Часть первая середина лета 28 страница

– И я хочу точно того же, – быстро ответила Альтия. – Я не потребую от тебя ничего бесчестного, Уинтроу. Клянусь тебе в этом. Но прежде, чем я еще что-либо скажу, и ты мне поклянись, что не выболтаешь секрета!

Ей показалось – мальчик бесконечно долго размышлял над ее словами. «Неужели все жрецы так же осторожно взвешивают каждое слово?…»

– Я сохраню твою тайну, – ответил он наконец. Вот это ей в нем до глубины души нравилось. Никаких цветистых обетов. Просто слово и все. Ее ладонь ощутила знакомый трепет. Проказница тихо радовалась тому, что Альтии нравился Уинтроу. «Ей-то что за дело до этого. Вот интересно…»

– Спасибо, – тихо произнесла она вслух. Собрала в единый кулак все свое мужество. «Только бы он не посчитал меня за дуру непроходимую…» – Уинтроу, ты ясно помнишь тот день? Когда он сшиб тебя с ног в нашей столовой?

– Помню… по большей части. В смысле, кроме того времени, пока был без сознания.

– Значит, ты помнишь, что сказал твой отец? Он поклялся именем Са: если, мол, хоть один заслуживающийдоброго слова капитан даст мне рекомендацию как моряку, он вернет мне мой корабль. Помнишь ты это?

Альтия затаила дыхание.

– Помню, – тихо отозвался Уинтроу.

Она приложила к корпусу корабля уже обе ладони:

– А сможешь ты поклясться именем Са, что слышал, как он произнес эти слова?

– Нет.

Альтия воочию увидела, как рушатся все ее воздушные замки. Надо было предвидеть это заранее. Да как она подумать-то могла, будто у мальчишки хватит мужества пойти в таком важном деле против отца?… «Дура, дура, дура безмозглая…»

– Я засвидетельствую сказанное им в тот день, – тихо продолжал Уинтроу. – Но поклясться не могу. Жрец Са не может клясться именем Са.

Сердце Альтии птицей воспарило из пропасти, в которую обрушилось мгновение назад. «Вот и достаточно. Если есть на свете хоть какая-то справедливость, этого должно быть достаточно…»

– Стало быть, – все-таки нажала она, – ты поручишься своим словом, словом мужчины, в том, что слышал от него эти слова?

– Конечно. Ведь это только правда. Но только…-тут он покачал головой, глядя на нее сверху вниз, – думаю, что ничего хорошего все равно не получится. Если уж мой отец не пожелал сдержать обет, данный Са в том, чтобы отдать меня в жрецы… с какой стати ему исполнять клятву, к тому же данную в гневе? Речь ведь идет о корабле, а корабль, думаю, ему гораздо дороже, чем я… Жаль мне разубеждать тебя, Альтия, но… ты лучше не очень рассчитывай на то, что вправду отвоюешь Проказницу.

– А уж об этом ты предоставь мне самой волноваться, – ответила Альтия, и голос ее дрожал. Ее так и трясло от облегчения и восторга. Итак, один свидетель у нее уже был. И она чувствовала, что сможет на него положиться. Нет, она не станет говорить мальчугану о Совете Торговцев и о том, как велика была его власть. Она и без того вполне достаточно ему рассказала. Незачем еще больше отягощать его. – Покуда я знаю, что ты засвидетельствуешь правду выговорила она, – у меня будет надежда.

Он молча воспринял эти слова. Некоторое время Альтия просто стояла внизу и молчала, касаясь ладонями притихшего корабля. Ей почти удалось дотянуться через Проказницу к мальчику. Ощутить его горе и одиночество.

– Завтра мы отчаливаем, – сказал он наконец. Радости в его голосе не было никакой.

– Как же я, – отозвалась Альтия, – тебе завидую…

– Знаю. И я ничего так не хотел бы, как местами с тобой поменяться.

