Пропаганда 2 страница

– Отличной.

– Действительно?

– Китти? Да. Пока у нее крыша не съехала.

– А что случилось?

– Она потребовала, чтобы я дал роль ее дочери в следующем фильме. Я никогда этого не любил, но в данном случае и ролейто никаких не будет. Я ей так и сказал, а она взбесилась.

– А ты бы хотел, чтобы она вернулась?

– Конечно. Еще как. Если, она, конечно, успокоилась.

– Так почему бы тебе не позвать ее обратно? – говорит Хартман. – Позвони ей. Скажи, что разговаривал со мной и что наша компания согласна представлять ее дочь. Мы дадим ей агента. Китти будет счастлива, ты будешь счастлив, и все будут заниматься своим делом.

– Заметано, – отвечает Бигл.

И они договариваются о встрече.

Чез видит, как открывается дверь в доме Китти. Он улыбается и кладет руку на промежность. Его член уже пульсирует в предвосхищении дальнейших событий. Бо при виде этого жеста разражается смехом. Игры Чез не совсем соответствуют тому, что сделал бы Бо, будь он один, но сейчас не ему решать.

Китти выходит из дома. И Чез нажимает на газ.

В доме раздается телефонный звонок, и Агнес снимает трубку.

– Привет, а Китти дома?

– Кто это?

– Это Линк.

– Вряд ли она захочет с вами разговаривать, – с праведным негодованием отвечает Агнес, как это делают героини мыльных опер.

– Я думал, мне удастся уговорить ее вернуться обратно.

– Вряд ли она захочет возвращаться, – отвечает Агнес.

Китти на улице подходит к машине, а Чез и Бо притормаживают как раз в том месте, где они запланировали совершить похищение.

– Это Агнес? – спрашивает Бигл.

– Да.

– Вы знакомы с «Репризентейшн компани»?

Конечно, знакома. Она же выросла в ЛосАнджелесе.

– Естественно, – отвечает Агнес.

Бо достает карту и принимает озадаченный вид.

– Так вот, Дэйв Хартман, глава компании, мой хороший друг. Мы с ним говорили о вас, и он сказал, что его компания с радостью будет вас представлять, если вас это устроит.

Во опускает стекло.

– Ээ, простите, мисс, – окликает он Китти. – Похоже, мы заблудились.

Китти смотрит на часы. У нее есть лишняя минутка, которую она может уделить заблудившемуся приезжему.

– А куда вам надо? – спрашивает она.

Пусть сделает шаг, и тогда Бо выйдет вместе с картой и листком бумаги.

– Сейчас я вам покажу адрес, – говорит он. Карта будет закрывать револьвер. Главное – подманить жертву поближе к машине. При виде револьвера ее охватит страх, и она уже не в силах будет ни бежать, ни кричать, ни оказывать сопротивления. И дело сделано.

– Мама, мама, скорей! – кричит Агнес, распахнув дверь.

Китти колеблется.

– Скорей, мама, скорей!

– Прощу прощения, – говорит Китти незнакомцу и, полагая, что с ее дочерью чтото случилось, бросается к дому, оставляя Чеза и Бо в одиночестве.

После разговора с Биглом Китти перезванивает Брозу и отменяет встречу. Если тот и огорчен этим, то ему удается это скрыть. И уж конечно, Китти не подозревает о том, насколько огорчены Чез и Бо. Они уже собираются предпринять еще одну попытку, но после разговора с Биглом Хартман звонит Тейлору и отменяет задание. Чез остается у разбитого корыта.

Глава 34

– Мой отец был сукиным сыном, – говорю я Мэгги. – Какая разница, чем он занимался?

– Просто я хотела с тобой поговорить, – отвечает она.

– Если ты хочешь поговорить, давай обсудим, что будет с Лейерами без Мэджика, Пэта Райли и Карима. Вот об этом можно поговорить. А какой папаша был у тебя? И когда тебя впервые трахнули?

– Ты злишься, – говорит она. – За всем твоим обличьем таится злой человек.

– Я – обычный человек, – отвечаю я. – Все отцы вкалывают, много пьют и учат своих сыновей тому, что жизнь – тяжелая штука.

– Ну ладно, – говорит она, – можешь не рассказывать мне о своем отце. А какой была твоя мама?

Я снимаю туфли и рубашку.

