Имеются человеческие жертвы 16 страница

Ничего не сказав, она быстро повернулась и пошла вслед за людьми, смешалась с ними. А его слова «Ну, вот и все...» все время были с ней и звучали где-то рядом, и минутами казалось — до­статочно проникнуть в их смысл, и откроется, объ­яснится.

И снова неподалеку оказался этот московский следователь Турецкий, который как будто, никуда не глядя, примечал все, рассеянно скользя глазами вокруг. Он смотрел на нее, и на Клемешева, и на тех, что шли к кладбищенским воротам, многие плача. А она в этот день не проронила ни слезинки.

Квартира Русакова была опечатана, и проник­нуть в нее было невозможно, и за его дверью остал­ся и компьютер, и материалы движения, и многие документы. Но незадолго до случившегося, около двух месяцев назад, он, словно предвидя дальней­шее, отдал ей на хранение подлинники важнейших бумаг: регистрационное удостоверение их движе­ния, устав, дубликат печати и свои теоретические разработки, которые должны были лечь в основу его будущей докторской диссертации, до которой, как он думал, еще жить и жить...

После поминок, которые устроили в штаб-квар­тире движения, в одном обширном подвале на ок­раине, ее привезли домой и оставили одну. Не­сколько женщин, сподвижниц по работе в «Граж­данском действии», хотели остаться с ней, но Ната­ша решительно воспротивилась. Эту ночь, не в при­мер предыдущим, она, как ни странно, крепко спала и проснулась на рассвете с ясной головой и непреклонным решением сделать все, чтобы если и не заменить Русакова, то, по крайней мере, с голо­вой окунуться в работу движения, чтобы не заглохло оно, не сошло на нет без своего создателя и идей­ного вождя.

Она достала из секретера несколько толстых папок: его проблемные разработки, аналитические записки и впервые заглянула туда. И первое, что увидела, был конверт, надписанный его рукой, — письмо ей. Она распечатала его.

«Наташка!

Если ты вскроешь этот конверт и в твоих руках окажется этот листок, это будет означать, что меня уже нет. Я знал и не сомневался, что ты никогда не откроешь эти папки без моего позволения, а если это случилось, значит, то, о чем я говорю, уже про­изошло. Так что считай это моим маленьким заве­щанием.

Здесь, в первой папке, в сером конверте, подроб­ные инструкции — как быть с движением, как рас­пределить силы, на чем сосредоточить внимание. Я

знаю, ты многому научилась за эти годы, а значит, легко сообразишь, что к чему.

Откуда вдруг, спросишь ты, на меня нашел этот стих — завещание и прочее?.. Не хотел волновать, но третий месяц вокруг меня какая-то кутерьма, слежка, ночные звонки... Откуда ветер дует, даже не столько догадываюсь, сколько знаю, только вот до­казать не могу. Я не юрист и не следователь. Снача­ла те, кто звонили, просто предлагали свернуть дви­жение и убраться из города. Потом начали угрожать расправой.

Вероятно, эта слежка ведется уже давным-давно, потому что эти люди откуда-то знают не только о нас с тобой, но и о твоей жизни еще до начала наших с тобой отношений. То, что они говорят, — подло и гнусно, и я не верю ни одному слову, потому что знаю тебя, как никто.

Несколько месяцев назад, в ноябре прошлого года, мне стало известно, что в городе существует и действует глубоко законспирированная неформаль­ная подпольная тайная организация, в которую вошли так называемые «сливки» высшего степногорского общества: первые чиновники, руководите­ли городских ведомств, денежные воротилы и «крестные отцы» здешних бандитов, в общем, такой закрытый клуб олигархов, криминалитета и бюро­кратов, не имеющий организационной структуры, но объединенный общими политико-финансовыми и деловыми интересами. В общем — мафия. Не ми­фическая, а сугубо реальная.

Мы сами не сможем докопаться до их мозгового центра. Теперь мне это понятно, потому что эти преследования и звонки начались сразу же, как только я попытался что-то выяснить и разузнать поподробнее. Это-то, по моему мнению, и под­тверждает, что такая организация не миф и не плод чьей-то праздной фантазии.

