Студопедия

КАТЕГОРИИ:


Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748)

Прикосновение 2 страница




— Ну хорошо. Расследование было. На уровне, как вы сказали. А выводы?

— Завотделением, замдиректора по административно-хозяйственной части и еще четырех человек сняли. Замдир пока что под судом и, говорят, получит пару лет условно. Главбух слетел, конечно, как бывает, — заодно. Вообще, нас в августе едва не расформировали. Я лично отбивался. Отбился. Еле-еле.

— Меня интересует только Грамов.

— Что? Что, может быть, он уцелел? По-прежнему вас это мучит? Выкиньте это из головы. Его, объятого огнем, видали все, кто там был. Не менее десятка человек. Ожоги получили многие, Ерохин например.

— Да, знаю. С ним я уже беседовал.

— Вот. Видите. И что? Вы полагаете, что сильно обожженный человек смог убежать, да так, что никто не видел? Без одежды?

— Почему без одежды? С чего вы взяли? Одежда ведь, я думаю, сгорела напрочь. И вы не можете сказать, в одежде он ушел иль без одежды?

— Да нет, могу! Одежда вся сгорела, да не совсем. Часы, браслет, заклепки, авторучка, молния — металл, вам неясно? Потом, опять я повторяю вам, — останки! Предположив, что сильно обожженный человек разделся и ушел никем не замеченный, вы обязаны, кроме того, предположить, что кто-то еще, неясно кто, опять же незамеченный, прошел сквозь строй людей, надел одежду Грамова и в ней сгорел. Не кажется ли вам, что эта версия чуть-чуть того. Нет?

— Да кажется, конечно.

— Не знаю — что вы от меня хотите? Ведь было ж дело! Уголовное дело! Экспертиза! Все документы есть. У вас там, в МУРе, в Прокуратуре, не знаю где, тут вам видней. В архиве дело поднимите, прочитайте. Вопросы будут, я постараюсь осветить.

— Спасибо. Да, вы правы. Однако, если вы позволите, я отниму у вас еще пяток минут. Спрошу лишь то, что в вашей компетенции. Чем занимался Грамов? Над чем работал?

— Тут не ответишь в двух словах. Тут много тонкостей, нюансов.

— Ну, все же. По-простецки. Как в годовом отчете. В три строки.

— Он занимался модификациями сложных полиграфов.

— Полиграф? — удивился Турецкий. — Да это ж то, что называется в народе «детектор лжи». Не так ли?

— Точно так. Вы абсолютно правы.

— Но вы же… — Турецкий не мог подобрать нужное слово. — Вы ж организация Минздрава. Зачем же вам детектор лжи? Не понимаю.

— Да что ж тут понимать-то? — удивился в свою очередь директор. — Прочесть самодиагноз. И шире — организм сканировать. Ведь это ж лучше, проще, чем рентген, чем томография.

— Я ничего не понимаю.

— Да что же проще-то! Допустим, вот приходит к нам больной. И жалуется — живот болит. Осмотр, анализы, ведь так?

— Так.

— Конечно, так. А сам больной, точнее подсознание его, прекрасно знает, что с ним. Рак желудка. Но мозг его не допускает эту мысль в сознание, щадит его. Больной не заинтересован, понимаете, в постановке такого диагноза. Он начинает подсознательно «косить». Вот здесь болит? Да нет, не очень вроде. Ему так кажется. Он искренен. Он сам себя обманывает. И — заодно — врача. Когда болеть-то начало? Да вот — недели три назад. А на самом-то деле уже полгода, как беспокоит. Конечно, всю эту информацию можно вытянуть из больного с помощью гипноза. Но далеко не всякий врач способен гипнотизировать, да это и не очень этично. Я девушку, положим, с глазу на глаз загипнотизирую… хе-хе… — директор столь забавно шевельнул в воздухе пальцами, что Турецкий, не выдержав, рассмеялся. — А вот смеетесь вы напрасно. Такое сплошь да рядом. К сожаленью. Ну-с, далее. А вот у вас детектор лжи. Прибор. Ко лбу четыре датчика, положим, и к рукам. Контакты. Врач побеседовал, задал стандартные вопросы. Компьютер просчитал, что выдал полиграф. И вот готов диагноз. Теперь поняли?

