Алессандро Тассони

САЛЬВАТОРЕ РОЗА

(1615-1673)

Многообразно одаренный художник: прежде всего живописец, но и знаменитый в свое время актер импровизационного театра масок, а также музыкант и поэт. Известен как автор шести сатир, писанных терцинами, над которыми он работал с 1640 г.; они напечатаны посмертно, в 1695 г. (седьмая, неоконченная сатира опубли­кована только в 1876 г.). Романтическая критика прошлого века представляла С. Розу одиноким и гордым обличителем пороков эпохи. Исследования XX в. на обширном документальном материале показали, что такое представление о моральном облике художника и о его произведениях — преувеличение и односторонняя предвзятость: все сатирические выпады и упреки (в самом деле острые и безжалостные) сатир Розы можно с полным основанием переадресовать и ему самому, человеку и артисту... В своих сатирах Роза бичевал распущенность придворной жизни (прежде всего — папского двора, что привело его к столкновению с инквизицией), тщеславие бездарных ху­дожников, их беззастенчивую погоню за доходными заказами; в сатире «Поэзия» с убийственным сарказмом Роза говорит о вырождении маринизма в литературное штукарство — отдавая, однако, тут же и сам щедрую дань модным риторическим исхищрениям времени.

ПРОРОЧЕСТВО РИМСКОМУ ВАВИЛОНУ

Настанут времена: в своем просторном храме

Услышишь кубков звон, и ты тогда прильнешь

К вину пурпурному священными устами;

И блуд увидишь ты, скопленье пьяных рож,

Краев святых одежд коснется грязь разврата,

И тот же самый рок, тебя ввергавший в дрожь,

Теперь уже грозит печальною утратой

Венца бесценного, что верою благой

На голову твою возложен был когда-то;

И лишь постигнет хлад и голод моровой

Шутов, что здесь, глумясь, хохочут до рассвета, -

Ты их в смятении увидишь пред собой.

Начнут смущать твой ум зловещие приметы;

Ты тщетно вечного блаженства будешь ждать,

И ужас за тобой пойдет бродить по свету.

[500-501]

(1565-1635)

Служил нескольким кардиналам — виднейшим князьям церкви его времени, а также Карло-Эммануэле I, герцогу Савойскому, и Франческо I, герцогу Моденскому. Обширное литературное наследие Тассони прекрасно отразило его противоречивый, неуемно-воинственный нрав; все произведения поэта представляют собою бесконечную полемику с авторитетами древности, давнего и недавнего прошлого и его собственной эпохи по самым разнообразным политическим, эстетическим, естественнонаучным вопросам; они переполнены острыми личными выпадами, литературными и нелитературными счетами. Таковы по преимуществу «Мысли» Тассони (1612), в которых, он выступает страстным ниспровергателем схоластического аристотелизма, но заодно разносит учение Г. Галилея, развенчивает Гомера. В «Рассуждениях о стихах Петрарки» (1602, изданы в 1609 г.) Тассони ополчается против поздних петраркистов, «сушеных тыкв», но одновременно нападает и на самого Петрарку. К 1614—1615 гг. относятся его «Филиппики против испанцев», блестящие образцы барочной ораторской прозы, патриотический пафос которых был восторженно встречен современниками, тогда как сам Тассони публично отказывался от авторства (во времена тяжкого испанского господства признаваться в нем было достаточно опасно). Неоконченной осталась героическая эпопея Тассони «Океан», прославлявшая подвиги Колумба.

