Часть вторая осень 7 страница

Кеннит начал сердиться. У него было столько дел, а этим бестолковым приходилось объяснять каждый пустяк.

– Отведи ее на корабль. И пусть посидит пока у меня в каюте.

«Коли в городе вправду считают Этту моей женщиной, надо сделать так, чтобы им было до нее не добраться. Пусть не думают, будто нашли у меня уязвимое место… – Кеннит нахмурился, напряженно размышляя. – Ну, теперь-то я вроде все сделал? Все!»

Этта подняла запятнанную кровью простыню и царственным жестом накинула ее на плечи. Кеннит еще раз, последний, оглядел комнату. Его люди, и в том числе Соркор, улыбались восхищенно и так, словно не верили своим глазам. «Почему?… Ах да. Женщина…» Они-то полагали, что после сражения с шестерыми их капитану сделается не до баб. А он, оказывается, и не думал менять свои планы на вечер!… Вот это мужик!…

На самом деле Кеннит руководствовался вовсе не похотью, да и женщина, щедро разукрашенная синяками, отнюдь не возбуждала желаний. Но уж это никого не касалось. Восхищаются – и хорошо.

Он кивнул засмущавшемуся пирату, которому поручил Этту:

– Пусть на корабле ей дадут теплой воды для мытья. И покормят. Да подыщите одежду, какая получше.

«Если уж придется держать ее у себя в каюте, так хоть чистую…»

Кеннит посмотрел на Соркора, и тот рявкнул на моряков:

– Все слышали, что кэп приказал? Живо! Бегом!

– Есть, – хором ответствовали пираты, и двое, которых он назначил гонцами, с грохотом умчались по лестнице вниз. Приставленный к Этте пересек комнату, стыдливо помедлил… а потом подхватил шлюху Кеннита на руки, словно ребенка. К некоторому удивлению Кеннита, Этта благодарно прижалась к широченной матросской груди.

Капитан, старпом и двое охранников стали спускаться, сопровождаемые моряком с Эттой на руках. На площадке навстречу им попалась Беттель. Бандерша заломила руки:

– Живой!…

– Ага, – сказал Кеннит.

Она оценила ситуацию и сердито осведомилась:

– Ты что, воображаешь, будто вот так просто заберешь у меня Этту?…

– Ага, – повторил Кеннит, проходя мимо.

– А мертвецы?!! – завизжала бандерша вслед морякам.

– Их, – ответил Кеннит, – можешь оставить себе.

Когда они выходили на улицу, Этта дотянулась до входной двери – и с силой захлопнула ее за собой.

ГЛАВА 18
МАЛТА

…И все прошло бы прекрасно, если бы не вмешался этот жирный дурень, Давад Рестар…

Малта нашла деньги у себя под подушкой в то самое утро, когда папочка отправился в море. Она сразу узнала его не слишком-то разборчивый почерк: зря ли ей доводилось заглядывать в письма, которые мама изредка получала во время его плаваний. «Это тебе, моя подросшая доченька, – написал папа. – Зеленый шелк тебе очень пойдет». Внутри мягкого кошелечка отыскались четыре золотые монеты. Малта плохо представляла себе, какую сумму они составляли, – монеты были чужеземные, из какой-то державы, которую он посетил, путешествуя. Но вот то, что у нее будет роскошнейший бальный наряд, всем платьям платье, от которого Удачный попросту рухнет, – это никакому сомнению не подлежало.

В последующие дни на нее иногда нападали сомнения, но в таких случаях она сразу вытаскивала папочкино письмо, перечитывала его и уверялась, что папочка вправду ЭТО ей разрешил. И не просто разрешил, но даже помогал: деньги служили тому доказательством. («Попустительствовал…» – мрачно скажет впоследствии мама.)