— Как будто.

— И что забавнее всего, что этот так называемый самодиагноз бывает верным в девяноста случаях из ста. Как вскрытие показывает. Никто не знает лучше самого больного, чем тот болеет, — о как!

— И этим вот и занимался Грамов?

— Занимался, — директор передразнил Турецкого язвительно. — Он этим жил. Он это изобрел. Он это доказал. Проверил. Вылечил десятки, сотни, тысячи людей.

— Так он лечил?

— Нет. Сам он не лечил. Но ведь диагноз точный, вовремя поставленный, — едва ль не половина дела, вы не согласны?

— А вот Ерохин мне сказал, что он лечил.

— Ну да. Ерохина он и лечил. Но только от похмелья. Еще двух-трех таких же. Ерохин — слесарь золотые руки. Но только если эти руки не трясутся. Они вот, наша пьянь, и обозвали грамовский прибор «генератором». Ну, в понедельник, скажем, выйдут на работу: пойдем-ка к Грамову, на генератор, — подзарядимся.

— И правда помогало?

— О да! Однажды сам попробовал. Минута — и здоров. Как будто скинул десять лет, сходил в баню и отоспался. Заряд для творчества давал немыслимый.

— Кто? Детектор лжи?

— Ну не совсем детектор лжи. Я просто объяснял вам основное. Он мог действительно работать и в генераторном режиме.

— То есть?

— Иглоукалывание знаете что такое?

— Примерно представляю. Это определенные точки на теле определенным образом раздражаются и органы тем самым стимулируются.

— Вот-вот. И здесь примерно то же. Мозг, как вы догадываетесь, управляет организмом с помощью электрических сигналов, распространяющихся по аксонам — от мозга и в любую точку тела. Поэтому любая ваша мысль, любой сигнал, идущий по организму, — по сути это лишь электроимпульс. Очень сложный? Да! Но лишь электроимпульс. Поэтому, прочтя, что «думает» ваше подсознание о вашем организме, его можно немножко исправить. Вот вы с похмелья, и вы угнетены, подавлены. А я исправлю вам немного это ощущение, я сделаю все ваши внутренние импульсы чуть-чуть «оптимистичней». Вам сразу станет легче!

— Да. Пожалуй.

— Конечно! Если хочешь быть счастливым — будь им! Не нами выдумано. Все это старо как мир, в сущности.

— И Грамов, сделавший все это, был простым инженером?

— Да нет, конечно! Он был доктором. Доктором химических, биологических и физико-математических наук. Инженером его все та же наша пьянь звала. По аналогии: гиперболоид инженера Гарина, ну а тут генератор инженера Грамова. Похмелотрон его еще называли. А Грамов сам, чего ж? Мы его два раза в членкоры выдвигали, но вы же знаете, что такое все наши академии? Президиум Академии наук? Козел козлович, как дела?..

— А генератор в рабочем состоянии сейчас? Или сгорел?

— Нет, не сгорел. Он чудом уцелел.

— Прекрасно. Я б хотел взглянуть. Возможно это?

— Я думаю, возможно. Но не здесь. Его у нас забрали.

— Забрали? Кто?

— Да ваши же коллеги. Из КГБ.

— А им-то он на что?

— Детектор лжи? Я думаю, им пригодится.

— Но ведь такой прибор использовать как детектор лжи — все равно что гвозди микроскопом забивать.

— Они и забивают гвозди микроскопом. Все так. Они себе это могут позволить.

— А что ж вы им отдали-то такой прибор?

— А как же не отдать? Административно мы подчиняемся Третьему управлению Минздрава. А это — авиация, космонавтика и КГБ. И летчики, конечно, глаз на него положили. Но «контора» посильнее оказалась. Они не только полиграф забрали. Они забрали много чего. После пожара, под шумок. Ребят, сотрудников толковых переманили враз — Иванникова и Чудных. Погоны нацепили им, оклад майорский — в зубы и вперед!

