Действующие лица

Р е ж и с с е р.

С л у г а.

П е р в ы й б е л ы й ж е р е б е ц

В т о р о й б е л ы й ж е р е б е ц

Т р е т и й б е л ы й ж е р е б е ц

Ч е т в е р т ы й б е л ы й ж е р е б е ц.

П е р в ы й ч е л о в е к.

В т о р о й ч е л о в е к.

Т р е т и й ч е л о в е к.

А р л е к и н (он же Р е ж и с с е р).

К о с т ю м ж е н щ и н ы в в е н к е и з м а к о в.

Е л е н а.

Ф и г у р а в б у б е н ц а х.

Ф и г у р а в л о з а х.

Р е б е н о к.

И м п е р а т о р.

Ц е н т у р и о н.

Д ж у л ь е т т а.

В о р о н о й.

К о с т ю м А р л е к и н а.

К о с т ю м б а л е р и н ы.

Г л у п ы й п а с т у х.

Г о л ы й.

С а н и т а р.

П е р в ы й с т у д е н т.

В т о р о й с т у д е н т.

Т р е т и й с т у д е н т.

Ч е т в е р т ы й с т у д е н т.

П я т ы й с т у д е н т.

П е р в а я д а м а.

В т о р а я д а м а.

Т р е т ь я д а м а.

Ч е т в е р т а я д а м а.

Ю н о ш а.

П е р в ы й р а з б о й н и к.

В т о р о й р а з б о й н и к.

С у ф л е р.

Ф о к у с н и к.

С е н ь о р а.

ПРОЛОГ [1]

Серый занавес

АВТОР. Дамы и господа! Сегодня занавес подымется не затем, чтобы радовать вас игрой слов, и не для того, чтобы показать вам комнату, в которой ничего не происходит. Нет. Поэт в здравом уме и твердой памяти, хотя, возможно, не ко взаимному удовольствию, а к обоюдному огорчению, сегодня предлагает вашему вниманию темный закоулок действительности.

Смиренно заверяю вас - это не вымысел. Ангелы, тени, голоса, снежные лиры и сны существуют - они носятся в воздухе, они так же реальны, как похоть, как медяки в кармане или рак, затаенный в женской груди, или дряблые губы торговца.

Вы ходите в театр развлекаться, у вас есть авторы, которым вы рады платить, - я ничего не имею против! - но сегодня вы попали в ловушку: вам покажут то, чего вы не хотите видеть, вам выскажут те простые истины, которых вы не хотите знать, ибо Поэт надеется пробудить ваши сердца.

Вы не хотите знать... Но почему? Если и вы и я верим в Бога, отчего мы так боимся смерти? А если вы верите в смерть, откуда столько жестокости? Откуда это безразличие к чужой боли?

Ха-ха-ха! Вы скажете - я проповедую! А чем плоха проповедь? Вспомните, все вы когда-то ушли из дому, хлопнув дверью, оставив мать и отца, а ведь они бранили вас ради вашего же блага. А сейчас вы отдали бы и зеницу ока, только бы снова услышать те смолкшие голоса. И я говорю о том же. Тяжело смотреть в глаза правде. Но говорить правду в тысячу раз труднее, все равно что вопиять в пустыне. Тем более говорить ее вам, горожанам, обитателям самой жалкой и горестной мечты. Как вы бережете свое неведение! Вы заводите патефон, чтобы не слышать шелеста ветра, вы завешиваете окна тюлем, чтобы не видеть слез, а чтобы заглушить сверчка совести и спать спокойно, вы изобрели богадельни.

Проповедь? Да. Проповедь. До каких пор театр будет представлять чью-то жизнь, а не нашу? Зритель безмятежно спокоен - он знает, что представление не коснется его, но если бы вдруг его окликнули со сцены, заставили говорить, если бы солнце подмостков обожгло эти серые лица... Как это было бы прекрасно!