Ах, ее мама была так предсказуема! И бабушка тоже. Бабушка не захотела пойти на бал Осеннего Подношения. У нее дедушка, видите ли, умер. И мама воспользовалась этим предлогом, чтобы заявить ей, Малте: «Никто из семейства Вестритов на бал не пойдет!» А значит, и вопрос о том, в чем идти – в детском платье или во взрослом, – отпадал сам собой. Пусть, мол, Рэйч пока продолжает учить ее танцам. Еще они ей подберут преподавателя хороших манер, а до тех пор Рэйч и этим займется. И это-де все, о чем девочке в ее возрасте следует мечтать.

Малту неприятно поразила суровость маминого тона. Когда же она набралась дерзости возразить: «Но ведь папа сказал…», мама прямо-таки с яростью на нее напустилась. «Твоего отца здесь нет, – холодно заявила она дочери. – А я – есть. И я знаю, что приличествует юной жительнице Удачного, а что нет. И тебе следовало бы понимать это. У тебя впереди еще очень много лет, которые ты проведешь в звании женщины. Я вполне понимаю твое нетерпение и любопытство. Я нахожу естественным, что ты мечтаешь о великолепных нарядах и о том, чтобы вечерами напролет танцевать с молодыми мужчинами. Но слишком жгучее нетерпение, слишком жадное любопытство… как бы помягче выразиться… может завести тебя на ту же кривую дорожку, что и твою тетушку Альтию. Так что лучше уж доверься мне. Я подскажу тебе, когда придет время для исполнения твоей мечты. Ибо я знаю, что бал Осеннего Подношения – это не только и не столько замечательные платья и блестящие глаза молодых людей. Я сама – женщина из старинной семьи торговцев Удачного, кому знать, как не мне! В отличие, между прочим, от твоего отца. Так что, Малта, лучше тебе успокоиться на сей счет. Иначе потеряешь и то, чего сумела добиться».

И мать вышла из комнаты, где они завтракали, не дав Малте даже рот открыть для возражения. Малта, впрочем, в споры вступать и не собиралась. Она уже решила для себя, – это ни к чему. Только вызовет у матери подозрения. Чего доброго, следить за ней примется. Зачем себе лишние препятствия создавать?

Папа посоветовал ей зеленый шелк, и, по счастью, хороший кусок именно такой ткани сыскался у тети Альтии в морском сундучке. Малте страсть как не терпелось заглянуть в этот сундучок – с того самого дня, когда его привезли в дом. Мама на ее вопрос устало отмахнулась: «Он не твой, и что в нем – тебя не касается». Однако сундучок оказался не заперт (тетя Альтия вечно забывала закрывать замки). И Малта рассудила: «С какой стати чудесной ткани валяться здесь и выцветать, ведь Альтия уже никогда ею не воспользуется?» Ко всему прочему, если взять теткин шелк, больше денег останется на портного. Далеко не худшего можно будет нанять! «Вот какая я бережливая. Папа говорил, это очень важно для женщины!»

Насчет хорошего портного удалось разузнать с помощью Дейлы Трелл. Малте было стыдно спрашивать у подружки, но что ей оставалось, если мать с бабушкой даже в таком важном деле были безнадежно старомодны? Подумать только, почти все их платья до сих пор шились дома. Нана снимала мерку, кроила и шила. Мама и бабушка даже сами иногда помогали ей – что-то подрезали, наметывали… Ничего удивительного, если им было никак не уследить за последними веяниями джамелийской моды. Увидят что-нибудь интересное на балу Представления – и переносят подсмотренное на свое следующее платье. Кто же так делает, если вправду желает поразить общество? Подобие, оно подобие и есть. То-то наряды женщин из семейства Вестритов никогда никого не потрясали. Про них не сплетничали, не обменивались завистливыми шепотками за раскрытыми веерами… Какая скука!

Что ж, Малта для себя сделала выбор. Она не будет ни слишком степенной, как ее мать, ни подавно мужеподобной, как сумасшедшая тетка. Она будет таинственной и волшебной. Застенчивой и загадочной… и в то же время – дерзкой и вызывающей. Как же трудно оказалось втолковать все это портнихе, женщине старой (какое разочарование!), пока та цокала языком над принесенным Малтой отрезом зеленого шелка.