Я понимаю, какому риску подвергаю тебя, при­влекая к решению этой проблемы. Наверное, я не должен делать этого, но выхода у меня нет. Легко допустить, что в наше движение проникли люди «с того берега». Вот почему я могу сообщить об этом только тебе. Как бы то ни было, мы заложили проч­ный фундамент, наше движение разрослось, пусти­ло корни. Мы страшно мешаем им, потому что от­крываем людям глаза на их тайную и явную деятель­ность и, когда берем под обстрел какие-то заметные фигуры, на самом деле бьем по их подпольной ци­тадели.

Не сомневаюсь, что в скором времени будет предпринята серьезная провокационная акция с целью опорочить и дискредитировать «Гражданское действие», парализовать его деятельность и вывести за рамки политического поля региона.

Основной катализатор тут — выборы, на кото­рых наверняка схватятся самые разные фигуры и группировки, возможно, и входящие в эту самую криминально-номенклатурную шарашку. Неизбеж­но встанет вопрос уже не о разделе или переделе власти, а о монопольном обладании всеми рычага­ми жизни.

В общем, делай выводы, ищи нужных людей... Замысел наших противников должен быть разобла­чен и сорван. Это имеет значение не только для нашей локальной ситуации,, но и для России в целом. Более подробные сведения найдешь во вто­рой папке.

Жаль, конечно, если они выполнят свои обеща­ния и сумеют выключить меня из борьбы. А время не ждет. Мы на пороге захвата страны объединен­ным отрядом из коррумпированных чиновников, олигархов, послушных им «силовиков» и крими­нальной «братвы». Сегодня им выгодно действовать сообща, и они понимают это. По крайней мере, у меня есть точные данные, что они, исходя из своих договоренностей и установленных квот, распреде­ляют между собой денежные поступления из цент­ра, бюджетные средства региона, прибыль предпри­ятий, целевые инвестиции из субсидий Междуна­родного валютного фонда, то есть те самые деньги,

из которых должны выплачиваться государственные долги и погашаться задолженности зарплаты, сти­пендии, пенсии и социальные пособия.

Смешно думать, что столь масштабные афе­ры, — а это миллиарды и триллионы — осуществля­ются в святом неведении нашего почтенного губер­натора, популярного мэра, руководителей финансо­вого ведомства, представителя Президента и других господ соответствующего уровня. И точно так же смешно было бы полагать, будто бы все эти здешние периферийные махинации не известны в Москве, а может быть, даже в значительной мере и иницииру­ются оттуда.

Насколько хватало сил, я пытался разъяснять это людям, открывать им глаза на происходящее, выяв­лять тайную механику этого тотального процесса ограбления. Понятное дело, прощать мне этого никто не собирается, вот поэтому я и написал тебе это письмо.

Вот, собственно, и все. Наша встреча и моя жизнь с тобой были самым дорогим и счастливым, что подарила мне судьба. Я знаю, ты сможешь вы­стоять, сможешь продолжить мое дело, наше дело.

Прошу тебя быть осмотрительной. Береги себя. Обнимаю.

Прощай.

Твой В. Р.».

Это одинаково страшное и важное письмо, при­шедшее будто уже из другого измерения, было на­писано три месяца назад. И оно многое объяснило и открыло многое.

И она поняла, что нужно делать и с чего начи­нать.

В тот же вечер Наташа позвонила по автомату одному из ближайших соратников Русакова по дви­жению и попросила срочно раздобыть координаты того московского следователя, который прибыл из столицы для расследования этого дела. А еще через час у Турецкого зазвонил телефон, и он услышал далекий, встревоженный и чуть глуховатый от вол­нения женский голос.

— Я и так собирался встретиться с вами, — ска­зал Александр Борисович, узнав, кто говорит. — Но... немного погодя.