– Мне надо переодеться, – говорю я. – Я еще хочу пробежаться перед тем, как мы отправимся на вечеринку. – И я поднимаюсь наверх в свою комнату. У меня попрежнему есть своя комната, где хранится моя одежда и где я на самом деле сплю. И если второе я от всех скрываю, то относительно первого мне даже не приходится притворяться. Одно дело пустить мужчину в свою постель, и совсем другое – предоставить ему место в своем шкафу. Я вхожу в свою комнату, расстегиваю этот чертов ремень за триста долларов – никогда не смогу понять, почему он столько стоит, – и стаскиваю с себя штаны. Когда я оборачиваюсь, она стоит в дверях и смотрит на меня.

– Сколько шрамов, – говорит она.

– Что ты от меня хочешь?

– Ты собираешься пробежаться?

– Да, – отвечаю я и, протянув руку, быстро вынимаю из комода спортивные шорты. Я не собираюсь доставлять ей удовольствие видом начинающейся эрекции. Она и без того знает, какой она обладает властью надо мной. Однако она продолжает смотреть. Она оглядывает меня с головы до ног. И видит, как начинает набухать мой член.

– Может, ты выйдешь? Я хочу… – я не договариваю «тебя. И стоит этому начаться, как это никогда не закончится», потому что помню о включенных микрофонах.

– Может быть, мне тоже с тобой пробежаться, – задумчиво произносит она, поворачивается и выходит.

Я надеваю рубашку и выхожу из комнаты. У меня нет ни малейшего желания ждать ее. Мне хочется убежать куданибудь подальше. Наше расследование не дает никаких результатов. Я надеялся чтонибудь разузнать у Китти Пржизевски, но она ускользнула. Да и вообще это сплошная глупость. Какая разница, чем собирается заниматься Джон Линкольн Бигл? Снимать очередной идиотский фильм. Жена и сын его ненавидят, и об этом уже всем известно. Они только ждут удобного времени, чтобы подать на развод. Если я сегодня нее разорву контракт с Мэгги и вернусь в «Юниверсал секьюрити», то скорей всего уже завтра снова буду заниматься Биглом. только на этот раз защищая интересы его жены. Или, наоборот, выступая от его лица против нее. В городе о Жаклин Конрой говорят только одно: «Она хорошо заучила золотое правило Голливуда – трахаться всегда и со всеми!» И все лица, с которыми она была связана – Патрик Суейз, Кевин Костнер и Мадонна, – свидетельствуют об очень активном образе жизни. В свою очередь, и я, и Мэгги, и миссис Маллиган из разных источников слышали о том, что Бигл спит со своей секретаршей и водит шашни с ее дочерью, чем и была огорчена ее мать – причем настолько, что ей пришлось уволиться. Однако, после того как Бигл пообещал ее дочери роль в своей следующей картине, она вернулась.

Слухи об их сексуальной жизни курсировали по всему городу. А вот что будет собой представлять эта картина, не знал никто.

Дверь в комнату Мэгги открыта, но я делаю над собой усилие, чтобы не заглянуть.

– Подожди меня, пожалуйста, – доносится до меня, когда я прохожу мимо.

Я совершенно не хочу это делать. И тем не менее я останавливаюсь. Я не хочу оборачиваться и смотреть на нее. Пусть Господь превратит меня в соляной столб» если я обернусь. Пусть я попаду в ад.

Нет никакой необходимости ее описывать. Все вы видели ее на экране. А если не видели, можете сходить и взять напрокат кассету Я вижу ее вибрирующий позвоночник, как писали о ней в одной из рецензий, ее длинные ноги, бесконечно длинные, как в одном из фильмов Берта Рэйнолдса, где она играла девушку по вызову, ее грудь и даже ее затвердевшие соски – я помню их по крупному плану в «Белой леди», а ведь она не пользуется дублершами. Она натягивает шорты и стоит обнаженная до пояса. Она стоит так довольно долго, давая мне разглядеть себя, потом отворачивается и надевает бюстгальтер и рубашку.