– Твои бы слова да Са в уши. – Альтия постаралась отрешиться от снедавшей ее ревности. – Уинтроу… ты доверяй кораблю. Проказница станет заботиться о тебе, а ты, уж пожалуйста, хорошенько позаботься о ней. Я очень рассчитываю, что вы уж как-нибудь друг за дружкой присмотрите! – Она почувствовала, что помимо своей воли заговорила тоном этакой любящей родственницы; она с детства ненавидела такую манеру. И обратилась к Уинтроу так, как пристало обращаться к мальчику-юнге, уходящему в свое первое плавание: – Я верю, что ты полюбишь и моряцкую жизнь, и этот славный корабль. Это ведь у тебя в крови, не забывай. И если у тебя получится… – дальнейшие слова дались ей тяжелее, но она справилась, – если у тебя получится, если ты окажешься достоин нашего корабля, то, когда я снова назову ее своей, для тебя всегда найдется на борту место. Это я тебе обещаю.

– Спасибо, тетя, только что-то плохо верится мне, чтобы я таким правом воспользовался. Я не то чтобы не люблю корабль, просто плохо себе представляю, как…

– Это с кем это ты там так весело болтаешь, юнга? – рявкнул с другого конца палубы Торк. Тяжелые шаги прогромыхали над головой. Альтия мгновенно растворилась в непроглядной тени и перестала дышать. «Уинтроу не сможет сказать Торку неправду. Не такой он человек. Ну а я не смогу просто так стоять и смотреть, как его из-заменя лупцуют. Как бы не вышло, что Торк меня в результате сграбастает и к Кайлу отволочет…»

Но тут подала голос Проказница.

– По-моему, нам с Уинтроу дозволено было беседовать, – резко проговорила она. – А что, Торк, тебе уже что-то мерещится?

– Есть там кто внизу, на причале? – требовательно рычал Торк. Альтия увидела, как возникла над фальшбортом его всклокоченная башка. Нависающий борт Проказницы и глубокая тень под ним не дали Торку что-либо рассмотреть. Тем не менее Альтия по-прежнему боялась дышать.

Проказница ядовито поинтересовалась:

– Тогда почему бы тебе не пошевелить своей жирной жопой и самому не проверить?

Альтия явственно расслышала потрясенное аханье Уинтроу и сама еле удержалась от смеха: Проказница заговорила точь-в-точь как нахальный бывший юнга Майлд, когда на него нападал стих кому-нибудь нагрубить.

– Что?…-оторопел Торк. – А вот сейчас возьму и схожу!

– Только смотри впотьмах не споткнись, – промурлыкал корабль. – А то еще свалишься в воду да и утонешь прямо у пристани. То-то будет стыдобища…

Тихое покачивание судна неожиданно усилилось… чуть-чуть, еле заметно. Но это движение придало юношеской дерзости Проказницы темный и опасный оттенок. У Альтии зашевелились волосы…

– Ах ты поганая калоша!… – зашипел Торк. – Только не воображай, будто напугала меня! Я спущусь! И посмотрю!

И он тяжеловесно затопал по палубе. Альтия, впрочем, не взялась бы точно сказать, вправду ли он направился к трапу – или просто удирал подальше от разгневанного изваяния.

– Беги! Живо! – шепнула Проказница.

– Бегу. Счастливо тебе. Я буду с тобой сердцем…

Альтия еле слышно выдохнула эти слова, но кому как не ей было знать – пока она касается его ладонями, корабль и без слов расслышит ее. Она скользнула прочь от Проказницы, стараясь держаться как можно глубже в тени. «Да сохранит Са их обоих… Да оградит… и в особенности – от них самих же…»

На сей раз это была самая настоящая молитва, обращенная к Небесам. И необыкновенно прочувствованная притом.

Роника Вестрит в одиночестве сидела на кухне… За окошком царствовала летняя ночь: трещали цикады, сквозь ветви деревьев мерцали яркие звезды. Совсем скоро прозвучит гонг на краю поля… Эта мысль заставила ее подумать о бабочках. Нет, не о тех, пестрых. О мохнатых, ночных… Они куда лучше подходили к этой ночи и тем встречам, которые должны были произойти до утра.

