Н. А. Красавский 31 страница

В одной из своих работ (Красавский 1998, с. 96–104) мы предложили специальные термины при исследовании данного типа метафоры. Поскольку в роли метафоризующего элемента активно выступает глагол, целесообразно семантически классифицировать глагольную натурморфную метафору на несколько субтипов. Нами они обозначены специальными терминами латинско-греческого происхождения с целью компактности и мотивированности наименования, в чём мы видим одно из требований к терминотворчеству исследователя. Ниже предлагается семантическая классификация натурморфной глагольной метафоры: первый её субтип – aquaverbum (лат. aqua – вода) и, соответственно, второй – pyroverbum (лат. pyro – «огонь»), третий – pyroaqaverbum, четвёртый – aeroverbum (лат. aero – воздух).

К числу наиболее распространённых в немецком языке относится семантический класс aquaverbum. В нём нами были обнаружены следующие высказывания, в которых имеет место сопоставление понятия «вода» и понятия «эмоция», уподобление психического переживания жидкому веществу: «Aber nicht Furcht, ein anderer Schauer durchlaeuft diese Volksmasse» [H. Mann], «Welche Wonne stroemte durch alle meine Adern» [L. Tieck], «Eine maechtige Freude durchstroemte ihn» [B. Kellermann], «Eine tiefe Freude erfuellte mich» [H. Boll], «Es versinkt dein grimmer Zorn» [C. Brentano], «Kalte Schrecken fliessen um ihn...» [C. Brentano], «In seinem vom Alkohol umnebelten Gehirn brodelte die Wut wie siedenes Wasser» [B. Voelkner]. В русском языке семантический субтип aquaverbum представлен всего лишь двумя примерами: «А тоска мою выпила кровь» [А. Ахматова], «И в огромных, расширенных зрачках его плеснулось бешенство...» [М. Шолохов].

Второй семантический класс глагольной натурморфной метафоры pyroverbum в немецком языке оказался менее распространённым, чем ранее рассмотренный её вариант: «Die Wut glomm langsam in ihm hoch» [M. Bruns], «Panisches Entsetzen flackerte in seinen Augen auf» [P. Evertier], «Sein Zorn ueber Uta war laengst verraucht» [D. Noll]. В русском языке этот семантический класс более представлен: «Страшный гнев, полымем охвативший Макара, исчез» [М. Шолохов], «Высоко пылает ярость...» [А. Блок], «Только лёгкая грусть, словно дымкой, обволакивала его сердце...» [М. Шолохов], «Пылая гневом, она разоблачала Уварова...» [Д. Гранин], «И загоралась она радостью...» [А. Блок].

Данные немецко- и русскоязычные примеры иллюстрируют уподобление эмоций огню, дыму. Любопытен факт установления сочетающихся с номинантами эмоций в обоих языках глаголов, в семантику которых входит комплексный компонент «огонь» и «жидкость» (группа pyroaquaverbum): «Er kochte innerlich vor Empoerung» [B. Kellermann], «Er kochte vor Wut» [D. Noll], «И на глазах вскипели слёзы ярости и восторга...» [М. Шолохов].

Четвёртый семантический субтип (aeroverbum) глагольной натурморфной метафоры в немецком языке достаточно распространён: «Die Angst, die mich von hinten anwehte...» [H. Boell], «Die Schwermut hat hindurchgeweht...» [C. Brentano], «Ich fuehlte mich mit Weh und Lust durchdrungen» [C. Brentano], «Und so ganz von Angst durchdrungen» [C. Brentano], «Um so mehr auch blaehte sich in mir die Angst wie eine scheussliche Wehe» [H. Boll], «Und in seinem Herzen reget sich ein Strahl geheimer Wonne» [C. Brentano], «Und in seinem Herzen wehen Hoellenflammen tiefen Zornes» [C. Brentano]. В русском языке указанный субтип aeroverbum в нашем материале не обнаружен.

