Симптоматика поражений 3 страница

Но я не могу удержаться и вновь тянусь к ее блокноту.

Я повернул его и снова открыл.

Действительно ли я уже сошла с ума?

Произошло ли это уже?

Как я узнаю?

Мой интерком кричит так внезапно, отчего я спотыкаюсь о собственное кресло и оказываюсь возле стены, позади моего стола. Мои руки не перестают дрожать; лоб покрыт капельками пота. Моя перевязанная рука внезапно стала гореть, а ноги стали слишком слабыми, чтобы устоять на них. Я должен сосредоточиться, поскольку принимаю входящее сообщение.

- Что? – требую я.

- Сэр, я только хотел переспросить, все ли хорошо с вами. Собрание, сэр, если конечно я понял неправильно время, то я прошу прощения, сэр. Я недолжен вас беспокоить.

- О, ради Бога, Дэлалью, - я попытался унять дрожь в голосе. – Перестань извиняться. Я уже в пути.

- Да, сэр, - говорит он. – Спасибо, сэр.

Я прервал связь.

А потом, взяв блокнот и засунув его в карман, вышел за дверь.

Глава 11

Я стою на краю Квадранта и наблюдаю, как тысячи лиц устремлены на меня. Мои солдаты. Построенные в одну линию в своих униформах. Черные рубашки, черные брюки, черные ботинки.

Без оружия.

Кулак левой руки каждого прижат к сердцу.

Я прилагаю все усилия, чтобы сосредоточиться… на внимании и поставленной мною задаче; но мне это не удается из-за спрятанного в моем кармане блокнота, на который давит форма, а секреты его содержания мучают меня.

Я сам не свой.

Мысли запутались в словах, которые, к тому же, не являются моими собственными. Я должен глубоко вдохнуть, чтобы очистить голову; мой кулак то сжимается, то разжимается.

- Сектор 45, - говорю я, выступая непосредственно на площади в микрофон.

Они тут же переместились, откинув левую руку, и поместили правый кулак себе на грудь.

- У нас есть множество вещей, которые стоит обсудить, - говорю я, - и первая самая очевидная. Я машу рукой. Изучаю их выражения лиц.

Их изменчивые мысли так очевидны.

Они думают, что я не более чем простой невменяемый ребенок. Они не уважают меня; они неверны мне. Они разочарованы тем, что я стою перед ними; они злы; им противно видеть меня живим, а не мертвым от той раны.

Но они боятся меня.

Это все, что мне нужно.

- Я был ранен, - продолжаю я, - когда преследовал двоих сбежавших солдат. Адам Кент и Кенджи Кишимото сотрудничали в разработке плана побега, целью которого являлось похищение Джульетты Феррарс – нашего нового оружия и важного компонента Сектора 45. Им предъявлены такие обвинения, как незаконное похищение и удерживание г-жи Феррарс против ее воли. Но самое главное – они справедливо обвиняются предателями Восстановления. Когда они будут найдены – их казнят на месте.

Одно из самых простых чувств, которое можно легко прочесть – это страх. Даже на стойком лице солдата.

- Во-вторых, - на этот раз я говорю уже чуть медленнее, - в целях ускорить процесс стабилизации Сектора 45, граждан и предотвратить хаос, что был вызван в связи недавних событий, к нам присоединился Верховный Главнокомандующий. Он прибыл, - продолжаю я, - тридцать шесть часов назад.

У некоторых опустились руки. Они забыли самих себя. Их глаза широко открыты.

Окаменевшие.

- Вы должны поприветствовать его, - говорю я.

Они падают на колени.

Это странно – иметь такую власть. Интересно, гордится ли мой отец тем, что создал. Я могу опустить тысячи взрослых мужчин на колени, сказав всего несколько слов; но только с помощью его титула. Эта ужасная вещь, вызывающая своего рода привыкание.

Я считаю ровно пять ударов в голове.

- Встать.

Они поднимаются. А после маршируют.

Пять шагов назад, вперед, стоя на месте. Поднимая левые руки вверх, они сгибают их в кулаки и падают на одно колено. На этот раз я не даю команду «встать».