С вечера она отпустила всех слуг. Ей пришлось отдельно объяснять Рэйч, что она желала бы остаться одна. Последнее время рабыня прониклась к ней такой благодарностью, что хозяйка прямо-таки не знала, куда деться от ее печальных преданных глаз. Кефрия приставила ее обучать Малту танцам, и еще как правильно держать веер и вести светские беседы с мужчинами. Роника поначалу возмутилась, узнав, что Кефрия вознамерилась поручить столь важную часть образования дочери в общем-то чужестранке. Потом поняла, что в последнее время Кефрия с Малтой не вполне ладили. Полностью о природе их ссор ей, впрочем, не рассказывали… и она трепетно надеялась – не расскажут. У нее и своих проблем хватало. Больших и серьезных. Так что без пристального внимания к разборкам дочки с внучкой она уж как-нибудь обойдется. Спасибо и на том, что возня с Малтой вполне занимала Рэйч, и та не путалась у нее под ногами… Ну, почти совсем не путалась.

Давад уже дважды прозрачно намекал Ронике, что, мол, рабыню-то пора бы и возвернуть. Всякий раз Кефрия столь многословно принималась его благодарить за всю ту помощь, которую Рэйч им оказывала («Право слово, даже не знаем, как бы мы без нее обошлись…»), что у Давала попросту не оставалось возможности более-менее вежливо вытребовать свою собственность обратно. Роника же про себя гадала, сколько еще можно будет пользоваться подобной тактикой. И что они будут делать, когда она перестанет срабатывать. Купить девушку?… И таким образом самим превратиться в рабовладельцев?… От одной мысли об этом Ронику начинало тошнить. Но, с другой стороны, бедняжка удивительным образом к ней привязалась, и с этим тоже нельзя было не считаться. Если только Рэйч не отвлекали иные обязанности, она неизменно торчала под дверью любой комнаты, в которой на данный момент пребывала ее возлюбленная госпожа, с тем чтобы мгновенно броситься исполнять любое ее пожелание. Роника искренне желала, чтобы Рэйч каким-то образом заново нашла себя в жизни. Но тут же задавалась вопросом: разве может что-либо заменить ту счастливую прежнюю жизнь, которую отняло у нее рабство?…

Издали, смягченный и ослабленный расстоянием, долетел звук гонга.

Роника нервно поднялась на ноги и обошла кухню. Лишь для того, чтобы вновь вернуться за стол. За стол, который она собственноручно накрыла. В честь гостьи она собиралась зажечь две длинные свечи отменнейшего белого воска. На стол была постелена скатерть – сплошное плотное кружево цвета сливок, и на эту скатерть Роника выставила свой лучший фарфор и столовое серебро. Подносики изысканных пирожных соседствовали с обширными блюдами, где горками лежали подкопченные устрицы и свежие овощи в горьком соусе. Была приготовлена и бутылочка дивного старого вина… Великолепное угощение должно было показать, как она уважала свою посетительницу. А подчеркнуто домашняя обстановка – ибо нет в доме уголка укромнее кухни – должна была напоминать им обеим о давнем уговоре защищать и оберегать друг дружку. Нервными движениями Роника принялась перекладывать серебряные ложечки, и без того разложенные в безукоризненном порядке… Ах, глупость какая. Она ведь не впервые принимала у себя представителя торговцев из Дождевых Чащоб. Они приходили к ней дважды в год все то время, что она была замужем за Ефроном. Сегодня просто был самый первый раз со дня его смерти. И все. И все!

…И первый раз, когда она не сумела целиком собрать потребную плату.

В небольшой, но тяжеленькой шкатулке с золотом недоставало двух мер. Целых двух мер. Роника собиралась сама заявить об этом, не дожидаясь вгоняющих в краску расспросов. Заявить – и предложить включить эти меры в свою следующую выплату. С процентами, конечно. Что, в конце концов, она могла еще сделать? И что могла сделать ее посетительница? Частичная выплата все же лучше, чем вообще никакой. И торговцам из Чащоб ее золото было много нужнее всего прочего, что она способна была предложить.

Так она, по крайней мере, надеялась…

Она ждала стука в дверь – и все равно вздрогнула, когда он прозвучал.