По своей частеречной принадлежности натурморфная метафора может быть не только глагольной, но и субстантивной. В немецком языке субстантивная натурморфная метафора представлена рядом семантических классов/субтипов. Эмоции уподобляются часто таким природным явлениям, как вода («Und eine Woge von Freude» [M. Bruns], «Es kam eine Welle der Angst» [R. Musil], «hingetuepft von der Trauer um einen bereits genossenen Genuss» [F. Weiskopf], «der Traenenkelch der Wehmut» [C. Brentano]; как огонь («ein Strahl geheimer Wonne» [C. Brentano], «Hoellenflammen tiefen Zornes» [C. Brentano]); как воздух («eine Wolke von Traurigkeit» [R. Musil]. Иногда эмоции «сопряжены» с таким органам чувств, как запах («in der Dufte Schwermut» [C. Brentano]). В немецком языке они нередко имеют количественные параметры – «eine Spur Wehmut» [R. M. Rilke], «keine Spur von Genuss» [R. M. Rilke]), «Steigerung der Angst» [F. Duerrenmatt].

В русском языке эмоции, являющиеся компонентом натурморфной субстантивной метафоры, уподобляются также как и в немецком воде (*«Прилив страха» [А. Белый], *«Отлив ужаса» [А. Белый]) и др. Они могут иметь квантитативное измерение («запасы радости» [Д. Гранин]). В отличие от немецкого языка эмоции в субстантивной натурморфной метафоре «сопряжены» с выражением лица человека (*«складки грусти» [А. Солженицын]).

Адъективная натурморфная метафора, количественно уступающая её субстантивному варианту, семантически классифицируется на следующие субтипы: 1) температурная метафора («das kalte Grauen», «kalter Schreck» [B. Voelkner], «kalter Schreck» [C. Brentano], «eine kalte Wut» [F. Weiskopf]), 2) цветовая метафора («heller Zorn» [H. Fallada], «helle Wut» [Voelkner B.], «die weisse Angst» [H. Fallada], «mit bunter Lust betrogen» [C. Brentano]), 3) вкусовая метафора («eine bittere Wut» [F. Weiskopf], «suesse Freude» [Th. Mann]), 4) квалитативная метафора («schwerer Kummer» [H. Fallada], «dumpfe Angst» [A. Seghers], «die dichte Traurigkeit» [R. M. Rilke]), «mit seichtem Spass» [L. Tieck]).

Адъективная натурморфная метафора в исследуемом русскоязычном материале в количественном отношении по сравнению с субстантивной оказалась более распространённой. Однако при этом её семантическая классификация не отличается каким-либо разнообразием. Установлено всего лишь две семантических группы (или два субтипа) натурморфной метафоры: 1) цветовая метафора («чёрный гнев» [А. Блок], «белое бешенство» [М. Цветаева], «седая печаль» [К. Бальмонт]), 2) температурная метафора («холодное бешенство» [М. Шолохов], «горячий страх» [П. Проскурин]).

В речи, в особенности художественной, адъективные метафоры выступают в функции эпитета, оценочно характеризующего её содержание, создающего нередко, напр., в случае применения необычных, нетрадиционных метафорических описаний, в высшей степени экспрессивные образы. Номинанты эмоций, сопровождаемые эпитетами, в речи воспринимаются читателем/слушателем как некие активные самодовлеющие величины, обладающие способностью эффективного воздействия на реципиента информации.

В отдельных случаях в структуру развёрнутых метафорических дескрипций входит вербально выраженный компонент сравнения: «die Angst wie eine scheussliche Wehe» [H. Boell], «die Wut wie siedenes Wasser» [B. Voelkner], «die Angst... wie ein Gift» [H. Boell], «die Angst wie einen schweren Schatten schleppen» [H. Boell], «Только лёгкая грусть словно дымкой...» [М. Шолохов], «Печаль как птица серая...» [О. Мандельштам]. Здесь номинанты эмоций выступают в функции субъекта сравнения. Иногда они могут использоваться так же и как объекты сравнения (напр., «die Ueberraschung war so gross wie das Entsetzen» [H. Boell]. Любопытна сами по себе случаи употребления обозначений эмоций в качестве такого стилистического приёма, как оксюморон – «freudiger Schreck» [H. Fallada], «Glueck der Trauer» [H. Boell]. Применение данного стилистического средства направлено на создание экспрессии в речи.