- Готовьтесь, господа, - говорю я им. – Мы не успокоимся, пока не будут найдены Кент и Кишимото, а г-жа Феррарс не будет возвращена на базу. Я обсужу это с Верховным Командующим в ближайшие двадцать четыре часа; наша новая миссия в скором времени будет четко ясна. Тем временем, вы должны понимать две вещи: во-первых, мы должны ослабить напряжение среди жителей и напомнить им про обещание о новом мире. А, во-вторых, быть полностью уверенными в том, что предатели Кент и Кишимото будут найдены.

Я прекращаю говорить. Рассматриваю выражения их лиц.

- Пусть их судьбы послужат примером для вас. В Восстановлении предатели не приветствуются. И мы не прощаем такого.

Глава 12

Один из людей моего отца ждет меня за дверью.

Я смотрю в его сторону, но не так долго, чтобы разглядеть черты его лица.

- Государство – это ваш бизнес, солдат.

- Сэр, - говорит он, - мне поручено сообщить вам, что Верховный Главнокомандующий ожидает вас к ужину в своих апартаментах к восьми часам вечера.

- Полагаю, ваше сообщение успешно доставлено. – Я двигаюсь к двери, чтобы открыть ее.

Он делает шаг вперед, блокируя мне путь.

Я поворачиваюсь к нему лицом.

Он меньше меня примерно на фут: он проявил неуважение; даже Дэлалью не позволяет себе такого. Но, в отличие от моих людей, подхалимы под руководством моего отца считают себя счастливчиками. Быть членом элитной гвардии Верховного Главнокомандующего считается честью и хорошей привилегией. Они ни перед кем не отвечают, кроме него.

И прямо сейчас этот солдат пытается доказать мне, что он выше по званию.

Он завидует мне. Считает, что я недостоин быть сыном Верховного Главнокомандующего Восстановления. Практически, это написано на его лице.

Я должен сдерживаться, чтобы не рассмеяться, когда заглядываю в его холодные глаза и вижу там черную яму, что является его душой. Рукава его пиджака засучены выше локтя, поэтому татуировки просто выставлены на показ. Четкие черные чернильные полосы обволакивают его предплечье, переходя в красный, зеленый и синий – единственный цвет, что говорит о высоком звании солдата. Я всегда отказывался от этого бредового ритуала.

Солдат по-прежнему смотрит на меня.

Я склоняю голову в его сторону и приподнимаю брови.

- Требуется, - говорит он, - чтобы вы подтвердили приглашение.

Я пользуюсь моментом, чтобы принять решение, хотя ни одно из них не является моим.

Я, как и все марионетки этого мира, полностью подчинен собственному отцу. Это правда, что мне приходится бороться день ото дня: я никогда не мог ответить человеку, который держал свой кулак у моего позвоночника.

И это заставляет меня ненавидеть самого себя.

Я встречаюсь со взглядом солдата и удивляюсь, что на мгновение, если это можно так назвать, я теряю хладнокровие.

- Считайте, что оно принято.

- Да, с…

- Но в следующий раз, солдат, вы должны находиться на расстоянии не менее пяти футов от меня, пока не получите разрешение.

Он ошеломленно моргает:

- Сэр, я…

- Вы путаете кое-что, - обрываю я его.- Считаете, что работа на Верховного Главнокомандующего позволяет вам иметь неприкосновенность и освобождает от правил, что регулируют жизнь остальных солдат. Но тут вы ошибаетесь.

Его челюсть напрягается.

- Никогда не забывайте, - говорю я уже более спокойным тоном, - что если я захочу делать вашу работу, я могу легко ее получить. Но также не забывайте, что человек, которому вы так рьяно служите, научил меня стрелять из ружья, когда мне было девять лет.

Его ноздри раздуваются. Он глядит прямо перед собой.

- Доставьте свое сообщение, солдат. И запомните еще одно – никогда больше не говорите со мной снова.

Его глаза сосредоточены на точке, где-то позади меня; плечи неподвижны.

Я жду.

Его челюсть по-прежнему туго сжата. Он медленно поднимает руку, отдавая честь.

- Свободен, - говорю я.

Я закрываю дверь своей спальни и прислоняюсь к ней спиной. Мне нужна минута. Я тянусь к бутылочке, оставленной на тумбочке, и вытряхиваю две квадратные таблетки, затем кладу их в рот и закрываю глаза, ожидая, пока они растворятся. Темнота, обрушившаяся на мои веки, кажется мне таким облегчением.

В памяти всплывает ее лицо, что заставляет меня прийти в сознание.

