Часть первая середина лета 29 страница

Стоя в проеме двери, Роника провожала глазами Каолн, уходившую в темноту. Вот из кустов возник ее спутник-мужчина – единоплеменник, конечно. Он взял шкатулку и без усилия понес ее под мышкой. Оба подняли руки, прощаясь с Роникой. Она поахала в ответ… Она знала: где-то на берегу их ждет лодка. А на рейде в гавани – корабль, на котором горит один-единственный огонек. Про себя Роника пожелала им доброго пути. А потом горячо обратилась к Са: «Да не доведется мне вот так же стоять здесь, провожая родича, уходящего с ними во мрак…»

– Кайл? – тихо позвала Кефрия в темноте спальни.

– М-м-м? – отозвался он размягченно. Его голос был полон удовлетворения.

Она поплотнее прижалась к нему. Там, где их тела соприкасались, гнездилось тепло. А там, где их овевал ночной бриз, залетавший в раскрытое окно, они покрывались гусиной кожей, но и это было приятно. От Кайла замечательно пахло мужественностью. Его телесная сила, его крепкие мышцы были очень по-земному основательны и казались надежным оплотом против всяких ночных страхов. «О Са молча вопросила Кефрия, – ну почему вся жизнь не может быть такой же простой и хорошей?…»

Сегодня вечером он пришел домой попрощаться. Они вместе поужинали и выпили вина. А потом пришли сюда, чтобы подарить друг другу страсть и любовь. Завтра он правится в море и будет отсутствовать неведомо сколько. Столько, сколько потребуется для должного оборота товаров. Ну и надо ли портить их последнюю ночь новым разговором о Малте?… «Надо, – твердо сказала она себе. – Потому что надо раз и навсегда решить этот вопрос. Надо, чтобы он со мной согласился, прежде чем отправится в путь. Я ведь не стану ничего делать у него за спиной, пока его не будет дома. Ибо это непоправимо разрушит доверие, которое всегда между нами водилось…»

И вот она собралась с духом и произнесла-таки слова, которые, как она понимала, ни ему, ни ей удовольствия не доставляли.

– Насчет Малты…

Он даже застонал:

– Нет, Кефрия, пожалуйста, только не это. Еще несколько часов, и мне бежать на корабль. Давай их проведем мирно…

– Кайл, это роскошь, которую мы себе позволить не можем. Потому что Малта знает, что мы из-за нее ссорились. И она будет использовать это против меня все время, пока тебя не будет. Я попробую ей что-нибудь запретить, а она обязательно заявит: «Но ведь папа сказал, что я теперь взрослая женщина!» Я же с ней замучаюсь!

Кайл испустил вздох безвинного мученика и откатился от нее прочь, благо широкая кровать позволяла. В супружеской постели сразу сделалось холодно и неуютно.

– Значит, я должен взять назад обещание, которое ей дал, просто из-за того, чтобы тебе не пришлось цапаться с нею? Ох, Кефрия. А ты не пробовала представить, что она после этого будет обо мне думать? И что ты на пустом месте сложности нагромождаешь?… Да пусть разок выйдет в свет нарядная, всего-то делов!

– Нет. – Кефрии понадобилось все ее мужество, что бы напрямую пойти против его воли. Но ею двигало отчаяние, ибо Кайл попросту не понимал, о чем шла речь. Он не понимал, а она, дура, до последнего оттягивала объяснение. Придется ей каким угодно образом в этот единственный раз заставить его уступить. – Дело не в том, чтобы надеть бальное платье и пойти в нем потанцевать. Все гораздо серьезней. Сейчас она занимается танцами с Рэйч. И я хочу, чтобы этим она пока и удовольствовалась. Хочу внушить ей: для того, чтобы быть представленной обществу в качестве взрослой женщины, ей надо готовиться еще не менее года. И больше всего я хочу, чтобы в этом деле мы были с тобой заодно. Скажи ей, что ты хорошенько подумал и пересмотрел свое решение пустить ее на бал…

Кайл уперся:

– Ничего я не пересматривал.

Он лежал на спине и смотрел в потолок, сплетя пальцы под головой. «Если бы он сейчас стоял – непременно сложил бы руки на груди», – подумала Кефрия.