— Время не ждет, — сказала она. — Я звоню вам не из дома, из случайного автомата. Я видела вас на похоронах. Мои друзья слышали ваше выступление по телевизору. Почему-то мне кажется, что вам можно доверять. Скорее всего, за мной тоже следят, как следили и за ним. Вполне вероятно, что и мои телефонные разговоры для кого-то не секрет. Мы должны поговорить как можно быстрее, причем в таком месте, чтобы нас не увидели и не заметили вместе.

— Увы, — сказал он, — мы должны быть реалис­тами. Теперь это уже почти невозможно. Если кто- то установил профессиональное наблюдение, нам вряд ли удастся уединиться незамеченными. И потом, я еще слишком плохо знаю ваш город.

— Так что же делать? — спросила она упавшим голосом.

— Не будем, как говорится, городить Оссу на Пелион. Зачем эти игры в триллеры? Я имею право вызвать вас официально для дачи показаний по делу. Вот и все. Мне выделен кабинет в облпрокуратуре, где я провожу следственные мероприятия по делу, допрашиваю свидетелей и потерпевших. Вам будет заказан пропуск...

— Да нет, — сказала она. — Вы что, не понимае­те? Я могу просто не дойти до этой вашей прокура­туры. Я даже квартиру свою боюсь оставить лишний раз без присмотра. Они подберутся ко мне и к тому, что у меня есть, может быть, уже в ближайшие часы.

— Ну хорошо, — сказал Турецкий. — Тогда сде­лаем так: поскольку я знаю, как вы выглядите, вы­ходите завтра, как обычно, из своего дома, как если бы вы направлялись на работу. Во сколько вы вы­ходите обычно?

— Около девяти.

— Ну вот и выходите. Назовите свой адрес. Как вы? — спросил он уже другим голосом.

— Соответственно моменту, — горько усмехну­лась она.

— И вот еще что. К сожалению, я не знал Руса­кова при жизни. Но сейчас, поговорив с людьми и с вами, кажется, начинаю лучше понимать, кем он был. Мой телефон теперь у вас есть. В случае чего звоните в любую минуту. И еще: чтобы исключить разные неожиданности, через полтора часа ваш дом будет под охраной. Под надежной охраной. Держи­тесь!

Она звонила из чужого рабочего района, куда специально приехала в переполненном троллейбусе только ради этого звонка. Никакого опыта и выучки конспиративной работы Наташа не имела. Возмож­но, кто-то и следил за ней, но она ничего такого не заметила. А когда специально вышла на большой пустырь и пересекла его, а после выглянула из-за бетонного забора, никого за собой не увидела. Ско­рее всего, сейчас за ней и правда не было слежки и погони.

Она помоталась по городу, бесцельно заходя в магазины, вечерние кафе и только часа через два появилась у подъезда своей номенклатурной «башни» из розового кирпича, где, вполне возможно, преспо­койно проживали члены того закрытого клуба, о су­ществовании которого поведал ей в своем последнем письмеРусаков. На знакомой лавочке около дома сидели двое смурных подвыпивших забулдыг и смот­рели на нее нехорошими глазами. Их взгляд не по­нравился ей. Кажется, все-таки опоздала.

Она кинула взгляд наверх, на окна своей кварти­ры. Нет, там было темно. Но то, что двое этих молодчиков, которых раньше она никогда не виде­ла, расселись тут неспроста, Наташа не сомнева­лась.

Она хотела пройти, но один из этих субъектов, качнувшись вперед, поднял руку:

— Слышь, девушка! Погоди-ка! Зажигалочки не найдется?

— Извините, я не курю, — сделав шаг в сторону, чтобы обойти эту парочку, бросила она.

Но он вскочил и преградил ей путь:

— А парой тыщ не поможете?

Не хотелось связываться с этим отребьем, тем более что это могли быть и совсем другие люди, подручные того, каждая мысль о котором вызывала ненависть и мутящую разум жажду мщения.