Я сажусь на кровать и опрокидываю голову на руку. Я не должен думать о ней сейчас. У меня есть время для сортировки документов, и дополнительный стресс из-за присутствия моего отца, с которым я борюсь. Ужин с ним должен быть зрелищным. Душераздирающим зрелищем.

Я жмурю закрытые глаза еще сильнее и вновь пытаюсь построить стены, которые очистят мой разум. Но в этот раз это не работает. Ее лицо продолжает появляться, а блокнот, лежащий в моем кармане, словно дразнит меня. И я начинаю понимать, что какая-то малая часть меня не хочет забывать о ней. Какая-то часть меня любит эти мучения.

Эта девушка уничтожает меня.

Девушка, которая провела весь прошедший год в психиатрической больнице. Девушка, которая пыталась убить меня своим поцелуем. Девушка, которая убежала от меня с другим мужчиной.

Конечно, в эту девушку я и влюбился.

Я зажимаю рот рукой.

Я схожу с ума.

Я стаскиваю с себя сапоги. Оказываюсь на кровати и позволяю голове коснуться подушки.

Я помню, как она спала здесь. В моей постели. Она проснулась в этой кровати. Она была здесь, а я позволил ей уйти.

Я не смог.

Я потерял ее.

Я даже не помнил, как дотянулся до кармана, как взял блокнот, пока не увидел его перед своими глазами. Смотрю на него. Изучаю выцветшую обложку, пытаясь понять, где она смогла приобрести эту вещь. Она, должно быть, смогла украсть ее откуда-то, хотя где это произошло, я понятия не имею.

Существует так много вещей, о которых мне хочется спросить ее. Так много, что я хочу рассказать ей.

Но вместо этого я открываю ее блокнот и читаю.

Иногда я закрываю глаза и раскрашиваю эти стены в другой цвет.

Я представляю себе, что сижу у костра, одетая в теплые носки. Я представляю, как кто-то дал мне почитать книгу, историю, чтобы оградить меня от мучений моего собственного разума. Мне хочется, что был кто-то другой, кто-то в другом месте с чем-либо, кто сумел бы наполнить мои мысли чем-то другим. Мне хочется бежать и чувствовать, как ветер теребит волосы. Мне хочется думать, что это лишь сюжет какой-то истории. Что эта клетка просто сцена, а эти руки не принадлежат мне, что это окно приводит к чему-то прекрасному, если просто разбить его. Я делаю вид, будто эта подушка чистая, а кровать мягкая. Я делаю вид, притворяюсь, а затем снова воображаю себе, пока этот мир не захватывает меня так, что становится трудно сдерживать его. Но потом мои глаза распахиваются, и я ловлю пару рук, сдерживающих мое горло, которые не прекращают душить, душить, душить

Я думаю, что в моих мыслях, в скором времени, останется только шум.

Я надеюсь, что в скором времени мой разум будет найден.

Блокнот выпадает из моих рук, падая на грудь. Я провожу свободной рукой по лицу, волосам. Я потираю шею и тянусь вверх так быстро, из-за чего голова падает на спинку кровати, чему я несколько благодарен. Пользуясь моментом, я ощущаю боль.

А потом беру книгу и переворачиваю страницу.

Интересно, о чем они думают. Мои родители. Мне интересно, все ли с ними хорошо, счастливы ли они, получили ли то, что так хотели. Мне хотелось бы знать, будет ли у моей матери еще один ребенок. Будет ли кто-то когда-либо настолько любезен, чтобы убить меня, и лучше ли там, в аду, чем здесь. Интересно, как я сейчас выгляжу. Любопытно, буду ли я дышать свежим воздухом когда-нибудь снова.

Меня интересует многое.

Иногда я бодрствую целый день, просто чтобы подсчитать что-либо, что смогу найти. Я подсчитываю стены, трещины на них, пальцы своих рук, ног. Я подсчитываю пружины в кровати, нитки в одеяле, шаги, которыми можно пересечь комнату с одного конца на другой. Я считаю зубы, отдельные волосинки на голове, количество секунд, на которое я могу задержать дыхание.

Но иногда я так устаю, что забываю, что не могу позволить себе больше ничего, но желаю только одну вещь. Единственную вещь, о которой я мечтаю.

Мне все время хочется друга.