– Добро пожаловать! – откликнулась она, не вставая, впрочем, чтобы открыть. Зато быстро задула все, кроме одной, свечи, озарявшие комнату. Этой последней свечой она растеплила свечи на столе – и потом тоже погасила ее. А потом накрыла язычки пламени нарядными колпачками из чеканной латуни. В них были прорезаны отверстия в форме листочков – по стенам комнаты заплясали фигурные отсветы.

И только тогда, удовлетворенно кивнув, Роника отворила дверь.

– Добро пожаловать под мой кров, – сказала она. – Входи и будь здесь как дома.

Эта формула приветствия была данью старой традиции, но голос Роники согревала ненаигранная приязнь.

– Благодарю, – отвечала женщина из Дождевых Чащоб. Войдя, она огляделась и явно одобрила интимную обстановку и приглушенный свет. Она стащила с рук мягкие кожаные перчатки и отдала их Ронике. Потом откинула капюшон, прикрывавший ее волосы и лицо. Роника прямо встретила ее взгляд. Ни единый мускул не дрогнул у нее на лице.

– Тебе следует подкрепиться после долгого путешествия. Не откажешь ли разделить со мной угощение?

– Премного благодарна, – ответила новопришедшая.

Две женщины церемонно присели во взаимном поклоне.

– Я Роника Вестрит из семьи торговцев Удачного, рекомых Вестритами, ныне говорю: добро пожаловать в мой дом и за мой стол. Я помню и чту как древнейшие уговоры, некогда связавшие Удачный с Дождевыми Чащобами, так и наше частное соглашение, касающееся живого корабля под названием «Проказница» – детища обеих наших семей.

– А я, Каолн Фьестрю из семейства торговцев Дождевых Чащоб, рекомых Фьестрю, принимаю твое гостеприимство. Я помню и чту как древнейшие уговоры, некогда связавшие Дождевые Чащобы с Удачным, так и наше частное соглашение, касающееся живого корабля под названием «Проказница» – детища обеих наших семей.

Гостья и хозяйка выпрямились, и Каолн испустила шуточно-преувеличенный вздох: ну наконец-то с формальностями было покончено. Что до Роники… «Какое счастье, что при встрече приходится отдавать дань традициям и произносить это приветствие. Иначе я нипочем не узнала бы Каолн…»

– Что за чудесный стол ты приготовила, Роника. Хотя, сколько уже лет мы встречаемся, и по-другому ни разу еще не бывало!

– Спасибо на добром слове, Каолн. – Роника немного помялась, но все же сказала то, что собиралась сказать, ибо смолчать означало сфальшивить из жалости: – В этом году я ожидала увидеть Нелин…

– Моей дочери, – тихо ответила Каолн, – больше нет.

– Мне так жаль, – с искренним сочувствием отозвалась Роника.

– В Дождевых Чащобах женщинам приходится нелегко… Впрочем, как и мужчинам.

– Пережить собственное дитя… я знаю, как это тяжко.

– Да. По счастью, прежде своего ухода из жизни Нелин осчастливила нас тремя детьми. За это мы будем долго помнить ее. И воздадим ей должную славу.

Роника медленно кивнула. Покойница была единственным ребенком в семье. Большинство жительниц Дождевых Чащоб и единственного-то выжившего ребенка почитали за великое счастье. Так что Нелин со своими тремя в самом деле должна была в святцы войти.

– Я приготовила вино для Нелин, – сказала Роника. – Ты, сколь мне помнится, предпочитаешь чай. Сейчас я поставлю чайник, а вино… возьми его, пожалуйста, с собой.

– Ты слишком добра, Роника.

– Нет. Нет. Пускай твои близкие выпьют в память о Нелин и припомнят, как она радовалась доброму напитку.

Каолн опустила голову… Висячие выросты на ее лице всколыхнулись, но Роника заметила слезы, неожиданно увлажнившие фиалковые глаза собеседницы. Каолн покачала головой и тяжко вздохнула.