Шедевр Тассони — ирои-комическая поэма «Похищенное ведро» (написана в 1615—1618 гг.; мгновенно разошедшаяся в списках, напечатана впервые в 1622 гг.; окончательный текст, пересмотренный поэтом и папой Урбаном VIII, издан в 1630 г.). Своей поэмой Тассони продолжает традицию Л. Пульчи, Ф. Верни, Т. Фоленго. В основу сюжета поэт положил тщательно продуманное во всех анахронизмах переплетение эпизодов из средневековых италь­янских междоусобиц. Заглавный эпизод — похищение во время одного из набегов моденцами «грошового ведра» у болонцев — имел место в 1325 г. (и это ведро по сю пору хранится в Модене!). «Автор «Ведра»,— писал Тассони в одном из предисловий к своему творению,— создал поэму смешанную, новую и согласную с законом художества; описав... единое событие, отчасти героическое, отчасти гражданское, основанное на истории, известной по преданию,...в котором от его первоначала было более чудесного, нежели в самой Троянской войне». По поэме Тассони, болонцы вознамериваются вернуть себе бадью; в борьбу втянут император Фридрих II, его сын, другие государи и итальянские городские коммуны, даже олимпийские боги — как того требовала эпическая поэтика. Рядом с персонажами историческими упомянуты десятки современников поэта, врагов и друзей. История и злоба дня, веселый анекдот и безжалостная сатира, личная вражда и политическая страсть — все неразложимо сплавлено Тассони. Именно в этой гротескной органичности мгновенных переходов от героического к комическому и обратно и как бы сосуществевания одного в другом,— секрет успеха Тассони, оказавшего гро­мадное влияние на развитие ирои-комического жанра в Европе. Сам поэт прекрасно и тонко сознавал основной принцип своей поэтики и писал в другом обращении к читателям: «Это сочинение... соткано так, что в нем налицо все части, которые потребны, с точки зрения содержания и стиля, совершенной высокой и бурлескной поэме. Это не ткань... в полоску... это материя переливчатая, в которой чудесно светятся оба цвета — и бурлеска, и возвышенного».

ПОХИЩЕННОЕ ВЕДРО

(Фрагмент)

Молва, меж тем, крылами шумно бьет,

Неся известья в царские хоромы[11];

И вот Юпитер[12] грозный узнает,

К какому небывалому погрому

Пустая распря смертных приведет -

Ему-то их неистовства знакомы!

Он, дабы избежать грядущих бед,

Зовет богов Гомера на совет.

В конюшнях Неба началось движенье -

Впрягают мулов в легкие возки,

Их сбруи вызывают удивленье,

Изысканны их седла и легки,

А конюхи - уж вовсе загляденье!

Красуются на мулах седоки,

За ними слуг в ливреях ярких стая

Спешит, расшитым золотом блистая.

Князь Делоса[13] на бричке первым был,

Его испанских скакунов копыта

Топтали небеса что было сил -

Шестерка эта всюду знаменита! -

Себя он красной мантией укрыл,

Которая руном была подбита[14],

Две дюжины девиц ему вослед

Бежали, словно бабочки на свет.

Паллада с яростью во взоре мчалась

Верхом на иноходце молодом,

Богиня очень странной представлялась

В обличии причудливом своем;

Испанская мантилья сочеталась

На ней с туникой греческой, притом

Был у нее - читатель знать обязан -

Турецкий ятаган к седлу привязан.

Любви богиня[15] в двух возках неслась,

В одном три грации сидели с нею

И сын-красавец[16], в пурпур разрядясь,

А во втором, от быстрой скачки млея,

Наставник сына, рядом, развалясь,

Сидел мужчина, вряд ли я сумею

Присутствие его вам объяснить,

Но вы уж догадались, может быть?

Старик Сатурн, простуженный и хилый,

К скамейке был привязан ремешком,

Клистир - эмблема старости унылой -

Был около него с ночным горшком,

Зато на Марса любо глянуть было -

Он по картинкам каждому знаком -

Скакун был полон сил, доспехи рдели

И перья шлема по ветру летели.

Богиня злаков[17] с Бахусом вдвоем

В карете очень весело болтали.

Нептун в повозке ехал нагишом,

Лишь водоросли старца прикрывали,

Зато дельфин служил ему конем,

Которого и тучи не пугали.