— Откуда вам это известно?

— Ну как же? Приходили тут. Иванников с Чудных. Похвастаться. А мне потом, конечно, доложили. Не без язвительности. Тут, дескать, они по двести двадцать получали, а там — шестьсот. И море льгот. Засранцы, вы меня простите. Ученые… Ядри их корень. А Грамов не такой был. Он всех таких подальше послал. Тот настоящий был, прямой и неподкупный. Упокой Господи его душу мятежную.

— А что за человек был Грамов? Как личность?

— Вы правильно сказали: он был личность. Открытый, честный, добродушный. Я лично в отпуске был, когда случилось это. Но прилетел на похороны. Его же как хоронили. За гробом шли — наверно, тысяча, не меньше.

— А что-нибудь странное в его характере наблюдалось?

— Пожалуй. Очень он людей любил. Такая странная черта. Ну до смешного: самому не надо, а людям дай! И так во всем: путевки там, машины, квартиры вот распределяли восемь лет назад. У самого две девки.

— У него две дочери? Нет-нет, я удивился, что вы помните, у кого сколько детей.

— А как не помнить! Сколько он о них рассказывал! Вот уж отец был! Ужасно их любил. И звать их помню: Оля и Марина.

— Но Олю все же он любил побольше, нет?

— Да. Оленька любимая была. А вы откуда знаете? — удивился директор.

— Да просто так, слетело с языка. Спасибо вам. Пойду.

 

 

 

На похоронах Ольги Алексеевны Грамовой и ее сына Коленьки было немного народа.

У самого выхода с кладбища Турецкий догнал молодую красивую женщину с девочкой лет шести.

Чем дальше, тем все больше и больше дело не нравилось Турецкому. Ему не нравилось прежде всего то, что элементарные, на первый взгляд, события — самоубийства — вытягивались в странную цепь. И личность Грамова туда же. Его обыденным никак не назовешь. Что он погиб, сомнений нет. Но почему тогда Травин утверждал, что Грамов якобы являлся к ним с того света? А может, Травин сам — того?.. Вот что нужно проверить! Насколько Травин был психически здоров. На учете он, понятное дело, скорей всего не состоял, однако сослуживцы, вполне возможно, замечали что-то. Вот это надо поручить Сергею.

Но это чуть попозже. Сюда, на кладбище, Турецкий приехал один на собственном «жигуле» — в порядке частной инициативы, так сказать. Он знал, что сначала надо дело прояснить для самого себя, а уж затем строчить отчет о проделанной работе.

— Марина Алексеевна? — Турецкий тронул женщину за локоть.

— Да.

— Я следователь, ведущий дело о гибели вашей сестры и племянника. Когда я мог бы побеседовать с вами?

— Когда угодно. Сегодня, сейчас.

— Здесь?

— Можно поехать ко мне. В угрозыск, признаться, мне ехать не хочется с дочерью. Вы что-то не поняли?

— Признаться, да. Наш разговор не прост и времени, боюсь, порядочно займет.

Она кивнула, соглашаясь.

— И вы предлагаете провести его на поминках?

— Какие поминки, Бог с вами! — удивилась Марина. — У нас не заведено.

— Простите, что не заведено — поминки?

— Ну да, вообще обряды. Жить надо проще. Обряды усложняют жизнь.

Они вышли за ворота кладбища.

Марина коротко простилась с остальными родственниками, пришедшими проводить покойных в последний путь.

Турецкий открыл дверцу своей машины, Рагдай радостно завилял хвостом при виде хозяина.

— Моя собака вам не помешает?

— О, Бога ради!

— А как ее зовут? — впервые открыла рот девочка по имени Настя.

— Ее? Это он. Рагдай.

— Вот такую, мам, купи мне! Глупую!

— Рагдай не глупый, что ты! — Турецкий заметно обиделся.

— Добрую! — сияя поправилась Настя, забираясь на заднее сиденье и обнимая Рагдая. — Добрую, я хотела сказать!

Машина тронулась.

 

— Вы есть хотите?

