Что мы делаем, когда говорим: Благодарю вас? 1 страница

"Слово есть дело" — эта истина не всегда осознается нами в своем прямом значении. Однако существует определенная область языковых единиц, для которых выражение "слово есть дело" приобретает прямой смысл.

В человеческой деятельности много самых различных действий, состояний. Для их осуществления не нужна речь в качестве орудия соответствующего действия. Так, например, для того, чтобы произошли действия "рубить", "резать", "ходить", "жить", "бегать" и мн. др., мы не должны что-либо говорить, так как они, естественно, совершаются вне зависимости от речи, иначе говоря, речь не является инструментом для выполнения этих дел. И сколько бы мы ни говорили: Я рублю, действие "рубить" от этого не произойдет. Человек с помощью языка способен назвать такое действие, способен описать его производство в определенной ситуации, например: Саня рубил, во дворе березовые дрова. Но, как видим, описание действия, сообщение о нем еще не есть само действие "рубить".

Однако есть в жизни человека такие действия, которые возможно совершить только с помощью речи, иначе говоря, речь является единственным инструментом для их исполнения. В самом деле, как выполнить такие действия, как "обещать", или "благодарить", или "приветствовать", или "советовать"? Во всех этих случаях необходимо произнести: Обещаю...; Благодарю...; Приветствую...; Советую... (или употребить эквивалентные высказывания). Здесь, как видим, действие и речь оказываются равными, т.е. перед нами речевое действие, или речевой акт.

Для того, чтобы в живом общении реализовалось такое речевое действие, нужны определенные показатели речевой ситуации, в которой есть говорящий ("я"), его адресат ("ты"), точка их встречи ("здесь"), момент контакта ("сейчас"). Глагол с общим значением "говорение", который осуществляет в подобной ситуации речевое действие (речевой акт), в своих формах отражает перечисленные показатели речевой ситуации и поэтому оказывается в 1-м лице, настоящем времени, изъявительном наклонении, действительном залоге: Прошу!; Обещаю!; Благодарю!; Приветствую! При этом, как видим, перед нами уже не просто глагол (его называют перформативным, действием-речью), а своеобразное (перформативное) высказывание, которое почти всегда адресовано: Прошу тебя!; Обещаю вам это!; Благодарю вас!; Приветствую вас! И таких высказываний-действий множество. В их общей семантике отражено, как уже говорилось, значение "говорения" и значение коммуникативного намерения (интенции) говорящего, иначе говоря, мотива и цели, в силу которых действие осуществляется: говоря, обещаю; говоря, соглашаюсь; говоря, отказываюсь; говоря, прошу; говоря, советую и т.д. и т.п.

Заметим, опираясь на уже сказанное ранее, что коммуникативные намерения говорящих отразились в языке и закрепились (благодаря многократному повторению в типичных ситуациях) как коммуникативные стереотипы, или стереотипы общения, с интенциональным смыслом: Прошу вас (сделать это) — смысл просьбы; Советую вам (не делать этого) — смысл совета; Прошу прощения — смысл извинения и т.д. Но тот же самый смысл, например извинения, может быть выражен и косвенно: вместо Прошу прощения! говорят: Извините меня!, или Простите!, или Виноват!, или Примите мои извинения и т.д. При этом важно, что в таком высказывании, даже изолированном от контекста, слушающий распознает именно извинение. Но есть и контекстуальные, речевые способы выразить то или иное коммуникативное намерение, хотя бы извинение (Я случайно!) или ту же просьбу, которая узнается в ситуации общения и в целостном тексте. Некоторому человеку в некоторой ситуации попробуем адресовать: Здесь душно! — и это может оказаться просьбой открыть окно. Понятно, что изолированное от контекста высказывание Здесь душно смыслом "просьбы" не обладает. Таким образом, сделаем вывод, что интенциональный смысл способен выражаться стереотипным высказыванием, понимаемым вне контекста (Прошу вас...) или же контекстуально и ситуативно, чаше всего в виде аргумента той же, к примеру, просьбы (Здесь душно).

Обратимся теперь к речевому этикету, его ситуациям и выражениям. Как уже ясно из приведенных примеров, речевой этикет лежит в зоне высказываний-действий: Благодарю вас!; Приветствую!; Поздравляю!; Желаю успехов! и мн. др. — все это истинные действия словом.