– Знаешь, Роника, с очень многими здесь, в Удачном, нас только формальности и связывают. Их гостеприимство натужно и оттого неприятно. Но с тех пор, как ты вошла в семейство Вестритов и взяла на себя обязанность принимать нас, ты в самом деле заставила нас чувствовать себя как дома. Как мне тебя за это отблагодарить?

Кто-нибудь другой на месте Роники поддался бы искушению и тут же заговорил о недостающих двух мерах золота. Кто-нибудь другой, не так свято веривший в нерушимость старинных обещаний и соглашений…

Кто-нибудь другой. Но не Роника.

– Какие благодарности, – отмахнулась она. – Я лишь исполняю свой долг. – Ей показалось, что это прозвучало холодновато, и она добавила: – Впрочем, я полагаю, что мы с тобой и безо всяких договоренностей сделались бы подругами.

– И я так полагаю.

– Ну, значит, я чайник поставлю. – Роника поднялась, и знакомое до мелочей домашнее дело неожиданно прибавило ей уверенности. Она наполнила чайник водой и, раздувая в очаге угли, добавила: – Угощайся, не жди меня. Как тебе копченые устрицы? Я купила их у Слека, как и всегда, но с этого года коптильней ведает его сын. Слек его ругает ругательски, но мне, право же, его способ копчения нравится даже больше…

Каолн отведала и согласилась. Роника заварила чай, принесла чайник на стол и выставила две чашки. Усевшись друг против друга, две женщины ели, пили и разговаривали ни о чем. О погоде, о своих огородах, о личных горестях вроде утраты Ефрона или Нелин и о том, что грозило скверно аукнуться сразу всему краю – о распутстве молодого сатрапа и расцветшей пышным цветом работорговле (что могло быть, а могло и не быть связано со смехотворным налогом на торговлю невольниками). Они долго и с любовью вспоминали членов своих семей, во всех деталях обсуждали обстоятельства пробуждения «Проказницы», как если бы она была их общей внучкой. Не оказалась обойденной и проблема наплыва в Удачный новых поселенцев, требовавших себе землю – а с нею и места в Совете Торговцев. Это последнее грозило затронуть не только торговцев Удачного, но и все связи города с купцами из Дождевых Чащоб – связи, благодаря которым те и другие чувствовали себя в безопасности.

Об этом единении редко упоминали всуе. Горожане не обсуждали его между собой, как не обсуждают необходимость дышать или неизбежность смерти. Что толку рассуждать о неизменном и неотвратимом? Точно так же Каолн не стала ахать по поводу морщин, которыми горе избороздило лицо Роники, или седины в ее волосах, хотя беспощадное время успело обтянуть кожей скулы прежней красавицы и собрать складками некогда скульптурную шею. А Роника старалась не слишком присматриваться к чешуйчатым наростам, нависавшим над глазами Каолн, и к странным мясистым буграм, видневшимся между ее густыми бронзовыми локонами. Все это были шрамы, которые приглушенный свет милосердно смягчал, но полностью спрятать не мог. Это были зримые раны, которые достались им обеим по праву рождения.

Как и их договор.

Они вместе наслаждались дымящимся чаем и несравненными лакомствами. Серебряные вилки и ложки позвякивали о тонкий фарфор, а за окном тихо дышал ночной бриз. Он тревожил ветряные колокольчики Роники, заставляя их перекликаться хрустальными голосами. За едой гость и хозяйка были просто соседками, собравшимися для угощения и приятной беседы. И это тоже было частью их договора. Несмотря на расстояние, пролегшее между ними, невзирая на все разногласия и различия, копившиеся поколениями, все – и старинные семьи Удачного, и торговцы из Дождевых Чащоб – вовеки не позабудут, что они когда-то вместе явились на Проклятые Берега. Явились как деловые партнеры, родственники и друзья. И таковыми им суждено было остаться навеки.