— Да, — коротко призналась Марина.

— Мы не завтракали, — сообщила Настя.

— Махнем-ка мы к «Бармалею», — решил Турецкий.

— Куда? — удивилась Марина.

— Так называется один хороший новый ресторан. Пообедаем, а заодно и поговорим. Не нарушая хода жизни — в вашем стиле, — он перехватил ее вспыхнувший взгляд и улыбнулся.

Небольшой уютный ресторан был почти пуст.

Турецкий, Марина и Настя уже закончили обед и приступили к десерту. Рагдай, как водится, ждал их в уютном ресторанном дворике.

— Мама, можно я собачке отнесу чего-нибудь покушать? — спросила Настя, доев пирожное.

— Можно, — разрешила Марина. — Только что ты ей отнесешь?

— Ну что-нибудь! — Настя обвела взглядом соседние столы, ломившиеся от снеди.

— На, отнеси ему мое пирожное, — предложил Турецкий. — Ему хоть сладкого нельзя, но он об этом знать не знает.

Обрадованная Настя схватила пирожное Турецкого и, завернув его в салфетку, стремительно исчезла.

— Ну вот, — сказала Марина, — как в русской сказке: накормили, напоили, теперь расспрашивайте. Что вас интересует?

— Неприятный вопрос: вы хоронили сестру и племянника, плотно закутанных в саваны. Это нечто религиозное?

— Отчасти — да, — кивнула Марина и пояснила: — В России спокон веку хоронить принято в саване, по христианскому обычаю. Последнее время, правда, пошел иной стиль — в пиджаке-галстуке.

Турецкий случайно заметил в зеркале мужчину в темных очках, одиноко сидящего в дальнем углу и пристально, как показалось Турецкому, наблюдающего за ними.

— А вашего отца хоронили как?

— Да точно так же — в саване. «Химбиофизика» на похороны тогда большие деньги выделила, так что саван, считайте, нам даром достался.

— Простите еще раз, совсем уж страшный вопрос — ведь ваш отец сгорел, почему вы его не кремировали, во-первых, и что вы, простите еще раз, заворачивали в саван, во-вторых?

— Ну, не кремировали почему — понятно. У нас в семье всегда все по старинке, как от веку пошло. А что там в саван завернули — тоже просто: все, что осталось, то и завернули. — Марина невесело усмехнулась. — Мать, помню, в тот день…

— От чего она, кстати, умерла, ваша мама? По документам — сердечная недостаточность. Но что-то я теперь сомневаюсь в этом.

— Правильно делаете. Она не смогла перенести разлуки с отцом и отравилась. Через три недели после него ушла. Следом. А у нас, вы знаете, в стране всегда велась активная борьба с самоубийствами, в силу чего в документах ей записали сердечную недостаточность. Оно и правильно отчасти: при отравлении дихлорэтаном. Вы тоже ведь, поди, напишете, что Оля с Колей умерли от старости, не так ли?

Турецкий видел в зеркале, что одинокий мужчина за его спиной, в дальнем углу, не сводил с их столика глаз, скрытых за темными очками.

— А как хоронили вашу мать? — спросил Турецкий, пропуская язвительное замечание Марины мимо ушей. — Наверно, тоже в саване?

— Конечно, — кивнула Марина. — Он чем-то не нравится вам?

— Наоборот. Очень нравится. Такая зацепка!

— Зацепка?

— Конечно. Сейчас объясню. К вашей сестре перед смертью являлся частенько покойный отец ваш. Как будто бы с того света.

Услышав это, Марина вздрогнула и даже отшатнулась слегка от Турецкого. Смертельная бледность покрыла ее лицо.

— Марина, что с вами?!

— Да ничего. Сегодня день такой — богатый впечатлениями. Держишься так — порою излишне приподнято даже, — чтоб не упасть. Вы извините. Продолжайте, я слушаю.

— Он убеждал ее покончить с собой и ребенка убить перед этим. Так вот. Когда упорно убеждают, психоз, гипноз… Тут можно убедить, поверьте.

— Я, как психолог, знаю это лучше вас.