Опираясь на вышеприведённый материал, мы можем заключить, что номинанты эмоций активно метафоризуются в немецком и русском языках. Многочисленные примеры их метафоризации позволяют утверждать, что такой социально релевантный фрагмент мира, как эмоции, активно и продуктивно эксплицируется в нашей речи средствами вторичной номинации. Этот языковой факт становится понятным, если иметь в виду относительную бедность, скудость прямых номинаций для выражения общих абстрактных понятий, в особенности эмоциональных. Следует помнить, что исторически, т.е. с точки зрения эволюции, человеческое мышление изначально предметно. Наречения реально существующих предметов мира первичны; они предшествуют обозначениям абстракций. Поскольку наше мышление ассоциативно, поскольку оно способно обнаруживать основывающиеся на формальных, функциональных общих сходствах определённые корреляции, то отсюда следуют многочисленные переносы наименований с одних феноменов на другие с целью их соответствующего обозначения. Сущность этого вербально-психологического процесса заключается в том, что человек уподобляет посредством сравнения одни явления другим.

Подобного рода уподобления, сопоставления разных феноменов приводят к непрерывному рождению в языке образных (непрямых!) номинаций, лингвокультурологический анализ которых позволяет установить учёному особенности деятельности человеческого сознания на разных этапах его развития в том/ином этносе. Наблюдения над языком вторичных номинаций обнаруживают этнокультурную специфику ассоциаций языковой личности, перманентно создающей речепроизведения (тексты), с одной стороны, и обитающих в них как в лингвокультурной среде – с другой.

Действительно полный научный анализ ЭК, составляющих один из фрагментов картины мира, не может быть редуцирован до уровня их дефиниционного (пусть даже самого детального, виртуозно и филигранно исполненного!) описания, поскольку всякий концепт как многомерное смысловое образование на самом деле «встроен» в общий механизм культуры. Концепт принципиально вычленяем, «видим» нашим сознанием только в случае его деятельностного рассмотрения, квалификации его как результата взаимодействия различных связей и отношений между самыми разнообразными фактами человеческой культуры и цивилизации. Деятельностный подход к анализу ЭК предполагает, по нашему мнению, изучение их вербализованных форм в речевой практике коммуницирующих языковых личностей. Иначе говоря, содержание ЭК раскрывается не только на уровне анализа их дефиниций, но непременно и на уровне употреблений вербализующих их средств, способов (номинантов эмоций).

Структурно-семантический анализ словосочетаний, одним из компонентов которых является номинант эмоции, позволил установить, что последний достаточно легко и часто метафоризуется в немецкой и русской речи. Мы выделяем следующие типы метафор: антропоморфную, натурморфную, зооморфную и флористическую. Наиболее продуктивными оказались, согласно результатам проведённого исследования, её первые два типа. Высокий индекс употребления антропоморфной метафоры, которая, вероятно, наиболее распространена в любом языке (по крайней мере, в языках, обслуживающих европейские культуры), мы объясняем социально-психологической релевантностью для человека его же реальных поступков, его преобразующей действительность деятельностью. Homo loquens суть homo agens (человек действующий). Интроспективность человека, его психологическая склонность, природная, фатальная предрасположенность измерять, значит, и оценивать «вещи» сквозь призму собственного Ego есть причина активного употребления в языке антропоморфной метафоры.

Со структурной точки зрения (частеречной принадлежности) особенно продуктивен глагольный тип антропоморфной метафоры. Как самый динамичный класс слов именно глагол позволяет более эффективно, более адекватно передать эмоциональное содержание, интенции продуцента речи, эмоциогенные ситуации, которыми изобилует лингвокультурная среда нашего обитания.

Высокую распространённость натурморфной метафоры, сущность которой заключается в уподоблении психических переживаний человека конкретно, реально воспринимаемым предметам действительности, мы объясняем их традиционно непреходящей утилитарной (витальной) ценностью для нашей жизни. Наиболее часто эмоции уподобляются таким явлениям материальной культуры, как «огонь», «дым», «вода». Последним, по утверждению многих учёных, изучающих мировые мифологии, приписывались самые различные магические, целебные и т.п. свойства (см. Уилрайт 1990, с. 105–106; Степанов 1997, с. 200; Серл 1990, с. 324).

Натурморфная метафора эксплицируется в немецком и русском языках часто не только через глагольные имена, но и через адъективы. Последние с точки зрения их семантики обычно выражают значения температуры и цвета, приписываемые в качестве свойств ЭК (иногда значение вкуса). Здесь как и ранее очевидна ярко выраженная символизация психических переживаний человека.

