Часть Вторая осень 31 страница

Судя по выражению лица, Офелия вначале необыкновенно разволновалась, потом прониклась жалостью и симпатией.

– Ах, милочка, милочка, – только и повторяла она. – Это ж надо, какая трагедия-то случилась!… Но почему ж ты к нам сразу не прибежала? Почему позволила разлучить вас?

– К кому – к «вам»? – спросила Альтия изумленно.

– Ну как же? К нам, к живым кораблям! Уж мы бы за тебя все как есть стеной встали! В те дни, когда ты вдруг исчезла, а Хэвен заграбастал Проказницу, в порту только и разговору было, что об этой истории! Мы-то все были уверены, что после ухода твоего отца ты Проказницу всенепременно получишь… А уж она-то как убивалась, бедняжка! То-то мы словечка из нее вытянуть не могли… А потом появился тот мальчик… как его звали? – Уинтроу! – и у нас хоть немножко от сердца отлегло. Но только бедная девочка и тогда все никак успокоиться не могла. Конечно, если Уинтроу притащили на борт против его желания, это очень многое объясняет!… Но чего я по-прежнему в толк не возьму – отчего ты к нам не пришла?

– И подумать не могла, – ответила Альтия покаянно. – Я полагала, это сугубо внутрисемейное дело… Но даже если бы я пришла и пожаловалась – разве вы могли бы что-нибудь сделать?

– Хорошенького же ты о нас мнения, милочка, как я погляжу! Мы, чтобы ты знала, ну о-очень на многое способны, если припрет… А если бы нас вздумали не послушать – мы бы вообще ходить в море отказались! Все как один! И не вышли бы из гавани, пока на Проказницу не взошел бы по доброму согласию один из членов семьи!

Некоторое время Альтия потрясенно молчала… Потом кое-как выдавила:

– И вы пошли бы на такое… ради нас?

– Альтия, деточка, конечно, пошли бы, и не только ради вас – ради нас всех!… Ты, может быть, слишком молода и не помнишь… но был когда-то живой корабль по имени Совершенный. Его примерно так же обидели – и свели в итоге с ума. – Офелия даже закрыла глаза и покачала головой. – В то время мы, увы, не вмешались… И вот оттого, что мы вовремя не помогли родичу, он оказался навсегда искалечен. Всякий живой корабль, входящий или выходящий из гавани Удачного, видит его на берегу. Он вытащен из воды и прикован цепями, он одинок и безумен… Мы, корабли, мы ведь общаемся между собой, солнышко. Мы не меньшие охотники до сплетен, чем наши матросы, – а так, как матросы, не сплетничает, поверь мне, никто на свете. И много, много лет назад мы все между собой сговорились… Так что если бы мы узнали то, о чем ты сейчас мне рассказала, мы всенепременно бы за вас заступились! А ежели бы слова делу не помогли, мы бы выходить в море отказались, и все тут. Нас, живых кораблей, не так уж и много… Что ж это получится, если мы за своих заступаться не будем?

– Я не знала… – тихо повторила Альтия.

– Ну-у, хм, да… я, наверное, слишком разоткровенничалась. Ты же понимаешь, деточка, если станет известно о сговоре кораблей… это могут очень неправильно истолковать. Мы же не бунтовщики какие-нибудь, мы без крайней необходимости нипочем не восстанем… Но и сидеть сложа ручки и просто смотреть, как одного из нас опять обижают, – никогда!

Развязные интонации старой неряхи-матерщинницы начисто исчезли из ее голоса. То, что услышала Альтия, могла бы произнести властная женщина из Удачного, мать и глава могущественного семейного клана. И девушка спросила с надеждой:

– А не поздно ли… сейчас попросить помощи?