– И вообще я думаю, – продолжал Кайл, – что ты делаешь из мухи слона. И потом… я это говорю не затем, чтобы тебя ущемить, просто я это последнее время все больше за тобой замечаю… сдается мне, ты просто не хочешь дать Малте никакой самостоятельности. Ты хотела бы, чтобы она всю жизнь оставалась маленькой девочкой и была при тебе. Дорогая моя, это даже смахивает на ревность. Ты ревнуешь ее и ко мне, и к тем молодым людям, которые могут обратить на нее внимание. Я такое, знаешь ли, в жизни уже повидал. Ни одна мать не хочет, чтобы дочь затмила ее. Выросшая дочь – это как бы напоминание женщине, что сама-то она уже не так молода. Я полагаю, Кефрия, что это недостойно тебя. Пусть дочка растет и становится лучшим твоим украшением. Ты же все равно не заставишь ее вечно заплетать волосы и надевать короткие юбочки.

Кефрия молчала, и в ее молчании отчетливо ощущались гнев и обида. Кайл по-своему истолковал ее чувства и повернул к жене голову:

– Нам с тобой небеса надо благодарить за то, что она непохожа на Уинтроу. Вот кто с радостью на всю жизнь остался бы в детстве. Я тут днями наткнулся на него на корабле: самый солнцепек, а он работает без рубашки. Весь красный, как вареный рак, да еще и дуется, точно сопляк пятилетний. Кто-то, оказывается, стащил его рубашонку и шутки ради подвесил на верхних снастях. Так он, видите ли, боялся слазить туда и достать. Я вызвал его к себе в каюту и попытался наедине объяснить ему, что, если он не достанет рубашку, команда будет его за труса держать. И знаешь, что он мне заявил? Его, дескать, удерживает не боязнь, а чувство собственного достоинства. Целую проповедь мне прочитал, святоша недоделанный. Такую мораль развернул – дело, мол, не в мужестве или трусости, а просто он не хочет рисковать им на потеху. Я ему объяснил, что риска почти никакого, просто надо помнить, чему его учили. А он мне на это – человек не должен человека забавы ради подталкивать даже к самомалейшей опасности… и тому подобную чушь. Ну, в конце концов терпение у меня лопнуло, я позвал Торка и велел ему сгонять паршивца вверх за рубашкой и обратно. Да, боюсь, команда утратила к нему последнее уважение…

– А почему ты позволяешь этой команде развлекаться глупыми выходками вместо работы? – Сердце Кефрии обливалось кровью за Уинтроу, хотя она тоже считала, что самое лучшее для него было бы – сразу полезть за этой несчастной рубашкой. Прими он их вызов, и они стали бы считать его за своего А так он для них – чужак, над которым при случае и поиздеваться не грех. Кефрия понимала это нутром. Почему же сам Уинтроу не понял?…

– Здорово ты испортила ему жизнь, отослав тогда к жрецам, – проговорил Кайл почти со злорадством, а до Кефрии внезапно дошло, как ловко он полностью сменил тему разговора.

– Мы с тобой говорили не об Уинтроу, а о Малте, – сказала она. И, осененная новой мыслью, добавила: – Вот ты утверждаешь, что ты и только ты один знаешь, как вырастить нашего сына мужчиной. Так, может, ты согласишься – женщине виднее, как наилучшим образом руководит взрослением девочки?

От нее даже впотьмах не укрылось изумление на его лице, вызванное язвительностью ее тона. Кажется, она выбрала неправильный путь для привлечения его на свою сторону. Но слова уже были произнесены… а она – слишком обозлена, чтобы хоть пожелать взять их назад. Слишком обозлена, чтобы по обыкновению клянчить и льстить и тем пытаться чего-либо от него добиться.

– Будь на твоем месте другая, я бы с этим, может, и согласился, – ответил Кайл холодно. – Но я еще не забыл, какой ты сама была в девичестве. Твоя матушка держала тебя на короткой шлейке совершенно так же, как ты сейчас пытаешься держать Малту. А ты помнишь, сколько я провозился, силясь пробудить в тебе женщину?… Не у каждого мужика хватило бы терпения. И я совсем не хочу, чтобы Малта выросла такой же застенчивой и робкой, как ты.