Я выхожу на улицу молча, с мрачным видом, и мы стартуем. Я не собираюсь давать ей поблажек, но она бежит довольно быстро. И мне не удается ее обогнать. Она легкая и гибкая, я же двигаюсь как бульдозер. Однако я смогу ее обуздать, когда она устанет. Уже через милю с меня начинает течь пот. Через две мне становится совсем хорошо. Я даже обгоняю Мэгги. Перед глазами снова начинают возникать картинки. Не забывайте, что Вьетнам – это не только война. Это Азия. Как в фильмах, которые я видел в детстве. Экзотика. Особенно для ребенка, выросшего в долине Огайо и не видевшего ничего, кроме грязных и покрытых копотью славян, поляков и венгров, работавших в шахтах и пивших дешевое пиво. Пьяные, они возвращались домой и били своих домочадцев. Потом просыпались с больной головой и ноющими от тяжелого труда суставами и начинали все сначала. Деревянные домики, крытые толем.

Там тоже жили красивые девушки, но они не походили на тех, кого мы видели в кино. Да и будь У нас деньги, разве могли мы их куданибудь пригласить? Разве что выпить пива в ближайший бар. Или на заднее сиденье машины, где приходилось бороться с их поясами и страхом забеременеть. Отрыжка» отдающая пивом и дешевым виски. Когда мне исполнилось тринадцать или двенадцати отец отвел меня к проститутке. Достаточно старой, чтобы соглашаться на все. Я же тогда был настолько юн, что она казалась мне уродиной. Она жила над баром Свота Салливана. Отец сидит внизу и пьет пиво, пока я наверху. У него хорошее настроение. Он покупает пиво всем своим друзьям, чтобы они выпили за его сына, который трахает первую в своей жизни проститутку. И тут ему не хватает денег. Поэтому, когда она спускается, чтобы получить свою плату, все уже отдано бармену. И между ними начинается драка.

Десантные войска оказались для меня спасением. По сравнению с домом жизнь в армии внушала оптимизм. По крайней мере, мы считали, что во Вьетнаме можно будет прославиться.

Бег в полной экипировке. За спиной рюкзак весом в пятьдесят шесть фунтов. Военные ботинки. и М16. Бег через силу, когда преодолеваешь боль. Бег до состояния полного бесчувствия. Лопаются мозоли. Под мышками выступает сыпь. Спина и плечи стерты лямками до крови. От винтовки болят руки. И все равно ощущаешь себя чертовски хорошо. Мы чувствуем себя молодыми жеребцами. Сильными и крепкими. И мы бежим, бежим и бежим вперед.

Во Вьетнаме было здорово. Экзотика. Красивые женщины. Такие же, каких мы видели на экране в долине Огайо. Мы называли их подстилками и деревенщиной, насиловали их, покупали и убивали. Но стоило от этого отвлечься, и ты понимал, что это настоящие красавицы. Мне помог в этом Престон Гриффит. В пороховом дыму среди ночных вылазок и убийств он объяснил мне: «Они – люди, Джо. Ты думаешь, какаянибудь большеглазая блондинка будет лучше того, что ты имеешь сейчас? Ты идиот, Джо. Проснись и посмотри вокруг». Грифф любил поесть. Лимонная трава – вот запах Вьетнама. Он курил марихуану для аппетита и опиум – для хорошего сна. Улицы, заполненные солдатами, калеками и проститутками. «Разве мы оказались бы здесь, если бы не война, – говорил он, сидя в кафе „Гасконь", где на стене был Д'Артаньян, срисованный какимто вьетнамцем из книжки, и попивая кофе. – Только война создает такую неразбериху. Можно сбежать в Бангкок или Рангун, и нас никогда не найдут». Как же, держи карман шире – еще как найдут!

– Нет, Грифф, война не создает неразберихи, – отвечаю я как вышколенный жеребецдесантник. – Война – это веселье. Смерть придает перспективу жизни.

– Ты в когонибудь влюблялся? – ниоткуда раздается голос Мэгги. Он доносится из настоящего. С пляжа.

Я молчу и лишь отмечаю про себя, что она не отстает.

– Влюблялся? – только это она может из себя выдавить после такого бега.

– Кроме тебя?

– А меня ты любишь?

Я продолжаю бежать. Что я могу ей ответить? Естественно. Само собой разумеется. Безусловно.

– Да пошла ты!

– Прости, – отвечает она и начинает сбавлять темп. Я продолжаю пилить вперед. Если не может бежать рядом, пусть не бежит. Я возвращаюсь обратно в кафе, где мы сидим с Гриффом и, как французы, наблюдаем за сельской жизнью. Естественно, как вооруженные французы. Café filtre, baguettes.

– А как же Джои? – спрашивает он.