Зооморфная метафора, построенная на приписывании эмоциям черт поведенческих реакций животных, не отличается высокой продуктивностью при вторичной номинации эмоций как в немецком, так и в русском языках. Здесь, однако, следует указать на сложность разграничения слов, номинирующих поступки человека и поведенческие реакции животных. Часто анализ семантики лексем, сочетающихся с обозначениями эмоций, не позволяет точно установить границы между употреблением тех/иных слов в отношении обозначения действий людей и животных. Антропо- и зооморфная метафоры, по своей сути, близки друг другу, поскольку описывают реальные, во многом внешне схожие поступки живых существ в целом.

Флористический тип метафоры, оказавшейся применительно к нашему материалу непродуктивным, по своей природе максимально близок широко распространённой натурморфной метафоре. Флористическую метафору можно было бы отнести в класс более «широкой» метафоры – натурморфной. Неактивное использование флоронимов в качестве метафоризующего эмоции средства мы объясняем прежде всего их пассивностью, «созерцательностью». Эмоции более легко метафоризуются «деятельностными» субъектами/объектами мира. Эмоциям человеческое сознание приписывает известную «человекоподобную» активность, в основе которой лежит сила их мотивационной деятельности.

В заключение укажем, что метафорические описания эмоций оценочны. Если провести их анализ в немецком и русском языках по таким основным типам оценки, как гедоническая, сенсорная и утилитарная, то можно обнаружить различную степень их распространенности в исследуемом материале. Наиболее продуктивным для метафорических описаний эмоций в обоих языках, судя по художественным примерам, является сенсорный тип оценки (sanfte Freude, сладкая радость, горькая печаль, горькое горе, холодное бешенство и т.п.). Сенсорный тип оценки характерен как для позитивных, так и для негативных эмоций, обозначаемых в немецком и русском языках. Этот тип оценки более продуктивен в русскоязычной метафоре. Данный лингвистический факт объясним предпочтением разноязычных этносов в выборе способа освоения мира, в том числе мира эмоций.

С культурологической точки зрения любопытен установленный лингвистический факт продуктивности утилитарного типа оценки в немецкоязычной метафоре (sinnlose Wut, sinnloser Zorn и т.п.). Судя по собранному языковедческому материалу (метафорические дескрипции эмоций), утилитарная оценка не столь свойственна русскому мироощущению, эксплицируемого в таком типе косвенной номинации, как метафора. В данном случае мы не склонны делать категоричных суждений ввиду ограниченного объёма языкового материала. Думается, что это соображение требует дальнейшей, более эмпирически насыщенной верификации. Её базой может послужить лингвокультурологический анализ иного типа текста – пословично-поговорочных высказываний.

3. Номинанты эмоций в пословично-поговорочном тексте

Для лингвокультурологического анализа концептосфер наиболее релевантными признаются фразеологические и паремиологические речевые единицы (Маслова 1997; Телия 1996 и др.), поскольку в них эксплицитно отражена сама специфика познавательного и эмоционального опыта того/иного этноса, особенности распредмечивания человеком мира. Освоение человеком объективной и субъективной действительности происходит на основе образов, являющихся, как правило, необходимым компонентом фразеологизмов и паремий, фиксирующих собой как особой формой организации знаков и способы мыслительной деятельности, и сами её результаты.

Наш выбор для сопоставительного лингвокультурологического анализа немецких и русских пословично-поговорочных текстов, прочно и успешно освоивших эмоциональную ипостась жизнедеятельности «говорящего человека», обусловлен, во-первых, их морально-дидактической направленностью, принадлежностью к жанру «моралите», их оценочностью, во-вторых, известной древностью их происхождения, что принципиально важно для синхронно-диахронического исследования языка, и, в-третьих, их квалитативно ограниченной репрезентацией в языке, позволяющей охватить всё фразеологически оформленное поле, «проработавшее» интересующий нас феномен.

Задача данного параграфа монографии состоит в попытке её автора дать лингвокультурологическое описание немецкой и русской эмоциоконцептосферам, образно распредмеченных в пословицах и поговорках. Лингвокультурологический анализ пословиц и поговорок, оценивающих эмоции, проводится посредством применения методик интерпретации, интроспекции, компонентного (дефиниционного) анализа, а также посредством использования имеющих прямое отношение к рефлексии психических переживаний данных, почерпнутых из области культурологии, этнографии, этнопсихологии и психоанализа.

Концепты эмоций Angst в количественном отношении достаточно широко представлены в немецком пословично-поговорочном фонде (29 единиц). Пословично-поговорочные высказывания мы классифицируем на соответствующие семантические группы, которые будут названы и описаны в зависимости от степени их репрезентативности в анализируемом материале.

