Тот, кто натянет парус слишком туго 1 страница

И не ослабит, будет опрокинут,

И поплывет ладья его вверх дном».

Конечно, гибель карьеры или отсутствие перспектив воспринимаются 1-й Волей трагически. Но стремления подняться вверх они не отменяют, а только стимулируют поиск новых нестандартных путей карьерного роста. Отсюда - резкие, непонятные окружающим, перемены, которыми часто пестрит судьба «царя». Вот какую характерную историю на эту тему рассказал известный психолог Стивен Берглас. Однажды пришел к нему пациент, якобы испытывающий раскаяние из-за того, что жертвовал семьей ради работы. «Я предложил ему начать ходить в церковь с семьей», - вспоминает Берглас.- «Но вместо того, чтобы просто присутствовать на службе, он стал дьяконом. То есть вновь предпочел должность семейному общению». К сказанному можно добавить, что и к психологу, и в церковь герой рассказа пошел только потому, что на прежней работе его карьерные возможности оказались исчерпаны.

1-ая Воля - прирожденный лидер. Для нее управлять людьми так же легко и естественно, как дышать. Обычно «царь» не говорит прямо: «Воли у меня в избытке, поэтому отдайте мне свою и следуйте за мной. Я отвечаю за все!» Но он, как никто, умеет вести себя подобно власть имущему, и люди невольно подчиняются, не столько видя, сколько чувствуя «царя», как цыплята чувствуют цыпленка- «альфу».

Оценка таланта 1-й Воли вести за собой людей может быть в зависимости от обстоятельств двоякой. С одной стороны, этот талант как никогда ценен в период катастроф, бед, разбродов. Способность сцементировать общество и повести его за собой, даже если единение достигнуто не без насилия и цели темны - все равно благо, потому что просто позволяет обществу спастись и выжить. И наоборот. Во времена мира, покоя, согласия ничто так не вредит обществу, как талант лидера 1-й Воли, потому что он неотделим от монолога, авторитарности, подавления личности, от мертвящего единообразия поведения, мыслей, чувств.

Отец Маргарет Тэтчер, от которого она, вероятней всего, унаследовала свою 1-ю Волю, завещал дочери «никогда не следовать за толпой, не бояться отличаться от нее, а если необходимо - вести ее за собой». В этих словах отца будущего премьер-министра коротко и емко изложен не просто личный опыт и взгляд, а универсальная стратегия 1-й Воли в ее взаимодействии с толпой. «Царь» действительно никогда не смешивается с ней, не ездит в обозе, редко стоит на обочине движения и постоянно норовит оказаться в ее главе. Да и как не стремится ему во главу толпы? Ведь только при ее участии может быть реализован природный лидерский талант. Ведь не бывает короля без свиты, пусто небо без земли, и верх обнаруживает себя только при наличии низа. Так что стремление 1-й Воли во главу чего бы то ни было - не сказать, законно, но естественно, так как только в таком положении она по-настоящему реализуема.

И еще один вывод, обусловленный специфическими отношениями между «царем» и толпой: несмотря на весь свой закоренелый индивидуализм, он - существо очень общественное, очень зависимое, пребывающее с толпой в почти мистической, ипостасной связи, в состоянии нераздельности и неслиянности. «Живу напоказ, для людей», - кряхтел Толстой и...продолжал такое показушное существование.

Вместе с тем, будучи существом зависимым, «царь», как никто, бесцеремонен в отношениях с теми, кто попал в зависимость от него, и нет в мире более последовательного и наглого насильника, чем 1-я Воля. Однако «царь» скорее диктатор, чем тиран, - не терпя прекословий, он все-таки слишком верит в свое природное право на власть, чтобы всерьез бояться конкуренции и ожесточаться в страхе перед ней.