Я мечтаю об этом. Представляю, как бы это было. Улыбаться и улыбнуться в ответ. Иметь человека, которому можно довериться; того, кто не будет бросать в меня вещи, или держать руки в огне, или бить за то, что я родилась. Кого-то, кто услышит меня, если я потеряюсь, кто найдет меня, кто не будет бояться.

Того, кому бы я не смогла причинить вред.

Я скручиваюсь в углу своей комнаты и прячу голову в коленях, раскачиваясь то назад, то вперед, то назад, то снова вперед, и мечтаю, желаю, я мечтаю о невозможном, пока не кричу себе засыпать.

Интересно, на что это похоже – иметь друга.

И тогда я задумываюсь, кто еще заперт здесь. Интересно, откуда издаются другие звуки.

А что если они идут от меня.

Я пытаюсь сосредоточиться, говоря себе, что это пустые слова, но я лгу. Потому что просто читать это уже слишком сложно; и мысль о ней, когда она мучиться от боли, заставляет меня страдать.

Просто знать, что она пережила все это.

Она была брошена собственными родителями – отвергнутая и подвергнутая насилию всю свою жизнь. Сочувствие – это не та эмоция, которая мне хорошо известна, но теперь она переполняет меня, погружает в свой мир, в который я никогда не мог попасть. Я всегда считал, что между нами много общего, но даже не задумывался, насколько.

Это убивает меня.

Я поднимаюсь. Начинаю ходить вдоль спальни, пока не набираюсь смелости, чтобы продолжить чтение. Затем я делаю глубокий вдох.

И переворачиваю страницу.

Что-то кипит внутри меня.

Что-то, что я никогда не осмеливалась задействовать, что всегда боялась признать. Есть часть меня, которая царапает клетку, намереваясь вырваться из ловушки, в которой я нахожусь, стучит в двери моего сердца, моля, выпустить ее на свободу.

Просит отпустить.

Каждый день я чувствую, что переживаю один и тот же кошмар. Я открываю рот, чтобы крикнуть, чтобы бороться, размахивая кулаками, но мои голосовые связки омертвели, а руки, тяжело повисшие вниз, словно в цементе, и я кричу, но никто не слышит меня, никто не может найти меня, и я в ловушке. Это убивает меня.

Я всегда должна была быть покорной, находясь в подчинении, пассивной, словно та швабра, и все ради того, чтобы остальные чувствовали себя комфортно и в безопасности. Мое существование стало борьбой, где я доказывала, что безобидна, что я не угроза и способна жить среди людей, не причиняя им вред.

И я так устала, так устала, так устала, так устала, а иногда…

Я злюсь.

Я не знаю, что со мной происходит.

- Боже, Джульетта, - мне не хватает воздуха.

И я падаю на колени.

- Немедленно вызвать транспорт. – Мне нужно выйти. Мне нужно это прямо сейчас.

- Сэр? Я имею в виду, да, сэр, конечно, но где…

- Мне нужно посетить составы, - отвечаю я. – Я должен сделать обход перед сегодняшней встречей.

Это было и правдой, и ложью одновременно. Но я готов сделать что угодно, лишь бы закрыть разум от этого блокнота.

- О, конечно, Сэр. Хотите, чтобы я сопровождал Вас?

- В этом нет необходимости, Лейтенант, но спасибо за предложение.

- Я… с-сэр, - он заикается. – Конечно, это м-мне приятно быть полезным Вам…

Бог мой, я, наверное, совсем простился со своим разумом. Я никогда прежде не благодарил Дэлалью. Вероятно у бедняги из-за меня сердечный приступ.

- Я буду готов через десять минут, - оборвал его я.

Он заикается, останавливается. А затем произносит:

- Да, сэр. Благодарю вас, Сэр.

Я прижимаю кулак ко рту, когда вызов отключается.

Глава 13

У нас было жилье. Перед этим.

Одноэтажные дома. Двухэтажные. Трехэтажные.

Мы приобрели лужайку, украшенную мерцающими огоньками, и там я училась ездить на велосипеде без дополнительных колес. Мы приобретали жизнь в этих одноэтажных, двухэтажных, трехэтажных сооружениях, но внутри наша история тут же менялась.

Мы жили этими историями только некоторое время.

Мы следовали той историй, что нам предлагали, тому сюжету, что сковывал нас в каждом квадратном метре пространства, что мы приобретали. Мы были довольны такими поворотами, что слегка перенаправляли нашу жизнь в иное русло. Нами было подписано соглашение на все это, и мы не знали беспокойства. Мы ели то, что не должны были, тратили деньги, когда не могли себе этого позволить, теряли Землю и существовали просто в пустую, в пустую, в пустую. Питание. Вода. Ресурсы.

