Паст. издм с. 112—113

Наст, изд., с. 480.

Наст, изд., с. 101.

Наст, изд., с. 142. аНаст, изд., с. 153.

Ласт, изд., с. 376.

ним умом, на «общее дело» не подвигнешь. Чувство всеобщего родства — вот то чувство, которое Федоров стремится пробудить в человечестве, указывая на культ предков как на основу религий. «Нет других религий, кроме культа предков; все же другие культы суть толь­ко искажения (идололатрия) или отрицание (идеолат­рия) истинной религии»^!.

Здесь уместно сказать несколько слов о влиянии па Федорова древнекитайской мысли, в частности конфу­цианства с его положениями об укорененности истин­ной морали в культе предков, когда родственность рав­на нравственности («сыновняя почтительность», как основная добродетель), о государстве как семье и госу­даре как отце. Вспомним, говорит Федоров, что на про­тяжении тысячелетий Китай был страной культа пред­ков («почитателем праха»), живого обожествления родовой цепи умерших отцов. Если представить себе развитие религиозной идеи из ее древнейшего зерна — «культа предков», то вершина этого разви­тия — единый бог, бог-отец — есть по-своему грандиоз­ная «сублимация» обожествленных умерших отцов в одного Отца. Недаром Федоров, внутренне чувствую­щий эту религиозную логику, называет христианского бога не иначе как «Бог отцов».

Культ предков является природно-эмоциональной основой той веры в «общее дело», в которой Федоров видит принцип объединения людей, принцип религиоз­ной связи между ними. «Живая религия есть лишь ре­лигионизация, т. е. возведение в религию вопроса о жизни и смерти, или вопроса о всеобщем возвращении жизни, о всеобщем воскрешении» ². Федоров пытается представить веру как обет исполнить дело регуля­ции и воскрешения: «...мы принимаем слово «вера» не в новом, нынешнем, учено-сословном смысле, т. е. не в смысле каких-либо представлений о Боге, мире и человеке, причем принятие новой веры означало бы перемену лишь в мыслях, усвоение новой мысли... «вера» в старину значило клятвенное обещание»³. Мы­слитель подробно проектирует целый уклад жизни, одушевленной такой верой. Религия «общего дела» —

ото, по мысли Федорова, внесение смысла в человече­скую жизнь и историю. Она должна внушить веру в фантастически беспредельные возможности человече­ства. Только та целевая установка, которую она прив­носит в деятельность людей, способна, считает Федо­ров, умножить до бесконечности колоссальную сово­купную энергию человечества.

Эстетические построения «Философии общего дела»

Взгляды Федорова па роль и значение искусства оп­ределяются общим синтезирующим направлением его мысли (недаром одна из его работ носит характерное название «Супраморализм, или всеобщий синтез»), стремлением к интеграции в «общем деле» всех сил и способностей человека. К уяснению будущих задач ис­кусства в том грандиозно-расширительном смысле, в каком оно представлено в его учении, Федоров идет от самых истоков художественной деятельности человека.

Первый акт самодеятельности человека — отрыв от земли, горизонтали пассивного приятия животной уча­сти, в вертикаль активного, волевого созидания себя — был и первым актом искусства, строительством «тела­храма», обращенного к небу. «В вертикальном положе­нии, как и во всем самовостании, человек, или сын человеческий, является художником и художественным произведением-храмом... Это и есть эстетическое толко­вание бытия и сознания, и притом не только эстетичес­кое, но и священное. Наша жизнь есть акт эстетичес­кого творчества» ¹. Это важнейшая исходная идея эсте­тики Федорова, выражающая в конечном счете его представление о последней цели творческой деятель­ности человека вообще. Первый акт искусства возни­

кает как действие самой жизни: порыв всего животного

существа вверх, перебросивший его па новый рубеж,

на ступень человека. Всеобъемлющее искусство буду­

щего также станет творчеством самой жизни.

Первым толчком к возникновению того, что мы на­зываем собственно искусством, было, по Федорову, чувство первобытного человека, охваченного тоской по умершим. Из погребальных обрядов, стремления удер­жать облик умершего в изображении (памятники, жи­

//. Ф. Федоров. Философия общего дела, т. II, с. 155,

вописные портреты) возникает, по Федорову, искус­ство как попытка мнимого воскрешения.