* * *

1-ая Воля рождается лидером. Но, может быть, еще более, чем уверенным в своем праве на власть, рождается «царь», уверенным в своем праве на неповиновение. Время и обстоятельства не всегда способствуют реализации природного права 1-й Воли на власть, но праздник непослушания - это праздник, который всегда с тобой, праздник, который можно справлять каждый день, независимо от времени и обстоятельств. Поэтому 1-я Воля не всегда лидер, но всегда человек неуправляемый. Вспоминается, как кричал мой старинный друг, в очередной раз увольняемый с работы: «Пойми, мне нельзя приказывать!»

Неуправляемость - наиболее ранняя примета 1-й Воли. Дети- «цари» самые упрямые, самые трудные дети на свете. Договориться с ними практически невозможно, насилие не действует, слезы бесполезны. Семи лет от роду Карл XII Шведский, будучи выведен из отцовского кабинета, потому что пришел час совещания министров, сначала долго и упорно стучал в закрытую дверь, а потом просто с разбега врезался в нее головой; окровавленного, без сознания мальчика, конечно, внесли в кабинет, хотя делать ему там было нечего.

В детстве даже прямая, очевидная личная выгода не делает 1-ю Волю покладистой, она бунтует хронически, с поводом и без, в самых различных формах. Описывая свое детство, Сальвадор Дали рассказывал: «Дитя-король обернулся анархистом. «Наперекор всему и всем!» стало моим девизом и руководством к действию. В детстве я всегда поступал не так, как все, но не задумывался над этим. Теперь же я осознал исключительность своего поведения и стал нарочно поступать против всех ожиданий. Стоило кому-нибудь сказать: «Черное!» - как я парировал: «Белое!» Стоило кому-нибудь приподнять приветственно шляпу, и я не упускал случая публично плюнуть и выругаться. Я ощущал себя настолько другим, что всякое случайное совпадение моих действий с чьими-то повергало меня в транс - я мог разрыдаться от ярости. Я не такой, как все! Я - другой, чего бы мне это ни стоило, я не похож ни на кого и ни в чем! Я - один-единственный! Слышите - один!»

С возрастом, правда, фронда 1-й Воли становится осмысленнее, она перестает бунтовать по мелочам и в прямой вред себе. Но неуправляемость как таковая остается нормой «царского» поведения, множа ряды путчистов, правокачателей, реформаторов, сутяг, анархистов, раскольников, махровых реакционеров и не менее махровых радикалов всех мастей.

Спросим себя: хороша ли или плоха неуправляемость 1-й Воли? Как говорят, наши недостатки - продолжение наших достоинств. Поэтому и присущий 1-й Воле бунтарский дух обоюдоостр. С одной стороны, он жизненно необходим обществу, он - тот оселок, на котором постоянно оттачивается тупеющее, коснеющее общественное сознание; неслучайно Сократ говорил о себе, что он приставлен к Афинам «как овод к лошади, большой и благородной, но обленившейся от тучности и нуждающейся в том, чтобы ее погоняли». 1-ая Воля - враг всего обыденного, привычного, банального и в этой вражде заключается главная ценность ее для общества.

С другой стороны, самоценность бунтарства часто заводит 1-ю Волю в стан реакции, заставляет грести против течения, писать против ветра, насиловать явь. Возвращаясь к Сократу, сравнившему себя с оводом, можно сказать, что «царь» - овод, который жалит все зады, независимо от того, нуждаются они в этом или нет. Поэтому дилемма: кто 1-я Воля - благородный бунтарь или пустой фрондер неразрешима; он - и то, и другое, и все вместе в зависимости от обстоятельств.

* * *

Если «царь» религиозен, а зачастую так оно и бывает, то мятежный дух создает для 1-й Воли дополнительные трагикомические и неразрешимые трудности в ее отношениях с Богом. Невозможно понять, как удалось Горькому подсмотреть эту драму в душе Толстого, но, факт остается фактом, увидел и описал: «Мысль, которая, заметно, чаще других точит его сердце, - мысль о Боге. Иногда кажется, что это не мысль, а напряженное сопротивление чему-то, что он чувствует над собой... С Богом у него очень неопределенные отношения, но иногда они напоминают мне отношения «двух медведей в одной берлоге». Удивительно верно и не к одному Толстому относимо. Названная Горьким проблема - общая драма мистически настроенной 1-й Воли.