Вскоре небо стало серым, из-за химических загрязнений, растения и животные больными, от генетических модификаций, заболевания прижились в нашем воздухе, нашей еде, нашей крови и телах. Еда исчезла. Люди начали умирать. Наша империя потерпела крах.

Восстановление сказало, что будет помогать нам. Спасет нас. Перестроит наше общество.

Но вместо этого нас разорвали на части.

Мне нравится делать обходы.

Это странное место для поиска убежища, но есть что-то такое в наблюдении за лицами гражданских на такой большой территории, что напоминает мне о том, как я должен поступить. Я так часто ограничивал себя стенами штаба Сектора 45, что уже забыл лица тех, с кем мы воюем, и тех, за кого мы воюем.

Мне нравится вспоминать.

Большую часть времени я посещаю каждый кусочек всех соединений; приветствую жителей и спрашиваю об условиях их жизни. Я не могу помочь, но мне интересно, какая у них сейчас жизнь. Потому что для многих других мир изменился, но для меня он всегда был одинаковым. Регламентированный. Изолированный. Холодный.

Было время, когда все было куда лучше, и мой отец не был таким злым. Мне было около четырех лет. Он разрешал мне сидеть у него на коленях и шарить по его карманам. Мне хотелось получить что-то, чтобы сохранить это в сознании надолго.

Но это была лишь его версия игры.

Я обернул пальто плотнее вокруг себя, и почувствовал, как материя давит на спину. Не желая того, я вздрогнул.

Теперь я знаю, что жизнь – это единственное, что имеет значение. Удушье, роскошь, бессонные ночи и гора трупов. Меня всегда учили сосредотачиваться на власти и боли, получать и причинять.

Я не жалею ни о чем.

Я беру все.

Это единственный способ, который я знаю, чтобы жить в этом потрепанном теле. Я освободил разум от вещей, что мешают мне и давят на душу, я беру все, что только могу, и это не приносит мне большого удовольствия, проходя этот путь. Я не знаю, какого это – жить нормальной жизнью, я не знаю, как сочувствовать жителям, которые потеряли свои дома. Я не знаю, что это для них значило, прежде чем Восстановление взяло все на себя.

Так что я просто пользуюсь прогулкой.

Я люблю наблюдать, как живут другие; мне нравится, что закон обязывает их отвечать на все мои вопросы. В противном случае, я бы не смог узнать об этом.

Но мое время закончено.

Я почти не обращал внимания на часы, когда покинул базу, и сразу понял, что скоро заход солнца. Большинство гражданских возвращаются домой под вечер, их тела склонены, ёжась от холода, они группируются в кучку, по меньшей мере, тремя семьями.

Эти временные дома построены из грузовых сорокафутовых контейнеров; они расположены рядом друг с другом как внизу, так и вверху, объединяясь в группки по четыре, или шесть. Каждый контейнер был изолирован; оборудован двумя окнами и одной дверью. Лестница, ведущая наверх, прикреплена с обеих сторон. Крыши снабжены солнечными батареями, которые обеспечивают бесплатным электричеством каждую группу.

Это то, чем я горжусь.

Потому что это было моей идеей.

Когда мы искали временное убежище для гражданского населения, я предложил реконструировать старые транспортные контейнеры, которые выравнивают доки каждого порта по всему миру. Они не только дешевые, легко воспроизводящие, но и портативные, и обладают хорошей стойкостью. Они требуют минимального строительства, и с правильной командой за несколько дней могут быть готовы тысячи жилых помещений.

Я опровергнул идею отца о том, что это может быть наиболее эффективным вариантом; временное решение проблемы, менее жестокое, чем палатки, перед выдачей надежного жилья. Но результат был настолько эффективным, что Восстановление не видела смысла в модернизации. Здесь, на земле, которая раньше считалась свалкой, обустроены тысячи контейнеров; скопление выцветших, прямоугольных кубиков, которые легко контролировать, просто наблюдать за ними.

Люди по-прежнему твердят, что это временные жилища. Что однажды, как в их воспоминаниях, они вернуться к старой жизни и все будет так же ярко и красиво. Но все это ложь.

Восстановление не планирует перемещать их.