– Не твой цвет, – наконец проговорила старуха. – В зеленом ты будешь выглядеть изжелта-бледной. Возьми розовый, оранжевый, красный. Больше пойдет.

У нее был сильный дарийский акцент, отчего все сказанное прозвучало слишком нравоучительно. Малта поджала губы и промолчала. Ее отец был мореплавателем и купцом. Уж он-то повидал мир. И, конечно, он лучше всех знал, каким женщинам подходят какие цвета.

Как бы то ни было, Файла (так звали портниху) принялась снимать мерку. Она возилась бесконечно долго, все время что-то бормоча – и держа во рту десяток булавок. Потом стригла бумагу. Потом прикладывала выкройки к Малте, не обращая никакого внимания на возражения заказчицы, что, мол, вырез слишком маленький, а юбки – слишком короткие. Когда Малта в третий раз взялась ей перечить, Файла Карт выплюнула себе в ладонь все булавки и свирепо уставилась на девочку.

– Хочешь выглядеть неряхой? – поинтересовалась она. – Мало того что бледной, так еще и неряхой?

Малта, слегка оробев, замотала головой. Потом вспомнила, что был цветок, называвшийся «неряхой», и тщетно попыталась вызвать в памяти его облик.

– Тогда слушай меня. Я сошью тебе очень хорошее платьице. Такое, что твои мама с папой рады будут мне заплатить. Договорились?

– Но… у меня у самой деньги есть. Мои собственные. – С каждым произносимым словом Малта смелела. – И мне нужно не «платьице», а настоящее взрослое бальное платье!

Файла Карт медленно выпрямилась и потерла ноющую поясницу.

– Взрослое платье? А кто собирается его надевать? Ты?…

– Я! – Малта очень постаралась, чтобы голос не дрогнул.

Файла почесала подбородок. Там у нее была довольно противная выпуклая родинка, и из нее росла волосина. Портниха медленно покачала головой:

– Ну нет. Ты еще мала для взрослого платья. Будешь глупо в нем выглядеть. Послушай-ка меня. Я сошью тебе отличное платьице. Такое, какого ни у одной другой девочки не будет. Все они будут оборачиваться тебе вслед и дергать своих мам за юбки, выпрашивая такое же!

Не пускаясь в дальнейшие препирательства, Малта ободрала с себя бумажные выкройки:

– Мне не нужно, чтобы мне вслед девочки оборачивались. Всего хорошего.

И она покинула мастерскую, унося с собой отрез зеленого шелка, и отправилась дальше по улице – искать своего портного, такого, который прислушается. Она старалась не думать, уж не нарочно ли Дейла Трелл отправила ее к этой жуткой старухе. Неужели Дейла вправду считает, что она, Малта, еще не выросла из накрахмаленных детских юбчонок?… То-то последнее время она начала напускать на себя ужасно важный вид, упоминая этак вскользь, но с неизменным высокомерием, – дескать, в ее, Дейлы, жизни появилось очень много такого, чего Малте, маленькой Малте, пока еще не понять. Как будто они с ней не играли вместе с тех самых пор, как выучились ходить!…

Молодая швея, которую в конце концов выбрала Малта, свои собственные юбки носила точно невесомые шелковые платки: они больше подчеркивали стройность ее ног, чем скрывали. Она не стала ни придираться к цвету материала, ни завертывать Малту в дурацкие бумажки. Быстро сняла мерку и стала говорить о понятных и приятных вещах. О рукавах-фонариках и о том, как пышное кружево подчеркивает расцветающий бюст юной женщины, создавая иллюзию пышности. Тут Малта поняла, что сделала правильный выбор. И бегом помчалась домой, а дома соврала, что не могла найти свободного возчика и потому задержалась.