— Так вот ведь саван: замотайся и говори от имени отца. Эффектно. Давит на психику. Безопасно.

— Понимаю.

— Ваша сестра, ее сын и Травин Юрий Афанасьевич знали чего-то немаловажное, что знать небезопасно. И их довольно чисто стерли. В общем-то случайно я к Травину успел быстрее их. А так расчет был точен — он повесился.

— Логично.

— Теперь. Вы знаете, подозреваете, кому и почему могло понадобиться избавиться от них? Подумайте, вспомните. Любой намек, любая оговорка, случайно брошенное слово? Все это может избавить нас от кропотливого тяжелого труда.

В это время к столику подбежала Настя.

— Мама, у меня уже кончилось пирожное. Рагдай его проглотил целиком.

— Я же говорил, он любит сладкое, — улыбнулся Турецкий и кивнул официанту.

— Слушаю вас.

— Пирожное, пожалуйста, — Турецкий посмотрел на девочку, стоящую почти за его спиной. — Четыре штуки. — Взгляд его проходил правее лица ребенка и фокусировался там, в дальнем углу. Одинокий мужчина в темных очках все так же неотступно смотрел в их сторону.

Официант учтиво поклонился и отошел.

— А ваш Рагдай смешно так прыгает козлом! А можно мне на нем верхом поездить?

— Тише! Тише!

— Еще там, мама, детская площадка, во дворике! Горка, кружилка там, потом волшебные ножницы. Только там нужно монетки такие платить.

— Ты можешь говорить, а не кричать? С тобою просто невозможно ходить в приличные места.

— Ну почему, Марина? — заступился Турецкий за Настю. — Здесь ресторан, не мавзолей, в конце концов.

Официант принес, улыбаясь, четыре пирожных на большой бумажной салфетке.

— Еще нам принесите денег, пожалуйста.

— Жетонов? — официант немедленно извлек из бокового кармана фирменную упаковку с игровыми жетонами.

Схватив жетоны и пирожные, Настя мгновенно исчезла.

Официант собрался тоже отойти, но Турецкий поманил его.

— Кто там сидит, у меня за спиной? — спросил Турецкий вполголоса.

Марина, услышав вопрос Турецкого, удивленно посмотрела на него, а затем, вместе с официантом, пристально взглянула на подозрительного посетителя.

— Клиент, — вполголоса ответил официант. — Известный человек, — добавил он уважительно.

— Следит за нами, — спокойно констатировал Турецкий. — Нет?

— Нет-нет! — улыбнулся официант. — Он не следит. Следить не может. Он — слепой.

Турецкий посмотрел опять в дальний угол и понял: да, слепой.

Официант улыбнулся, сдержанно, понимающе, и исчез.

— Пойдемте в бар, Марина, — Турецкий говорил очень тихо. — Наверно, он слепой, но не глухой. И мне его соседство неприятно.

 

 

 

Они сидели за отдельной стойкой бара, рассчитанной только на двоих.

— Я помогу, конечно, вам: вы симпатичны мне, — улыбнулась Марина Турецкому. — Но это вам обойдется недешево, куда дороже ресторана. Возможно, это будет стоить вам жизни.

— Дороговато, что и говорить. Но я согласен.

— Я, видно, не ошиблась в вас, — Марина помолчала, скорее всего, собираясь с мыслями. — Ваша версия, которой вы поделились со мной, безупречна. Если, конечно, исходить из фактов, известных вам. Но вам известно далеко не все. — Марина явно осеклась, колеблясь, не решаясь продолжать.

— Что мне известно далеко не все, я первый раз узнал еще в детском саду. У вас есть новые факты?

— Есть.

— Я слушаю.

— Пожалуйста, — Марина наконец решилась. — Вот вам новые факты. Отец мой, Грамов Алексей Николаевич, являлся не только к Оле. Но и ко мне.

— Он приходил один?

— Один, один.

— Когда в последний раз он приходил?

— Позавчера.

— Все с тем же? Уговаривал…

— Да. Убеждал покончить жизнь самоубийством. И Настеньку убить.