В каких же языковых формах в речевом этикете может выражаться идея речи, равной действию? Понятно, что первый уровень представления такой идеи реализуется в высказывании на основе соответствующего глагола речи-действия в форме 1-го лица, настоящего времени, изъявительного наклонения, действительного залога типа: Благодарю!

Однако в этой же ситуации общения можно сказать: Спасибо! А здесь уже нет грамматической формы лица, времени, наклонения, но сказанное все равно есть действие благодарности. Значит, и Привет!; Салют!; Здорово! (в непринужденном общении) — тоже формы речи-действия приветствия.

В этой функции могут быть употреблены краткие прилагательные: Согласен!; Виноват! (= Прощу прощения); Рад вас приветствовать и др.

Эту роль способны исполнять и распространители "ядра" высказывания, берущие на себя функцию речи-действия: С праздником! (из Поздравляю с праздником); Успехов тебе! (из Желаю тебе успехов).

Интересно ведут себя стереотипы с глаголом хочу: Я хочу поблагодарить вас!; Я хочу извиниться перед вами!; Хочу посоветовать вам... и т.п. Такие высказывания содержат мысль не о желании совершить действие, а выполняют роль самого действия "здесь" и "сейчас". В самом деле, ведь нельзя же ответить на диалогическую реплику: Я хочу поблагодарить вас! — следующим образом: Ну благодарите, если хотите. Нельзя потому, что перед нами не просто желание благодарить, а сама осуществленная благодарность, т.е. речь, равная действию в момент говорения. А вне стереотипов речевого этикета как раз такая реплика — разрешение на соответствующее действие — будет нормальной реакцией на высказывание с глаголом хочу: — Я хочу отдохнуть немного. — Ну отдыхайте, пожалуйста.

Мы уже говорили о том, как интересны стереотипы речевого этикета, образованные с помощью глагола в сослагательном наклонении: Я хотел (а) бы поблагодарить вас!; Я хотел (а) бы извиниться перед вами!; Я просил (а) бы вас (не мешать). Здесь тоже само действие, вполне реальное, речевое, направленное от "я" к "ты", "здесь" и "сейчас". Иначе говоря, высказывание Я хотел бы извиниться перед вами — и есть реальный акт извинения, тот же, что в высказывании: Прошу прощения! или Извините!, только более подчеркивающий важность извинения за большой проступок (с точки зрения говорящего) и более вежливый.

Теперь о форме повелительного наклонения (императива): Извините! Обычно глагол в повелительном наклонении обозначает действие, еще не совершившееся, к которому адресата побуждают: Сделайте это, сходите, принесите, пожалуйста... А в речевом этикете бывает иначе! Его стереотипы располагают такими формами повелительного наклонения, которые уже ничего не повелевают адресату: Здравствуйте!; Прощайте!; Извините!; Простите! И такими, в которых значение побуждения почти стерто: Позвольте поблагодарить вас!; Разрешите откланяться! И первые, и вторые, ни к чему не побуждая, образуют структуру, обозначающую, как уже ясно, реальное речевое действие в момент речи. Но встречается в речевом этикете форма повелительного наклонения и в прямом своем значении — как побуждение к действию именно в ситуациях просьбы, совета, предложения, приглашения: Сделайте это, пожалуйста! Здесь реально речевое намерение говорящего (Я прошу, советую...) и потенциально будущее действие адресата. Вот как много разнообразных способов выразить действие с помощью речи в речевом этикете!

А что мы делаем, когда обращаемся к человеку? Обращение — это самый яркий и самый употребительный этикетный знак. Обращаясь, мы одновременно называем и зовем адресата, привлекая его внимание. Называть того, к кому мы адресуемся, можно по признакам профессии и социальной роли: Товарищ милиционер; Товарищ начальник; по признакам возраста или пола: Молодой человек; Девушка; по тому, чем занят человек в данный момент: Товарищи отдыхающие; Граждане пассажиры; по родству и "дружеству": Мама; Сынок; Дочка; Бабушка; Дружок; по личному имени: Маша; Наталья Петровна; Владислав и мн. др. А если нам неважны признаки адресата, мы лишь привлекаем его внимание: Простите...; Извините...; Будьте добры, скажите, пожалуйста... Обращений в русском языке множество, и о них будем говорить особо. Сейчас же мы сосредоточим внимание на том, какое речевое действие при этом совершается, и установим, что с помощью обращения мы зовем человека (называя его).