Она сунула руку в карман пальто, нашла какую- то мелочь, протянула брезгливо. Он еще ближе шаг­нул к ней на нетвердых ногах, наклонился, будто рассматривая, что там такое скатилось на ладонь, и пробормотал себе под нос:

— Все в порядке. Идите спокойно. Мы от Турец­кого.

Через несколько минут она уже была в квартире и первым делом бросилась туда, где держала мате­риалы Русакова. Нет, все было на месте. Значит, никто пока еще не успел посетить ее и встреча, намеченная на завтрашнее утро, должна была состо­яться.

Ну что, что там было в этих папках?

Наташа одолела боль, набралась духу и раскрыла наугад ту, что лежала третьей по счету. Все верно, рабочие материалы: анализы социологических оп­росов, классификация данных, листы интервью и размышления, размышления... А вот и кое-что по­интереснее, в особом толстом пакете — записи со­общений разных людей о выявленных ими контак­тах чиновников разного уровня, офицеров милиции и сотрудников прокуратуры с теми, с кем они, ка­залось бы, контактировать не должны: сомнитель­ными коммерсантами, а то и просто заправилами воровского мира, известными в городе крупными рэкетирами, держателями притонов, игорных заве­дений, частных банков, фондов и компаний, заме­шанных в строительстве финансовых пирамид...

И все это почему-то находилось без движения в

досье социолога, ученого, но вовсе не в сейфах и не в уголовных делах, как того требовал, казалось бы, здравый смысл. И понять причину такого парадокса было проще пареной репы: люди боялись. Боялись этих самых органов, изверились и уже не знали, на кого можно полагаться.

Кое-что из этих материалов попало на страницы маленькой зубастой газетки их движения под гор­дым названием «Свежий ветер». Основной же мас­сив, видимо, так и лежал мертвым грузом, и, надо думать, многие из тех, что фигурировали здесь, не поскупились бы, чтобы завладеть этим «горячим» архивом.

В другой папке, самой толстой из всех, храни­лись теоретические разработки, расчеты и заготовки для диссертации. Это были вторые экземпляры, а первые, она знала, Володя держал дома.

Слезы навернулись на глаза, и горло перехвати­ло — его характерный мелкий четкий почерк, его мысли... его помарки, выноски и значки на полях... О многом, что встречалось здесь, они столько раз говорили, обсуждали и спорили, смеялись, руга­лись... Она пробежала глазами один листок, потом еще несколько страниц... незаметно втянулась и на­чала читать уже подряд...

За окном давным-давно было темно и пора было отправляться ко сну — перед завтрашней утренней встречей надо было попытаться выспаться, чтоб быть в подобающей форме... Она уже легла и задре­мала, когда показалось, будто позвонили в дверь. Она вскочила и села, прислушиваясь. Но вот снова позвонили, и теперь уже более решительно и на­стойчиво. На часах было без четверти два.

Накинув длинный халат, она направилась в при­хожую, недоумевая, кого принесло в такой час. Может быть, люди Турецкого, оставленные внизу на часах? Она приникла к глазку. Там никого не было. Чертовщина какая-то. Или ошибка?

— Кто там? — спросила она глухо и тревожно.

Никто не отозвался.

— Какого черта! — сказала она, и в тот же мо­мент снова раздался звонок.

Что за шутки идиотские? И зачем, спрашивает­ся, тогда сидят дежурные внизу? Она снова загляну­ла в глазок.

На площадке стоял... Клемешев!

Она отпрянула от двери, чувствуя, что все будто поехало перед глазами и утрачивает привычную ре­альность.

— Кто это? — спросила она резко.

— Наташа, это я, — услышала она через сталь­ную дверь. — Нам нужно поговорить.

Что было делать? Отвечать, не отвечать... Ее ко­лотило.

— Значит, так, — наконец сказала она раздель­но. — Нам говорить не о чем. Вы это знаете, и вообще сейчас два часа ночи.

«Да! — хотелось выкрикнуть ей. — Я все знаю и знаю, зачем ты пришел. Мало тебе крови! А я, я могу быть опасной. Да, вот теперь я действительно стала опасной, куда опасней, чем в то время, когда был жив Русаков».

