умы подавляющего большинства людей когда-нибудь сосредоточатся на поиске материальных благ, то следует ожидать, что это вызовет бурную обратную реакцию в душах отдельных личностей. Они отчаянно бросятся в мир духа, боясь остаться связанными теми слишком тесными путами, которые плоть хотела бы наложить на них.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что в обществе, полностью погруженном в земные заботы, встречается небольшое число индивидуумов, не желающих думать ни о чем, кроме небес. Я был бы удивлен, если бы у народа, исключительно занятого своим благополучием, мистицизм не получил бы быстрого развития.

Говорят, что пустоши вокруг Фив были заселены людьми, бежавшими от преследований императоров и казней на цирковых аренах; что касается меня, то я считаю, что причинами, скорее, послужили роскошь Рима и эпикурейская философия Греции.

Можно полагать, что, если бы социальные условия, обстоятельства и законы не ограничивали столь жестко американский ум поисками благосостояния, он, будучи направлен на нематериальные предметы, был бы способен без особого труда обнаружить значительно большую опытность, осторожность и сдержанность. Но он чувствует себя заключенным в узкие рамки, из которых, по всей видимости, его не хотят выпускать. Поэтому тогда, когда ему удается преодолеть эти границы, он уже не знает, к чему прикрепиться, и подчас без оглядки устремляется к крайним пределам здравого смысла.

Глава XIII ПОЧЕМУ ПРОЦВЕТАЮЩИЕ АМЕРИКАНЦЫ СТОЛЬ НЕУГОМОННЫ

В некоторых отдаленных уголках Старого Света иногда еще встречаются небольшие населенные пункты, которые кажутся не затронутыми общим водоворотом, так как они сохранили неторопливый образ жизни, хотя вокруг них все бурлило и волновалось. Большинство населения там крайне невежественно и бедно, жители не вмешиваются в государственные дела, и правительства часто их угнетают. Тем не менее лица этих людей, как правило, безмятежны, и выглядят они жизнерадостными.

В Америке я видел самых свободных, самых просвещенных людей на свете, имеющих самые благоприятные для жизни условия, однако мне казалось, что их лица обыкновенно омрачены какой-то легкой, как облачко, тенью; они были серьезны, почти грустны даже во время развлечений.

Основная причина этого парадокса заключается в том, что первые не думают о тех лишениях, которые им приходится переносить, тогда как вторые постоянно думают о тех благах, которых они лишены.

Странно наблюдать то лихорадочное рвение, с каким американцы стремятся добиться преуспеяния, и те их беспрестанные мучения, вызванные смутными опасениями по поводу того, что они выбрали не самый короткий из ведущих к нему путей.

Американец столь привязан к благам сего мира, словно он уверен в собственном бессмертии, и при этом он с такой поспешностью старается овладеть теми из них, которые оказываются а пределах его досягаемости, что можно подумать, будто он ежеминутно опасается лишиться жизни до того, как успеет насладиться ими. Он хватает все, что ему попадается, но держит некрепко, тотчас же выпуская из рук, чтобы гнаться за новыми наслаждениями.

Американец заботливо строит дом, в котором собирается провести свои преклонные годы, и продает его, еще не возведя конька крыши; он сажает сад и сдает его в аренду, как только тот начинает плодоносить; он поднимает целину и раскорчевывает поле, предоставляя другим заботиться о жатве. Он овладевает какой-либо профессией и бросает ее. Он поселяется в каком-нибудь месте и вскоре оставляет его, чтобы следовать за своими изменчивыми желаниями. Если его личные дела дают ему некоторую передышку, он тотчас же бросается з водоворот политики. А если в конце года, заполненного каторжной работой, у него еще остается кое-какой досуг, он из-за своего неугомонного любопытства проводит его то тут, то там, путешествуя по бескрайним просторам Соединенных Штатов. Таким образом, он за несколько дней преодолевает путь длиной в пятьсот лье, чтобы отвлечься от дум о своем счастье.

В конце концов наступает смерть, останавливающая его прежде, чем он почувствует себя уставшим от своих вечных бесполезных поисков полного счастья.

Зрелище столь многих счастливых людей, не знающих ни в чем нужды и при этом испытывающих сильное беспокойство, поначалу удивляет. Однако эта драма стара, как и сам мир; новое здесь только то, что в ней участвует весь народ.