У обращения есть существенное отличие от всех других выражений речевого этикета: оно существует для того, чтобы продолжить начавшийся контакт каким-либо текстом — сообщением, вопросом, побуждением. Иначе говоря, обращение (в начальной позиции) для того и существует, чтобы с его помощью включиться в речевой контакт, получить возможность сказать что-либо адресату. С этой точки зрения сравним одинаково звучащие стереотипы в ситуации извинения и в ситуации обращения: Простите; Извините. Если это извинение, то после него общение можно не продолжать, т.е. поставить в разговоре точку. Если же это обращение, то точки ставить нельзя. В самом деле, привлекая внимание прохожего с помощью Извините... мы должны продолжить общение каким-либо текстом, например: Извините, где здесь остановка автобуса? А если продолжающего текста не последует, адресат сам начнет нас побуждать сказать что-либо: Вы хотите что-то спросить?; Вы меня?; Вы ко мне?; Я вас слушаю! Как видим, обращение непременно "требует" текста, ради которого мы и привлекли внимание человека. Можно сделать вывод, что обращение — это речь, равная действию: "называя, зову адресата для того, чтобы спросить о чем-то, или побудить к чему-то, или сообщить о чем-то". Ну, а не в начальной позиции обращение служит поддержанию речевого контакта, активизирует внимание адресата, усиливает вежливость именно тем, что упоминает адресата ("Я говорю именно с вами и помню это"), например, так: Вот я и думаю, Анна Ивановна, как все это сделать... А уж будет ли наш адресат Анна Ивановна, или Анна, или Аня, или Анюта, или Анечка, или Нюра, или... — это зависит от всех тех сущностных признаков речевого этикета, которые определяются ситуацией общения, ролевыми и личностными отношениями общающихся и т.д.

Следовательно, из всего сказанного ясно, что в каждой речевой ситуации, требующей применения речевого этикета, мы можем выбирать наиболее уместное, приемлемое выражение из того множества форм, которым обеспечил нас язык. Богатый набор "синонимичных" выражений речевого этикета дает возможность, ориентируясь в признаках адресата и в обстановке общения, совершить такое действие с помощью речи, которое окажется наиболее подходящим для данного случая, в наибольшей степени благоприятным для нашего партнера по общению. Кому-то в определенной обстановке можно сказать: Всего!, а кому-то и где-то этого не скажешь; в одном случае обратимся к человеку: Танюша!, а в другом к нему же: Татьяна Сергеевна!; иной раз можно попросить: Передай мне карандаш!, а в другом случае, к другому адресату мы обращаемся с просьбой: Вас не затруднит передать мне карандаш? Не учтя каких-либо показателей в ситуации общения, в нашем собеседнике, мы можем исказить добрую суть речевого этикета и обидеть человека. Так, бросив малознакомому, особенно немолодому, человеку Привет!, назвав его на ты, мы проявим грубость, невоспитанность. Напротив, в дружеском общении с близкими людьми столь же неуместными окажутся и стилистически высокие выражения типа: Разрешите вас поблагодарить; Позвольте откланяться и т.п. Итак, выбирая то, что подходит для официальной или неофициальной обстановки общения, для тех или иных ролевых и личностных отношений людей, мы каждый раз в речевом этикете действуем с помощью речи: приветствуем, благодарим, извиняемся, прощаемся, просим, советуем, соглашаемся, отказываемся, обращаемся, поздравляем, желаем, приглашаем, сочувствуем, одобряем, предостерегаем и т.д. и т.п.

«Называйте меня просто Таня»

Рассказывая о каком-то человеке, мы называем его¹. Называем по имени, или по имени-отчеству, или по фамилии, или прозвищу, или иным способом... А когда обращаемся к слушателю, адресату, то тоже называем его, и в этом случае язык предоставляет нам много возможностей. То или иное название, выбранное для определенного человека в конкретной ситуации общения, имеет этикетное значение: сказав Коля, мы сигнализируем — "свой, близкий, отношения хорошие, возможно дружеские, обстановка неофициальная"; сказав Колька, мы меняем показатель "дружественность" на "фамильярность" (что не исключает дружественности); сказав Николай Петрович, мы помечаем, возможно, возраст (старший), возможно, статус (начальник), возможно официальность обстановки и во всяком случае уважительность, почтительность к человеку; сказав Товарищ Воронин, мы переходим к сугубой официальности и обстановки, и собственного отношения. Вот почитаемого человека нам называют на собрании: Борис Никифорович Елкин, а потом, в официальном же тексте, просто Елкин, и мы чувствуем смену отношения, и личностного, и ролевого, передаваемого сменой этикетного знака, как, например, в следующем тексте:

"— Как продвигается работа? — спросил шеф.