Роптала мать[18], вздыхая: «Как же так?

Он все же бог, а поглядишь - рыбак!»

Диана лишь на зов не появилась,

Она чуть свет ушла стирать белье

В тосканские болота, так случилось,

Что не было досуга у нее,

Старуха-мать[19] за дочку извинилась

И вновь за дело принялась свое -

В ее руках легко мелькали спицы,

Она чулок вязала для девицы.

Юнона[20] просто мылась, в полдень жаркий

Не дал бы ей прохлады сам Эреб,

Мениппу[21] в кухне помогали Парки,

Для небожителей готовя хлеб,

А после паклей занялись кухарки —

Прясть нити человеческих судеб,

Силен у погреба стоял, вздыхая,

Для слуг вино водицей разбавляя[22].

Ключи блеснули, загремел запор,

Засовы золотые заскрипели,

И боги, перейдя широкий двор,

В огромном зале с гордостью воссели.

Искрился златом мощных стен узор,

И фризы самоцветами блестели —

В подобном зале мог любой наряд

Казаться как бы вроде бедноват.

Вверху, где все рассвечено звездами,

Сидит героев славных длинный ряд,

Вот загремели трубы, вносят знамя,

Великий начинается парад:

Идут три сотни стольников с пажами,

Угодливые слуги семенят,

Алкид[23], являясь гвардии главою,

Колонну замыкает с булавою.

Поскольку он от буйства своего[24]

Еще не излечился в полной мере,

Давил он, не жалея никого,

Зевак, вокруг теснившихся как звери,

Швейцарца[25] он напоминал того,

Который, предан христианской вере,

Так путь во храм для папы расчищал,

Что не один хребет, поди, трещал.

В больших очках и в головном уборе

Юпитера Меркурий[26] шел с мешком,

Все изъявленья просьб, обид и горя

На множестве бумаг хранились в нем,

Для смертных сам он — не судья в раздоре,

А посему мешок сей целиком

От относил в уборную владыки,

Где дважды в день вершился суд великий.

……………………………………………………

[502-505]

[1] Этот сонет выражает душевное торжество Кампанеллы, успешно выдержавшего в начале 1600 г. первые допросы и очные ставки.

[2] Примечание Кампанеллы («В Раю говорят только па языке понимания, смотри «Метафизику») отсылает читателя к одной из глав его трактата, где автор строит предположения о языке ангелов

[3] Для датировки сонета нет надежных оснований. Кампанелла писал: «В этом сонете говорит душа и познаёт самое себя бессмертной и бесконечной, поскольку никогда не насыщается знанием и желанием, откуда и знает, что происходит она не от элементов, но от бесконечного Бога...» Во многих своих философских и богословских со­чинениях Кампанелла одним из основных доказательств в пользу бессмертия души приводит ее ненасытное стремление к познанию.

[4] В своей «Метафизике» Кампанелла утверждал, что астрономия «лучше всех других наук обнаруживает божественность человека». Потому здесь и назван среди авторов прочитанных книг Аристарх Самосский (конец IV — начало III в. до н. э.), знаменитый авторитет древней астрономии. История сохранила сведения о нескольких Митродорах, но кого из них имеет в виду поэт — судить нет возможности.

[5] Сорит — цепь силлогизмов. Кампанелла отвергает знание, основанное на силлогистическом рассуждении и авторитете — двух китах науки, античной и средневековой,— поскольку оно слишком «отдалено», опосредствованно. Идеал Кампанеллы — непосредственное знание, взаимопроникновение и слияние с предметом знания, каковым в конечном счете является божество. Такое отрицание наследия схоластики роднит Кампанеллу не с наукой нового времени, а с платонизирующей натурфилософией и мистикой Возрождения