Тягу к физическим удовольствиям следует рассматривать в качестве основного источника того тайного беспокойства, которое обнаруживает себя в поступках американцев, и того непостоянства, примеры которого они демонстрируют ежедневно.

Человек, сосредоточивший все силы своей души единственно на обретении благ в этом мире, всегда спешит, ибо у него не так много времени, чтобы их найти, заполучить и насладиться ими. Мысль о том, что жизнь коротка, беспрестанно погоняет его. Независимо от количества уже обретенных им благ, он каждую минуту думает о тысяче других — о тех, которыми смерть помешает ему овладеть, если он не будет поторапливагься. Эта мысль расстраивает его, пугает, вызывает сожаления и приводит его душу в состояние непрекращающегося смятения, которое всякий раз заставляет его менять свои планы и место жительства.

Если стремление к материальному благополучию соединяется с таким государственным устройством, при котором ни закон, ни обычай более не удерживают человека на своем месте, то это значительно усиливает душевное беспокойство граждан: в этом государстве вы видите людей, постоянно меняющих свой жизненный путь из-за опасения пройти мимо той самой короткой дороги, которая должна привести их к счастью.

Впрочем, нетрудно понять, что если люди, страстно ищущие физических удовольствий, обладают сильными желаниями, то они должны с легкостью от них отказываться. Поскольку их конечная цель — наслаждение, то средство его достижения должно быть быстрым и простым, иначе тяготы, связанные с получением удовольствия, перевесят само удовольствие. Поэтому души большинства людей одновременно отмечены пылкостью и вялостью, силой и слабостью. Людям часто не так страшна смерть, как необходимость продолжать усилия для достижения поставленной цели.

Равенство прямой дорогой приводит еще к некоторым результатам, которые мне следует описать.

Когда уничтожены все прерогативы, связанные с рождением и состоянием, когда все профессии и виды деятельности доступны всем и когда человек благодаря своим собственным силам может оказаться на вершине каждой из них, честолюбивым людям начинает казаться, что перед ними открыты легкие пути к великим карьерам, и они с готовностью убеждают себя в том, что они — избранники судьбы. Но этот взгляд ошибочен,

и каждодневный жизненный опыт корректирует его. То же самое равенство, которое позволяет каждому гражданину питать большие надежды, всех граждан делает индивидуально слабыми. Оно со всех сторон ограничивает их возможности, позволяя свободно разрастаться их желаниям.

Люди не только беспомощны сами по себе, но и с каждым своим шагом они обнаруживают огромные препятствия, которых сначала не замечали.

Они уничтожили мешавшие им привилегии небольшого числа себе подобных, но столкнулись с соперничеством всех против всех. Границы не столько раздвинулись, сколько изменились по конфигурации. Когда все люди более или менее равны и когда они следуют одним и тем же путем, очень трудно любому из них зашагать быстрее и пройти сквозь равномерно ступающую толпу, окружающую и теснящую каждого.

Это постоянное противоречие, существующее между инстинктами, порожденными равенством, и скудостью предоставляемых средств их удовлетворения, терзает и утомляет души людей.

Вполне возможно представить себе, что люди достигли определенной степени свободы, которая их полностью удовлетворяет. В этом случае они будут безмятежно и спокойно наслаждаться своей независимостью. Но люди никогда не установят такого равенства, которым они были бы вполне довольны.

Какие бы усилия ни предпринимал народ, ему не удастся создать для всех совершенно равные условия существования; и даже если, к несчастью, он придет к абсолютной и полной уравниловке, все же сохранится интеллектуальное неравенство, которое, завися напрямую от Всевышнего, всегда ускользнет из-под власти человеческих законов.

Сколь бы демократичными ни были государственное устройство и политическая конституция страны, можно тем не менее полагать, что каждый из ее граждан всегда будет видеть подле себя людей, занимающих более высокое, чем он, положение, и можно заранее предсказать, что он упрямо станет обращать внимание лишь на данное обстоятельство. Когда неравенство является всеобщим законом общества, самые очевидные и значительные проявления этого неравенства не бросаются в глаза; когда же все почти равны, малейшее неравенство режет глаз. Именно по этой причине жажда равенства становится все более неутолимой по мере того, как равенство становится все более реальным.