Автор хочет, чтобы вы поняли: это не театр, это улица, - и потому действительность вступает в свои права. И ему не нужна поэзия, мелодия, литература, он хотел бы преподать небольшой урок вашим сердцам - на то он и поэт. Впрочем, это мог бы всякий. Автор умеет сочинять стихи, и даже, кажется, неплохие, он разбирается в театре, но вот вчера он сказал мне, что всякое искусство наполовину искусственно, и это стало его тревожить, и ему уже не хочется тащить сюда витую колонну с золотыми голубками и ароматы белых лилий. (Хлопает в ладоши.) Кофе, пожалуйста.

Опускается занавес, на котором нарисованы дома и кучи мусора.

Пауза.

Покрепче. (Садится. Где-то играют на скрипке.) Аромат лилий прекрасен, но мне больше нравится запах моря. Что только не пахнет морем!.. Я рассказал бы, как пахнут морем груди сирен, но что им сирены? Они не видят, не слышат, только окликают берега, пересчитывая утопленников,- вот единственное, что волнует человека!.. Но как донести до театра запах моря? Как зажечь звезду над партером?

ЗРИТЕЛЬ (из бельэтажа). Снять крышу!

АВТОР. Не перебивайте!

ЗРИТЕЛЬ. Имею право. Деньги заплачены.

АВТОР. То, что заплачены деньги, еще не означает, что вы можете

перебивать и судить о пьесе.

ЗРИТЕЛЬ. Как не означает?

АВТОР. Нравится - можете устроить овацию, не нравится - можете

освистать. Но не судите!

ЗРИТЕЛЬ. Мнение зрителя - закон для театра.

Вбегает человек в к р а с н о м т р и к о - у него волчья голова. Подпрыгнув

несколько раз, он падает.

АВТОР. Кто это? А! Вы ушиблись? Не надо было сюда приходить. Я запрещаю вам.

ГОЛОС. Энрике! Мой Энрике!

Волк в луче прожектора уходит.

ПЕРВЫЙ ЗРИТЕЛЬ. Очень плохо!

АВТОР. Сделайте милость, помолчите.

ЗРИТЕЛЬ. Я купил билет, пришел в театр...

АВТОР. Что? Что вы сказали? В театр? Здесь не театр.

ЗРИТЕЛЬ. Как не театр?

АВТОР (резко). Не театр. Вам страшно, в этом все дело. Вы знаете меня, вы знаете, что я хочу, чтобы рухнули стены и все мы увидели, как стонут, хрипят и убивают те, кто и не подозревает о существовании театра, те, чьи тела гниют заживо. Вы боитесь. Идите. Дома вас ждут ложь, чай, радио и жена, которая, обнимая вас, мечтает о футболисте из отеля напротив.

ЗРИТЕЛЬ. Я дал бы вам пощечину, будь мы в другом месте.

АВТОР. А я подставил бы вам другую щеку. Трус.

СЛУГА. Кофе.

ЗРИТЕЛЬ. Не стоит обращать внимания, раз это не имеет отношения к действительности...

АВТОР. К действительности? А вы имеете представление о действительности? Знайте - уже срублены деревья и выструганы доски. А четыре гроба уже стоят в витрине и ждут тех четверых, что сейчас слушают меня, и, может, одному - может! - ждать уже не долго, только до утра, только до конца спектакля.

ЗРИТЕЛЬ. Я пришел сюда не затем, чтобы мне читали мораль и говорили гадости. Скажите спасибо, что мы в Испании, где уважают смерть. В Англии вас бы давно освистали. Я ухожу. Я думал, что пришел в театр.

АВТОР. Здесь не театр! Вот-вот вышибут двери. Только в этом спасение. Здесь, внутри, тяжелый воздух, насквозь пропитанный ложью. Актеры здесь говорят только то, что можно сказать вслух при девицах, и никогда ни словом не обмолвятся о своей муке. Мне не нужны актеры, пусть останутся мужчины и женщины, а кто не хочет слушать - пусть заткнет уши.