– Ну, – ответила Офелия, – начнем с того, милочка, что прямо сейчас мы далековато от дома и еще не скоро прибудем туда. Пока могу только обещать, что шепну пару словечек другим живым кораблям, если хоть кого-нибудь встретим. Только не пытайся сама что-нибудь говорить, оставь это мне. Мы все равно не сможем ничего предпринять, пока сама Проказница не вернется в Удачный… Ох, как я надеюсь в тот момент тоже там оказаться!… Ни за что на свете не хотела бы пропустить такое веселье!… Ну, короче, когда это произойдет, я – надеюсь, что я! – или тот из нас, кто окажется рядом, расспросит Проказницу, как выглядит дело с ее точки зрения. И, если она горюет так же сильно, как ты, – а я полагаю, что очень даже горюет, я ведь твою душу читаю почти так же ясно, как если бы ты была одной из нас, – вот тогда-то мы и возьмемся за дело. В гавани Удачного всегда стоят два-три живых корабля… Мы переговорим с нашими семьями, и к нам будут присоединяться другие корабли по мере их возвращения в порт. И мы потребуем, чтобы наши семьи призвали Вестритов к ответу. То есть, ты понимаешь, деточка, мы надавим на наши семьи, чтобы они надавили на Вестритов. Ну и как последнее средство – общий отказ выходить в море. Честно тебе признаться, нам очень не хочется, чтобы до такого и вправду дошло. Но коли дойдет – встанем насмерть!

Альтия очень долго молчала…

– О чем ты думаешь? – наконец спросила Офелия.

– О том, что я впустую потратила почти целый год, странствуя вдали от своего корабля. Да, я очень многому научилась, и я действительно полагаю, что здорово поднаторела как матрос… Но чудо первых месяцев ее жизни уже прошло мимо меня, и этого не наверстаешь ничем. Ты права, Офелия… Я злобное, бессердечное существо. А может, просто глупое и трусливое… Как я могла бросить бедняжку одну Кайлу на растерзание – сама в толк не возьму…

– Все мы совершаем ошибки, солнышко, – ласково заметила Офелия. – Можно только молиться, чтобы все они были так же исправимы, как твоя. Ибо, конечно же, мы всенепременно вернем тебе твой кораблик. Всенепременно вернем!

– Не знаю даже, как благодарить тебя…

Чувство было примерно такое, когда заново обретаешь способность дышать полной грудью. Или сбрасываешь с плеч груз, нескончаемо долго гнувший к земле. Альтии никогда и в голову не приходило, что живые корабли могут питать друг к дружке подобные чувства. Она-то знала лишь свою личную связь с Проказницей – и не более того. Она ни разу не задумывалась, что у ее корабля может завязаться дружба с кем-то из ее племени… Что у них с Проказницей могут оказаться союзники… много союзников… не просто они вдвоем против целого мира!

Офелия гортанно хохотнула, вновь превращаясь в разудалую распустеху.

– Между прочим, – сказала она, – с тебя еще вопросик!

Альтия тряхнула головой и улыбнулась:

– Ты мне уже не три, а тридцать три вопросика задала.

– А вот и не надо! – от души расхохоталась Офелия. – Я только припоминаю, как спросила тебя насчет имени. А остальное ты мне, золотце мое, выложила сама! В порядке рыданий в жилетку!…

– Ну… наверное, так и было… Хотя нет, погоди! Точно помню: ты меня спросила, почему я не пришла за помощью к другим живым кораблям!

– Это был не настоящий вопрос. Это я так, просто чтобы разговор завязался… Но даже если тут я тебе уступлю, вопросов все равно получается два. Один по-прежнему с тебя!

Альтия решила проявить щедрость и душевную широту.

– Валяй, спрашивай! – сказала она.

Офелия заулыбалась, и глаза у нее заблестели самым проказливым образом. Она даже прикусила ослепительными зубами кончик языка… А потом выпалила:

– Ну так кто же он, тот темноглазый парень, который навевает тебе… такие роскошные сны?!!

ГЛАВА 32
ШТОРМ

– Давай попробуем вот так… – Уинтроу сдвинул кандалы по тощим лодыжкам девушки как можно дальше наверх. Взял полоску тряпки и осторожно обмотал стертое в кровь тело. Потом сдвинул железные обручи назад, на повязки. – Ну как? Лучше?

Она не ответила. И, как только он убрал ладонь, принялась что было силы вертеть ногами в державших ее кандалах.