— Наташа, — сказал он каким-то странным, за­душевным и искренним голосом, — я знаю все, что ты чувствуешь, все, что ты думаешь обо мне, и это твоя правда и твое право. Хочешь верь, а хочешь нет, и лучше тебе действительно не верить ни одно­му моему слову, но все эти годы я думаю о тебе. Просто знай это теперь, когда я снова никто. И еще знай: да, я, наверное, действительно темный чело­век и совесть моя — не дай бог никому, и ты мо­жешь мне не верить, но все, что было в моих силах... — он, кажется, и правда волновался. — Клянусь матерью, я делал все, все, что мог, чтобы он, твой Русаков, был цел. Страховал, как мог, иногда посылал своих людей, чтобы они следили, потому что его приговорили давно. И там, на пло­щади, я тоже был и видел его издали... А теперь мне самому надо найти тех, кто сделал это с ним...

Она молчала, сотрясаемая страшным ознобом.

— Помнишь человека, который вытащил тебя за руку из давки? Это был мой человек. А с ним, с Русаковым, я просто не успел... Но я их найду. Там, на кладбище, когда увидел тебя... — Он замолчал, и ей почудилось, будто его горло стиснули рыда­ния. — Я увидел тебя там, на том же месте, как тогда, и я понял, что ты теперь никогда не пове­ришь мне... Я никогда ничего не смогу доказать. Я прожил страшную жизнь, верно, в сто раз страшнее, чем ты даже можешь вообразить. А потом понял, что, если было у меня за всю эту жизнь хоть что-то настоящее, это была ты и те наши встречи, наши ночи... Мне подчиняются, как Господу Богу, тысячи людей. А я один...

— Ну, ладно, — сказала она. — Время два часа, а тут какое-то смешение жанров, не то фарс, не то оперетта.

— Не уходи, — попросил он и провел рукой по двери.

Она заглянула в глазок. Нет, он был трезв. Он смотрел в пол, и на лице его ясно читалось подлин­ное страдание. И она бы, наверное, даже купилась на эти речи и это лицо, если бы не знала, что он самый обыкновенный оборотень, способный на все, и что это он отнял у нее то, что составляло для нее смысл жизни.

И тут бесшабашная опасная мысль сверкнула в мозгу: он, этот упырь, явился конечно же неспрос­та. И оттолкнуть его, отринуть без надежды — быть может, отрезать единственный проводок, послед­нюю ниточку, по которой можно было бы дотянуть­ся до убийц. А это значило, что и ей надо было преобразиться и стать ведьмой, как Маргарите у Булгакова — расчетливой, хищной и тоже на все способной ради своей праведной и тоже беспощад­ной цели. Тем более что теперь она чувствовала себя хотя бы в малой степени, но защищенной, потому что где-то там, в городе, был и думал о ней этот московский следователь.

— Я сейчас уйду, — сказал Клемешев. — И... и не вздумай мне открывать. Да я и не смею просить об этом. Помнишь, там, у могилы твоего отца, я сказал: «Вот и все...» «Вот и все, — сказал я себе. — У меня больше нет никого и нет надежд. Ни вернуть ее, ни оправдаться». Но знай, ты мне нужна. И я сделаю для тебя все. Будь мне кем угодно — знако­мой, подругой, сестрой... Я даже прощения не могу просить — знаю, не простишь. Я действительно хотел и хочу помочь этому городу. Я знаю, как помочь. Я хотел найти общий язык с Русаковым, я объяснил бы ему, и он понял бы... Но между нами была ты... А, да ладно! Прощай!

Он быстро повернулся и, будто не заметив двери лифта, побежал вниз по лестнице.

Все еще дрожа и не умея унять эту дрожь, она подошла к окну, глядя вниз. Вот он выбежал из парадного, остановился, словно не зная, куда идти. Он был без машины, совершенно один на пустой ночной улице. Огляделся, словно ничего не узнавая вокруг, и зашагал в темноту, потом снова маленькой фигуркой обозначился в свете фонаря и исчез.