[6] То есть в Африке

[7] Первоначально скромный идиллический замысел в течение лет развился в огромную поэму (более 40 000 строк); поэт надеялся, что его труд превзойдет все эпические поэмы древности и нового времени; он гордился не только собственно поэтическими достоинствами «Адониса», но и ее размерами, самодовольно высчитывая, во сколько раз она длиннее «Освобожденного Иерусалима» Торквато Тассо. Изложение фабулы поэмы (развернутое оглавление эпизодов) занимает несколько страниц печатного текста: основное сюжетное ядро, очень несложное — любовная история Венеры и Адониса,— тонет в многочисленных отступлениях, мифологических, идиллических, эротических, философских и т. д., каждое из которых могло бы выделиться в особое произведение. Появление «Адониса» было встречено маринистами восторженно; например, Клаудио Акиллини писал автору: «Я видел вашего «Адониса». Вкратце: прелестная звезда Венеры на этот раз растворила самое горнее облако своих сладчайших влияний; ее розы на земле раскрылись все; ее мирты плакали амброзией...» и т. д. Но вскоре раздались и протестующие голоса, подчас более чем трезвые. Страсти вокруг «Адониса» бушевали долгие десятилетия и даже столетия, вплоть до XIX в. Первый из отобранных для нашего издания отрывков — 156-я — 160-я октавы III песни; второй отрывок — 26-я — 56-я октавы VII песни; это одна из песен, в которых описывается «сад наслаждений» разделенный на пять частей, каждая из которых соответствует одному из пяти человеческих чувств (зрение, слух и т. д.). В странствиях по саду Адониса сопровождает Меркурий.

[8] Переводчик сохранил омонимию под­линника: итальянское «monachina» значит «монахиня» и «зуек» (название птицы)

[9] Лебедь, по распространенному поверью, встречает свою смерть прекрасной песней

[10] Зевс, соблазняя Леду, принял вид лебедя; от их любви родилась Елена, из-за которой началась Троянская война (пожар троянский)

[11] Поэт в примечании указывал, что имел в виду необычайно распространившиеся в XVII в. в Италии печатные «листки новостей» — первые европейские газеты.

[12] Одни толкователи утверждают, что в образе Юпитера, другие —что в Образе Сатурна (см. ниже) Тассони вывел папу Павла V (1605—1021).

[13] Аполлон, рожденный на острове Делос, общегреческом центре культа этого бога.

[14] Имеется в виду орден «Золотого руна», высший испанский знак отличия.

[15] Венера (одни комментаторы утверждают, что поэт, говоря о Венере, имел в виду племянницу Павла V, Диану Веттори; другие считают, что она выведена в образе Дианы).

[16] Купидон.

[17] Церера.

[18] Имеется в виду Кибела.

[19] Латона

[20] Юнона — супруга Зевса, то есть хозяйка дома. Тассони пояснял в примечании, что тут он «изображает кое-каких бешеных и нескладных жен, которые вечно устраивают все свои дела к досаде мужа. Когда в доме посторонние, им нужно взяться за стирку; когда пришло время есть, они идут к поздней обедне; если кто из них понадобится мужу, они идут мыть голову; другие принимаются чесать волосы не иначе, когда пора садиться за стол, чтобы заставить порядком подождать себя: пакостницы, нахалки, ханжи».

[21] Менипп — персонаж из «Раз­говоров» Лукиана, обжора.

[22] В примечании Тассони говорит: «Любезный обычай, принятый при римских дворах,— разбавлять водой вино для слуг (когда им дают), с тем чтобы они не запьянели. Одно из непрошеных благодеяний, обычных в нынешней благотворительности».

[23] т.е. Геракл.

[24] Геракл неоднократно, в состоянии безумия, ниспосылаемого ему Герой, совершал непреднамеренные убийства (греч. миф.).

[25] Из швейцарцев набиралась папская гвардия, славившаяся своей грубостью.

[26] В этом образе выведен так называемый «кардинал подписи», личный секретарь папы.

Дата добавления: 2015-07-02