– Нет, нет, не надо! – негромко взмолился Уинтроу. Он прикоснулся к ее лодыжке, и девушка немедленно замерла. Но так ничего и не сказала. И не посмотрела на него. Она все время молчала и никуда не смотрела. Еще день-другой – и она навсегда себя изувечит. А у него не было ни трав, ни целебных масел, не говоря уже о настоящих лекарствах и перевязочном материале… Все, что он мог предложить страждущим, – это морскую воду и не слишком чистые тряпки. Между тем эта девушка постепенно, но верно перетирала себе сухожилия. Сучила и сучила ногами – и, кажется, не собиралась прекращать…

– Оставь ее, – мрачно посоветовал голос из темноты. – Она все равно спятила. Не соображает, что делает. Да и помрет наверняка раньше, чем мы в Калсиду придем. Все твои промывания и повязки только оттягивают печальный конец… Дай ей уйти, она же всяко по-другому отсюда не выберется!

Уинтроу поднял свечу над головой и вгляделся в потемки. Он затруднился определить, кто именно заговорил с ним. В этой части трюма даже ему, малорослому, было толком не выпрямиться. Потому и рабы, прикованные здесь, были больше других ограничены в движении. Только бег корабля, размашисто резавшего высокую волну, раскачивал людей туда-сюда, так что живая плоть терлась о дерево. Они прикрывали глаза от пламени его маленькой свечки: она слепила их, как полуденное солнце. Уинтроу прошел дальше вдоль ряда, стараясь перешагивать через зловонные потеки. Большинство невольников молчало и никак не реагировало на его появление: вся их сила уходила на то, чтобы как-то выносить свое бедственное положение. Потом Уинтроу заметил мужчину, который полусидел, насколько позволяли цепи, и болезненно моргал против света, стараясь посмотреть Уинтроу в глаза.

– Могу я как-то помочь тебе? – спросил мальчик негромко.

– Может, у тебя ключик найдется от этих цепочек? – язвительно поинтересовался один из лежавших ближе к Уинтроу.

Другой спросил:

– А ты почему свободно расхаживаешь?

– Так распорядились, чтобы я мог поддерживать в вас жизнь, – уклончиво ответил Уинтроу. Он боялся – узнай они, что он сын капитана, не попытались бы убить! – У меня тут ведерко морской воды и тряпки, – продолжал он. – Если кто хочет обтереться, пожалуйста…

– Дай тряпку, – грубо потребовал тот, что заговорил первым. Уинтроу смочил ее водой и протянул ему, думая, что тот вытрет лицо или руки: многие рабы находили некоторое утешение, исполняя ритуал умывания. Но вместо этого мужчина протянул руку так далеко, как только смог, и прижал тряпку к нагому плечу человека, неподвижно лежавшего рядом. – Вот, крысиный ты корм, – проговорил он почти с нежностью. И как умел промокнул воспаленную опухоль на плече у соседа. Тот не пошевелился и ничего не сказал. – Этого малого здорово кусанули прошлой, не то позапрошлой ночью, – пояснил тот, что взял тряпку. – Я поймал крысюка, и мы схарчили его пополам… Вот только ему что-то поплохело с тех пор. – И он ненадолго перехватил взгляд Уинтроу: – Как, не сможешь устроить, чтобы его отсюда вынесли? – спросил он уже более мягким тоном. – Коли уж судьба ему в цепях помереть, пусть по крайности отойдет на воздухе, на свету…

– Сейчас ночь, – услышал Уинтроу свой собственный голос. Ох, Са, до чего ж глупо прозвучало…

