Архитектура, как политический инструмент

В отличие от политики, в экономике власть осуществляется не в общественных, а в личных интересах; более того, она непререкаема, поскольку ее сфера — не общественное пространство polis, а частное пространство дома. Это различие возникло в греческом городе-государстве, построенном на контрасте двух его составляющих: oikoi — агломерации частных домов — и политического пространства агоры, где происходил обмен мнениями и принимались общественно значимые решения. Частное пространство дома — это основное пространство социума, обеспечивающее естественное воспроизводство его членов, а публичное пространство агоры — это политическое пространство, предназначенное для дискуссий и столкновений ради общественных интересов. В этом смысле историю городов Запада можно охарактеризовать как порой скрытую и двусмысленную, а порой явную борьбу между частными и общественными, политическими и экономическими интересами.

Для древних греков была особо важна идея nomos (закона). Nomos — это закон, который не регулирует политическую деятельность, но задает ей определенные пространственные границы, проходящие по линии городских стен и разделяющие частные и общественные пространства. Nomos был обрамлением, необходимой предпосылкой, но не объектом политики. Nomos был призван сдерживать бесконечность взаимоотношений, порождаемых политической жизнью polis, или, точнее, противо стоять ей. Речь идет о той «ненасытности», которую Арендт (вслед за Эсхилом) считает неизбежным побочным эффектом политики и «которую может сдержать только nomos — закон, как его понимали греки». Арендт пишет: «Nomos ограничивает действия и не позволяет им раствориться в непредсказуемой, постоянно расширяющейся системе взаимоотношений, тем самым придавая действиям устойчивую форму, превращая каждое из них в поступок, который может запомниться и сохраниться лишь в своем величии и непревзойденном совершенстве».

В отличие от греческой концепции nomos, римское понятие закона, lex, было политическим по определению: оно подразумевало политический консенсус сторон в пределах юрисдикции этого закона. Если греческий nomos был предопределенной формой, ограничивающей развертывание политической жизни, то римский закон был политическим инструментом на службе римской экспансии — с его помощью римляне вынуждали другие народы войти в инклюзивный союз на благо самого Рима. Тогда как nomos, создавая границу, сдерживал бесконечное распространение греческого polis, то инклюзивная идея lex превратила Рим из polis в civitas и, тем самым, в империю.

Таким образом, в самой идее греческого polis заложен принцип архипелага не только с точки зрения реальной географической формы, но и потому, что сущность его политической формы подразумевала взаимоотношения в строго ограниченном пространстве. Римскую империю, напротив, можно описать как систему, в которой многообразие империи жадно поглощалось и преобразовывалось в тотальное единство. Это единство связано с самим процессом расселения, опирающимся на логику идеи urbs.

Однако с возрождением западноевропейского города, спустя несколько веков после распада римской цивилизации, различие между urbs и civitas не просто исчезло — скорее экономический императив urbs постепенно взял верх над политической идеей civitas. В отличие от греческого polis и римского civitas, происхождение которых было по сути политическим, возрождение западного города на рубеже II тысячелетия н.э. стимулировалось в основном экономикой. Совершенствование сельского хозяйства и развитие кустарного производства привели к росту населения и созданию совершенно новых форм жизни и труда. Хотя эта новая форма возникла в рамках аграрной феодальной системы, выстроена она была на основании системы экономических взаимоотношений. Постепенное усиление буржуазии — новой социальной группы, отождествляющей себя в первую очередь с экономикой, определило (и до сих пор определяет) саму идентичность современного города. Буржуазия создала новое сообщество, уже не civitas, — скорее оно представляло интересы частных собственников, которые и формировали новый вид «общественных интересов». Между тем эта новая форма общественных интересов парадоксальна. По сути она является частной, поскольку относится к экономическим интересам лишь одной из частей социального организма, однако де-факто становится общественной, потому что касается основных функций современного города и государства — обмена товарами и трудовой деятельности, то есть именно того, что теперь призван поддерживать и развивать urbs. Так, колониальный урбанизм в Южной и Северной Америке был идеальной проекцией этого нового порядка. Неслучайно законы Вест-Индии, регулировавшие строительство новых городов в американских колониях Испании, основывались на тезисах Альберти, изложенных в его трактате «Десять книг о зодчестве» («De re aedificatoria»). В Новом Свете, как и в колониях Римской империи, экономическая эффективность урбанизации обеспечивалась военными методами освоения территорий. В результате кризиса Старого порядка, начала индустриализации и утверж ения капитализма форма urbs поглотила идею civitas настолько, что последние триста лет мы наблюдаем триумф новой формы человеческого взаимодействия, всецело построенного на главенстве urbs. Начинается процесс урбанизации.

Именно Гитлер увидел и виртуозно использовал спорт как политический и идеологический инструмент в мировых масштабах. Архитектура в его руках также превратилась в отбойный молоток идеологии: и до сих пор остатки мрачной, циклопической архитектуры третьего рейха оказывают странное гипнотическое влияние на любопытствующих.