В демократических странах люди легко добиваются определенной степени равенства, но они никогда не обретут такого равенства, какого бы им хотелось. Сбраз подобного равенства каждый день маячит перед ними, постоянно отступая, но никогда не исчезая полностью из виду и маня их следовать за собой. Они беспрестанно думают, что им удастся схватить его, ко оно неизменно ускользает от их объятий. Они рассматривают его с достаточно близкого расстояния, чтобы знать его достоинства, но не приближаются к нему настолько, чтобы испытать радость общения с ним, и умрут прежде, чем это им удастся.

Таковы причины, которыми следует объяснять странную меланхоличность жителей демократических стран, часто появляющуюся у людей, не имеющих в чем-либо недостатка, и те приступы отвращения к жизни, которые иногда охватывают их, несмотря на удобства и покой их существования.

Во Франции, к великому сожалению, возрастает количество самоубийств; в Америке самоубийства редки, однако меня уверяли, что сумасшедших здесь больше, чем где бы то ни было.

Это — различные симптомы одного и того же заболевания.

Американцы не убивают себя, сколь бы ни были они возбуждены, потому, что им запрещает это делать их религия, и потому, что материалистическая философия, так сказать, не вполне им знакома, хотя страсть к материальному благополучию среди них приняла всеобщий характер.

Их воля оказывает сопротивление, но их разум часто не выдерживает борьбы.

Во времена демократии люди испытывают значительно более сильные удовольствия, чем люди, живущие в века аристократического правления, и — что еще более важно — эти удовольствия становятся доступными неизмеримо большему числу людей; но, с другой стороны, необходимо признать, что при этом надежды и желания людей исполняются значительно реже, их души испытывают значительно более сильные волнения и беспокойство и их заботы становятся более изматывающими.

Глава XIV КАКИМ ОБРАЗОМ У АМЕРИКАНЦЕВ СТРАСТЬ К МАТЕРИАЛЬНЫМ БЛАГАМ СОЧЕТАЕТСЯ С ЛЮБОВЬЮ К СВОБОДЕ И ВНИМАНИЕМ К ОБЩЕСТВЕННЫМ ДЕЛАМ

Если демократическое государство превращается в абсолютную монархию, активность его граждан, направлявшаяся прежде на общественные и личные дела, внезапно концентрируется на последних, что довольно быстро приводит его к материальному процветанию; однако вскоре это движение замедляется и производство перестает развиваться.

Я не знаю, можно ли привести хоть один пример развитого в промышленном и торговом отношении государства, начиная с Тира и заканчивая Флоренцией и Англией, народ которого не был бы свободен. Таким образом, между этими двумя явлениями — свободой и промышленностью — существуют тесная взаимосвязь и прямая зависимость.

Это в целом справедливо для всех наций, но в особенности — для наций демократических.

Я уже отмечал выше, что люди, живущие в века равенства, постоянно испытывают потребность объединяться, дабы приобретать все те блага, которыми они страстно стремятся обладать. Кроме того, я показал, насколько политическая свобода способствует популяризации, а также совершенствованию у них навыков по созданию объединений и ассоциаций. Поэтому в такие века свобода чрезвычайно благоприятствует производству материальных благ и общественному процветанию. И напротив, вполне понятно, что деспотизм для них особо вреден и пагубен.

В демократические века абсолютная власть по сути своей не бывает жестокой или дикой, ко лишь мелочно-въедливой и придирчивой. Такого рода деспотизм, хотя он и не топчет людей, тем не менее открыто противостоит свойственному им коммерческому духу и предпринимательской жилке.

Следовательно, люди, живущие в века демократии, нуждаются в свободе, она необходима им для того, чтобы без особых трудностей получать те материальные блага и удовольствия, которые они беспрестанно вожделеют.

И все-таки иногда случается, что все та же чрезмерная тяга к удовольствиям заставляет их подчиниться первому объявившемуся повелителю. В такой ситуации жажда благополучия подрывает свои собственные основы, и люди, не осознавая этого, удаляются от предмета своих вожделений. Действительно, в жизни демократических народов иногда наступают очень опасные периоды.