С одной стороны, обычная религиозная картина, где Господь Вседержитель произвольно творит суд и расправу над нижним, тварным миром, - бальзам на сердце «царя», так как тем самым освящается и подпирается высшим авторитетом творимый «царем» домашний и общественный произвол. Но с другой стороны, утверждая собственное монархическое кредо со ссылкой на Высший монархический принцип, «царь» вместе с остальным тварным миром сам подпадает под Господню невидимую юрисдикцию, чего его мятежная душа снести никак не может. Атеистический бунт случается у 1-й Воли иногда в самом нежном возрасте и носит очевидно бессознательный характер. Например, когда маленького Тулуз-Лотрека первый раз привели в церковь, он тут же закричал: «Я хочу пи¢сать! Да, я хочу пи¢сать здесь,» - и несмотря на уговоры родных, немедленно омочил церковные плиты.

Таким образом, из религиозного раздвоения 1-й Воли и получается то, что Горький очень метко назвал отношениями двух медведей в одной берлоге. Богостроительство и богоборчество чудесным образом уживаются в душе «царя», то веселя ее, то угнетая. И это навсегда. Ни полного примирения с Богом, ни полного развода с Ним у мистически настроенной 1-й Воли не бывает.

* * *

«Царь» - удивительное существо, он никогда не расслабляется. Самоконтроль его абсолютен. Словно рыцарь, закованный в доспехи своей железной воли, проходит по жизни «царь», чуждый страстям, соблазнам, слабостям, привязанностям. Даже Четвертую функцию, которую, как говорилось, человек обычно охотно отпускает на свободу и передоверяет другим, 1-я Воля отпускает и передоверяет лишь в меру своей в том заинтересованности. О степени самоконтроля «царя» можно судить хотя бы на примере Наполеона, который в разгар битвы при Ваграме завалился спать, проспал под грохот канонады десять минут, а затем, как ни в чем не бывало, снова взял в свои руки командование войсками.

«Я сама не из таких, кто чужим подвластна чарам», - объявляла Ахматова. Надежнейшая примета 1-й Воли: среди ее обладателей почти не бывает алкоголиков и наркоманов (слабость к выпивке Тулуз-Лотрека и Твардовского - редчайшие исключения). Утрата самоконтроля, расслабленность, вызванные действием алкоголя или наркотика, стороннего воздействия вообще, для «царя» совершенно неприемлемы. Власть над собой кого-либо или чего-либо, зависимость от кого-либо или чего-либо равносильны для 1-й Воли утрате своего «Я», саморазрушению Первой опорной функции.

* * *

При том, что 1-я Воля - создание необычайно цельное, сделанное из одного камня, со стороны она выглядит чем-то противоречивым, раздвоенным, непоследовательным. Однако, если внимательно присмотреться, то окажется, что противоречивость 1-й Воли лучше характеризовать словами «амбивалетность», «ипостасность» и целиком связать с проблемой власти. Существует три позиции, при которых лик 1-й Воли являет собой как бы три несхожих выражения: когда «царь» не претендует на власть, когда претендует, и - когда ее имеет.

Не занятая борьбой за власть 1-я Воля, из всех черт, ей присущих, внешне проявляет лишь две: незыблемую веру в двухступенчатую, иерархическую модель мироздания и неуправляемость. Во всем остальном она мало похожа на «царя». Это законопослушный, очень порядочный человек, надежный друг и деловой партнер. Да и причин для нарушения норм права и морали у «царя», не занятого борьбой за власть, практически нет. Есть трудности. Избыток воли тратится лишь на защиту собственного суверенитета, и жизнь обретает явные черты асоциальности: безбрачие, одиночество, эгоцентризм и т.п., что для такого общественного, по сути, существа, как «царь», достаточно дискомфортно.