Мирные жители тут как заключенные, находясь в этих контролируемых сооружениях; контейнеры стали их тюрьмами. Все было продумано – люди, их дома, важность для Восстановления.

Здесь они стали частью огромного эксперимента. Мир, в котором они работают для поддержки режима, обещает то, что никогда не исполнит.

Это моя жизнь.

И мне жаль этот мир.

Большую часть времени я чувствую себя также, запертым в клетке, как и все эти жители и, по всей видимости, из-за того, что часто приезжаю сюда. Это как кочевать из одной тюрьмы в другую, каждая из которых не является ни утешением, ни пристанищем. Даже мой разум – предатель.

Я должен быть сильнее этого.

Я тренировался в течение десяти лет. Каждый день я занимался, чтобы отточить физические и умственные возможности. Мои характеристики: пять футов, девять дюймов, 170 фунтов в мышцах. Я был создан для выживания, максимальной выносливости и стойкости, и я чувствую себя в безопасности, когда держу в руке пистолет. Я могу разобрать, вычистить, перезарядить и собрать более 150 различных видов огнестрельного оружия. Я могу сломать шею человека, только прикоснувшись к нему рукой. Я могу парализовать человека, не предпринимая ничего, кроме кончиков пальцев.

На поле боя я способен отключить себя от лишних движений, вспоминая то, чему научился. Я создал репутацию холодного, бесчувственного монстра, который ничего не боится и не переживает за деньги.

Но все это обманчиво.

Потому что я ни кто иной, как трус.

Глава 14

Солнце садится.

Уже скоро у меня не будет выбора, кроме как вернуться на базу, где мне придется слушать своего отца, вместо того, чтобы пустить ему пулю в открытый рот.

Поэтому я тянул время.

Я издалека наблюдаю, как бегают дети, когда их родители загоняют их по домам. В один прекрасный день они вырастут, чтобы понять, что регистрационные карточки, выданные Восстановлением – на самом деле отслеживающие устройства. То, как их родители работают, получая деньги на фабриках, на самом деле тщательно контролируется. Они подрастут и осознают, что все, что они делали – записывается, каждый разговор анализируется, вплоть до шепотов. Они не знают, что на каждого жителя заведены разные документы, и что каждая анкета значительной толщины: документы на их дружеские отношения, семейные, рабочие навыки, и даже то, как они проводят свое свободное время.

Мы знаем о них все.

Даже чересчур.

Так много, что я забываю, что мы имеем дело с живыми людьми, пока не вижу их в этих местах жительства. Я запомнил имена почти каждого в Секторе 45. Мне нужно знать, кто живет в моей юрисдикции, будь то солдат, или же простой гражданский.

Вот, например, я знал рядового Симуса Флетчера 45B-76423, который бил жену и своих детей каждую ночь.

Я знал, что он пропивал свои деньги, но также знал, как голодала его семья. Я следил за тем, как он тратил свои деньги, как воровал еду с нашего склада. Я знал, что его детям было до десяти лет и они не ели в течение недели; что они неоднократно посещали медиков из-за различных переломов и швов. Мне было известно о том, что он ударил свою девятилетнюю дочь, разбив ей губу, и сломал челюсть, выбив два передних зуба; знал, что его жена была беременна. И также был осведомлен, что однажды он ударил ее так сильно, что на следующее утро она потеряла ребенка.

Я знал, потому что был там.

Мне хотелось останавливаться в апартаментах каждого гражданского, гостить у них, задавая вопросы про их здоровье и жизни в целом. Мне хотелось знать об условиях их работы, обо всех членах семьи: были ли они больны, или должны быть госпитализированы.

Она была там в тот день. Жена Флетчера. Ее нос был сломан, а оба глаза опухли так сильно, отчего казалось, что они закрыты. Она была настолько тонкой и хилой, желтого цвета, отчего я думал, что она рассыплется на части просто сидя. Но когда я спрашивал ее о травмах, она не смотрела мне в глаза. Она ответила мне, что упала, в результате чего сломала нос и потеряла ребенка.

Я просто кивал. Поблагодарил ее за сотрудничество.

А после призвал всех.

Я хорошо осведомлен, что большинство наших солдат воруют со склада. Я отвечаю за весь инвентарь и знаю, что постоянные поставки пропадают без вести. Но я позволяю им эти нарушения, просто чтобы не рушить систему. Несколько лишних кусков хлеба, или мыла держат моих солдат в здравом настроении; они усерднее работают, если здоровы, и к тому же большинство из них отдают эти продукты своим супругам, детям, родственникам. Такую уступку я могу позволить.