– Правда? – удивился мужчина. – Но все равно… Хотя бы свежий воздух… прохладный…

– Я узнаю, – ответил Уинтроу. Хотя на самом деле отнюдь не был уверен, что пойдет у кого-нибудь спрашивать. Команда более не имела к Уинтроу никакого отношения. Он был сам по себе. Ел и спал отдельно от всех. Кое-кто из матросов, с кем он успел в начале плавания более-менее сойтись, иногда посматривали в его сторону, и тогда на лицах у них возникала смесь жалости и отвращения – дескать, надо же было докатиться до подобного состояния! А новые матросы, нанятые в Джамелии, обходились с ним словно с самым обыкновенным рабом. Если он к ним приближался, они сразу начинали жаловаться на вонь – и пинками либо зуботычинами гнали его прочь… Нет уж! Чем меньше внимания обращала на него команда, тем спокойней ему жилось. В последнее время он стал думать о палубе, мачтах и снастях как о «внешнем мире». Его, Уинтроу, новый мир находился здесь, в трюмах. Это был мир ощутимо густого смрада, заросших грязью цепей… и человеческих тел, опутанных ими, как паутиной. Когда Уинтроу выбирался на палубу, чтобы сменить воду в ведерке, это было целое путешествие в другую вселенную. Там люди двигались, куда кто хотел, они разговаривали, кричали и порою даже смеялись, и ветер, солнце и дождь вволю целовали их лица и обнаженные руки. Уинтроу никогда раньше не подозревал, какое это чудо!

Наверное, он мог бы остаться наверху, в этом дивном палубном мире. И даже постепенно обрести свое прежнее положение корабельного юнги. Но он даже не пытался. Побывав здесь, в недрах корабля, он все равно не смог бы забыть увиденного или притвориться, что ничего этого не существует. Поэтому каждый день он поднимался с закатом, наполнял свое ведерко, брал собственноручно выполосканные тряпки – и отправлялся к рабам. Он мог им предложить лишь одно жалкое утешение – умывание морской водой. Пресная вода, конечно, была бы предпочтительнее, но ее слишком берегли. Что ж, пусть будет морская. Все лучше, чем ничего… Он давал людям умыться и ухаживал за ранами, до которых они сами не могли дотянуться. Их было слишком много, и он физически не мог каждый день посещать каждого. Но все-таки он делал что мог. А потом возвращался к себе, в канатный рундук, падал на свое убогое ложе – и засыпал как убитый…

Он ощупал ногу укушенного крысой. Кожа показалась ему очень горячей… Вряд ли бедолага долго протянет.

– Не намочишь ли ты тряпку еще? Пожалуйста…

Что-то в интонациях и выговоре прозвучавшего голоса показалось Уинтроу смутно знакомым… Он раздумывал об этом, макая тряпку в остатки морской влаги на донце ведерка. Вода была уже грязная, как, впрочем, и тряпка. Но хоть мокрая, и то добро. Человек взял ее и вытер лицо соседа. Потом вывернул тряпку и обтерся сам.

– Спасибо тебе большое, – сказал он, возвращая жалкий лоскут.

У Уинтроу пошли по коже мурашки… он вспомнил. И он сказал:

– Ты со Срединного полуострова, ведь так? Не из местности возле Келпитонского монастыря?…

Человек улыбнулся довольно странной улыбкой – так, будто слова Уинтроу разом ранили и согревали его.

– Да, – ответил он негромко. – Именно там я жил… – И поправился: – Пока меня в Джамелию не послали.

– И я жил в Келпитоне! – прошептал Уинтроу, хотя больше всего ему хотелось кричать. – Я жил в монастыре и учился на священнослужителя. А еще иногда я трудился в садах…

Он заново смочил тряпку и протянул ее закованному.

– Ах, эти сады… – голос мужчины прозвучал словно издалека, хотя он всего-то повернулся лишний раз обтереть руки соседа. – Весной, когда распускались цветы, каждое дерево превращалось в розовый или белый фонтан… а их аромат был подобен благословению…

– Над ними кружились пчелы, – подхватил Уинтроу, – но порою казалось, будто жужжат сами деревья. А когда лепестки опадали, сама земля на неделю становилась розово-белой…

– А деревья окутывал зеленый туман: это пробивались первые листья… – прошептал раб. И вдруг застонал: – О Са, спаси и помилуй!… Кто ты? Демон, явившийся мучить меня, или дух – посланец Небес?…

– Ни то ни другое. – Уинтроу внезапно сделалось стыдно. – Я просто мальчишка с тряпками и ведерком воды…

– И даже не жрец Са?…

– Больше уже нет…

– Дорога к жречеству может неисповедимо петлять, – заметил раб наставительно, и Уинтроу понял, что тот цитировал древнее писание. – Но однажды вступивший на нее – уже не сворачивает…

– Но меня, – сказал он, – силой оторвали от ученичества!