Это были очень жестокие речи… У Кефрии перехватило дыхание. Их неторопливое ухаживание и дивно-медлительный расцвет несмелой надежды, постепенно переросшей в уверенность в серьезных намерениях Кайла… ничего дороже этих воспоминаний у Кефрии за душой не было. И вот это все оказалось у нее отнято в один-единственный миг. Оказывается, все те месяцы, пока она робко принимала его знаки внимания, он мучился скукой и совершал подвиги долготерпения?… Женщину он в ней, видите ли, пробуждал! Учитель нашелся!…

Она посмотрела на человека, столько лет делившего с ней постель и оказавшегося вдруг совершенно чужим. Как хотелось бы ей притвориться, будто он никогда не говорил того, что сейчас произнес. Притвориться, будто он ляпнул эти слова в минутном порыве, что на самом деле они не имели ничего общего с его истинными чувствами к ней… Внутри было пусто. И холодно. В порыве, не в порыве это было сказано, не все ли равно?… Теперь она видела, что в действительности Кайл Хэвен был совсем не таков, каким она его привыкла считать. Она вышла замуж и прожил годы с вымышленным образом, а не с живым человеком. Она попросту выдумала себе мужа. Нежного, любящего, смешливого… подолгу отсутствовавшего дома, ибо таково ремесло моряка… выдумала – и нарекла его Кайлом. И во время его редких и коротких побывок старательно закрывала глаза на любые проявления, искажавшие ее идеал. Каждый раз у нее была наготове добрая дюжина объяснений. «Он устал. Он только что вернулся из долгого и трудного плавания. Мы отвыкли друг от друга и теперь заново привыкаем…» И даже теперь – после всего, что он успел нагородить со времени кончины отца – она изо всех сил пыталась видеть все тот же восхитительный придуманный образ. Тогда как жестокая правда гласила, что он этому романтическому образу не соответствовал никогда. Он был просто мужчина. Самый обычный мужчина. Нет. Он был даже глупей большинства их.

Во всяком случае, у него хватало глупости полагать, будто она обязана была его слушаться. Даже в тех вещах, в которых она разбиралась заведомо лучше него. И даже когда его не было дома, чтобы с ней спорить.

Кефрии показалось, будто она неожиданно распахнула глаза и увидела кругом себя солнечный свет.

Почему она никогда раньше об этом не задумывалась?…

Быть может, Кайл понял, что зашел далековато. Он перекатился к ней, протянул руку по простыням, смахивавшим на ледяные поля, и тронул Кефрию за плечо.

– Иди ко мне, – позвал он ее, пытаясь утешить. – Ну, ну, не дуйся. Это же моя последняя ночь дома. Верь мне. Если в этом плавании все пойдет так, как я задумал, в следующий раз я смогу пробыть дома подольше. Тогда-то я сниму с твоих плеч весь этот груз. Малта, Сельден, корабль, наши владения… Я все приведу в порядок и буду хозяйствовать так, как надо было с самого начала. Ты всегда была такой робкой и застенчивой… Я же это не в упрек тебе сказал, потому что это не было недостатком, который ты вольна изменить. Я, наоборот, хотел, чтобы ты знала: я понимаю, что при всем том ты очень старалась справиться. И если уж кого-то надо в чем-то винить, так это меня. Сколько лет ты света белого не видела из-за бесконечных хлопот!

Он подтянул к себе безучастную Кефрию, прижался ней и заснул, а она еще долго лежала с открытыми глазами. Тепло его тела, которому она совсем недавно так радовалась теперь тяготило ее. Его тепло и его тяжесть. А обещания, которыми он, кажется, пытался ее подбодрить, отдавались в памяти подобно угрозам…

В темноте своей спальни Роника Вестрит вздрогнула и открыла глаза. У нее тоже было открыто окно, и ночной ветерок шевелил тонкие просвечивающие занавеси. «Я теперь сплю совсем по-старушечьи, – сказала она себе. – Урывками. Толком не сплю, толком не бодрствую, как же тут отдохнуть?» И она вновь опустила веки. Быть может, причиной всему были долгие месяцы, проведенные у постели Ефрона. В те дни и ночи она не отваживалась заснуть глубоко и, стоило ему чуть пошевелиться – мгновенно подскакивала. «Глядишь, минует несколько месяцев одиночества – и я отвыкну и снова буду спать как все люди…»

Пока на это было не очень похоже.