Наиболее продуктивна в пословично-поговорочных высказываниях, квалифицирующих концепты эмоций Angst, семантическая группа «психическая действенность страха» (die Furcht hat tausend Augen; die Furcht hat grosse Augen; Furcht macht Beine; Furcht macht lange Schritte; Furcht kennt kein Gesetz; Furcht laehmt; Schrecken jagt den Hasen aus dem Busch; Mit Schrecken jagt man die Leute auch; Furcht hat keine Ruhe; Zuviel Furcht zerbricht das Glas).

Относительно репрезентативными являются также семантические группы «сила, могущество страха» (Man kann wohl Waffen gegen die Feinde, aber nicht gegen die Furcht schmieden; Schrecken macht verzagt; Schreck wirft auch starke Leute in den Dreck) и «способ избежания переживания страха» (Ein gutes Gewissen kennt keine Furcht; Keine Strafe, keine Furcht; Wer recht tut, kennt keine Furcht; Ohne Geld, ohne Furcht).

Семантическая группа «преувеличение значимости эмоции страха» в немецком паремиологическом фонде представлена 4 высказываниями – Die Furcht ist oft groesser als die Gefahr; Der Schrecken ist oft groesser als die Gefahr; Furcht sieht ueberall Gespenster; Furcht vergroessert die Gefahr. Переживание эмоций страха имеет в немецком этносе этическую негативную оценку, фиксируемую следующими выражениями – Furcht bessert nicht; Furcht macht Abgoetterei; Wer vor Schreck stirbt, wird mit Fuerzen begraben. Страх, согласно языковому материалу, квалифицируется также с точки зрения практической нецелесообразности его переживания – Wer Angst hat, ist leicht zu fangen; Wer keine Angst hat, dem tun die Hunde auch nichts.

Известное утверждение психологов об амбивалентности эмоций (Изард 1980; Витт 1984 и др.) подтверждается пословично-поговорочным материалом. Так, немецкой пословицей «Furcht huetet das Haus» иллюстрируется идея практической целесообразности рассматриваемой эмоции. Моральная позитивная оценка страха выражена пословицей «Wo Furcht ist, da ist auch Ehre, Wo Ehre ist, da ist auch Scham». В целом же, однако, эмоции группы Angst оцениваются отрицательно. Не случайно их противопоставление позитивным эмоциям – «Zur Furcht kann man die Leute zwingen, ihre Liebe muss man gewinnen».

В пословично-поговорочном фонде русского языка концепты эмоций страха представлены всего лишь 4 единицами, которые выражают идею его психической действенности – «у страха глаза велики», «у страха глаза, что плошки, а не видят ни крошки», «со страху дух захватило», «со страху умер».

Концепты группы эмоций Freude в немецком пословично-поговорочном фонде представлены 37 единицами, которые могут быть разбиты на следующие семантические группы: «причины появления эмоции» (Ohne Frauen keine Freude; Neue Ehe, neue Freud’; Wiedersehen macht Freude; Wo Freude wachsen soll, da muss man Liebe saeen.; Wie die Gabe, so die Freude; Trunkene Freud’, nuechternes Leid); «сменяемость эмоции радости другими (негативными) эмоциями» (Auf Weh und Ach folgt Freude nach; Auf Freud folgt Leid; Auf Leid folgt Freud; Freud und Leid kommt nie allein; Nach dem Regen kommt der Segen, nach dem Leide kommt die Freude; Nach dem Jammer kommt die Freude; Kommt Freude, kommt Schmerz); «общая позитивность эмоции» (Auch das Alter hat seine Freuden; Arme Leute haben wenig Freude; Freude schwaetzt gern; Wer einen Taler findet, hat fuer zwei Taler Freude; Wer sich an Seifen blasen ergoetzt, hat kurze Freude; Wer ‘s haben kann, hat Freude dran); «противопоставление радости негативным эмоциям» (Auswendig Freud’, inwendig Leid; Grosse Freude, grosses Leid; Sorgen behalte fuer dich, Freuden geniesse mit andern; Des einen Freud’, des anderen Leid; Des Trunkenen Freude ist des Nuechternen Aerger); «переживание радости благотворно для здоровья» (Wo Freude ist, da ist Gesundheit/Leben; Freude, Maessigkeit und Ruh schliesst dem Arzt die Tuere zu; Drei Dinge schliessen dem Arzt die Tuere zu: Freude, Maessigkeit und Ruh; Freude im Herzen macht schoene Farbe); «соматическое выражение эмоции» (Wem ‘s gelingt, vor Freude springt; Die einen singen vor Freude, und den andern bricht das Herz); «несовершенство эмоции» (In jeder Freude ist ein Tropfen Wermut; Keine Freude ist vollkommen); «причины исчезновения эмоции» (Viel Sorgen und Wachen vertreibt Freude und Lachen); «кратковременность эмоции» (Kurze Freud’, langes Leid); «настоящая радость долговременна» (Wahre Freud waehrt allezeit); «изменяемость источников радости во времени» (Andre Jahre, andre Haare; andre Zeit, andre Freud’); «пути поиска радости» (Wer die Freude auf Bergen sucht, verliert sie im Tal (naemlich im Alltag).