– Никого нельзя оторвать, никто не может и уйти по собственной воле. Все жизни ведут к Са. Все мы так или иначе призваны к священству.

Тут до Уинтроу дошло, что он сидит очень тихо, замерев в темноте. Огарок свечки погас, а он даже и не заметил. Его разум устремился следом за словами невольника, вопрошая и дивясь. «Все мы призваны к священству» – как это понимать? Даже Торк? Даже Кайл Хэвен?… Одно дело призывать – но всякий ли призыв будет услышан, всякая ли дверь растворится?…

Ему не понадобилось объяснять собеседнику своего путешествия по мысленным мирам – тот все понял и так.

– Ступай, жрец Са, – тихо проговорил он из мрака. – Твори то малое добро, которое можешь, моли о нас, доставляй утешение. Когда же тебе представится случай сделать нечто большее – знай: Са даст тебе мужества. Я знаю…

И Уинтроу почувствовал, как в руку ему сунули тряпку.

– Ты тоже был жрецом? – спросил Уинтроу тихо.

– Я и сейчас жрец. Из тех, кто не переметнулся на сторону ложного вероучения. Я по-прежнему полагаю, что никто не рождается для рабской доли. Я верю, что Са не допустил бы подобного. – Он откашлялся и тихо спросил: – А как веруешь ты?

– Так же, конечно.

Его собеседник проговорил тоном заговорщика:

– Воду и еду нам приносят только раз в день. Кроме тебя и разносчиков пищи, сюда никто не заглядывает. Будь у меня хоть что-нибудь металлическое, уж я потрудился бы над этими цепями… Мне не нужен даже инструмент, ведь его могут хватиться. Просто что-нибудь металлическое, что ты смог бы подобрать, пока никто не смотрит…

– Но… даже если ты выберешься из цепей, что ты сможешь поделать? Один против многих?…

– Если бы удалось открепить длинную цепь, освободиться удалось бы целому ряду.

– Но все-таки… что ты намереваешься делать? – спросил Уинтроу не без ужаса.

– Не знаю. Положусь на провидение Са… Ведь Он уже привел тебя ко мне, так? – Невольник, похоже, ощутил колебания мальчика и сказал: – Только не думай об этом. Не строй планов и не волнуйся. Если Са тебе предоставит такую возможность, ты сразу это поймешь. И тогда – действуй. – Он помолчал. – Я только вот о чем попрошу… Попытайся вымолить у них, чтобы бедному Кело дали испустить дух на палубе… Попытайся, если отважишься.

– Отважусь, – твердо ответил Уинтроу. Вокруг царила все та же тьма и висел все тот же липкий смрад, но внутри у него будто ожил и разгорелся крохотный огонек. Он отважится. Он попросит. Что ему за просьбу-то сделают? Уж вряд ли что-нибудь худшее, чем ему до сих пор доставалось. «Мужество… – подумал он изумленно. – Кажется, я вновь мужество обретаю…»

Он нашарил во мраке ведерко и тряпку.

– Мне идти надо. Но я непременно вернусь!

– Конечно, вернешься, – долетел тихий ответ.

– Проказница, я пришел! Ты мне что-то хотела сказать?

– Что-то происходит! Что-то очень нехорошее происходит…

– Что именно? – спросил Гентри устало. – Опять змеи? Во имя Са, Проказница, я уже пытался их отогнать. Но что толку по утрам швырять в них камнями, если под вечер за борт опять полетят мертвецы? Я не могу тебя избавить от них. Так что постарайся уж внимания не обращать…

– Они шепчут мне… – созналась она беспокойно.

– Что?… Змеи разговаривают с тобой?