– Мама…

Еле слышный шепот мог бы принадлежать привидению

– Да, дорогая моя. Мама здесь, – столь же тихо ответила Роника. Глаз она не открыла. Она слишком хорошо знала подобные голоса. Уже не первый год они звали ее по ночам. Ее сыновья, ее маленькие сыновья. Они по-прежнему приходили к ней по ночам. И, как бы ей ни было больно, она никогда не открывала глаз и не спугивала видения. Не стоит отвергать утешение… хотя бы оно само по себе было мукой.

– Мама… Я пришла попросить тебя о помощи.

Роника медленно подняла веки.

– Альтия? Это ты? – прошептала она в темноту. В окне, за колеблющимися занавесями, ей померещился силуэт… Или это ей тоже приснилось?

Силуэт протянул руку и отдернул мешающую ткань. Через подоконник в комнату заглядывала Альтия.

– Ох, благодарение Са!… Ты невредима!…

Роника проворно села в постели, но Альтия тотчас отшатнулась, хрипло предупредив:

– Если позовешь Кайла – больше я сюда не вернусь!

Роника встала и подошла к ней.

– Я и не думала его звать, – тихо сказала она. – Забирайся, нам надо поговорить. У нас тут все кверху дном… Куда ни ткни – все пошло не так, как должно было!

– Скверные новости, – пробормотала Альтия хмуро. И снова придвинулась к подоконнику. Роника встретила ее взгляд, и ей показалось, что она смотрит в разверстую рану. Потом Альтия отвернулась. – Мама… может, с моей стороны глупо об этом спрашивать. Но я должна… прежде, чем я начну что-то предпринимать, мне необходимо кое-что выяснить. Ты помнишь, что сказал Кайл, когда… когда мы в последний раз были все вместе?

Голос дочери звучал очень напряженно. Роника тяжело вздохнула:

– Тот раз Кайл чего только ни наговорил… И по большей части такого, что я рада была бы позабыть, однако что-то не получается. Так о котором из его выхлопов ты толкуешь?

– Он поклялся именем Са, что, если хоть один уважаемый морской капитан назовет меня знающим моряком, он отдаст мне мой корабль. Помнишь ты эти его слова?

– Помню, – кивнула Роника. – Но, по-моему, это было так, пустой звук. Ты же знаешь его обыкновение швыряться словами, когда он не в духе.

– Но ты, – настаивала Альтия, – помнишь, как он это сказал?

– Да. Да, я помню. Но, Альтия, нам надо поговорить с тобой о гораздо более неотложных вещах. Пожалуйста. Я очень тебя прошу. Зайди в дом, нам надо…

– Нет. То, о чем я тебя спросила, и есть самое главное. Мама…сколько я тебя знаю, ты никогда не лгала. По крайней мере, о важном. И ты знай: настанет время, когда я буду рассчитывать на твою способность сказать правду…

Роника не поверила собственным глазам: Альтия уходила прочь, произнося эти последние слова уже на ходу, через плечо. На какое-то жутковатое мгновение она показалась Ронике точной копией молодого Ефрона. И одета-то она была так, как одеваются сошедшие на берег матросы: полосатая рубашка, черные брюки. И даже шагала совсем по-отцовски – чуть враскачку. И свисала на спину длинная коса темных волос…

– Погоди!…-окликнула ее Роника. И сама полезла через подоконник наружу: – Альтия, погоди!…

Она таки выпрыгнула через окно в сад. Приземление оказалось неудачным: босыми ногами на засыпанную битым камнем дорожку. Роника едва не упала, но выправилась. И бегом бросилась через зеленый газон к окружавшим его густым зарослям лавра. Но… когда она достигла живой изгороди, Альтии уже и след простыл. Роника попыталась протиснуться сквозь плотную массу веток и листьев. Ничего не вышло – она только исцарапалась и вымокла от росы.

Она отошла от кустов и оглядела ночной сад. Все было тихо, нигде никакого движения. Ее дочь снова исчезла.

Если только она вообще сюда приходила…

Когда дошло дело до открытого противления вожаку, Клубок выбрал для этого дела Сессурию. Шривер более всего возмущал именно сговор, который они не очень-то и скрывали. Ну почему, если уж у кого-то зародились сомнения, этот кто-то не явился с ними к Моолкину, а предпочел втихую распространять опасные мысли?… А теперь они все посходили с ума, точно испорченного мяса наелись. И больше всех явно отравился Сессурия.