Что касается различий между «царем», борющимся за власть и ее имеющим, то они незначительны, хотя диаметральная противоречивость лозунгов многих вводит в заблуждение. Простаки, увидев «царя»-оппозиционера у власти, начинают чесать затылки и припоминать старые афоризмы о тлетворности власти. Но на самом деле никаких метаморфоз с ним не происходит. И борясь с тиранией, и утверждая ее, 1-я Воля нисколько себе не изменяет, потому что анархия и диктатура - две равноправные стороны ее натуры.

Обычная для мировой истории картина: горячий противник произвола свершает революцию, затем, ухватившись за кормило власти, свершает более или менее «бархатную» контрреволюцию и утверждает тиранию еще горшую, нежели была прежде. Было бы слишком просто и удобно объяснять такие метаморфозы заведомым умыслом замаскировавшегося под демократа мерзавца. Действительность сложнее и трагичнее. Рассказывают, что при разгоне Национального собрания Наполеон упал в обморок, с Лениным в день разгона Учредительного собрания была истерика. Еще мучительней утверждал свою диктатуру Кромвель. Он, могучий защитник униженного парламента, непримиримый враг абсолютизма, став во главе страны, сделал множество попыток собрать парламент в самых разных, удобных для себя комбинациях, но, вот незадача - каждый из ручных парламентов смел претендовать хотя бы на долю той абсолютной власти, которая уже находилась в руках Кромвеля, и...их приходилось разгонять. В этом мучительном созидании-разрушении эфемерной демократии и прошла значительная часть жизни английского лорда-протектора. Что здесь, только ли голое честолюбие? Нет, это трагическая диалектика 1-й Воли: чем непримиримей и последовательней тираноборчество, тем больше шансов, что за ним последует бессознательная, мучительно формируемая, но неумолимая тирания (результат).

Диаметрально меняются взгляды «царя» после прихода к власти и на структуру управления. Будучи в оппозиции яростным сторонником самоуправления, он начинает свое правление с последовательной подмены системы самоуправления замкнутой на себе структурой назначаемых центром, совершенно независимых от населения, чиновников. По такому принципу формировалась кромвелевская система генерал-губернаторств, наполеоновская система префектур, ленинская система обкомов и т.д.

«Царю» даже не обязательно быть политиком, чтобы быть очень жестким политиком. Фрейд, например, формально занимался наукой, но строил свою психологическую школу как теократическое государство, с непогрешимым, харизматическим лидером, бюрократическим аппаратом, судом, полицией, пропагандистским ведомством и т.п. Сходным образом зачастую формируются литературные кружки, дома моделей, вообще всякие объединения, насчитывающие более одного члена, имеющие горькое счастье подпасть под каменную длань 1-й Воли.

Заслуживает внимание деградация, которая обычно происходит со свитой «царя» после достижения им власти. Отмечу главное: 1-я Воля личностей не боится, она сама чувствует себя суперличностью, поэтому свита времен оппозиции и первый кабинет «царя» бывают блистательны, настоящие сливки общества. Но проходит время, и начинается странный, на первый взгляд, но последовательный процесс вымывания личностей из окружения 1-й Воли. И дело не в том, что «царь», взяв в руки кормило власти, делается менее уверен в себе, испытывает страх перед возможным соперником, а в том, что фрондировать 1я Воля может и в толпе, но управлять только единолично. Первой от «царя» и, хлопнув дверью, уходит та же 1-я Воля. Второй, и без хлопка, самоустраняется 2-я Воля. Остается камарилья - небесталанные, трудолюбивые, но малоинициативные и слабохарактерные люди, которые и играют свиту «царя» до конца его правления.