– Нет. Не все. Только тот белый, – Проказница обернулась к старпому, в глазах у нее была мука. – Он говорит… без звука, без слов. Он шепчет мне прямо в голову… и понуждает… к такому, что я и выговорить не могу…

Гентри едва не расхохотался. Очень неплохо: невыговариваемые вещи, к которым понуждают без слов. Как говорится, было бы смешно, если бы не было так грустно.

Иногда, вот как теперь, Гентри начинало казаться, что за всю его жизнь с ним ничего по-настоящему веселого и не случалось.

– Со змеями я все равно поделать ничего не могу, – сказал он Проказнице.

– Знаю, знаю… Я должна сама справиться с этим. И я справлюсь. Но сегодня… это не змеи. Это нечто другое…

– Что же? – спросил он терпеливо. «Она свихнулась. Ну точно свихнулась… И я помог довести ее до подобного состояния!»

Иногда ему казалось, что слова носового изваяния следовало просто пропускать мимо ушей – так, как если бы она была обычной рабыней из трюма, молящей о милосердии. Иногда, наоборот, Гентри начинал усматривать свой прямой долг в том, чтобы выслушивать ее бредни и пытаться рассеять владевшие ею беспочвенные страхи. Ибо то, что он про себя называл сумасшествием, на самом деле было неспособностью игнорировать человеческое несчастье, до отказа наполнявшее ее трюмы. И он, Гентри, помогал этому несчастью водворяться у нее на борту. Он приделывал цепи, он заводил на борт рабов, он своими руками приковывал мужчин и женщин в темноте глубоко под палубами, по которым теперь ходил. Он и теперь обонял вонь, которую они производили помимо собственной воли, и слышал отголоски их криков. «А может, это не она спятила, а, наоборот, я? У меня ключ висит на поясе – а я ничего не предпринимаю…»

– Я не знаю, что именно, – сказала Проказница. – Но что-то надвигается на нас… Что-то очень опасное!

Гентри показалось, она говорила точно больной ребенок в жару, видящий кругом себя в потемках персонажей из кошмарного сна. В ее голосе звучала невысказанная мольба: «Ну сделай так, чтобы они ушли…»

– Это просто шторм собирается, – сказал Гентри. – Мы все его чувствуем, да и волны делаются выше. Но с нами все будет хорошо, ведь ты великолепный корабль. – И попробовал ободрить ее: – Небольшая трепка тебе только на пользу пойдет!

– Нет, – сказала она. – Шторм я рада приветствовать: может, хоть вонь сделается чуточку меньше. Я совсем не шторма боюсь…

– Что же я могу для тебя сделать… – пробормотал Гентри. Помедлил – и задал свой обычный вопрос: – Хочешь, я разыщу Уинтроу и к тебе его приведу?

– Нет, нет, не надо, – повела она головой. Разговоры об Уинтроу явно не доставляли ей удовольствия; она сама не упоминала о нем и ему не давала.

– Что ж, – сказал Гентри. – Если придумаешь, что я мог бы для тебя сделать, просто дай знать.

И повернулся идти.

– Гентри! – окликнула она торопливо. – Гентри, постой!

– Да, Проказница? Что такое?

– Я говорила тебе, чтобы перебрался на другой корабль… Помнишь, я говорила тебе? Чтобы ты себе другое место нашел?…

– Помню, – кивнул он неохотно. – Помню…

И снова Гентри повернулся идти, но тут же едва не налетел на человека, неожиданно шагнувшего к нему из темноты. Старпом шарахнулся, едва не вскрикнув от неожиданности. Мгновением позже он разглядел, что перед ним был всего лишь Уинтроу. Ночь сделала мальчишку, облаченного в затасканное тряпье, похожим на бесплотного духа. Уинтроу выглядел очень исхудавшим, на бледном – как у любого раба – лице выделялись татуировки, казалось, они ползли по щеке. И он до того провонял миазмами невольничьего трюма, что Гентри отступил прочь еще прежде, чем успел об этом подумать. Старпом предпочитал вообще не встречаться с Уинтроу, а уж посреди ночи да наедине – это было удовольствие, мягко говоря, ниже среднего. С некоторых пор мальчишка начал казаться Гентри этаким ходячим упреком, живым напоминанием обо всем, чего моряк пытался не замечать.