Джо и Джои. Мы вместе поступили в десантные войска. Мне было шестнадцать, Джои – семнадцать, почти восемнадцать. Мы солгали. А они не стали проверять. Он умер. А я остался в живых.

– Да пошел ты, Грифф!

– В чем дело, вояка?

– Не надо об этом.

– Почему? Это ведь не я его убил.

– Я ухожу, – говорю я.

– Да брось ты.

– Тогда не вспоминай о Джои.

– Почему?

– Потому что мы с ним родня.

– Чушь собачья! Я видел твое дело. У тебя нет родных, Джозеф Броз. Отчасти за это мы тебя и любим.

– Ты становишься наркоманом, Грифф.

– Пошли к мадам Тиу. У нее появились новые девочки. Счастливые и нежные камбоджийки.

– Кому потребовалось бежать из Камбоджи во Вьетнам?

– А кому потребовалось продавать камбоджиек, когда вокруг столько вьетнамок? Просто они мало чем отличаются друг от друга. Они совсем не похожи на большеглазых блондинок. Но разница всетаки есть. Правда, для того чтобы ее определить, требуется истинный знаток.

– А мне казалось, у тебя есть подружка. Журналистка.

– Знаешь, помоему, я никогда не смогу вернуться к западным женщинам. Они хотят только брать. Они все время создают конфликты. Восточные женщины – истинные конфуцианки и считают мужчин выше себя. С этим западная женщина никогда не согласится. Но если у мужчины есть выбор между женщиной, которая смотрит на него снизу вверх, и женщиной, которая при малейшей возможности старается его опустить, он будет полным идиотом, если выберет вторую. Однако я рад, что моя сестра родилась в Бостоне и уехала в Рэдклиф, а не в Дананг с перспективой оказаться у мадам Тиу. И если ее мужу нравится, что сразу после занятия сексом она несется в душ, чтобы смыть с себя все воспоминания о нем, то это его личное дело и меня ни в коей мере не касается. Да благословит их Господь.

– Мы ведь терпим поражение?

– Конечно. Мы проиграем эту войну. И ты это прекрасно знаешь. Ты знал это еще тогда, когда был новобранцем, И при этом ты все равно рвешься убивать.

– Это моя обязанность, – отвечаю я. – Если ты мне предложишь другую работу, может, я тогда подумаю.

– А война – это хорошая работа, Джо?

– Да, самая лучшая, Грифф.

Он бросает на стол бумажные оккупационные деньги. Официант явно ожидал настоящих. Чего угодно, только не оккупационных бумажек. Однако он не произносит ни слова.

– Пошли к мадам Тиу. Посмотрим ее новых камбоджиек. Им негде жить, их дом разбомбили. И они счастливы, что нашли работу. Возьмем по две на каждого. Положим на пол и оттрахаем по очереди. Пошли.

Но я, подумав, говорю «нет».

– Пойдешь к Дао?

– Да, – отвечаю я.

– Ты упускаешь реальные возможности, Джо. Когда ты вернешься в Штаты, а тебе туда придется вернуться, если ты останешься в живых, потому что мы проиграли войну и скоро нас отсюда выпрут, так вот, если ты в Штатах решишь зайти к какойнибудъ шлюхе, то твоя жена вызовет адвоката или попросту зарежет тебя. Вьетнамки не такие. Они понимают, что мужчина – это мужчина.

– Не знаю, Грифф. Думаю, Дао огорчится, если, вместо того чтобы идти домой, я пойду к мадам Тиу.

– Домой, Джо? Домой?! Ты начинаешь называть Вьетнам своим домом? Ты собираешься стать вьетнамцем, Джо? Я бы на твоем месте поостерегся это делать.

Через три мили во мне начинает работать автопилот Я уже миновал утес, который отмечает расстояние в шесть миль, и поэтому поворачиваю назад. Через полмили я вижу бегущую Мэгги. Это хороню. Когда мы встречаемся, я показываю знаками, чтобы она тоже поворачивала назад. Она подумывает, не проявить ли ей упрямство, но она и так уже пробежала на пять миль больше, чем обычно, и поэтому решает всетаки повернуть назад. Я сбавляю скорость так, чтобы она могла бежать рядом. Яуже не злюсь. Вся злость вышла вместе с потом. Мы бежим молча. Больше она не задает никаких вопросов. Внутри под звук наших шагов ритмично воссоздается тот мир, в котором мы живем – мир похоти, страстей и всего остального, что в нем там еще содержится.