Вот он вызывающе подскочил к Моолкину – оранжевая грива дыбом и уже выделяет яд…

– Ты ведешь нас неверным путем! – протрубил он. – Что ни день, Доброловище становится все теплее и мельче, а вкус у воды все более странный! Дичи и так очень мало, а ты нам еще и времени не даешь как следует поохотиться! И я не могу учуять другие Клубки. Это потому, что никто, кроме нас, сюда не пошел! Ты нас ведешь не к новому рождению, а к погибели!

Шривер встряхнула гривой и выгнула шею, готовясь пустить яд. Если остальные набросятся на Моолкина, вожаку не придется биться с ними в одиночку!… Но Моолкин даже не стал вздыбливать шипы. Его тело лениво перетекало в толще Доброловища, точно увлекаемая течением водоросль. Он медленно проплыл сперва над Сессурией, потом под ним – тому приходилось вертеть головой, чтобы не потерять Моолкина из виду. И получилось, что на глазах у всего Клубка вожак превратил дерзкий вызов в изящный танец. В котором у него было главенство.

А потом он обратился к Сессурии, и его мудрость оказалась столь же завораживающей, как и движение.

– Если ты не чуешь иных Клубков, это оттого, что я иду по следу тех, что проплыли здесь век назад. Но если ты откроешь жабры как следует, ты почувствуешь других, причем не так далеко впереди. Ты боишься непривычной теплоты Доброловища? Но ты сам первый готов был возмутиться, когда я повел вас из тепла к прохладе. Тебя удивляет вкус здешней воды, и ты готов предположить, будто мы забрели не туда. Глупый змей!… Будь кругом нас все знакомо и привычно, это значило бы, что мы плывем во вчерашний день. Следуйте за мной и ни в чем более не сомневайтесь. Ибо я веду вас не в привычное вчера, а в завтрашний день… который для ваших пращуров был вчерашним. Прочь сомнения… Отведай же моей правды!

Мудрый танец и еще более мудрая речь тем временем приблизили его вплотную к Сессурии. Грива вожака взметнулась, он выпустил яд, и Сессурия вдохнул его полными жабрами. Его громадные зеленые глаза пошли кругом: он ощутил отголоски смерти и таящейся в ней истины. Он попробовал защититься, но обмяк, не кончив движения, и неминуемо погрузился бы на дно, если бы Моолкин не сплел с его телом свое. Но, пока он поддерживал того, кто недавно готов был усомниться в его праве вожака, собратья по Клубку разразились обеспокоенным криком.

Высоко над ними – на самой границе Доброловища и Пустоплеса, принадлежа тому и другому и в то же время ни одной из стихий – двигалась громадная тень.

Она миновала их почти беззвучно, лишь вода плескалась и шуршала, обтекая лишенное плавников тело…

Клубок едва не ринулся наутек в спасительную темноту глубины, но Моолкин, по-прежнему поддерживая Ceccурию, устремился вслед тени.

– За мной! – протрубил он, обернувшись. – Смелее за мной, и я обещаю вам вдосталь еды и новое рождение, когда для нас придет время Сбора!

Только незыблемая верность Моолкину помогла Шривер преодолеть страх. Она первой устремилась сквозь Доброловище следом за вожаком. Она видела, как начало подрагивать тело Сессурии: он приходил в себя. Шривер обратила внимание, как осторожно бывший мятежник отъединился от Моолкина.

– Я видел!…-крикнул он тем, кто еще страшился и сомневался. – Я видел и понял, что Моолкин кругом прав!Я видел это в его памяти, а теперь мы снова это переживаем!Вперед! Вперед!…

И едва он умолк, как неведомая тень в самом деле обронила толику пищи. Она не билась и не пыталась уплыть, просто погружалась в пучину. Ее тотчас же схватили и сообща разорвали.

– Так что голодать не придется, – заверил своих спутников Моолкин. – А значит, задерживаться для рыбной ловли не стоит. Отбросьте сомнения и воззовите к самым своим глубинным воспоминаниям! За мной! За мной!…

Дата добавления: 2015-07-02