Выбор портнихи повлек за собой целую вереницу сплошных удач. У швеи – звали ее Территель – обнаружился двоюродный брат, который изготавливал туфельки. Она и направила к нему Малту, явившуюся на вторую примерку. «А еще, – напомнила Территель, – тебе нужны будут драгоценности!» Она объяснила Малте, что доподлинность украшений была далеко не так важна, как впечатление, производимое их блеском и игрой. А посему хорошие стразы* [Страз – искусственный «драгоценный» камень из хрусталя с примесью свинца, по блеску и игре похожий на настоящие. Назван так по имени изобретателя – Ж. Страсса, стекловара и ювелира конца XVIII в.] вполне способны были заменить настоящие камни; Малта могла на свои деньги купить даже более крупные и «блескучие», чем если бы они были настоящими. Стразами занималась двоюродная сестра Территель. Когда Малта явилась для третьей примерки, она уже ждала ее, разложив для показа лучшее, что у нее было. Так что в день заключительной примерки стало возможным забрать и туфельки, и украшения. А еще Территель весьма любезно объяснила Малте, как самым новомодным образом подкрашивать губы и глаза. И даже продала ей некоторую часть своих собственных запасов помады и пудры. Как это любезно было с ее стороны!…

– Стоило заплатить деньги, чтобы получить именно то, о чем я мечтала, – поделилась с ней Малта. И передала кошелечек с деньгами, которые оставил отец.

До осеннего бала оставалось всего два дня.

Малта совершила поистине подвиг изобретательности и самообладания, сумев протащить домой завернутый в бумагу наряд и утаить его не только от матери, но и от Наны. Этой последней нынче определенно нечего было делать! Подросший Сельден нуждался в учителях, а не в няньке с ее поминутным присмотром, а посему Нана, кажется, взялась шпионить за Малтой. Все эти бесконечные «приборки» в ее комнате, – что это было такое, как не предлог рыться в ее вещах? И к тому же Нана то и дело задавала вопросы, ну никак не входившие в компетенцию старой служанки. «А откуда у тебя эти духи?» «А знает ли мама, что ты надевала эти серьги, когда ходила гулять?» Противно!

В конце концов Малта придумала гениально простой выход. Взяла и велела Рэйч спрятать сверток с платьем, туфельками и стразами у себя. Благо бабушка не так давно отвела Рэйч целый домик над садовым прудом. Малта не знала и знать не хотела, за что именно Рэйч удостоилась такой милости, но коли уж так случилось – грех не использовать. Все равно никто не подумает ничего лишнего из-за того, что она проведет немножко времени с Рэйч. Разве не было рабыне поручено обучать ее бальным танцам, правильной осанке и этикету?… Занятно, конечно, что именно рабыня сподобилась оказаться в этом знатоком. Дейла с Малтой вволю хихикали над этим обстоятельством, когда оставались одни. Дейла, правда, с некоторых пор воображала себя слишком взрослой, чтобы проводить время с «маленькой девочкой» вроде Малты… Ничего! То-то все переменится после того, как Малта предстанет перед всеми на балу Осеннего Подношения!…

А еще в самый вечер бала Рэйч помогала ей одеваться. Малта и не подумала предупредить невольницу заблаговременно. Нечего той слишком много обо всем этом думать. Потом, того гляди, все выболтает бабке и матери. Малта просто явилась в домик Рэйч и спросила, где сверток. Потом велела помочь ей одеться. Рэйч повиновалась, хоть и улыбалась по ходу дела несколько странно. Малта же вполне оценила все выгоды обладания послушной рабыней. Когда та застегнула на платье последнюю застежку, Малта уселась перед скромным зеркальцем Рэйч и принялась одну за другой надевать свои так называемые драгоценности. Потом тщательно накрасила губы и глаза. Прошлась по внешней стороне ушных раковин и мочек теми же тенями, которые использовала для век, – так научила ее Территель. То, что получилось, самой Малте показалось пленительным и заманчивым. Невольница, кажется, была просто потрясена. Видимо, никак не ждала, что хозяйская дочка умеет наводить красоту ничуть не хуже взрослых опытных дам! Когда перед воротами остановилась коляска, заблаговременно заказанная Малтой, Рэйч встревожилась лишь отчасти.