Мэгги начинает уставать. Я ничего не говорю и просто пытаюсь поддержать ее ритмом своего бега. Как будто она мой сослуживец по взводу. Она преодолевает себя. Может, она чемунибудь научилась. А может, она знала это и раньше.

Мэгги продолжает оставаться для меня загадкой. Я ни о чем ее не спрашиваю. Я знаю только то, что она существует.

Вдали появляется дом. При виде цели она выходит из зоны бесчувствия. На нее наваливаются мысли об отдыхе, усталости, боли, и это тут же отражается на ее беге.

– Дом – это еще не конец, – говорю я.

– Ладно, – откликается она и выравнивает свой бег.

Мы подбегаем все ближе и ближе, и она начинает надеяться на то, что я ее обманул. Что мы остановимся. Бег ее становится рваным: стоит ей подумать об отдыхе, и она начинает сбиваться с ритма, стоит ей забыть о нем – и он становится ровным. Она взбодряется, когда мы останавливаемся около дома. Она берет меня под руку и облокачивается, словно лишившись сил. Впрочем, думаю, лишь на следующий день она ощутит в полной мере сегодняшнюю нагрузку.

– Скажи мне, – говорит она, – я хочу, чтобы ты мне сказал.

– Что?

– Кто она?

– Ее звали Дао Тхи Тай.

– Звали?

– Да, звали.

– Прости меня, Джо.

Я пожимаю плечами.

– А что случилось, Джо? Что с ней случилось?

– Шальная пуля.

– Шальная пуля?

– Вражеская пуля.

– Вражеская? Какого именно врага?

– Хватит заниматься казуистикой.

– Казуистикой? Ответь мне попросту, чтобы я могла понять и больше не задавала бы тебе вопросов.

– Ее застрелили. В Гуи. В нашей квартире, где мы с ней вместе жили.

– Кто? Кто ее застрелил?

– Не знаю кто. Какая разница? Друзья – враги. Это ничего не меняет. Ее соотечественники были нашими врагами. А мы были ее врагами. Является ли враг моего друга моим врагом? Может, ее никто и не собирался убивать. Но нас послали туда убивать. И они должны были нас убивать.

– Ты ее очень любил, Джо?

Я миную ворота и начинаю подниматься по лестнице. Я хочу в душ. Надо подготовиться к приему, на который мы собираемся ехать.

– Мэгги, – говорю я, чтобы поставить точку в этой истории, – о Мэгги, она ждала ребенка.

Это классическая голливудская вечеринка. Немыслимое количество денег втюхано в выпивку и закуску. На улице прислуга паркует машины, внутри гостей обслуживают пять барменов и пять официантов. Весь этот обслуживающий персонал выглядит лучше, чем я и еще 99,9 % обычных людей. Зубы у всех в идеальном состоянии. Однако, несмотря на то что они выглядят даже лучше большинства гостей, они все же являются игроками другой лиги.

Среди гостей – Джулия Робертс, Мишель Пфайфер и ЖанКлод Ван Дамм. Когда нас знакомят, последний начинает пыжиться и строить глазки, надеюсь, что Мэгги, а не мне. Она же обращается с ним так, словно он Тул О'Нил. Я уже говорил, что Мэгги свойственны вежливость и предусмотрительность, несмотря на живущее в ней ощущение, что жизнь – это кино.

Здесь же присутствует и Джон Траволта, хотя, как мне объясняют, он не часто появляется на людях. Его жена осталась дома с ребенком. Он с искренней сердечностью здоровается с Мэгги. Я спрашиваю его, не расскажет ли он мне чтонибудь о саентологии, и он с удовольствием соглашается.

– Я хотел спросить у вас, – говорю я, – может ли саентология излечить гомосексуальность?

Это производит эффект разорвавшейся бомбы. Джон замолкает и смотрит на меня круглыми глазами. Мэгги тоже смотрит на меня так, словно я совершил недопустимую оплошность.

– Я не хочу сказать, что это болезнь, – добавляю я. – Но просто если гомосексуалист хочет стать гетеросексуалом, может ли ему в этом помочь саентология? Я спрашиваю, потому что меня об этом просила Бемби Энн Слайго. – Если я решу вернуться к прежней жизни, то неплохо будет завязать дружеские отношения с секретаршей Мела Тейлора, так как сам он вряд ли будет в восторге от моего появления.