Низкий качественный уровень свиты, впрочем, мало беспокоит 1-ю Волю, ей нужны исполнители, а не личности. Характерно в этом отношении одно высказывание Наполеона: «Я сам свой министр. Я сам веду дела, а следовательно, я достаточно силен, чтобы извлекать пользу из посредственных людей. Честность, отсутствие болтливости и работоспособность - вот все, чего я требую». Лояльность - главное условие стабильных и теплых отношений с 1-й Волей; если она наличествует, то остальные добродетели или пороки окружения представляются ей неважными.

По существу совершенно наплевать «царю» и на тот символ веры, и на ту идеологию, которые он официально исповедует, именем которых клянется и зовет за собой. Не он работает на лозунги, а лозунги на него. Робеспьер, записываемый в закоренелые республиканцы, яростные противники монархии, отмечал в своих бумагах: «Нужна единая воля. Нужно, чтобы она была республиканской или роялистской», т.е. политические принципы безразличны, лишь бы они вели его к вершине общественной пирамиды. Сам Робеспьер не успел стать абсолютным монархом, но его политический преемник - Наполеон с легкость проделал положенную 1-й Воле эволюцию, от горячего республиканца до императора.

Неразборчив «царь» и в средствах. Упрямо, с гордо поднятой головой идет он через грязь, плевки, кровь. О результатах людям лучше не судить, предоставив суд Богу и истории.

Впрочем, некоторый прогноз исторического суда над 1-й Волей можно составить уже сейчас. В политике судьба ее - выигрывать битвы и проигрывать кампании. Даже когда, бунтарствуя, «царь» достигает высшей власти (Кромвель, Робеспьер, Наполеон, Ленин, Гитлер), он часто плохо кончает, и дело его оказывается мертворожденным. Причины тут две: очевидно, не 2-я Логика «царя» стратегичностью мышления не отличается и в лучшем случае эффективна при решении тактических задач. Во-вторых, обычные для Первой функции результативность и монологовость 1-й Воли не предполагает иной конечной цели, кроме достижения и удержания абсолютной личной власти, что с трудом терпится современниками и бесплодно для будущего. Монологовость и результативность делают 1-ю Волю прирожденным, чаще бессознательным монархистом, а монархизм - вещь исторически бесперспективная.

И еще. Мне не хотелось, чтобы у читателя сложилось впечатление о 1-й Воле как о жестоком тиране, автоматически исповедующем принцип Калигулы «Пусть ненавидят, лишь бы боялись». Нет. «Царь» - скорее диктатор, чем тиран. Конечно, политическая жизнь под его стальной десницей может существовать лишь в виде призрака. Но это не значит, что между «царем» и народом нет обратной связи. Отношение между властью и обществом в этом случае строится по принципу, названному Лениным «демократическим централизмом». Как ни дико звучит название, такая система отношений в мировой истории небеспрецедентна и ее содержание исчерпывающе сформулировал еще консул Сиес: «Власть должна исходить сверху, а доверие - снизу». То есть, власть - властью, но она должна опираться на народное доверие, не идти на прямое противостояние с обществом. Поэтому обычно «царь» душит только политическую жизнь и то, что имеет отношение к Третьей Функции: 3-я Физика душит экономику, 3-я Логика - гласность, 3-я Эмоция - пафос и мистику жизни. Все же остальное 1-я Воля обычно соглашается оставить на свободе. Поэтому «царь» скорее диктатор, чем тиран. Как писал Стендаль о Наполеоне: «Правил тиран, но произвола было мало».

* * *

Обусловленная монологовостью и результативностью негибкость волевого начала «царя» делает малокомфортной жизнь его не только в обществе, но и в семье. Бунтарей и диктаторов нигде не любят, и семья здесь не исключение.

Особенно трудна семейная жизнь для «цариц». Кроме обычной борьбы воль, в которой участвуют все и всегда, независимо от пола и возраста, на женщину с 1-й Волей давит пресс общественного мнения, автоматически отводящего ей в семье подчиненное положение. Неудивительно, что игра на отбой с ее стороны становится нормой жизни и принимает гипертрофированные формы перманентного мятежа, совместную жизнь, понятно не облегчающего. Ахматова, например, признавалась, что борьбой за независимость много испортила в своих отношениях с Гумилевым и оставила замечательно краткий и емкий образец изложения своей позиции в конфликтах с мужьями:

«Тебе покорной? Ты сошел с ума!