— Но вижу, все ж не убедил?

— Да уж, как видите. Пока.

— И много раз он вам являлся? За все время, прошедшее с его кончины?

— Наверно, более десятка раз, — Марина помолчала. — Я ничего не знаю: политика, мафия, деньги, — ничего. У меня есть только работа и дочь. И. это все. Кому нужна моя смерть, смерть Настеньки?

— Не знаю. Этого я не знаю. Кому-то, выходит, нужна. Она, я повторю, нужна тому, кто считает, что ваша сестра поделилась какой-то своей ценной информацией с вами.

— Кто? Ольга? Доцент кафедры физической географии в университете? Какая у нее может быть информация? Волга впадает в Каспийское море? Она открыла новый остров в море удовольствий? Ну хорошо. А Настенька при чем тогда? Настеньку-то я ведь тоже убить должна! Ее-то из-за чего? Мне Ольга, пусть, доверила секрет ужасный, как добывать наркотики из мыла, соли, спичек. А я возьми и расскажи про все ребенку шести лет? Еще один носитель тайны. Так?

— Подумайте, повспоминайте, Марина. Разгадка быть должна. Чудес-то не бывает. Неужели вам самой не интересно, из-за чего вас хотят убить? Ведь вы женщина — должны быть любопытны.

— Да я уже давно гадаю. Все жилы измотала.

— И что ж вы нагадали? К какому выводу пришли?

— Да к очень неожиданному выводу я пришла. Вам это, видимо, покажется нелепым, но тем не менее вот так: на основании этих многих встреч с отцом, точнее, с призраком — отца, я убедилась — это мой отец. Точнее, его призрак. Нет сомнений.

— Чистая работа. А как он, кстати, выглядел?

— Да точно так же, как в гробу. Закутан в саван.

— А, значит, вы лица-то не видали!

— Лица я не видала.

— Вот я и говорю — закутайся в саван и начинай вещать. От имени кого угодно. Хоть от Горбачева. А хоть от Брежнева.

— Во-первых, призрак был не человек, а лишь останки, замотанные в саван — вот таких размеров, — ну как большая кукла.

— Механика. Вот вас и провели.

— Механика? Да что вы! Не-е-ет! Меня, родную дочь. Нет. Ольгу и меня тут обмануть, поверьте, невозможно. Есть много вещей, которые знаем только мы. Не то что там какие-нибудь тайны, а бытовуха, мелочь. Ну, например, как я сломала в детстве табуретку и что сказала мама, провожая Ольгу в школу, в первый класс. Таких деталей — пруд пруди. В каждой семье. Кто это может знать?

— Самовнушение. Они к вам подсылали экстрасенса. Вы сами же подсказывали верные ответы. Тут может быть что-то вроде гипноза!

— Нет-нет! Не может быть! Он мне давал ответы на вопросы, такие, на которые ответить правильно мог только он. Вот, например, когда родился мой дедушка, как он на бабушке женился. Это я узнала всего дней десять как — и от него, от призрака.

— Да это ваша собственная же фантазия.

— Да? Хорошо. А вот свидетельство о рождении Настеньки, которое хранилось где-то у него. На полках, в кабинете. Он сразу мне сказал где. И точно. Еще, к примеру, он сообщил, что у него была заначка, нет, не от матери, а так, на черный день. Семьсот пятьдесят долларов. И снова точно. Так и есть. Семьсот пятьдесят. Что, это тоже я сама себе внушила?

— Может быть, и так. Вы это сами знали, но не знали.

Тут как бы поле. Информационное. Люди предсказывают будущее. Или пропавших ищут. По фотографиям. Ведь в человеке много чего заложено, о чем он сам не знает.

— Вы в это верите: биополя там, аура, карма, снежный человек, сглаз, порча, инопланетяне? Допустим даже так. Все это есть, пускай. Но приходить ко мне, являться. Ради чего? Вы верите? Ведь это ж чушь!

— Вот в чушь-то я как раз довольно сильно верю!

— А в то, что мертвые приходят к нам; чтоб утащить к себе?