– Куда собралась ехать юная госпожа? – спросила она.

– На вечеринку в доме Киттен Шайев, – сообщила ей Малта. – Мама с папой Киттен идут на бал Подношения, а чтобы дочка и маленький сын не соскучились – пригласили кукольника.

Все знали, что Киттен недавно сбросил верховой пони, и у нее до сих пор болела нога. Вот Малта и собралась к ней в гости – развеселить больную подружку. Коли уж обеим не пришлось идти на бал, почему бы хоть вместе не посидеть?

Малта давно выучилась врать – этак походя и весьма убедительно. Во всяком случае Рэйч поверила безоговорочно. Знай кивала, улыбалась и выражала уверенность, что Киттен приободрится.

Единственным, что в самом деле мешало, был темный зимний плащ, в который Малте поневоле пришлось кутаться всю дорогу до места, где проходил бал. Плащ очень скверно подходил к ее великолепному платью. Но не собирать же на него всю пыль с улиц? И вовсе незачем кому-то видеть ее до того самого момента, когда она ВОЙДЕТ. Хватит уже и того, что она ехала в наемной коляске, а не в фамильной карете или на прекрасном верховом коне, как все приличные люди. Увы, предпринять что-либо насчет достойного выезда было не в ее силах. Самым ее «прекрасным верховым конем» был раскормленный пони, принадлежавший им с Сельденом. Сколько она умоляла купить ей лошадку, но все тщетно. Как всегда, мама сказала «нет». И предложила ей для начала как следует обучиться ездить верхом – на ее, маминой, кобыле. Эта кобыла была старше самой Малты. Но даже если бы Малта вздумала поехать на старой кляче, ей вряд ли удалось бы вывести ее в столь поздний час из конюшни, не привлекая внимания. А кроме того, ее платье было со слишком пышными юбками. В седле в них вряд ли удалось бы выглядеть элегантно…

Но! Несмотря на все – на толстый плащ, от которого лицо покрылось неизбежной испариной, на похабную песенку, которую, считая ее смешной, напевал кучер, несмотря на то, что Малта отчетливо знала: позже со стороны матери ей была обеспечена здоровенная головомойка… – словом, невзирая ни на что, приключение обещало быть попросту восхитительным.

– Я сделала это! Я сделала это!… – шепотом повторяла Малта снова и снова. Какое хмельное ощущение власти!… Наконец-то она совершила решительный шаг и начала сама распоряжаться своей жизнью! Только теперь она как следует поняла, до чего ей наскучило бесконечное сидение дома в роли маменькиной дочки. Ее мать была ну такой важной, такой степенной, такой основательной! Хоть бы раз выкинула нечто людям на удивление!…

Это особенно ярко проявилось за последний год, пока болел дедушка. Какая скучища воцарилась в доме Вестритов!… Правду сказать, там и раньше-то ничего особо волнительного не случалось. Не то что у людей. Другие семейства торговцев устраивали вечеринки – и приглашали на них не обязательно равных себе. Например, Беккертов как-то раз целый вечер развлекала труппа жонглеров, нанятая какой-то семьей из новых. На другой день Полья Беккерт во всех подробностях пересказала Малте, как юноши-жонглеры перебрасывались огнем, острыми ножами и стеклянными шариками – и одеты были при этом всего лишь в набедренные повязки!!!

В доме Вестритов никогда ничего похожего не происходило.