— Видите ли, у меня есть одна идея, к дифференциальным и интегральным уравнениям...

— Я говорю о вашей совместной работе с Ратгаузом, — перебил шеф.

Виктору не понравилось, что перебил и что не назвал по имени Николая Николаевича" (О. Трифонова-Мирошниченко. День собаки). Ситуация в произведении действительно такова, что над занимающимся генетикой Николаем Николаевичем Ратгаузом нависли тучи... А вот другой пример: "Юрий Алексеевич Варянов работал в столичном журнале, занимал там хотя и значительную, по его мнению, — был он редактором в отделе, — но весьма распространенную для его профессии должность. Немаститым авторам и случайным посетителям Варянов казался человеком солидным и внушительным, едва ли не полубогом, и они, осведомившись в гардеробе у добрейшей тети Клавы, которая давно уже забыла о своих прямых обязанностях — принимать и подавать пальто — и в основном только занималась тем, что готовила сотрудникам чай, — о его имени и отчестве, почтительно величали его Юрием Алексеевичем. Сотрудники, включая ту же тетю Клаву, не говоря уже о начальстве и авторах именитых, звали его по-приятельски просто и снисходительно — Юра. Он не обижался: Юра так Юра, тем более что и Юрием Алексеевичем он успевал за день побывать, и товарищем Варяновым, ну и еще кое-кем, правда, это "кое-кем" чаще всего вслух не произносилось" (В. Марченко. Незримые миру слезы).

И здесь — аналогичная ситуация: "Друзяев спросил:

— Ваш научный руководитель Николай Васильевич Ганчук?

Как в детской игре "горячо-холодно". Глебов почуял вдруг, что тут-то и есть "тепло". Друзяев не сказал "Ганчук", что прозвучало бы сухо и напряженно, и не сказал "Николай Васильевич", что было естественней всего, если уж не дружески-фамильярное "Никвас", он избрал четкую, официальную формулу "Николай Васильевич Ганчук", как при вручении премии или траурном объявлении. Оно было и уважительно и чем-то неуловимо отделяло названный авторитет от некоего целого" (Ю. Трифонов. Дом на набережной).

Смена названий человека в пределах одной "порции" общения может говорить о многом — об улучшении или ухудшении отношений, во всяком случае о смене тональности общения. В. Липатов в романе "Черный Яр" так описывает ссору-спор родственников — идейных противников, из которых Владимир Алексеевич Аленочкин — перерожденец и демагог, а Софья Борисовна — старый большевик. И когда Софья Борисовна высказывает все, что она думает о нем, Аленочкин начинает вести наступление, постепенно изменяя обращение к своему собеседнику: "— Я слушаю вас, Софья Борисовна, — тихо произносит Владимир Алексеевич. — Продолжайте, пожалуйста, Софья Борисовна!" Несколькими строками ниже: "— Я просил вас не перебивать меня... Но продолжим... Вы, товарищ Боярская, относитесь к тем людям, которые критику... восприняли как сигнал для нападок..." И далее: "— Вы даже не находите мужества выслушать правду, Боярская, — сухо и желчно говорит Аленочкин".

У русского личного имени, принадлежащего одному человеку, множество вариантов! И каждый из вариантов этикетно значим. Мы еще коснемся этого, специально рассматривая обращения, а сейчас лишь два примера: "Повариха Яковлевна в белом крахмальном колпаке, похожем на трубу океанского парохода, сидела у края стола, облокотясь о кулак. Зовут Яковлевну по-старушечьи — одним отчеством, но женщина она моложавая, хотя и не молодая" (А. Лиханов. Благие намерения). Ясно, что это наименование человека немолодого, "простого"; его никак не "приложить", например, к девушке, к интеллигенту. А это пример из газет: "Каждое утро к 7 часам в школу приходит Александра Ивановна Ахнина. Все ее зовут ласково тетя Шура. Она работает в школе уже сорок лет. Обязанности ее разнообразные — открывает и закрывает школу, дает звонок на урок, следит за чистотой. Лет ей много — 88. Есть у нее два сына — водитель автобуса и связист, подрастают внуки.