Она вернулась в постель, но заснуть уже не могла.

— Ну что же, — шептала она про себя. — Ну что же... Ну что же...

Турецкий знал, что рано или поздно ему придет­ся допрашивать Санину, о которой он уже был на­слышан от других людей, а потому понимал, кем была она погибшему Русакову и какое заметное место занимала в их движении. Наверняка она была посвящена во многое такое, чего он никогда не услышал бы от других, так что встречи с ней он ждал с предвкушением обретения чрезвычайно цен­ных сведений.

Но когда она позвонила сама и первой предло­жила встретиться, он понял, что ситуация тут, воз-

можно, намного серьезнее и суровее, и интересы профессиональные отступили на второй план. Ей, видимо, угрожали, во всяком случае, к опасениям ее он отнесся с должным пониманием.

Да и могло ли быть иначе, если и за собой уже на второй или третий день он четко зафиксировал скрытое наблюдение, причем не какую-то жалкую самодеятельность дилетантов, а работу опытных «профи» «наружки» с хорошей школой.

Кем могли быть эти люди? Тут был широкий спектр предположений. Практически все, замешан­ные в это дело, могли взять «под крыло» важную столичную птицу. Разумеется, могли таскаться и за подругой Русакова, как и он, логично предполагая, что эта женщина, по сути дела, вдова, могла быть носительницей каких-то секретов, а это всегда дела­ет человека особо уязвимым, причем с разных сто­рон, когда одним надо вызнать эти секреты, а дру­гим пойти на все, чтобы они секретами и остались.

Ее голос в трубке встревожил его по-настояще­му, а потому, отправляясь на утреннее свидание, он подстраховался максимально надежно: оставил своего соглядатая-водителя терпеливо дожидаться прикрепленной «Волги», а сам, дождавшись теле­фонного звонка Данилова из автомата около дома Саниной, подтвердившего, что все нормально и он может выезжать, долго петлял по запутанным кори­дорам, переходам и лестничным маршам пятиэтаж­ной гостиницы, пока в конце концов не проскольз­нул в подсобку гостиничного кафе на первом этаже, а там в одну из дверей, ведущих в служебки, прошел прямо через разделочную комнату и очутился на заднем дворе, похожем на все такие дворы матуш­ки-России, где пахло, кажется, всеми отходами ци­вилизации, где валялись груды разбитых ящиков, бегали кошки и где любого нормального человека наверняка охватили бы тоска и чувство полной ник­чемности и этой цивилизации и всего мироздания.

Выбраться отсюда на улицу было делом техники, и благо был порядочный запас времени, он, огля­нувшись, не раздумывая, вскочил в первый же под­кативший автобус, из которого свисали до отказа набившиеся граждане: работяги-оборонщики, не­смотря на отсутствие зарплат, все-таки ехали куда- то тачать на станках свою продукцию. Автобус завез его в промышленную зону города, где ни о какой экологии, кажется, и слыхом не слыхивали. Тут ча­дили трубы, пуская в небо дымы чуть не всех цветов радуги, и сам воздух, густой и жирный, только что не звенел от угольной и металлической пыли.

Автобус сделал круг, и он поехал обратно, уже один-одинешенек, потом снова вышел и, поголосовав минут пять, поймал левака, назвал район и адрес.

Немолодой мужичок за рулем, услышав назва­ние островка номенклатурного благоденствия, сразу поугрюмел и отчужденно уставился на дорогу.

— Ну, как вам там, неплохо живется? — поинте­ресовался ехидно. — Воздушек почище небось, чем тут, а?

— Да не оттуда я, — отозвался Турецкий. — Я вообще не из вашего города, приезжий.

— А я вот здешний, — зло сказал водитель, — вот и дышу этой таблицей Менделеева, и дети мои дышат. И загнусь лет на двадцать раньше, чем по­ложено. У вас-то как, ничего? Или тоже воняет?