Бабушка иногда принимала у себя таких же старых, как она сама, дам из других торговых семейств. Но разве эти сборища можно было назвать веселыми вечеринками?… Старухи рассаживались в какой-нибудь комнате и принимались сообща вышивать, неторопливо потягивая вино и рассуждая о давно прошедших временах, когда небо было синйе и вода в море мокрее, чем нынче…

Но даже и таких нудных сборищ не случалось уже долгое, долгое время. Когда деду сделалось хуже, бабушка просто прекратила кого-либо приглашать в дом. Целый год пришлось жить в дурацкой скуке, тишине и полутьме в комнатах. Мама даже перестала играть на арфе по вечерам, – другое дело, что этому-то Малта только порадовалась. Добро бы мама просто играла в свое удовольствие, так нет же, она еще и Малту пыталась обучить нотам. Знать бы ей, что дерганье струн вовсе не укладывалось в представления Малты об интересно проведенном вечере!…

– Останови здесь! – зашипела она на кучера коляски. Он не отреагировал, и ей пришлось повторить уже громче: – Стой! Останови здесь! Я пойду к двери пешком. Я сказала, Я ПОЙДУ, недоумок!…

Он наконец-то остановился, едва не въехав в круг факельного света. Да еще имел наглость рассмеяться на все ее негодование. Малта отсчитала ему за проезд, не накинув ни грошика: вот теперь пускай посмеется. Кучер отомстил ей, не подав руки, когда она спускалась. Ну и пожалуйста, и не больно-то нужна была его рука. «Я молодая и ловкая, я не какая-нибудь старушенция, готовая вот-вот рассыпаться!» Малта, правду сказать, все же чуть-чуть наступила на край плаща, но не споткнулась и не порвала ткань.

– Отвезешь меня назад в полночь, – властно распорядилась она. Полночь – вовсе не время уходить с осеннего бала; увы, Малта (как ни трудно было ей даже про себя в этом признаться!) не решалась перегибать палку. Если она позволит себе слишком многое, – пожалуй, разойдется не только мать, но и сама бабушка. А кроме того, вскоре после полуночи начиналось официальное представление гостей, и это событие определенно не входило в число тех, на которых Малте непременно хотелось присутствовать, – ибо вполне могло кончиться форменной жутью. Малте было всего семь, когда одному представителю Дождевых Чащоб вздумалось ради этого самого представления снять с лица маску. Лучше бы он этого не делал!… Малта увидела перед собой существо, которое при рождении, вероятно, было человеческим дитятей, но потом начало расти и вышло из положенных человеку пределов, обзаведшись явно лишними костями и складками плоти, где могли таиться некие нелюдские органы. Малта, помнится, едва на ногах устояла, когда дедушка Ефрон соприкоснулся с ним руками и назвал его «братом». И даже более того – дал ему право представлять всю их семью!… Много ночей после этого Малте снились кошмары на тему уродца из Чащоб. Она просыпалась и утешала себя мыслью о том, какой ее дедушка храбрый: с ним ей никакие монстры не страшны…

Да, но теперь-то дедушки с нею не было. И она повторила вознице:

– Смотри! Ровно в полночь!

Тот весьма многозначительно посмотрел на убогие монетки в ладони.

– Не изволь сумлеваться, юная госпожа, – ответил он ядовито. И тронул лошадь. Перестук копыт клячи растворился в тихой ночи, и Малта на секунду испытала сомнение. Что если кучер не вернется?… И как это она пойдет домой в темноте?… И особенно – в длинном платье и туфельках… «Нет, нет, не думать об этом!»

Ничто не имело права испортить ей сегодняшний праздник.

Между тем к залу Торговцев одна за другой подкатывали кареты. Малта уже бывала здесь, и не один раз, а много, но сегодня здание показалось ей выше и величественней прежнего. Факельные отсветы окрашивали мрамор в теплые тона янтаря. Из каждой кареты высаживались представители старинных семейств – кто целыми кланами, кто парами, и все наилучшим образом разодеты. Роскошные платья женщин мели подолами по мостовой. У девочек в волосах были последние осенние цветы, а маленькие мальчики выглядели невозможно чистенькими и причесанными, что же касается мужчин…