И потому время обсудить основную цель прихода Каолн настало только тогда, когда они насытились яствами, когда из чайника выцедили последнюю чашку остывшего чая, а разговор исчерпал себя и иссяк. Только тогда Каолн со вздохом приступила к надлежащим формальностям. Ибо торговцы Удачного давным-давно пришли к выводу, что именно формальность помогала наилучшим образом отъединить личные отношения от деловых. Переход от непринужденного разговора к казенному языку никоим образом не влиял на давнюю дружбу двух женщин. Просто в замкнутом мирке, где, хочешь не хочешь, родственники и друзья зачастую оказывались в делах по разные стороны, не было иного способа обойтись без лишних обид.

И Каолн начала:

– Живой корабль Проказница познал пробуждение. Что, кроме нее, вам было обещано?

Несмотря на еще не отболевшее горе, Роника искренне улыбнулась:

– Нам не было обещано ничего, кроме нее, и мы по доброй воле признаем это.

– Тогда и мы с радостью принимаем то, что было обещано нам взамен.

– А мы с радостью отдаем. – Роника на какой-то миг пожалела, что гораздо раньше не заговорила о недостаче. «Нет. Неправильно и нечестно было бы вмешивать дела в нашу дружескую беседу!» Но теперь, как ни тяжело ей это давалось, она вынуждена была сказать. Ситуация была необычной, и она с трудом подбирала слова. – Мы признаем, также, что в этот раз задолжали вам больше, нежели сумели собрать. – Роника вынудила себя держаться прямо и не дрогнув принять изумление, промелькнувшее в фиалковых глазах Каолн. – В нашей сегодняшней выплате не хватает двух мер. Мы просим присовокупить эту сумму к нашей следующей выплате, которую мы всенепременно отсчитаем сполна, включая сегодняшние две меры… и к ним еще четверть меры добавочного процента.

Воцарилось долгое молчание: Каолн размышляла. Обеим собеседницам было известно: законы Удачного оставляли ей изрядную свободу маневра в том, что касалось пеней за просроченную выплату. Роника готова была даже к тому, что злополучную недостачу потребуют выплатить в удвоенном размере и надеялась сторговаться на несколько меньшем проценте. Вероятно, для этого потребуется вся ее смекалка и опыт… Но когда Каолн наконец заговорила, то от звуков ее негромкого голоса у Роники кровь в жилах застыла.

– Долг платежом красен, – произнесла Каолн старинную формулу. – Если не звонким золотом, то живой жизнью.

Сердце Роники сперва споткнулось, потом понеслось вскачь. Что могли означать эти слова?… Она сурово напомнила себе, что торг есть торг, а стало быть, всегда можно столковаться на чем-то взаимоприемлемом… и, постаравшись, чтобы голос не очень дрожал, начала с наименее вероятного предположения.

– Я только что овдовела, – сказала она. – Но и будь мои траур уже завершен, вряд ли я могу подпасть под подобный залог. Я уже слишком стара, чтобы от кого бы то ни было рожать здоровых детей, Каолн. Я уже много лет назад потеряла надежду родить Ефрону нового сына…

Каолн осторожно заметила:

– У тебя есть две дочери.

– Одна замужем, а вторая сбежала из дому, – кивнула Роника. – Могу ли я пообещать тебе то, чем не в силах распорядиться?

– Так Альтия ушла из семьи?

Роника снова кивнула, ощутив знакомую боль. Боль неизвестности. Величайшее проклятие любой семьи, в которой есть моряки. Однажды кто-нибудь из них попросту пропадает, и домашние так и остаются в неведении, что за судьба его постигла…

– Я обязана задать этот вопрос… – Голос Каолн прозвучал почти виновато. – Того требует мой долг перед семейством. Не станет ли Альтия скрываться, не пустится ли в бега, дабы избежать исполнения нашего договора?

– Ты в самом деле должна была спросить, и потому я не стану таить обиды. – Как бы то ни было, Роника с большим трудом удержалась от леденящего тона. – Моя дочь Альтия – до мозга костей уроженка Удачного. Она пойдет на смерть, но не допустит нарушения семейного слова. Где бы она теперь не была, коли она жива – это значит, она связана договором. И она знает об этом. Если ты сочтешь нужным истребовать залог, и она об этом прослышит – она явится во исполнение клятвы.

