Твоё детство

ВОЗВРАЩЕНИЕ С ПРОГУЛКИ

ЭТО ПРАВДА

Трудно, ах, как это трудно -

любить тебя и не плакать!

Мне боль причиняет воздух,

сердце

и даже шляпа.

Кому бы продать на базаре

ленточку, и гребешок,

и белую нить печали,

чтобы соткать платок?

Трудно, ах, как это трудно -

любить тебя и не плакать!

***

У ночи четыре луны,

а дерево - только одно,

и тень у него одна,

и птица в листве ночной.

Следы поцелуев твоих

ищу на теле.

А речка целует ветер,

к нему прикасаясь еле.

В ладони несу твое «нет»,

которое дал мне,

как восковой лимон

с тяжестью камня.

У ночи четыре луны,

а дерево - только одно.

Как бабочка, сердце иглой

к памяти пригвождено.

К ТЕБЕ…

- Если ты услышишь: плачет

горький олеандр сквозь тишину,

что ты сделаешь, любовь моя?

- Вздохну.

- Если ты увидишь, что тебя

свет зовет с собою, уходя,

что ты сделаешь, любовь моя?

- Море вспомню я.

- Если под оливами в саду

я скажу тебе: "Люблю тебя", -

что ты сделаешь, любовь моя?

- Заколю себя.

Из сборника «Поэт в Нью-Йорке»

(1929-1930)

Я в этом городе раздавлен небесами.

И здесь, на улицах с повадками змеи,

где ввысь растет кристаллом косный камень,

пусть отрастают волосы мои.

Немое дерево с культями чахлых веток,

ребенок, бледный белизной яйца,

лохмотья луж на башмаках, и этот

беззвучный вопль разбитого лица,

тоска, сжимающая душу обручами,

и мотылек в чернильнице моей...

И, сотню лиц сменивший за сто дней, -

я сам, раздавленный чужими небесами.

(ИНТЕРМЕДИЯ)

Те глаза мои девятьсот десятого года

еще не видали ни похоронных шествий,

ни поминальных пиршеств, после которых

плачут,

ни сутулых сердец, на морского конька похожих.

Те глаза мои девятьсот десятого года

видели белую стену, у которой мочились дети,

морду быка да порою - гриб ядовитый

и по углам, разрисованным смутной луною,

дольки сухого лимона в четкой тени бутылок.

Те глаза мои все еще бродят по конским холкам,

по ковчегу, в котором уснула Святая Роза,

по крышам любви, где заломлены свежие руки,

по заглохшему саду, где коты поедают лягушек.

Чердаки, где седая пыль лепит мох и лица,

сундуки, где шуршит молчанье сушеных раков,

уголки, где столкнулся сон со своею явью.

Там остались и те глаза.

Я не знаю ответов. Я видел, что все в этом мире

искало свой путь и в конце пустоту находило.

В нелюдимых ветрах - заунывность пустого

пространства,

а в глазах моих - толпы одетых,

но нет под одеждами тел!

Да, сказкой родников ты стало, детство.

Состав, перрон и женщина вполнеба.

Твое сиротство в номерах гостиниц

и маска, заместившая судьбу.

О детство моря и твое безмолвье

разбились драгоценнейшие стекла.

И косное твое непониманье

сожгло меня огнем, оледенив.

Саму любовь я нес, питомец Феба, -

плач с обеспамятевшим соловьем,

но, луг в разоре, ты острей колючек

для робких и коротких сновидений.

Далекий отсвет, мысль наперекор,

предчувствия несбыточной надежды.

Песочные часы, в которых тонет

лишь то, что не оставит ни следа.

Но я забытую тобою душу,

тебя не узнающую, найду

с такою робостью и мукой Феба,

с которой твою маску я сорвал.

Там, львеныш мой, там, райское исчадье,

пастись ты будешь на моих щеках,

там, синий коник моего безумья,

биенье циферблатов и галактик,

там отыщу я скорпионий камень

и матери твоей девичье платье,

полночный плач и чистую тряпицу,

с висков у мертвых снятую луной.

Да, сказкой родников ты стало, детство.

Но, вырванную с корнем, отыщу

чужую душу жил моих открытых.

Извечную любовь, которой нет.

Пусть так! Любовь, люблю тебя! Оставьте.

Не затыкайте рот мне, вы, кто ищет

сатурновых колосьев на снегу

и холостит животных в поднебесье -

в мясницких дебрях операционных.

Любовь, любовь моя. И детство моря.

Твоя - забывшая тебя - душа.

Любовь моя, любовь. И лет косули

по лону бесконечной белизны.

И ты, любовь моя, еще ребенок.

Состав, перрон и женщина вполнеба.

Ни нас с тобой, ни ветра, ни листвы.

Да, сказкой родников ты стало, детство.

Дата добавления: 2015-07-02