Мечтает тетя Шура отметить свое 90-летие в школе. И мы, ее знакомые, желаем ей крепкого здоровья". Если спросим себя, кого из чужих, т.е. не родственников, можно назвать по форме тетя (дядя) + имя, то без труда нарисуем социальный портрет человека.

Мы как будто бы не испытываем затруднений, как нам назвать какого-то человека, своего ли партнера по общению или какое-то третье лицо. Но в некоторых случаях выбор оказывается важным, осознанным, иногда и довольно сложным. Вот как описывает выбор обращения к аудитории А. Чаковский в романе "Блокада". Читатели, наверное, помнят момент, когда академик Валицкий готовится выступить по радио перед ленинградцами. "Федор Васильевич попытался вообразить себя один на один с подвешенным или установленным на кронштейне микрофоном. "С чего же я начну? — подумал он. — Каковы должны быть первые мои слова? Товарищи? Граждане? Друзья?" Тут он вспомнил, что последнее из этих трех слов было уже произнесено Сталиным в его речи 3 июля. Первые же два звучали слишком официально". Далее в повествовании идет как бы репетиция выступления. "Он сделал шаг назад, зачем-то вытянул вперед руку и негромко сказал:

— Товарищи! Я имею честь...

Тут же почувствовав явную неуместность такого начала, Федор Васильевич откашлялся и уже погромче произнес:

— Многоуважаемые ленинградцы! Ко мне обратились с просьбой...

Нет, это начало еще хуже. С оттенком какого-то высокомерия или снисходительности. К нему обратились! Скажите на милость!

Наконец Федор Васильевич отыскал подходящее слово!

— Сограждане!.. Но сколько Федор Васильевич ни бился, одна мысль о том, что он должен обратиться к сотням тысяч людей, сковывала все остальные. Наконец он написал: "Уважаемые товарищи!" Когда же Валицкий, помните, пришел в радиокомитет, листок с написанной речью взяли на цензуру, а в этот момент его пригласили к микрофону. "Валицкий мучительно старался восстановить в памяти рукописный текст своего выступления, но не мог вспомнить ни слова. Тускло поблескивающий микрофон и горящее на стене табло сковали мысли. И вдруг как бы со стороны он услышал собственный голос:

— Когда я узнал, что мне предоставлена честь говорить с вами, мои товарищи, то подумал: кто я такой, чтобы просить вас, воины и труженики, выслушать меня?" (Кстати, в этом же отрывке А. Чаковский приводит выступление по радио О. Берггольц: она использует обращение Ленинградцы!, которое нравится Валицкому, но которое, как использованное другим, он уже не может применить.) Поиски наиболее уместного названия для жителей блокадного города приводят, как видим, к тому, что во время выступления не "по бумаге" Валицкий смог извлечь, очевидно, самое подходящее: мои товарищи, воины и труженики. И заметьте: мои товарищи это уже не то, что просто товарищи.

Юмористический текст Арк. Васильева демонстрирует нам не поиски, а точное знание того, кто какого наименования достоин: "Если, скажем, пишем тому же Соколову — ему надо просто печатать "т. Соколову". Одно "т" и точка. Начальнику дорожного отдела надо добавить — "тов. Крючкину". Директору элеватора надо печатать полностью — "товарищу Родионову И.Г.". Инициалы после фамилии. Мы с ним равновелики. Завивалову надо уже полностью.

— А если выше? — спросил Стряпков.

— Очень просто. В область имя и отчество надо перед фамилией печатать: "Товарищу Ивану Константиновичу Разумову". А там, допустим, понадобится брату послать, то надо будет добавить: "Уважаемому товарищу Петру Михайловичу Каблукову".

В трудном разговоре матери и сына смена обращения мама — мам — мать — важный этикетный момент, указывающий на перемены тональности общения.

"— Косулю, можно сказать, ручную убили... — так же ровно, словно не слушая, говорила Екатерина Андреевна.

— Но, мама... мы же...

— Она у меня полгода жила, с тех пор далеко и не уходила. Я на шкуре свой шов узнала.

Сергею Андреевичу стало не по себе.