– Так я и предполагала. – Голос Каолн вновь потеплел. Но дело есть дело, и она продолжала: – Еще у тебя есть два внука и внучка, и они связаны договором ничуть не в меньшей степени, нежели она. У меня у самой два внука и внучка. И брачный возраст для них уже не за горами.

Роника тряхнула головой и выдавила смешок:

– Мои внуки еще слишком малы. Придется ждать годы, пока девочка станет невестой, а мальчики – женихами. Единственный, кто скоро повзрослеет, ушел в море с отцом. И к тому же он посвящен Са согласно обету, – добавила она. – Вновь повторяю: могу и я пообещать тебе то, чем не в силах распорядиться?

Каолн возразила:

– Совсем недавно ты с готовностью предлагала мне золото, которого у тебя покамест нет и в помине. Но будьто звонкая монета или живая жизнь – все дело в сроках, когда этот долг необходимо выплатить. И если мы изъявим желание обождать и позволить тебе самой установить время выплаты, ты, возможно, скорее придешь с нами к согласию о том, какова должна быть эта плата?

Роника взяла свою чашку. Та была пуста. Она поднялась и вежливо спросила:

– Согреть еще чаю?

– Если только он закипит быстро, – ответила Каолн. – Ибо рассвет не станет ждать, пока мы окончим наш торг, Роника. Сделка должна быть заключена – и как можно скорее. Совсем ни к чему, чтобы меня застали разгуливающей по Удачному средь бела дня. Слишком много развелось невежественного люда, который понятия не имеет о старинных договоренностях, связывающих нас воедино.

– Конечно. Конечно. – Роника вновь опустилась на стул. И мстительно пожелала, чтобы рядом с ней вдруг оказалась Кефрия. Воистину ей по праву можно было здесь быть, ведь это она теперь распоряжалась достоянием Вестритов, а вовсе не Роника. Пусть-ка попробовала бы справиться, интересно, что бы у нее получилось… Подумав так, Роника ощутила новую волну холода, прокатившуюся по спине. В глубине души она заранее знала, как именно поступила бы ее дочь. Спихнула бы принятие решения Кайлу. А тот ни малейшего понятия не имел, какие на кону были ставки. Он знать не знал о древних заветах, но даже если бы ему все рассказали, – Роника весьма сомневалась, что он проникся бы их значимостью. Не-ет, он увидел бы тут всего лишь самую обычную сделку. Он из тех, кто брезгует жителями Дождевых Чащоб и согласен иметь с ними дело, только если оно сулит изрядные барыши. Ему все равно, чем в действительности им обязан Удачный. В общем, Кефрия отдаст Кайлу в руки судьбу всей семьи… А тот поведет себя так, словно по мелочи на рынке торгуется.

Осознав это, Роника перешагнула некую черту. Непростым был этот шаг, ибо она собиралась принести в жертву честь. Но что такое честь, если надо защитить свою семью и сдержать слово? Если для этого понадобится обмануть и солгать – значит, и быть по сему. Кажется, еще никогда в жизни она столь хладнокровно не обдумывала поступок, который внутренне воспринимала как неправедный. Но ведь и перед лицом столь жестокого выбора она никогда еще не оказывалась… Она испытала миг самого черного отчаяния, когда ее душа воззвала к Ефрону – к тому, кто всегда стоял у нее за спиной, поддерживая решения, которые она принимала, к тому, чья вера в ее разум придавала ей столько сил и отваги. Ах, как же ей сейчас его не хватало!…

Она подняла взгляд и всмотрелась в полускрытые чешуями глаза Каолн.

– Можно ли и мне слегка сманеврировать? – просто спросила она. Чуть-чуть помолчала… и принялась поднимать ставки, рассчитывая соблазнить свою гостью: – Следующая выплата у нас в середине зимы, так ведь?

Каолн молча кивнула.

– В качестве обычной выплаты я должна отсчитать тебе двенадцать мер золота…

И вновь – согласный кивок. Роника воспользовалась излюбленной тактикой Ефрона при заключении сделок. Кто согласится с тобой сто раз, скажет «да» и на сто первый. Причем еще прежде, чем сообразит, что к чему.