Покорна я одной Господней воле.

Я не хочу ни трепета, ни боли,

Мне муж - палач, а дом его - тюрьма».

Немногим легче жизнь мужчин с 1-й Волей, когда доходит дело до выяснения отношений с домочадцами. Хотя общественное мнение дает ему некоторую фору, осуществить свое «законное» право на произвол «царю» удается далеко не всегда. Характер жены, вопреки ожиданиям, оказывается зачастую совсем не пластилиновым, и домашняя битва принимает те же, описанные выше формы. Вот, к примеру, какая ситуация сложилась в семье молодого Ганди: «Я постоянно следил за каждым ее шагом, она не смела выйти из дома без моего разрешения. Это приводило к ссорам. Налагаемый мною запрет был фактически чем-то вроде тюремного заключения, а Каструбай была не такая девочка, чтобы легко подчиняться подобным требованиям. Она решила, что может ходить, куда хочет и когда хочет. Чем больше я ей запрещал, тем больше она сопротивлялась, и тем больше я злился».

Рождение детей обычно не смиряет, а расширяет и усложняет конфликт. Подчинение своей воле детей представляется «царю» более легким и естественным делом, что является справедливым лишь отчасти, до времени, и заканчивается ожесточенной фрондой со стороны выросших детей, ожесточенность которой прямо пропорциональна оказанному прежде давлению. Один из сыновей Толстого, сильно разводя краски, тем не менее, признавался: «Мы не только любили его: он занимал очень большое место в нашей жизни, и мы чувствовали, что он подавляет наши личности, так что иной раз хотелось вырваться из-под этого давления. В детстве это было бессознательное чувство, позднее оно стало сознательным, и тогда у меня и у моих братьев явился некоторый дух противоречия по отношению к отцу». По мере взросления детей и расширения семья «царя» раскалывается, образуются временные и постоянные психотипические коалиции, противостоящие стороны перестают стесняться в средствах ведения борьбы - одним словом, происходит все то, что происходило в семье Толстого в последние десятилетия его жизни и в основе чего лежала деспотия толстовской 1-й Воли.

Мир, покой в семье «царя» могут существовать лишь при условии абсолютной лояльности домочадцев. Любовь 1-й Воли деспотична и возможна лишь тогда, когда она заведомо смотрит на партнера сверху вниз. Иван Бунин, по себе зная нрав «царя», кратко и точно описал тираническую подоплеку своей любви: «Да, больше всего трогала она меня в тот час, когда, заплетая на ночь косу, подходила ко мне поцеловать меня на прощание, и я видел, насколько она, без каблуков, меньше меня, как она смотрит мне в глаза снизу вверх. Сильнее всего я чувствовал к ней любовь в минуты выражения наибольшей преданности мне, отказа от себя…».

* * *

В сущности, «царь» - человек глубоко одинокий. «Ты - царь, живи один», - по другому поводу, но точно сказал Пушкин. В 1-й Воле слишком сильна «самость», сверхличностное начало, индивидуализм, чтобы она могла испытывать подлинную тягу к парности. Обидно прозвучит, но 1-й Воле не дано любить, любить по-настоящему, «царю» дано нуждаться, зависеть, но не любить. Настоящая любовь не потребление, а жертвенность, даже личное самоуничтожение ради другого существа. На что 1-я Воля совершенно не способна. Хотя у Толстого слово «любовь» не сходило с языка, по его собственным признаниям, любить ему не доводилось, к Софье Андреевне он питал исключительно «половой» интерес, да и такого рода привязанностью явно тяготился. «Я не люблю ни женщин, ни карт, я ничего не люблю, я существо совершенно политическое», - бахвалился Наполеон.