ЗРИТЕЛЬ. Пойдем, дорогая. Он может такое сказать...

ПЕРВАЯ ЗРИТЕЛЬНИЦА. Не хочу! Это интересная пьеса.

АВТОР. Вы хотите сказать - жизнь. Немыслимая жизнь - ее не уместишь в театре. Несколько дней назад, здесь же, я собрал приятелей, чтобы увидеть, способны ли они плакать, и показал им то, чему не поверил бы ваш муж. В темной каморке - женщина, умершая с голоду. Двое голодных детей играют руками матери - нежно, как хлебом. И, грызя кусок вара, засыпают у нее на груди.

ЗРИТЕЛЬ. Не может быть!

АВТОР. Луис подтвердит, что было.

ЗРИТЕЛЬ. Идем.

ПЕРВАЯ ЗРИТЕЛЬНИЦА. Ну что ты! Это же выдумка! Театр. Правда? Какой ужас!

АВТОР. Нет. Все - правда.

ПЕРВАЯ ЗРИТЕЛЬНИЦА. Идем. Как это тяжело, как неприятно!

ЗРИТЕЛЬ (направляясь к выходу, капельдинеру). Такси! Пожалуйста, скорее!

ПЕРВАЯ ЗРИТЕЛЬНИЦА. Как ты мог допустить, чтобы при мне говорили такое? Неужели это правда? Почему же их до сих пор не арестуют?

ЗРИТЕЛЬ. Идем же. Я знал, как это на тебя подействует.

Уходят.

ЮНОША (во фраке, из партера). Если так пойдет дальше, он останется один.

АВТОР. А, вы здесь...

ЮНОША. Да, мне интересно то, что вы делаете.

ГОЛОС (за кулисами). Энрике! Мой Энрике!

АВТОР. С вашего позволения. (Берет у Слуги кофе.)

ЮНОША. Я не думал, что они уйдут. Театр - это так прекрасно. Серебряные кубки, горностаевые мантии - что станется с ними?.. Дважды звучал тот голос - он волнует меня сильнее, чем предсмертный крик, даже настоящий.

АВТОР. Ничего уже не осталось в театре. (Берет чашку кофе. Слуге.) Почему скверный и так мало?

СЛУГА. Я пролил, извините. Там темно, я столкнулся с рыбаками - они пели, а на головах у них были свинцовые рыбы; потом на меня свалился тюль, весь в мухах, сказали - это туман. Я не привык, мне здесь не по себе.

АВТОР. Страх перед подделкой!.

СЛУГА. У меня в кафе светло.

АВТОР. Здесь нечего бояться.

СЛУГА. Да, конечно!

АВТОР. Пьяных у вас много?

СЛУГА. Да.

АВТОР. И о чем говорят?

СЛУГА. Всякое - чего пьяный не скажет! Мальчонку вчера привели да индюка. Поспорили - кто раньше опьянеет. Мальчишке коньяк дали, а индюку - анисовой и табака накрошили. Потеха! Мальчонка сразу опьянел - об стену стал головой биться. А индюку после горло бритвой перерезали, изжарили и съели.

ЮНОША. Вы слышите? А расскажите ему душещипательную историю - и он зарыдает! Сцена нужна, сцена! Иначе крах.

АВТОР. И вы не вмешались?

СЛУГА. Я должен быть приветлив с гостями.

АВТОР. И не боялись?

СЛУГА (смеется). Кого ж бояться? Мальчонка да индюк! Ему уж горло режут, а бритва тупая попалась, так еще рюмочку в клюв влили. С полчаса возились.

АВТОР. Довольно!