В пословично-поговорочном фонде русского языка обнаружено значительно меньшее количество выражений (11), характеризующих эмоции радости. Их мы классифицируем в следующие группы: «сменяемость эмоции радости другими (негативными) эмоциями» (Ни радости вечной, ни печали бесконечной; Где радость, там и горе; где горе, там и радость); «радость раритетная эмоция, её много не бывает» (В один день по две радости не живёт; Горе семерых завалило, а радость одному досталась); «переживание радости благотворно для здоровья человека» (Радость прямит, а кручина крючит; От радости и старики со старухами помолодели.); «соматическое выражение эмоции» (От радости земли под собой не взвидел); «общая положительность радости» (От радости кудри вьются, а в печали секутся; Старость не радость, а смерть не корысть; Живём не на радость, и пришибить некому); «противопоставление радости негативным эмоциям» (Не видав горя, не узнаешь и радости).

Группа эмоций радости в немецких пословицах и поговорках оказывается значительно более подробно описанной (источники возникновения и причины их исчезновения, их кратковременность и т.п.). Лингвистический факт пересечения ряда семантических групп в обоих языках свидетельствует о совпадении толкования немцами и русскими обсуждаемых культурных концептов. Национально-специфическим, судя по пословично-поговорочным высказываниям, можно признать представление русских о радости как редкой гостье (напр., В один день по две радости не живёт).

Лингвокультурологический сопоставительный анализ концептов эмоций Trauer и печаль может оказаться в особенности интересным, если учесть известный стереотип, согласно которому отличительными чертами русского народа считаются его природная склонность к пассивности, фатализму, пессимизму, глубокому унынию, беспричинной тоске и грусти, повышенной эмоциональности. Содержание понятия «русская душа», по всей видимости, составляют, в том числе, и указанные выше черты национального характера, (само)приписываемые русским. В качестве иллюстрации сказанному приведём цитату из работы известной исследовательницы А. Вежбицкой: «В русском языке необычайно подробно разработано семантическое поле эмоций, особенно таких, которые не имеют определённого каузатора, типа тоска» (Вежбицкая 1997а, с. 33). Отмеченный выше стереотип небезынтересно, по нашему мнению, лингвистически верифицировать в пословицах и поговорках – достаточно древнем языковом материале, продуценты которого «проработали» соответствующие концепты.

Ввиду вышесказанного и ввиду б о льшего количества пословично-поговорочных выражений в русском языке (в отличие от предыдущих случаев!) начнём наш анализ не традиционно – не с немецко-, а с русскоязычного материала.

В пословично-поговорочном фонде русского языка обнаружено 21 высказывание, в высшей степени образно квалифицирующих группу эмоций печали, что, как будет показано ниже, позволяет говорить о его глубокой степени отрефлексированности в сознании носителей русской культуры. Очевидность образности и оценочности языковых средств, описывающих печаль, иллюстрируется соответствующими пословицами и поговорками. Все метафорические дескрипции группы эмоций печали классифицируемы на соответствующие семантические группы.