Прямо сказать, «царь» слишком занят собой, слишком любит себя, чтобы перенести значительную часть этого чувства на других и, по большому счету, глубоко равнодушен ко всему, что не входит в его «Я». Вот три взгляда (один - изнутри, два - снаружи) на проблему отношения 1-й Воли к окружающим. «Я думаю, что всякий человек самолюбив, и все то, что ни делает человек, - все из самолюбия... Самолюбие есть убеждение в том, что я лучше и умнее всех людей. Отчего мы самих себя любим больше других?... Оттого, что мы считаем себя лучше других, более достойными любви. Ежели бы мы находили других лучше себя, то мы бы и любили их больше себя» (Толстой о Толстом). «Он часто казался мне человеком, непоколебимо - в глубине души своей - равнодушным к людям, он есть настолько выше, мощнее их, что они все кажутся ему подобными мошкам, а суета их - смешной и жалкой» (Горький о Толстом). «Я поняла лучше эгоизм и равнодушие ко всему Льва Николаевича. Для него тот же мир есть то, что окружает его гений, его творчество; он берет от всего окружающего его только то, что служит служебным элементом для его таланта, для его работы «(Толстая о Толстом). До любви ли здесь?

Прежде, говоря о независимости 1-й Воли от алкоголя и наркотиков, я сказал, что она связана с невозможностью для «царя» подпасть под какую-то ни было власть. Та же самая картина с «любовью», под которой он обычно понимает свою зависимость от кого-то. Любовь, даже в таком урезанном виде, все равно власть, а власти над собой 1-я Воля не терпит ни в каком виде. Поэтому «царь» не только по-настоящему не любит, но избегает любви, чувствует себя без нее комфортнее:

«Слаб голос мой, но воля не слабеет,

Мне даже легче стало без любви» (Ахматова).

О том же, но прозой писал молодой Наполеон: «Что такое любовь? Это сознание собственной слабости, которое вскоре совершенно овладевает одиноко стоящим человеком; одновременно это - чувство утраты власти над собой...Я считаю любовь вредной как для целого общества, так и для личного счастья человека, что она причиняет вреда больше, чем дает радости. И право, боги сделали бы истинное благодеяние человечеству, если бы освободили мир от нее».

Но бумеранг возвращается, и люди платят «царю» тем же. Дед Епишка прообраз деда Ерошки из «Казаков», как-то прямо сказал Толстому, что он «какой-то нелюбимый». Обратим внимание, сказано это о человеке, у которого Эмоция и Физика процессионны, т.е. о существе, по идее, созданном для любви. И тем не менее, в этой фразе очень много верного. 1-ю Волю чаще уважают, ценят, боятся, чем любят. Внутренняя отчужденность, «самость» 1-й Воли стеной отделяет всякого, кто захотел бы внешне и внутренне слиться с ней, стать одним. Превращение двух в одно - высшее проявление любви, однако та дистанция, которую автоматически устанавливает между собой и другими 1-я Воля, заведомо исключает такое слияние. И люди это чувствуют.

Будучи не способным к любви, «царь» вместе с тем страшно ревнив. Причем, ревность его замешана отнюдь не на физиологии, точнее, не всегда и не только на физиологии. Толстой заметно ревновал своего друга режиссера Сулержицкого к Горькому, хотя гомосексуалистом не был. А дело в том, что 1-я Воля не застревает на сексе, но жаждет обладания всем существом попавшего в его поле человека, требует преданности не только телом, а и душой. «Царь» хочет, чтобы только ему улыбались, только его слушали, только с ним считались. Что нереально, и обрекает 1-ю Волю, с ее безграничным эгоцентризмом, на хроническую муку ревности, равно отравляющую жизнь и ей самой, и тем, кто ее окружает.