СЛУГА. Испугались? Это что! А вот на карнавале... В прошлом году пьяный приходит, на скрипке играет. До сих пор смех берет, как вспомнишь! Скрипку-то сам смастерил - кота на стиральной доске распялил, лапы прибил, а вместо смычка - терновый прут. Как он им по коту пройдется - тот вопит что есть мочи. Под эту вот музыку две женщины у нас танцевали, одеты обе хорошо, лучше некуда - в шелках. Одна - Пьеро, другая - Коломбина.

ЮНОША. А спойте ему какую-нибудь пошлость - и он прослезится!

АВТОР. Вы уходите?

ЮНОША. Я хочу предостеречь вас. Иные сделают вид, что все понимают, и назовут это дикостью, извращением или как-нибудь еще... и перевернутся на другой бок, чтобы спалось получше.

АВТОР. Надо их разбудить, открыть им глаза, даже насильно!

ЮНОША. Зачем?

АВТОР. Чтобы видели.

ЮНОША. А я уверен, что сонные, с убогой, едва проросшей совестью, знавшей одни условности, они тоже схватятся за терновый прут - остервенело пилить распятого котенка.

СЛУГА. А чего с котом церемониться? С котами шутки плохи - детей

царапают и хозяев не любят.

АВТОР (Юноше). Я не хочу никого учить. Я только хочу, чтобы знали правду. А он говорит правду.

ЮНОША. Не всю.

АВТОР. Конечно, не всю. Потому что многое от него скрыто. Нужны мощные

прожекторы, чтобы жечь и крушить сердца. (Слуге.) Вы свободны.

Слуга уходит.

(Обернувшись налево.) Нет! Я же запретил тебе приходить! Я не хочу тебя видеть! Я устал от лжи!

СЛУГА (входя). Сеньор.

АВТОР. Да?

СЛУГА. Не могли бы вы распорядиться, чтобы включили свет?

АВТОР. Зачем?

СЛУГА. Не знаю, как выйти.

АВТОР. Иди налево по коридору, подымешь занавес, пройдешь репетиционный

зал - там лестница и выход.

СЛУГА. Я...

АВТОР. Что ж ты стоишь?

СЛУГА. Боюсь. Надо пройти по туману - он там, на полу, потом еще две

птицы в нише, они большие...

АВТОР. Зажгите свет! Не бойся! Смотри - это тюль, крашеная бумага.

СЛУГА. Да. А кажется - настоящие.

АВТОР. А если бы настоящие?

СЛУГА. Ну! Если бы настоящие, я б им пулю влепил!

ЮНОША. Браво! Как же иначе?

Слуга уходит. Слышны три громких удара. Занавес с немыслимой башней

падает.

СУФЛЕР (входя). Сеньор режиссер, вы придете на репетицию?

АВТОР. Нет. Что репетируют?

СУФЛЕР. «Сон в летнюю ночь».

АВТОР. Люди рыдают над «Отелло», смеются над «Укрощением строптивой», но «Сна в летнюю ночь» не понимает никто - смеются. Может, и к лучшему. Вы знаете, о чем это?

СУФЛЕР. Я суфлер. Но объяснить... затрудняюсь.

АВТОР. Смутная история.

СУФЛЕР. Смешная!

АВТОР. Нет, совсем не смешная. Это пьеса о том, что любовь, всякая любовь - только случайность и совсем не зависит от нас. Люди засыпают, приходит Пэк, дает им понюхать цветок, и, проснувшись, они влюбляются в первого встречного. Так царица фей, Титания, полюбила крестьянина с ослиной головой. Это страшная правда, она чревата самоубийством - столько в ней разрушительной силы... А мир сейчас, как никогда, нуждается в утешительных, созидательных правдах. Нельзя думать все время об одном человеке, надо подумать и об остальных. Я не пойду.

СУФЛЕР. А как изобразить ветер в лесу?

АВТОР. Как хотите. Песней без слов. Оставьте меня в покое. Я последний день в театре. Итак, начинаем! (уходит).

Занавес.

Дата добавления: 2015-07-02