– А еще я должна буду выплатить две меры, которые задолжала сегодня. И к ним еще две как пени за эту задержку.

Роника постаралась, чтобы голос остался ровным и безразличным, когда она называла невероятную сумму. И улыбнулась Каолн.

Та улыбнулась в ответ:

– И если у тебя их не будет, мы вернемся к первоначальному установлению, – сказала она. – Гласящему: «долг платежом красен, будь то звонкое золото или живая жизнь». И тогда в мою семью из твоей перейдет либо твоя дочь, либо кто-то из внуков.

Вот и все. Дальше торговаться было бессмысленно. Все уже было обговорено годы назад, еще при бабушке Ефрона. Ни одному купеческому семейству и в страшном сне не приснилось бы пересматривать залог, данный кем-либо из предков. Роника лишь чопорно кивнула. И спросила, тщательно подбирая слова, ибо они в свою очередь должны были связать ее гостью:

– Стало быть, если в следующем году я соберу шестнадцать полновесных мер золота, это будет принято в качестве платы?

Каолн протянула ей раскрытую ладонь – знак заключения сделки. Бугры, борозды и наросты, покрывавшие ее пальцы и тыльную сторону кисти показались Ронике губчатой резиной. Женщины пожали руки друг другу, скрепляя свое новое соглашение. Каолн поднялась.

– Роника из торгового семейства Вестрит, я еще раз благодарю тебя за праведность в ремесле. И за гостеприимство, которое ты мне оказала.

– Каолн из семейства Фьестрю, что из Дождевых Чащоб, я рада, что мне довелось принимать тебя в своем доме и вести с тобою дела. Семья к семье, кровь с кровью. Попрощаемся же до новой встречи.

– Семья к семье, кровь с кровью. Всего тебе доброго.

Древняя формула прощания завершила и переговоры, и сам визит. Каолн вновь надела летний плащ, снятый ею при входе. И глубоко надвинула капюшон – так, что черты лица невозможно было разглядеть, лишь бледно-лиловые огоньки глаз. Потом и их скрыла кружевная вуаль. Настал черед свободно скроенных перчаток, призванных спрятать изуродованные руки Каолн. И тут она позволила себе отступить от традиции.

– Судьба, – проговорила она, опустив глаза, – которая может ждать у нас твоего отпрыска, не так уж страшна, как думают некоторые. Любого Вестрита, вошедшего под мой кров, я стану оберегать столь же бережно, как оберегаю нашу с тобой дружбу. Я ведь сама, как ты знаешь, родилась в Удачном. Быть может, я и переменилась таким образом, что ни один мужчина ваших кровей больше не посмотрит на меня без содрогания… но ты знай, что несчастна я не была. У меня был муж, который не мог на меня надышаться, и я родила дитя, которое в свою очередь подарило мне троих внуков. Что же касается уродств плоти… Думается мне, многие женщины Удачного платят гораздо большую цену за гладкую кожу и «нормальный человеческий» цвет глаз и волос. А посему… Если все же твои молитвы не будут услышаны и зимой я заберу у тебя кого-то из младших родственников… Знай, что его или ее буду всячески баловать и любить. И не в последнюю очередь оттого, что он или она будет происходить из благородного рода Вестритов. Свежая кровь, которую они нам принесут, – это важно, но это не главное.

– Спасибо, Каолн, – с колоссальным трудом выдавила Роника. Она не сомневалась, что Каолн говорила вполне искренне. Вот только внутри у Роники от этих слов все так и переворачивалось. Догадывалась ли об этом сама Каолн? Не исключено, что догадывалась. Потому что огоньки, мерцавшие под капюшоном, дважды моргнули. Каолн повернулась к двери и подняла тяжелую шкатулку, дожидавшуюся ее у порога. Роника отперла дверь перед гостьей. Она не стала предлагать Каолн ни лампу, ни свечу. В летнюю ночь вроде нынешней людям с реки Дождевых Чащоб не было нужды в светильниках.

Дата добавления: 2015-07-02