Признаться, наиболее сомнительным и уязвимым местом учения Фрейда мне всегда представлялось то, что касается «комплекса Эдипа». Сколько себя помню, при большой любви к матери, никогда не ревновал ее к отцу и даже очень гордился им, за то рыцарское проявление любви к жене, которое он очень просто и открыто демонстрировал. Поэтому, естественно, что, познакомившись с учением Фрейда, концепцию «комплекса Эдипа» напрочь не принял и посчитал чистой выдумкой.

Теперь каюсь, был не прав. Фрейд судил по себе, я - по себе, что вообще присуще бытовой эгоцентричной психологии, совершенно бесплодно и ничего, кроме взаимного раздражения не дает. Так вот, теперь необходимо признать, что «комплекс Эдипа» не миф, он существует. Но, во-первых, он не универсален. Во-вторых, ревность, не всегда сексуально окрашенная, присуща определенной части общества, представленной 1-й Волей. Что же касается непосредственно «комплекса Эдипа», где ревность, судя по описанию носит подчеркнуто сексуальную окраску и переносится даже на родственников с противоположным половым знаком, то им, по моим вычислениям, страдает достаточно узкий круг «царей», у которых 1-я Воля сочетается с 3-й Физикой. Такая комбинация действительно представляет собой гремучую смесь, способную вызвать то чувство, что описано у Фрейда по именем «комплекса Эдипа».

Сочетание 1-й Воли с 3-й Физикой было у Льва Толстого, но он не был «эдипом» в классическом его варианте: мать Толстого рано умерла, сестра ушла в монастырь, поэтому обычную в таких случаях ревность он перенес на дочерей, а ненависть на зятьев. В романе «Воскресенье» Толстой, наградив своим комплексом героя романа Нехлюдова, исповедовался в нем следующим образом: «Нехлюдов, хоть и скрывал это от себя, хоть и боролся с этим чувством, ненавидел своего зятя. Антипатичен он ему был своей вульгарностью чувств, самоуверенной ограниченностью, и, главное, антипатичен был ему за сестру, которая могла так страстно, эгоистично-чувственно любить эту бедную натуру...Нехлюдову всегда было мучительно больно думать, что Наташа - жена этого волосатого с глянцевой лысиной самоуверенного человека. Он даже не мог удерживать отвращения к его детям. И всякий раз, когда узнавал, что она готовится стать матерью, испытывал чувство, подобное соболезнованию о том, что опять она чем-то дурным заразилась от этого чужого им всем человека».

Те же чувства, очевидно, испытывал Фрейд. А так как традиция приписывать всему человечеству свои собственные болячки не с Фрейда началась и не на нем кончилась, то можно сказать, что феномен «комплекса Эдипа» интересен не своим содержанием, а происхождением, лишний раз подтверждающим давний тезис о совершенной душевной черствости, глухоте и эгоцентризме человеческой натуры.

* * *

К славе у «царя» отношение сложное. Главная цель 1-й Воли - реальная власть, а не внешние ее атрибуты (титулы, ордена, аплодисменты, бросание в воздух чепчиков и т.п.), поэтому она обычно оставляет впечатление существа, равнодушного к славе, скромного, холодно третирующего наиболее откровенных подхалимов. На вопрос, радовала ли Ахматову слава, Гумилев отвечал: «В том-то и дело, что почти не радовала. Она как будто не желала ее замечать. Зато необычно страдала от всякой обиды, от всякого слова глупца-критика, а на успехи не обращала внимание». Не оспаривая, в принципе, мнение Гумилева, хочется отметить, что отношение 1-й Воли к славе сложнее. На внешнее равнодушие «царя» к славе, как это ни покажется странным, работает крайнее его самолюбие: зная, что чрезмерные почести обычно производят обратный эффект, он подчеркнуто скромничает, чтобы не поставить себя в неловкое или смешное положение. Наконец, в славе для 1-й Воли отсутствует то, что делает ее по-настоящему желанной, нет элемента неожиданности, откровения. 1-я Воля и сама про себя знает, что она суперличность, и подтверждение со стороны не много добавляет к тому знанию, которым она обладает от рождения.

Дата добавления: 2015-07-02