— У нас-то? — повторил Турецкий. — У нас еще как воняет, пуще вашего.

— А порядочных ребят, кто за наши, людские интересы, как воробьев, из мелкашки щелкают. Слыхали небось, какие тут дела в то воскресенье творились?

— Кто ж не слыхал, — кивнул Турецкий. — Вся страна гудит: «Второй Новочеркасск, второй Ново­черкасск!»

— Вот ты, по-моему, человек понимающий, — сказал водитель. — соображаешь, откуда ноги рас­тут. Вот скажи ты мне, пожалуйста, неужто можно выяснить, кто человека на площади в толкучке за­колол?

— Не знаю, — ответил Турецкий, — это как по­везет.

— А при чем тут везуха, когда и так все понятно? Люди до полной крайности доведены, до предела, если тут, конечно, пределы могут быть. А всю власть в городе поделили. Сплошная мафия, всюду, кру­гом! Там бандюги, здесь ворюги, а уж как начальст­во хапает — только держись!

— Что ж народ-то молчит? — спросил Турецкий.

— А ученый потому что народ, чуть не сто лет учили. Да и то, кто тебе сказал, что молчит? Вот же, вышли! А что в результате? Опять похороны! Был тут у нас Русаков, нормальный парень, все пони­мал, здешней сволочи спуску не давал, вот его и кокнули, чтоб сам не рыпался и другим неповадно было. Вот выборы скоро, так? А за кого голосовать? За кого, я тебя спрашиваю? Опять за гуся этого, Платова? А еще за кого?

Сколько слышал уже подобных речей Турецкий от самых разных людей, пытавшихся объяснить и обрисовать обстановку самыми разными словами, сообразно образованию, социальному слою и набо­ру понятий, но суть вытекала одна: теперь, с гибе­лью Русакова тысячи людей как бы утратили ориен­тир и искренно считали, что их город, как и всю Россию, теперь уж точно засосет трясина, смрадный зыбун преступности и беззакония.

Но все это были самые общие разговоры, аб­стракции и отвлеченности, а ему нужны были факты, и только факты, которые вывели бы, в конце концов, на тех, кого ему надо было подсечь и вы­хватить на остром крючке, тех, кто вывел бы на людей, организовавших беспорядки, провокации и так ловко подстроивших убийство Русакова на пло­щади.

Они пересекли реку, и вскоре машина, разбитый «жигуленок» вроде того, что был когда-то у него, а после исчез в пламени взрыва, покатила по дороге, уходящей вверх по холму, где из-за крон деревьев уже виднелись верхи домов-башен. Въехали в рощу.

Турецкий расплатился и на прощание крепко пожал руку водителю.

— Кого-то мне ваше лицо напоминает, — заме­тил тот. — Никак не пойму, будто видел где-то.

— Вряд ли, друг, — сказал Турецкий. — Хотя, может, и сводила жизнь...

— А ну, погоди-ка, погоди-ка, — вдруг встрепе­нулся он и сразу перешел на «вы». — Это не вас тут, случаем, по телику показывали?

— Меня, меня, — усмехнулся Турецкий. — И зовут меня Марчелло Мастроянни.

— Стоп! Узнал! — вдруг вытаращил глаза води­тель. — Вы же...

— Тихо! — очень серьезно сказал Турецкий. — Тихо, отец! Спасибо тебе. И не журись! Может, еще будет на нашей улице праздник.

— Как считаешь, найдешь? Ну, тех... Поймаешь?

— Посмотрим. Пока надеюсь..

Водитель грустно усмехнулся, недоверчиво кач­нул головой, тронул машину и укатил.

До встречи с Саниной еще оставалось минут двадцать. Турецкий ушел в заросли кустарника под высокими соснами и огляделся. Все было спокойно. Если кто-нибудь и следил сейчас за ним, то только с какого-нибудь вертолета. Но никаких винтокры­лых в сером утреннем небе не наблюдалось.