— Но это же не мы!.. — он осекся.

Екатерина Андреевна вдруг повернулась к нему, взяла за плечи и так прямо заглянула в него.

— Не вы... — Екатерина Андреевна побелела. — Ты и убил. Тебя бы судить надо.

— Ну, мать, ты уж слишком, — ледяно сказал сын. Екатерина Андреевна сказала:

— Зачем ты приехал?..

— Мам...

— Ты ведь не ко мне приехал, не ради меня...

— Мама, что ты говоришь...

— Ну, а если я скажу, что хотела бы иметь внука? Что мне немного осталось жить?

— Это запрещенный прием, мама.

— Кто запретил? Кто запретил мне хотеть этого? Твоя Нана не станет рожать...

— Почему это?

— Чтобы голос не сел... — вредно говорит Екатерина Андреевна. — Потому что ты ей не так лестен, как она тебе. Ей другого надо!

— Мать? — Екатерина Андреевна зажмуривается как от удара" (А Битов. Заповедник).

Интересно, что, рассказывая кому-то о собственной матери, мы предпочитаем называть ее мама — моя мама (так теплее, ближе); о матери близкого человека — так же: Его мама нас всегда так радушно встречает; о матери постороннего — мать: Мать у него работает в школе.

А это — тоже о матери: "То, что Таньчора хотела сказать ей [в письме. - Н.Ф.], она говорила не через кого-то, а прямо, как бы видя перед собой мать, она не писала "скажите маме", она писала: "мама моя", и это ласково-призывное и одинокое "мама моя!" заставляло старуху замирать от счастья и страха: она чувствовала, как от этих слов по ее телу скользят прямые холодные иголки. Старуха не помнила, чтобы Таньчора так называла ее дома — нет, не потому, что не помнила, а потому, что не называла: эти слова не забудет даже самая беспамятная мать. Значит, дочь нашла для нее их уже там, на чужой стороне..." (В. Распутин. Последний срок). Насколько же усиливает интимность, личностность обращения это местоимение — моя! Вспомним, что и в ранее приведенном примере из А. Чаковского подобное обращение — Мои товарищи.

Называя человека, можно выразить свое уважение к нему, можно его возвеличить, а можно и унизить, оскорбить. Причем для обиды порой не надо даже выбирать "плохое" слово, можно применить и хорошее, но исказить при этом сами ролевые отношения партнеров. В кинофильме "Первый курьер" наблюдаем такую сцену: полицейский чин обращается к арестованному агенту "Искры" — болгарскому курьеру:

"— Ну как дела, голубчик?

— Ничего, голубчик.

— Ай, ай, ай, как невежливо!"

Первое голубчик, как видим, оценивается как нормативное — старший по статусу может так обратиться к зависимому, а вот второе — от арестованного к полицейскому — считается уже нарушением правил вежливости. Болгарин, прекрасно владеющий русским языком и понимающий оскорбительность такого называния вышестоящего адресата, оправдывается в фильме как раз плохим знанием русского языка.

Второй пример. В романе Д. Гранина "Картина" есть эпизод, когда молодой человек, Анисимов, не дает спилить дерево — неотъемлемую деталь городского пейзажа. Его, как нарушителя порядка, забирают в милицию. И вот сцена в милиции: "Со стороны Анисимова раздался смешок. Покачиваясь на носках, он разглядывал капитана всего, сверху донизу, как слона в клетке или жирафа. Бледное лицо его было умыто, губа залеплена пластырем, но он не мог ни кривить ее, ни презрительно выпячивать, он лишь щурился.

— Не слишком ли вы упрощаете свою службу, дуся?

— Вот, слыхали? — Николай Никитич с силой одернул мундир. — Несмотря на предупреждения, что позволяет себе. Не беспокойся, Анисимов, мы с тобой еще встретимся, ой как встретимся!

За последние часы Анисимов допек начальника милиции всем: своими фразочками, стихами и особенно идиотским этим словечком "дуся". При подчиненных — дуся! Уж на что Николай Никитич слыл уравновешенным, а тут не выдержал..." Пример как будто в комментариях не нуждается.