Но есть несколько вещей, которые я не прощаю.

Я не считаю себя нравственным человеком. Я не философствую о жизни и не беспокоюсь насчет законов и принципов, которыми регулируются многие люди. Я не берусь за различие хорошего и плохого. Но я живу по определенному кодексу. А иногда я думаю, мы должны научиться стрелять первыми.

Симус Флетчер убивал свою семью. И я выстрелил ему в лоб, потому что думал, что это гуманнее, чем разорвать его на куски собственноручно.

Но мой отец узнал о Флетчере. Мой отец застрелил троих детей и их мать, потому что они зависели от пьяного ублюдка, обеспечивавшего их проживание. Он был их отцом, ее мужем, и причиной, почему все они умерли преждевременной смертью.

И некоторое время я удивлялся, почему настаиваю на сохранении собственной жизни.

Глава 15

После возвращения на базу, я направился вниз.

Игнорируя солдат и их приветствия, я прохожу мимо, почти не обращая внимания на отблески в их взглядах: смесь любопытства и подозрительности. Я даже не сразу осознаю, что иду во главе весь свой путь, пока не прибываю в штаб; кажется, мое тело сейчас понимает больше о том, что мне нужно, в отличие от разума. Мои шаги тяжелые, устойчивые, слышен звук моих сапог, соприкасающихся с каменной плиткой, поскольку я спускаюсь на более низкие уровни.

Я не был здесь почти две недели.

Комната была перестроена со времен моего последнего посещения; стеклянная панель и бетонные стены были заменены. Насколько мне известно, она последний человек, кто пользовался этой комнатой.

Я привел ее сюда сам.

Я нажимаю ряд кнопок, после чего передо мной открываются двойные двери, возле которых находится моделированное устройство. Моя рука ищет выключатель в темноте: сначала электричество подает небольшой звук, прежде чем свет полностью оживляет помещение. От электричества исходит глухой звук. Но, как оказалось, все вполне спокойно.

Мне это нравится.

Я раздеваюсь так быстро, как мне позволяет это сделать моя травмированная рука. Через два часа на ужине мне предстоит встретиться с отцом, и поэтому я не должен волноваться, но не могу полностью совладать с нервами. Кажется, что все накатывает на меня сразу. Мои неудачи. Моя трусость. Моя глупость.

Иногда я просто устаю от такой жизни.

Я стою босиком на бетонном полу, на мне нет ничего, кроме повязки, и я ненавижу эту травму, потому что она тормозит меня. Я хватаю шорты, спрятанные в моем шкафчике, и надеваю их как можно быстрее, опираясь о стену для поддержки. Когда я вновь принимаю вертикальное положение, то захлопываю дверцу шкафчика и направляюсь к соседней комнате.

Я ударяю по другому выключателю, и главный оперативный центр оживает. Компьютер издает звуковой сигнал и вспыхивает, когда программа загружается; я пробегаю пальцами по клавиатуре.

Мы используем эти комнаты для моделирования.

Мы управляем технологиями для создания окружающей среды и событий, что существуют исключительно в разуме человека. Но не только это. Мы также в состоянии создать целостную структуру, а также управлять отдельными деталями. Звуки, запахи, ложная уверенность, паранойя. Первоначально программа была разработана для оказания помощи солдатам в их особых миссиях, но также для помощи со своими страхами, которые могут возникнуть на поле боя.

Я использую ее в собственных целях.

Я приходил сюда и раньше, еще перед тем, как она прибыла на базу. Это было моим безопасным пространством; моим единственным побегом от окружающего мира. Мне только жаль, что я пришел не в униформе. Эти шорты накрахмаленные, в них неудобно, а полиэстер вызывает зуд и раздражение. Но шорты обработаны специальным химическим веществом, что реагирует на мою кожу и сенсорные датчики; это помогает чувствовать меня, испытывать в многократных размерах, не натыкаясь на реальные или физические барьеры, как это случается в естественной среде. И для того, чтобы процесс проходил более эффективно, я не должен носить на себе почти ничего. Камеры гиперчувствительные к температуре тела, и работают лучше, когда контактируют с синтетическими материалами.

Дата добавления: 2015-06-27