Некоторое время Малта стояла в сторонке, прячась в тени, и с необъяснимой жадностью наблюдала, как они выходят из экипажей либо спрыгивают с седел. Отцы и деды семейств, впрочем, ее внимания не привлекали. Малта провожала глазами молодых женатых мужчин. И тех, в ком угадывалась великолепная и многообещающая незанятость. Она следила за тем, как они прибывали и шли внутрь зала, – и пребывала в недоумении. Каким образом женщина среди столь многих выбирает себе суженого? Откуда ей знать, что именно этот мужчина – тот самый, единственный?… Насколько все они кажутся хороши – и, тем не менее, на протяжении всей жизни женщина называет своим лишь одного… Ну, может быть, двух – если рано овдовеет и сможет еще родить детей новому мужу. «Наверняка каждой женщине любопытно, что же собой представляют другие мужчины, – подумала Малта. – Но если жена в самом деле любит мужа, вряд ли она желает удовлетворить свое любопытство и остаться вдовой. И все-таки есть в этом установлении нечто несправедливое…»

…А вот подъехал на вороном коне Роэд Керн. И до того резко осадил скакуна, что копыта вороного отбили по мостовой громкую дробь. Волосы Роэда падали ему на спину блестяще-черным потоком, широкие плечи так и распирали отлично скроенный сюртук. У него был хищный нос и узкие губы, и Дейла всякий раз содрогалась, заговаривая о нем. «Ой, он такой жестокий…» – со знанием дела говорила она, а когда Малта пыталась выяснить, в чем именно состояла его жестокость, Дейла лишь таинственно закатывала глаза. И Малта буквально помирала от ревности: как так, Дейла знает, а она – нет!

Брат Дейлы частенько приглашал друзей отобедать, и среди прочих к нему приходил Роэд. «Ну почему, почему у меня нет такого брата, как Сервин? Который ездил бы охотиться и приводил в дом замечательных гостей… Почему мой старший брат – этот никчемный Уинтроу с его дурацкой набожностью и мешковатыми коричневыми одеяниями? У него даже борода не растет…» Малта с тоской провожала взглядом Роэда, широко шагавшего ко входу в зал. Вот он вежливо посторонился, отвешивая глубокий поклон и пропуская вперед себя чью-то молодую жену… Мужу, как отметила Малта, галантность Роэда пришлась не слишком-то по душе.

Неподалеку остановилась очередная карета. На дверце ее красовался герб семьи Тренторов. Светло-серые упряжные кони несли на головах султанчики из страусовых перьев. Малта стала смотреть, как выгружается наружу почтенное семейство. Родители были облачены во что-то спокойное, сизо-серое (Малта не стала особо приглядываться). За ними следовали три незамужние дочери, все в платьях, сходных оттенком с цветками золотарника. Сестры держались за руки, ни дать ни взять опасаясь, как бы кто не разрушил их трогательное единение. Малта тихо фыркнула про себя: «Ну и трусихи!» Последним шел их брат, Крион. Он был в сером, как отец, но шейный платок отливал золотом, чуть более темным, нежели платья сестер. Крион был в белых перчатках. Он всегда носил перчатки: прятал жуткие шрамы на руках – в детстве его угораздило свалиться в огонь. Он очень стыдился изуродованных рук. И отчаянно скромничал по поводу стихов, которые писал. Он никогда сам не читал их вслух, предоставляя эту честь своим любимым сестричкам. Волосы у него были золотисто-каштановые, глаза – зеленые, а лицо в детстве покрывали веснушки. Дейла по секрету созналась Малте, что, кажется, влюбилась в Криона. «Когда-нибудь, – вслух мечтала она, – он доверит мне читать свои последние сочинения в узком кругу друзей! Он такой возвышенный… такой… ах!»

Малта проследила за тем, как Крион поднимался по ступенькам, и тоже вздохнула. Как ей хотелось тоже в кого-то влюбиться! Она мечтала побольше узнать о мужчинах. Чтобы о любом из них сплетничать со знанием дела. Чтобы ненароком вспыхивать при упоминании некоего имени. Или сурово хмуриться в ответ на чей-нибудь взгляд. Как ошибалась ее мама, когда утверждала, что у нее еще уйма лет впереди, – и увещевала не торопиться во взрослую жизнь! Уйма лет в звании женщины – да. Но лишь немного времени будет отпущено ей на то, чтобы приглядываться и выбирать. Как-то очень уж скоро все девушки выходят замуж и принимаются рожать… Не-ет, Малта уже успела понять, что солидный степенный муж и куча младенцев – это не для нее.