Неподалеку валялись обгорелые обломки какой- то машины, кажется, «жигуля», в прошлом белого цвета. И на обугленной поверхности кто-то вывел по черной копоти стилизованную свастику из трех надломанных паучиных лап.

Он не спеша выкурил сигарету и снова вышел на проезжую часть. Тяжело рыча, в гору карабкался старенький красный «Запорожец». Турецкий мах­нул рукой, и водитель охотно вильнул в его сторону.

— Куда?

— После видно будет, — сказал Турецкий. — А заплачу хорошо. У вас время найдется?

— А то нет, — обрадовался человек средних лет. — Как времени не быть, ежели в отпуске без

содержания? И зарплату семь месяцев не платили. Только извозом и кормлюсь, содержу, так сказать, семейство... Если эта тележка ушастая встанет, хоть топись!

Все тут, кажется, говорили об одном, и все чув­ствовали, что их обманули, кинули посреди жизни, оставили ни с чем.

— Значит, так, — сказал Турецкий, — сейчас прихватим одного человечка — и куда-нибудь за город. — Он протянул водителю стотысячную бу­мажку.

— Ого! — воскликнул мужик и недоверчиво потер ее пальцами.

— Бери, не бойся. Не фальшивая.

Он вдруг почувствовал прилив знакомого азарта, который приходил всегда, когда он, как гончая, то ли верхним, то ли нижним чутьем брал след. Сердце забилось нетерпеливо и весело. Он уже знал, уверен был: предстоящая встреча то ли с женой, то ли с возлюбленной Русакова что-то наверняка переме­нит в ходе событий, после чего и сам темп этих событий резко ускорится.

— Вот туда, — показал он водителю, еще издали заметив номер дома. А неподалеку на лавочке — двух хорошо знакомых хмырей, видно, здорово про­дрогших за ночь. Он проехал мимо них и заметил, что оба узнали его.

А ее не было.

«Да что же это? — воскликнул он внутренне — Сама ведь на встречу вызвала. Уж не случилось ли чего, упаси бог!»

За домом, конечно, могли наблюдать. Плани­ровка огромного двора словно и была рассчитана на это.

— Ну так куда? — с недоумением повернулся к нему водитель.

— Прямо, как всегда, — пробормотал Турецкий и вдруг увидел Наташу. Она стояла за стеклом не своего, а соседнего подъезда и смотрела на улицу, поджидая своего спасителя.

— Вот что, друг, — сказал Турецкий. — Ты толь­ко не подумай чего. Дело серьезное. Сейчас посту­пим так. Вон видишь арку? Заезжай в нее и выходи. Я сам сяду за руль.

— Э-э, да ты чего это?! — часто-часто задышал хозяин «Запорожца», судорожно нагнувшись и пы­таясь нащупать лежащую где-то под ногами тяже­лую монтировку.

— А ну, глянь! — тихо сказал Турецкий и пока­зал свое удостоверение.

— Видал я ваши ксивы! — вскинулся мужик. — Этого мне еще не хватало! Держи свои бабки и вали!

— Жаль, — сказал Турецкий. — А с виду — чело­век как человек.

— О, ч-черт! Ну хрен с тобой! Где, говоришь, остановиться?

Через несколько секунд они поменялись места­ми. И пока Турецкий, сделав круг по двору, вновь направил машину к тому подъезду, где стояла Са­нина, он отдал владельцу «ушастого» нужные ин­струкции.

— Выйдешь из тачки, войдешь в подъезд, там стоит девушка, скажешь: «От Турецкого» и приве­дешь в машину. Все!

— Так вы и есть Турецкий?. В газетах про вас тут писали...

— Я самый, — сказал Александр Борисович. — Ну, давай, друг, некогда!

Он видел, как отшатнулась Санина от его по­сланца, но потом, узнав его за рулем, торопливо вышла и почти бегом приблизилась к «Запорожцу». Пригнувшись, протиснулась на заднее сиденье, и Турецкий с силой надавил на газ. Развалюха зата­рахтела, как маленький танк, однако резво взяла в карьер.

Дата добавления: 2015-07-02