Когда стремление к материальным благам у одного из этих народов опережает развитие образования и свобод, наступает момент, в который люди как бы выходят из себя, захваченные созерцанием тех новых благ, которые они готовы заполучить. Занятые исключительно заботами о своем собственном благосостоянии, они перестают понимать, что процветание каждого из них тесно связано с благополучием всех. Нет никакой необходимости отнимать у таких граждан принадлежащие им права — они сами добровольно отказываются от них. Исполнение своего гражданского долга кажется им несносной помехой, отвлекающей их от своего дела. Идет ли речь о выборе их представителей, об оказании властям поддержки, о совместном обсуждении общих вопросов, у них никогда нет на это времени: они не станут тратить свое столь драгоценное время на бесполезную работу. Это — игры бездельников, которые не приличествуют солидным людям, занятым серьезными, жизненно важными делами. Подобные люди верят, что следуют философскому учению о реальных интересах, хотя понимают это учение весьма примитивно, и, чтобы лучше следить за тем, что они называют «своим делом», они пренебрегают своей главной обязанностью — умением держать себя в руках. Если труженики не желают думать об общественных делах, а класса, который мог бы взять на себя заботу о них, дабы заполнить свой досуг, более не существует, место правительства оказывается как бы пустым.

Если в такой момент какой-либо честолюбец захочет получить власть, он обнаружит, что путь открыт для любой узурпации.

Проявляй он в течение некоторого времени заботу о материальном процветании граждан — и ему с легкостью простят пренебрежение всем остальным. Пусть в первую

очередь гарантирует полный порядок. Люди, испытывающие склонность к материальным благам, как правило, замечают, что любые проявления освободительного движения угрожают материальному благосостоянию, прежде чем понимают, каким образом свобода способствует процветанию, и при малейших слухах о том, что общественные страсти начинают накаляться, мешая им наслаждаться мелкими радостями их частной жизни, они пробуждаются и испытывают беспокойство; переживаемый ими в течение долгого времени страх перед анархией постоянно держит их в состоянии напряженного ожидания и готовности шарахаться прочь от свободы при первых же беспорядках.

Я совершенно согласен с утверждением о том, что общественное спокойствие — великое благо, но я не желаю меж тем забывать и о том, что народы приходили к тирании именно путем установления образцового общественного порядка. Из этого, разумеется, не следует, что народы должны презирать общественный покой, но они не должны удовлетворяться этим. Нация, не требующая от своего правительства ничего, кроме поддержания порядка, в глубине души уже поражена рабством; она порабощена своим благополучием, и всегда может появиться человек, способный заковать ее в цепи.

Деспотизм группировок не менее опасен, чем тирания отдельного человека.

Когда большинству граждан хочется заниматься только своими личными делами, даже самые малочисленные партии не должны отчаиваться, ибо и у них имеется шанс взять управление общественными делами в свои руки.

В этих случаях на огромной сцене мира, как и на подмостках наших театров, нередко можно наблюдать игру нескольких человек, изображающих собой многолюдные толпы. Лишь эти немногие люди говорят от имени отсутствующих или же равнодушных масс; лишь они действуют в обстановке всеобщей неподвижности; подчиняясь собственному капризу, они управляют всеми делами; они изменяют законы и по своей прихоти издеваются над нравственностью. Поражаешься тому, как великий народ может оказаться в руках малого круга недостойных людей.

Вплоть до настоящего времени американцам удавалось счастливо миновать все отмеченные мною рифы, и за это они воистину заслуживают восхищения.

На земле, быть может, нет другой страны, где встречалось бы еще меньше бездельников, чем в Америке, и где все те, кто работает, были бы в большей степени воодушевлены поисками материального вознаграждения. Однако, несмотря на то что тяга американцев к физическим наслаждениям очень сильна, это по крайней мере не слепая страсть, и разум управляет ею, не будучи в состоянии ослабить ее.

Всякий американец бывает поглощен своими личными интересами до такой степени, словно на свете нет никого, кроме него самого, а спустя мгновение он уже настолько занят общественными делами, будто совершенно забыл о собственных. Иногда он кажется одержимым самой эгоистической алчностью, а иногда — самым пламенным патриотизмом. Но человеческое сердце не способно разрываться подобным образом. Жители Соединенных Штатов поочередно обнаруживают столь сильные и столь сходные между собою чувства—страстную любовь к своему благосостоянию и к личной свободе, — что следует уверовать в возможность сочетания и объединения этих чувств в каком-либо уголке их души. Фактически американцы видят в своей свободе самое мощное средство достижения благосостояния и самую надежную гарантию собственного процветания Они любят одно ради другого. Поэтому им и в голову не приходит мысль о том, что вмешиваться в общественные дела не их дело; напротив, они уверены в том, что их главная задача состоит в формировании и поддержке такого правительства, которое позволяет им приобретать столь желанные для них блага и которое не запрещает мирно наслаждаться уже приобретенными.