То, что ей требовалось, было у нее перед глазами прямо теперь. Эти тени в потемках… Эта душевная жажда… И знаки внимания со стороны мужчин, ни одному из которых не дано в самом деле завладеть ею…

…Да, но пока она будет прятаться здесь, мечты мечтами так и останутся. Малта решительно стянула с плеч плащ. Свернула его в узелок и спрятала под кустом: позже заберет. Она почти желала, чтобы бабка и мать были здесь с нею, чтобы она приехала в карете и не надо было бояться, как бы волосы не растрепались, а помада на губах не размазалась и не потускнела… Она воочию представила себе, как они все вместе приезжают на бал и ее красавец-папа подает ей руку и ведет внутрь зала… Умозрительная картина тотчас оказалась испорчена. Откуда-то возник образ неуклюжего малявки Уинтроу, семенящего рядом в своем буром жреческом облачении. А мать оказалась одета в платье до того скромное, что сразу захотелось повеситься. Малта содрогнулась… Нет, она своей семьи ничуть не стыдилась. Она вправду была бы даже рада их появлению… если бы только они умели красиво одеться и должным образом себя вести.

Сколько раз она просила маму пойти на этот бал Подношения?… И что? Ей наотрез отказали! Значит, ничего не попишешь, придется самостоятельно начинать взрослую жизнь!

Она будет держаться смело. Она позволит лишь малой толике своего трагического одиночества проявиться в выражении глаз. Она будет от души веселиться, смеяться и пленять… Но кое-кто подстережет миг, когда она отвлечется; и сумеет уловить в ее взгляде все то жестокое небрежение, от которого она так страдает в своей семье. Этот кто-то поймет, как ей не хватает внимания, как ее позабыли-позабросили в родном доме…

Малта собралась с духом и двинулась вперед, в яркий факельный свет, вперед, к широко и гостеприимно распахнутым дверям.

Лошади, привезшие семейный экипаж Тренторов, процокали копытами, удаляясь, и перед залом сразу остановилась следующая карета. Это прибыли Треллы. Малту окатило одновременно восторгом и страхом. Сейчас из кареты выйдет Дейла. И увидит ее!!! Одна беда – с Дейлой приедут ее родители и старший брат Сервин. Если Малта с ними поздоровается, родители Дейлы непременно поинтересуются, где мама и бабушка Малты. Отвечать на такие вопросы она была пока еще не готова. И все-таки… какое это было бы блаженство – войти в зал об руку с Дейлой! «Две девушки из старинных семейств Удачного входят в общество вместе!…»

Малта придвинулась на шажок ближе… Если первыми выйдут родители и брат, у нее будет возможность незаметно окликнуть Дейлу и попросить подождать…

Все сбылось по ее хотению: первыми появились старшие Треллы. Мама Дейлы была попросту ослепительна. Ее темно-синее платье на первый взгляд казалось очень простым. Оно глубоко открывало шею и плечи, и там блестела серебряная цепочка с подвесками из душистых самоцветов. Как хотела бы Малта, чтобы ее собственная мать хоть однажды надела на себя нечто подобное!… Даже там, где пряталась Малта, ее обоняния достигал пьянящий аромат драгоценностей госпожи Трелл. Вот мама Дейлы взяла под руку ее папу. Он был худой и высокий и тоже в синем – в тон платью супруги. Идя по ступеням наверх, они смотрелись воистину как персонажи легенд. А позади них нетерпеливо переминался Сервин – ждал, пока из кареты выберется сестра. Костюм Сервина был очень схож с отцовским, а башмаки отливали матово-черным. В одном ухе у него покачивалась золотая сережка, черные волосы были весьма смело завиты длинными локонами…

Дата добавления: 2015-07-02