— Решительно не верю!

— А это вот напрасно. Мировая литература, фольклор, сокровищница глобального человеческого опыта, все это море книг набито выходцами с того света! Что-то это значит?

— Что-то — да. Для вашей профессии. Не для моей.

— Нет-нет, для вашей тоже. Мертвым порой бывают открыты фрагменты нашего земного будущего: кусками, отпечатками. «Будущее отбрасывает тени», — у Кемпбелла, не читали?

— Грешен, не читал. Но будущим интересуюсь активно.

— Сегодня под утро они приходили ко мне втроем — отец, Оля и Коленька.

— Опять уговаривали? — Турецкий провел пальцем по горлу.

— Конечно. Но среди прочего Оля сообщила мне, что сегодня после ее похорон я пойду в ресторан со своим будущим мужем. Я не поверила ей. Теперь частично верю: я в ресторане. Как это вам?

— Ну, в общем-то никак. Вы сами ведь придумали — вот только что?

— С целью оттолкнуть вас, если только, — она перехватила его вспыхнувший взгляд и кивнула: — Конечно. Конечно, я тут же спросила ее: «Оленька, замуж? Когда?!»

— Ну и когда же?

— Через неделю после похорон. А вы женаты?

— Нет, — соврал я, не знаю почему.

— Пока все сходится.

Турецкий задумался.

— Как вы считаете, Марина, они еще придут к вам?

— Ольга — едва ли, а отец придет наверняка.

— Имеет смысл меня с ним познакомить?

— Пожалуй. Да это и принято так: знакомить родителей с женихом.

— Вы допускаете возможность своего самоубийства? — спросил Турецкий, пропуская ее шутку мимо ушей.

— Не допускаю. Но и не исключаю.

— И дочь зарежете?

— Ну нет! Скорее усыплю. Снотворным.

— Ужасно. Да как вы, мать, можете так спокойно говорить?!

— А как вы, мужчина, джентльмен, можете спрашивать подобное у женщины, у матери? Что вы так уставились на меня? Вы спросили — я ответила. «Зарежете?» — «Нет, усыплю». Что, съели?

— Однако пока, до моего знакомства с вашим отцом, вы, надеюсь, воздержитесь резать и усыплять?

— Да без сомненья! У меня же свадьба через неделю, Александр Борисович! Вы совсем забыли. А я-то помню!

Турецкий улыбнулся.

— Действительно. Ваш отец к вам является где попало или приходит только домой?

— Да. Домой. Ночью возникает в квартире.

— Внезапно?

— Внезапно, да. — Она запнулась. — Но я очень часто предчувствую. Вот вечер, например, и что-то вдруг внутри: сегодня! А ночью — мгновенно — как будто и не спала. И неспокойствие перед этим ужасное. И точно — дверь! Медленно-медленно…

— Входная дверь?

— Нет. Дверь комнаты, в которой мы с Настенькой спим.

— А как он попадает в прихожую?

— Вы это у него спросите. Сама-то я в прихожей не спала ни разу.

— Ловлю вас на слове. Марина, что бы вы сказали, если я подежурю у вас несколько ночей?

— Ночуйте на здоровье.

— С собакой можно?

— Места много.

— Спасибо. Есть еще нюанс. Тех, кто хочет вас убрать, не должно насторожить мое появление в вашей квартире. Нам нужно сейчас разработать правдоподобную легенду: кто я, что, почему и зачем.

— По-моему, это несложно.

— Несложно? Как вы объясните? Ну вот соседке, например?

— Любовник. Вас устроит?

— Да. Любовник нас вполне устроит, — усмехнулся Турецкий.

 

Они вышли из ресторана. Смеркалось.

— Когда вас ждать? — спросила Марина.

— Завтра, — он открыл дверцу машины. — Сутки не спал — отоспаться надо. Перед смертью-то. Рагдай! Вот свинья, первый залез. Извините, мэм, мисс, он плохо учился в собачьей школе.

Лихо развернувшись, Турецкий остановил машину прямо у подъезда Марины.

— До встречи! До двери проводить?