Обидным для человека названием может стать имя, не соответствующее возрасту, служебному положению, как в этом случае, о котором мы узнали из газет. "Подросток Витя очень надеялся на своего наставника Василия Петровича. Правда, его несколько удивило, что окружающие дружно называли того "Васек" или в лучшем случае "Вась", хотя был он не первой и даже не второй молодости. Но наивный выпускник ПТУ отнес это за счет невоспитанности и фамильярности окружающих". Человек не первой и даже не второй молодости, наставник — и вдруг Васек! Но читателю уже ясно — не уважают Василия Петровича в коллективе. Да и как уважать? Оказывается, посылает подростка за папиросами — в рабочее время, через дырку в заборе... По делам и Васек.

А вот как корректирует свое имя-кличку персонаж В. Распутина: "— Дядя Митяй, вам, наверно, три рубля надо. Я могу дать, у меня есть.

Митяй, всматриваясь в Саню возрождающимся взглядом, пуще прежнего поморщился и ответствовал:

— Ты корову теткой не зовешь?

— Зачем?

— То-то и оно... зачем?.. Митяй — кличка, как у быка. Кто ж кличку дядькает? Зови, как все, Митяй, чего там... не подавлюсь.

— А вообще-то как тебя зовут? — Саня не решился сказать "вас". Но они и вправду знакомы были давно, и "ты" у Сани по-свойски проскакивало и раньше.

— Митяй. Так и зовут. Хошь — спроси у моей мамаши, она умерла сто лет назад" (В. Распутин. Век живи — век люби).

Как мы называем того или иного человека, какую "этикетку" для него выбираем, зависит не только от социальных норм, требований этикета, но и от личной манеры говорящего, как вот здесь: "Всего второй год, как пришла работать в этот институт, а всем, кто давно работает здесь, кажется, что она чуть ли не ровесница им или, точнее сказать, все они чувствуют себя ровесниками этой милой молоденькой женщины, понимая себя в самом деле "ребятами", когда она обращается к ним, разменявшим кто четвертый, а кто и пятый десяток, с этим необидным приятным словечком: "ребята". Всех она называет на "ты" и просто по имени, за исключением, конечно, начальства.

— А я не люблю называть по отчеству, — говорит она, отмахиваясь от очередной человеческой глупости. — По-моему, невкусно. А потом, у меня так язык устроен, что я не могу, если нескладное какое-нибудь, неподходящее имя и отчество, я не могу выговорить. А для меня все они нескладные. Может, только если Ивановичи. А остальные — не могу произносить. Да и зачем лишнее усилие? Я ж не говорю: Васька, Петька, Колька... А говорю: Вася или Васенька. Я никогда не обижу человека. На меня еще никто не обижался... Кроме дураков. А тех я вообще никак не называю. Здрасте — и все. Зачем мне их нужно как-то называть. У них одно имя — дурак. Если я когда-нибудь буду старухой, я так и буду их называть: эй, дурак, поди сюда. А сейчас не имею права" (Г. Семенов. Лизавета).

А теперь перед нами совсем другой человек, профессор Александр Александрович Реформатский: "С лифтершами нашего дома, со сторожами, слесарями, гардеробщиками и гардеробщицами — говорил не менее уважительным тоном, чем с людьми, занимавшими "посты". И всегда по имени-отчеству. Не помню, чтобы он кому-нибудь сказал "здравствуйте" или "до свидания", не добавив имени-отчества. Мы с ним живали в писательских Домах творчества, и Александра Александровича коробило, когда он слышал, как некоторые члены Союза писателей позволяют себе обращаться на "ты" к уборщицам, нередко пожилым, называя их "Катями" и "Машами". Сам он обращался без отчества лишь к тем, кто был его много моложе (да и то если они его об этом сами просили!), и к тем, кого он давно знал..." (Н. Ильина. Реформатский).

До сих пор мы говорили о том, как людей называют. Но есть речевая ситуация, где, кроме называния, применяется еще и самоназывание. Это ситуация знакомства. К ней и обратимся.

Знакомство — это, конечно, сфера влияния этикета. Знакомясь, мы устанавливаем определенные отношения, которые позволят нам общаться, считая себя знакомыми, в какой-то мере известными друг другу людьми, более тесно связанными. Важно подчеркнуть, что знакомство бывает двух родов — знакомство через посредника, через третьего человека, который представляет знакомящихся, нередко при этом называя их, и знакомство без посредника, непосредственное. В этом случае и происходит самоназывание — называние себя каждым из знакомящихся².

Дата добавления: 2015-07-02