Глава XV КАКИМ ОБРАЗОМ РЕЛИГИОЗНЫЕ УБЕЖДЕНИЯ ВРЕМЯ ОТ ВРЕМЕНИ ПРИВЛЕКАЮТ АМЕРИКАНЦЕВ К РАДОСТЯМ ДУХОВНОЙ ЖИЗНИ

В Соединенных Штатах всякий раз, когда наступает седьмой день недели, торговая и промышленная жизнь нации кажется остановившейся; любой шум прекращается. Его

сменяет глубокий покой или, скорее, торжественная сосредоточенность; душа наконецто возвращается к самой себе и погружается в самосозерцание.

В течение всего этого дня священные места, принадлежащие богу коммерции, безлюдны; каждый гражданин в окружении своих детей и домочадцев направляется в храм и там вслушивается в странные речи, которые, казалось бы, едва ли подходят для его ушей. Его занимают беседой о том неизмеримом зле, которое порождают гордость и вожделение. Ему говорят о необходимости умерять свои желания, о тех изысканных радостях, которые приносит одна лишь добродетель, о даруемом ею истинном счастье.

Вернувшись домой, он не спешит к своим учетным конторским книгам. Он открывает Священное писание, где находит возвышенные, сильно волнующие изображения могущества и благости Творца, неизмеримого величия творения рук Господних, мысли о той высокой миссии, которая была предопределена человеку, о его обязанностях и правах на бессмертие.

Благодаря этому американцы, некоторым образом забывая время от времени самих себя и хотя бы на мгновение очищаясь от тех мелочных страстей, которые их обуревают, и преходящих интересов, наполняющих их жизнь, разом попадают в идеальный мир, где все дышит величием, чистотой и вечностью.

На других страницах этой книги я попытался указать причины, способствующие укреплению американских политических институтов, и мне казалось, что среди этих причин религия играет одну из главных ролей. Ныне, занимаясь проблемами личности, я обнаружил и осознал, что религия приносит каждому отдельному гражданину не меньшую пользу, чем всему государству в целом.

Своей практической деятельностью американцы доказывают, что они испытывают настоятельную потребность придать демократии нравственное содержание с помощью религии. То, что каждый из них в данном отношении думает о самом себе, является истиной, которая должна быть достоянием всей демократической нации.

Я не сомневаюсь в том, что социально-политическое устройство жизни того или иного народа предрасполагает к формированию у него определенных убеждений и вкусов, получающих затем в его среде широкое- и свободное распространение, тогда как те же самые причины препятствуют образованию иных суждений и иных наклонностей, так сказать, без всяких усилий и почти неосознанно со стороны этого народа.

Все мастерство законодателя определяется умением заранее установить естественные склонности данного человеческого сообщества с тем, чтобы знать, в чем необходимо поддерживать усилия граждан, а в чем их, скорее, следовало бы сдерживать. Ибо каждое время выдвигает свои требования. Неподвижна только цель, к которой всегда должно устремляться человечество; средства ее достижения изменяются беспрестанно.

Родись я в аристократические времена в жизни нации, когда наследственные богатства считанных единиц и безысходная бедность всех остальных людей в равной мере отвращают граждан от мысли об улучшении своей доли, заставляя их словно бы оцепеневшие души предаваться созерцанию загробного мира, мне бы захотелось пробудить в таком народе сознание своих потребностей. В этом случае мне бы следовало помышлять об открытии самых быстрых и легких способов удовлетворения этих новых, вызванных к жизни желаний и, направив все усилия лучших человеческих умов на изучение естественных наук, мне надо было бы нацелить их на поиски путей материального процветания.

Если при этом отдельные люди воспылали бы чрезмерной жаждой богатства и неразумной страстью к физическим удовольствиям, я бы не стал беспокоиться: эти индивидуальные черты тотчас же и без следа растворились бы на фоне нравственного облика всего общества.

У законодателей демократических государств заботы иные.

Дата добавления: 2015-07-02