– Чего надо? – грубо спросил он, но ему самому показалось – прозвучало это как плач.

– Один из рабов умирает, – просто ответил Уинтроу. – Хорошо бы его на палубу вынести.

– Ну и чего ради, если он все равно умирает? – с прежней грубостью осведомился Гентри, пытаясь спрятать за резкими словами свое собственное отчаяние.

– Но почему бы и нет? – спросил Уинтроу негромко. – Когда он умрет, вы же всяко вынесете его наверх, чтобы избавиться от тела. Так почему бы не сделать это чуть раньше, чтобы он хоть перед смертью чистым воздухом подышал?

– Чистым воздухом? У тебя что, совсем нос заложило? На этом корабле такого места уже не осталось, где бы не смердело!

– Допускаю, что тебе именно так и кажется. Но ему точно было бы здесь, наверху, перед смертью легче дышать.

– Я не могу просто так вытащить раба на палубу и оставить его здесь! Кого прикажешь приставить, чтобы за ним присматривать?

– Я бы и присмотрел, – ровным голосом предложил Уинтроу. – Да и кому какая от него может быть угроза? Он в таком жару, что будет просто лежать, глаз не раскрывая, пока не помрет.

– Жар? – насторожился Гентри. – Он что, из этих «расписных»?

– Нет, он из переднего трюма.

– Тогда почему его лихорадит? У нас до сих пор только «расписные» болели! – Гентри говорил сердито и так, словно Уинтроу был во всем виноват.

– Его укусила крыса. Его сосед говорит, что с того укуса, похоже, все и началось. – Уинтроу помялся. – Может, его вообще следовало бы на всякий случай убрать от других.

Гентри фыркнул:

– Думаешь сыграть на моих страхах, чтобы своего добиться, так?

Уинтроу смотрел на него спокойно, не отводя взгляда:

– Тогда назови мне хоть одну стоящую причину, по которой не следует вынести этого бедолагу на палубу умирать.

– У меня нет свободных людей, чтобы таскать его туда-сюда прямо сейчас. Идет большая волна, шторм надвигается. Мне вся вахта на палубе нужна, до человека, – не ровен час, понадобятся! Мы входим в пролив со сложным фарватером: тому, кого шторм застигает именно здесь, следует держать ухо востро!

– Если ты дашь мне ключ, я сам его наверх вытащу.

– Ты?… Вытащишь из переднего трюма наверх взрослого мужика?… В одиночку?…

– Значит, кто-нибудь еще из рабов мне поможет.

– Вот что, Уинтроу… – начал Гентри раздраженно, но тут вмешалась Проказница.

– Пожалуйста, Гентри, – тихо сказала она. – Пожалуйста, пускай его вынесут.

Гентри очень не хотелось им уступать… Почему – он сам не взялся бы объяснить. Ему давался шанс явить вполне посильное милосердие – а он только желал отказать. Почему? Наверное, потому, что, если правильно было пожалеть этого умирающего, значит… значит… Он отбросил беспокоящую мысль. Он, в конце концов, был на этом судне старпомом, у него была куча обязанностей, и самая основная – поддерживать на корабле тот и именно тот порядок, которого пожелал капитан. И даже если бы прямо сегодня он встал перед ним и заявил: «Это неправильно!» – что изменил бы его единственный голос?

– Ты, помнится, говорил: если, мол, я вспомню, чем ты можешь мне угодить, чтобы я только сказала, – напомнил корабль.

Гентри посмотрел вверх, на вечернее небо, обложенное густеющими облаками. «Если Проказнице не потрафить, она упрется, и тогда шторм нас оттреплет вдвое хуже, чем мог бы…» Гентри страсть не хотелось перечить кораблю именно теперь.

– Если волнение еще усилится, палубу начнет «мыть», – предупредил он их обоих.