Предметы искусства Древнего Египта, связанные преимущественно с ритуалом погребения, становятся для Федорова ярким подтверждением его взгляда: ста­туи в гробницах точно передавали портретную индиви­дуальность и особенности костюма умершего на случай уничтожения мумии; живописные изображения слуг, пищи, сцен из повседневной жизни окружали покой­ника всем необходимым в загробной жизни. Сам наив­ный реализм древнего искусства Египта, не отличаю­щий реальное, живое, от неодушевленного, скульптур­ного или живописного, предмета, особенно выразительно свидетельствует о глубинной потребности, породившей искусство — потребности воссоздания бывшего, исчез­нувшего, умершего, о стремлении к кристаллизации текучей жизни в нетленные, вечные образы. Это тот внутренний импульс искусства, которым оно, хотя и бессознательно, движется всегда. Особенно проявляется он в эпическом искусстве, возникающем из желания передать потомству знания о предках, их деяниях. Эпос — это одна всеобщая поэма памяти отцов и скорби об их исчезновении. Такая нескончаемая эпическая летопись родового предания — дело священное, и оно, по мысли Федорова, должно переходить от поколения к поколению до того времени, пока человечество в пол­ном обладании своими способностями сможет прямо приступить к делу преобразования слепого природ­ного порядка существования и реального возвращения умерших отцов.

Главным творцом искусства является народ. Федо­ров любит подчеркивать, насколько самые индивиду­альные художественные творения несут в себе резуль­таты коллективного пародного творчества: от языка, которым пользуется автор, до того, что называется ду­хом времени, порождающим то или иное произведение.

Из всех созданных коллективным народным гением форм искусства русский философ особенно выделяет архитектуру в ее вершинном достижении — храме, за­думанном как подобие целой вселенпой, причем все­ленной идеальной, в которую внесен строй и смысл. Храм становится проектом должного мироздания, тор­жествующего над смертью, в котором все живо; земля отдает своих мертвецов, а небо населяется воскрешен­пыми отцами (росписи храма). «Храм, даже самый гро­мадный, мал до ничтожества сравнительно со вселен­ной, им изображаемой; но в этом ничтожестве по величине смертное, ограниченное существо силилось изобразить и даль, и глубь, и ширь, и высь необъятную, чтобы водворить в пем все, что в природе слепой явля­лось живым лишь на мгновение» К Храмовая архитек­тура и живопись в сочетании с храмовым действием представляются, по Федорову, живым синтезом ис­кусств.

Храм — всеобъемлющий образ-символ, в который стягивается все мировйдение русского мыслителя. Осо­бенно ярко смысл этого образа выступает в сравнении с выдвинутой в немецкой эстетике (Шопенгауэр, Ниц­ше, Вагнер) идеей музыкальной трагедии как синтеза искусств. Сам Федоров в ряде небольших статей пря­мо противопоставил этой идее свое понимание искусств и задач их объединения. Русский мыслитель отмечает, что «сочинение Ницше «Происхождение трагедии» есть разрешение проблемы происхождения не только искус­ства вообще, но и самого мира» ². У Ницше в основе бытия лежит иррациональное, оргиастическое, «диоии­синское» начало, па которое накинут тонкий «апол-· лоновский» покров форм, образов и смысла. Про­исходит демонизация материи, в косное вещество пере­носится в экстатически усиленной степени начало эро­тически-животное. Хаотическая, темная стихия мате­рии, которая, по Федорову, должна быть просветлена и управляема, становится у Ницше в качестве диони­сийского начала настоящим властелином бытия. Такой темно-эротический витализм Шопенгауэра и Ницше, превращающий мир в волю, т. е. в похоть, как точно расшифровывает Федоров³, есть плод «метафизичес­кого откровения, или отвлеченного мышления, мета­физики» ⁴. Жизнь как опьянение, вакхическое упоение над страшной поглощающей бездной должна уступить место жизни как отрезвлению, которая изгоняет дур­

Дата добавления: 2015-07-02