Образцов гитлеровской архитектуры сохранилось не так много, как в свое время было построено. А построено было намного меньше, чем запланировано. Размах, с которым планировалось нацистское строительство, - это первое, что поражает. Так, старый город Берлин должен был практически исчезнуть с лица Земли, уступив место новой столице мира – Германии (Welthauptstadt Germania). План нового города, символа новой власти, разрабатывал лично Гитлер и его архитектор Альберт Шпеер. К счастью, только малая часть гигантского плана была реализована до вступления Германии в войну, которая помешала его воплощению.

Существует множество схем, фотографий и макетов нереализованного проекта «мировой столицы». При взгляде на эти изображения дух захватывает от масштабов задуманного. Тем менее, представить, что Берлин мог бы оказаться таким мрачным и помпезным, каким видели его Гитлер и Шпеер, довольно страшно: идеи, которые, несомненно, оставили свой след в истории мировой архитектуры, противоречат представлениям о городе, созданном для людей. Их город – это манифестация власти, довольно уродливая и бесполезная с точки зрения нормальной жизни попытка создать то, что величественно смотрелось бы даже через тысячелетия – это один из самых важных принципов, который пытался реализовать в своих проектах Альберт Шпеер. Строя здания, он думал о том, как они будут выглядеть в виде руин.

Их город – это манифестация власти, довольно уродливая и бесполезная с точки зрения нормальной жизни попытка создать то, что величественно смотрелось бы даже через тысячелетия

По плану Гитлера и Шпеера, должна была измениться даже сетка улиц старого Берлина: новая столица должна была строиться вдоль двух пересекающихся в районе Бранденбургских ворот осей Север-Юг и Запад-Восток. Эти оси, огромные проспекты, должны были соединять Олимпийский стадион (существующий и сегодня) с центром города, где планировалось построить монструозный Народный Зал (Volkshalle), увенчанный куполом, который стал бы самым большим из когда-либо построенных. На юге должна была возникнуть Триумфальная арка высотой сто метров: главное требование фюрера было, похоже, построить «больше, чем где-либо».

Проведение Олимпийских игр в 1936 году соединило два оружия – спорт и архитектуру: самый вместительный на тот момент Олимпийский стадион (архитектор Вернер Марх), несколько спортивных сооружений, расположенных на одной территории, зрелищные ритуалы, освещение происходящего во всех возможных средствах массовой информации: многие из этих нововведений воспроизводятся и сегодня.

Нужно сказать, что Шпееру не повезло: его зданий практически не сохранилось. А строил он исключительно важные правительственные здания – министерство пропаганды, рейхсканцелярию в Берлине. Многое было разрушено во время и сразу после войны, когда победившая сторона пыталась избавиться от идеологической архитектуры нацистов, а многое не было достроено и уже при жизни Шпеера начало разваливаться далеко не так величественно, как ему бы того хотелось.

Заключение

Архитектура популярна в последние годы. По иронии судьбы ее растущая популярность прямо пропорциональна ощущению политического бессилия и культурного разочарования, которое испытывают архитекторы, когда речь заходит об эффективности их вклада в построение мира.

В этой парадоксальной ситуации — если не принимать во внимание феномен профессионального архитектурного «успеха» — важно критически воспринять и осмыслить популярность архитектуры. Для этого нам стоит всерьез задуматься о безусловной социальной и культурной власти архитектуры как репрезентации мира через образцовые формы реальных построек. На этом уровне проблема формы — как стратегия существования архитектуры — имеет ключевое значение, а создание формы оказывается истинным и жизненно необходимым предназначением архитектуры.

Аристотель указывал на существенное отличие политики от экономики, описывая эти понятия как technè politikè и technè oikonomikè. Первое, в его понимании, — способность принимать решения в интересах общества, ради общего блага, ради сосуществования индивидов и групп людей. В этом смысле политика происходит от polis (а не наоборот). Polis — это пространство для многих, пространство между сосуществующими индивидами или группами индивидов.

Однако вопреки Аристотелю, который полагал, что человек по природе своей — «существо политическое», а потому считал политику делом естественным, мы можем сказать, что политическое пространство — пространство «между» — не является естественным или заданным феноменом. Политическое пространство превращается в политику именно потому, что существование этого промежуточного пространства предполагает возможность конфликтов между формирующими его частями. Эта возможность лежит в основе technè politikè — политического искусства, заключающегося в принятии решений, превращающих конфликт в сосуществование (хотя при этом сама возможность конфликтов не устраняется). Именно потому, что политика воплощается в polis — в проект города, — в самой онтологии polis заложена как возможность конфликта, так и необходимость его разрешения.

Список использованной литературы

1. Ситар С. Архитектура и политика. От ренатурализации к безграничной любви./ С. Ситар – М.: StrelkaPress.

2. Аурели П. Возможность абсолютной архитектуры./ П. Аурели – М.: StrelkaPress.

3. Корндорф А. Иллюзорная архитектура и политические аллюзии придворной сцены/ А. Корндорф - М.: Прогресс-Традиция

4. Желнина А. Спорт и архитектура как идеологическое оружие

Дата добавления: 2015-07-02