Первую семантическую группу метафоризуемой печали в русском этносе можно обозначить как «активная психосоматическая деструктивность эмоции». Ей приписывается ярко выраженная, разрушающая тело и дух человека сила: Печаль не уморит, а с ног собьёт; Беды да печали с ног скачали; С печали не мрут, а сохнут; С печали засушенкой стали. Человек, пребывающий в печали, морально подавлен, не функционален. Печаль, хотя непосредственно и не приводит к смерти, тем не менее быстро приближает человека к ней. Примечательно, как кажется, употребление в одном синтагматическом (линейном) ряду номинаций концептов печали и беды, свидетельствующее, согласно представлениям русских, об их природном экзистенциональном родстве. Здесь хотелось бы обратить внимание читателя на вневременную актуальность отрицательно коннотатируемой пары печаль – беда / болезнь, репрезентируемую сегодня не только в русских произведениях высокого стиля, но и, между прочим, в «поверхностных» текстах, например, в шлягере (ср. с метафорой из песни Т. Овсиенко «чёрная птица печали хуже страшной болезни»), что само по себе, как кажется, уже симптоматично (ср. также с прецедентным высказыванием: «чёрная роза – эмблема печали...»). Общеизвестно, что чёрный цвет в европейской культуре отрицательно оценочен.

Следующая семантическая группа, репрезентирующая русскую печаль, максимально близка вышеназванной. Условно её можно назвать «пассивная соматическая деструктивность эмоции»: С печали шея равна с плечами; Знать по очам, какова печаль, слеза в три ручья; Видна печаль по ясным очам; От радости кудри вьются, а в печали секутся. В отличие от первой входящие в неё пословицы и поговорки демонстрируют либо ярко выраженные физиологические изменения в человеческом теле (его неестественная худоба, т.е. печаль не даёт покоя, лишает аппетита человека), либо менее эксплицированные временные соматические изменения («слеза в три ручья»).

Третью семантическую группу русских пословиц и поговорок, образно представляющих печаль, можно назвать «локативной». Здесь указывается на локацию, т.е. на конкретное место обитания эмоции – сердце: Ржа железо ест, а печаль сердце; Железо ржа поедает, а сердце печаль изнуряет; Что червь в орехе, то печаль в сердце. Сердце признаётся, согласно русской «наивной анатомии», самым важным органом человека. Тем самым продуцентами приведённых выше высказываний актуализируется психологическая корреляция печали и сердца, что говорит о большой психологической релевантности для русского этноса анализируемой эмоции. Кстати, уместно, как кажется, в качестве примера, демонстрирующего важность сердца как органа, аккумулирующего в себе разнообразную гамму эмоций, в том числе и печаль, привести метафору из современного шлягера – «чёрная птица печали вьёт в моём сердце гнездо» (из репертуара певицы Т. Овсиенко). Подобного рода употребления в разножанровых и (что более важно!) межпоколенных текстах метафор, столь экспрессивно осмысливших сущность русской печали, мы рассматриваем как устойчивый образ, закрепившийся в национальном языковом сознании русских.

В русских пословицах в основу метафорического описания печали положено её уподобление конкретному артефакту – рже, располагающей в языке отрицательной оценочностью в силу причинения порчи традиционно полезному для практической жизнедеятельности человека веществу – металлу. Кроме того, «поведение» печали сопоставимо с действием некоторых представителей фауны (моль и червь), также приносящих вред человеку, и поэтому отрицательно коннотатированных в русской культуре. Приведённые языковые иллюстрации позволяют заметить сам способ действия данной персонифицируемой эмоции – печаль физиологически поглощает (глагольные лексемы поедать, есть) человека подобно страшному мифическому существу, либо же, возможно, реальному животному. Наличие в содержательной структуре сочетающегося со словом печаль глагола поедать семы «без остатка» («Поедать – съесть без остатка») можно оценить как безжалостность, агрессивность продуцента действия, которое направлено на разрушение тела и души человека.

В этой связи нельзя не упомянуть вывод немецкого психоаналитика Э. Нойманна о высокой степени продуктивности «идеи пожирательства», лёгшей в основу многочисленных метафорических описаний самых различных фрагментов мира. По его авторитетному мнению, сочетание таких слов в языке, как пожирание, голод, смерть, пасть, психологически не случайно. «Мы до сих пор говорим, – пишет Э. Нойманн, – как и первобытные о «пасти смерти», о «пожирающей войне», о «поедающей болезни»; «быть проглоченным и съеденным» является архетипом, который встречается не только во всех средневековых картинах ада и дьявола; мы сами выражаем проглатывание чего-то маленького чем-то большим теми же образами, когда говорим, что человек «поглощён» своей работой, движением или мыслью, или что его «съедает» ревность» (Нойманн 1998, с. 42).

Дата добавления: 2015-07-02