— Да нет, дойдем и сами.

— Я все же провожу.

Ничего необыкновенного не было ни в подъезде, ни у дверей квартиры — ни следов несанкционированных посещений, ни признаков скрытого наблюдения. Неясно почему, Турецкому вдруг пришла мысль, что ничего хорошего в этом нет. Он явно ждал зацепки — новой, откровенной. Зацепки не было.

Турецкий вышел из подъезда, сел в машину и поехал на работу.

 

 

 

Несмотря на довольно позднее время, Сергей все еще торчал в кабинете.

— Что, пашешь? — одобрительно кивнул, входя, Турецкий.

— Да вот бумаги привожу в порядок, Александр Борисович…

— Что нового по делу?

— Предсмертную записку Травина провел сквозь экспертизу.

— Наверно, подлинная, да?

— Да, конечно. А как вы догадались? — съязвил Сергей.

— А я догадлив от рожденья. Еще что?

— Больше ничего. Я ж говорю — бумаги приводил в порядок. А что у вас?

— Что у меня? Тут в двух словах не расскажешь. Такое все… Не хочешь ли пивка от Синебрюхова? В «Бармалей» тут заскочил. Жрать захотелось после похорон — беда! Шесть банок взял вот. А?

— Конечно. С удовольствием. А может быть, ко мне махнем, а, Александр Борисович? Я на работе не люблю — ну просто в горло не идет. Ей-богу. В субботу взяли водочки с Мишуткой — и не смогли. Не пошла.

— Ну прихвати ее с собой: глядишь, пойдет.

Дежурный на проходной проводил завистливым взглядом прозрачный пакет в руках Сережи с шестью банками пива и едва початой литровой «Смирновской».

— А я, — разлагольствовал на ходу Турецкий, — знал одного прокурора, который не то что на работе мог заложить, это-то запросто, на суде, во время обвинительной речи. Понимаешь, ставил, собака такая, графин прямо напротив себя. И выступал, мерзавец, прихлебывая. Требую, значит, со всей строгостью законности, понимаешь, смертной казни, ну и так далее.

Выйдя на улицу, Турецкий свистнул, подзывая Рагдая. Турецкий знал, что, только если он будет сейчас хорохориться, балагурить, нести ахинею, только в этом случае он не свалится с ног от усталости. Тогда откроется второе дыхание и, может быть, удастся зацепиться хоть за что-то в этой довольно странной истории с чередою не связанных как бы друг с другом смертей, но вместе с тем такой последовательной цепью смертей в одной простецкой, в сущности, семье.

— Ну вот. И этот прокурор, добавлю, любил ужасно ордеры на обыск нам подписывать. «Ищи-ищи, давай, ты не манкируй. Глядишь, найдешь чего— вези на экспертизу: попробуем тут, что уж…»

Машина тронулась.

 

— С чего начнем? — спросил Сергей, пропуская Турецкого в квартиру впереди себя.

— Начнем сначала, как обычно.

— Я музычку поставлю, вы не против?

— Наоборот, я — за.

— Я понял вас. — Сергей поставил музыку, причем довольно громко, а затем вдобавок включил еще воду на кухне, в ванной. Не сильно так, шумела чтоб. Сергей знал, что Турецкий очень не любил серьезных разговоров на фоне тишины: легко подслушать на большой дистанции. Ведь луч инфракрасного лазера, совершенно невидимый глазом, запросто наводится на окна квартиры и считывает колебания стекла. Стекло дрожит от речи, как мембрана. Единственный тут способ — весь разговор топить в шумах. Да и выпивка сама была только предлогом, чтоб не беседовать на службе. Турецкий говорил ему, что были случаи утечки информации — довольно странные, — раз пять-шесть за последний год.

Сергей принес с кухни кофейник, две чашки. Потушил верхний свет, оставив неяркий торшер.

Они сидели рядом, плечо к плечу.




Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2015-06-27; Просмотров: 267; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы!


Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет



studopedia.su - Студопедия (2013 - 2024) год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! Последнее добавление




Генерация страницы за: 0.011 сек.