– Думается, – сказал Уинтроу, – он вряд ли заметит…

– Ох, Са!… – с чувством воскликнул Гентри. – Я не могу доверить тебе свои ключи, парень. И не могу разрешить вывести на палубу здорового раба. Ладно – если уж надо это сделать, чтобы угодить кораблю, я все сделаю сам! Только давай поторопимся… – И громко прокричал: – Эй, Комфри! Присмотри тут, на палубе! Я иду вниз. Понадоблюсь – зови сразу!

– Так точно, старпом!… – долетело из полутьмы.

– Валяй, показывай, куда идти, – нарочито грубовато обратился Гентри к Уинтроу. – Если в переднем трюме вправду какая хворь завелась, всяко мне самому лучше взглянуть!

Уинтроу молча вел его по корабельным недрам… Он просто не мог придумать, что бы такого сказать Гентри, кроме просьбы, – а ее он уже высказал. Он очень болезненно чувствовал всю бездну разницы между ним и собой. Гентри, правая рука и надежный советник его отца, был от Уинтроу, раба и обесчещенного сына, дальше, чем небеса от земли. И потому, ведя Гентри по направлению к набитому невольниками переднему трюму, он чувствовал себя так, будто ведет постороннего знакомиться со своим личным кошмаром.

Гентри дал ему нести фонарь. Тот отбрасывал яркий круг, освещавший гораздо больше, нежели свечки, к которым успел привыкнуть Уинтроу. Оттого ужас человеческого унижения и уничтожения ощущался еще вдвое острей. Уинтроу старался дышать как можно реже, да и то делая очень мелкие вдохи. Это было искусство, которому он успел обучиться. Гентри, шедший сзади, время от времени давился кашлем, а один раз, кажется, старпома едва не стошнило. Уинтроу не оглядывался… Было и так ясно – Гентри как старпом не обязан был сам спускаться в невольничьи трюмы. Он и не спускался. У него другие люди в подчинении были – их при надобности и посылал. Уинтроу про себя весьма сомневался, что его отец со времени выхода из Джамелии вообще заглядывал вниз.

Поблизости от умирающего им пришлось низко нагнуться. Здесь рабы лежали так плотно, что, делая шаг, трудно было на кого-нибудь не наступить. При виде яркого фонарного света несчастные начинали шевелиться и тихонько шушукаться.

– Вот тот, о ком я говорил, – показал Уинтроу. И пояснил жрецу, лежавшему рядом: – Это Гентри, старпом… Он согласился позволить мне вынести твоего друга наверх.

Раб-жрец приподнялся, моргая в ярких лучах фонаря.

– Да пребудет с тобою милость Са, – сказал он старпому. – Я – Са'Адар.

Гентри никак не прокомментировал ни того, что невольник вздумал ему представиться, ни того, что он претендовал на священнический сан. Уинтроу показалось, что старпом почувствовал себя неудобно – как это, его представляли рабу!… Нагнувшись, Гентри опасливо потрогал горячую кожу умирающего раба.

– Жар, – объявил он, как будто это и так не было очевидно. – Вынесем его отсюда, пока зараза не распространилась.

И он потянулся вбок, к толстенной скобе, загнанной в дерево «Проказницы». К скобе крепилась длинная цепь, державшая целый ряд невольников. Соленость морского воздуха и влажные человеческие испарения успели потрудиться над висячим замком. Гентри пришлось повозиться, прежде чем замок, скрежетнув, разомкнулся. Ему пришлось еще бороться с дужкой, никак не желавшей выходить… Но вот наконец свободный конец цепи упал на грязную палубу.

– Отстегни этого малого от остальных, – велел старпом Уинтроу. – Потом закрепишь прочих – и потащим его на палубу. Да пошевеливайся давай! Не нравится мне что-то, как «Проказница» идет по этой волне!

Уинтроу без труда понял: Гентри просто не хотел прикасаться к заросшей гнусной слизью цепи, что проходила сквозь кольца всех ножных кандалов. Что до самого Уинтроу – его человеческие испражнения и свернувшаяся кровь с некоторых пор волновали всего менее. Держа в руке фонарь, он пополз на карачках вдоль ряда рабов, с рокотом и звяканьем протаскивая цепь сквозь кольца, пока не добрался до умирающего – и не высвободил его.

Дата добавления: 2015-07-02