Траволта отвечает, что саентология помогает людям очиститься. Стоит человеку очиститься, как с ним начинают происходить очень важные психологические и эмоциональные изменения, он начинает получать желаемое и управлять своей жизнью, потому что он духовно чист. Так что, похоже, я смогу сообщить Бемби Энн то, что ее интересует.

Дэвид Хартман появляется с Сакуро Дзюдзо и еще двумя японцами, занимающимися боевыми искусствами. Ктото говорит мне, что это его телохранители и что он теперь никуда без них не ходит. Еще ктото из гостей сообщает, что они могут убить человека с помощью одного прикосновения. Хотел бы я посмотреть, как Ван Дамма будут представлять Дзюдзо. Даже заплатил бы за это.

Хартман здоровается со мной с повышенным энтузиазмом. Однако это ни о чем говорит. Он поступил бы так же, даже поручив Сакуро отрубить мне голову. Я улыбаюсь. Он спрашивает, как идут дела и не успел ли я уже чтонибудь найти для Мэгги.

– Так, пару интересных предложений, – отвечаю я.

– Каких?

– Не знаю, гожусь ли я для этого дела, – говорю я. – Чтото я начинаю сомневаться в своих способностях. Ведь сегодня моя первая рекламная акция, не так ли?

Хартман смеется. И Мэгги, услышав его смех, подходит к нам.

– Над чем это ты здесь смеешься?

– Знаешь, а он не так плох, как я думал. У него отличная хватка, – отвечает Хартман Мэгги. – Продолжайте в том же духе. Если мне понравится материал, обещаю вам помочь.

– О'кей. Вопервых, крупная историческая картина. Я знаю, что костюмные фильмы сейчас не в моде. Но Екатерина Великая… В фильме будут отображены новые биографические данные. И насколько я знаю, по общей атмосфере он будет очень современным. Уже не говоря о возможности совместного производства с Россией, которая готова на все, лишь бы получить твердую валюту. Как вы думаете, во сколько нам обойдется аренда русской армии на пару дней? С обмундированием и всем остальным? Думаю, нам удастся сделать широкомасштабную постановку за небольшие деньги. А вовторых, я только что получил книгу о безработной актрисе, которая становится детективом. Вместо того чтобы стать официанткой или заниматься парковкой машин. Все происходит в НьюЙорке. И написано хорошо.

– Боевик?

– Нет, – отвечаю я. – Скорей психологическая драма. Она больше актриса, чем детектив. Плюс культурные ассоциации. Это как если бы «Тутси» скрестить с «Чтобы ктонибудь заботился обо мне».

– А от военной истории вы уже отказались?

– Надо еще найти военную историю, где была бы хорошая женская роль.

Хартман оглядывается по сторонам, замечает когото и увлекает нас к бару.

– Барри, Мэгги ты знаешь, а вот с Джо Брозом ты еще не знаком. Мы обучаем его профессиональным навыкам. Пусть он на тебе попрактикуется, а мы с Мэгги посмотрим и будем высказывать свои замечания.

Мэгги делает вид, что счастлива со мной, но это уже не имеет значения. Этот спектакль долго продолжаться не может. Я продолжаю действовать на автопилоте. Может быть, имение потому Барри и нравится мой рассказ, что я ничего в него не вкладываю. Я обещаю прислать ему экземпляр книги и рецензию на следующее утро. Я медленно и последовательно пью бурбон. Мне на все наплевать. Среди гостей блуждает одиннадцатилетний хозяйский сын – очень милый мальчик в черном галстучке. Бармены отказываются его обслуживать, поэтому, когда ктонибудь из гостей отставляет свой бокал, он быстро хватает его и выливает в свою кокаколу. Чем больше он пьянеет, тем откровеннее пялится на груди присутствующих женщин. Уже около полуночи он подходит к Мишель Пфайфер с остекленевшим взором и произносит: «Дай мне только потрогать их. Только потрогать один раз».

Подоспевший ей на помощь Клинт Иствуд уводит мальца.

– Пошли, сынок, – говорит он. – Мальчики в твоем возрасте еще играют в игрушки.

– Ненавижу его, – замечает Мэгги, глядя на Клинта.

– Почему?

– Неужели ты думаешь, ктонибудь захочет меня снимать, когда я доживу до его возраста?

Глава 35

После приема Хартман возвращается в свой офис. Сакуро Дзюдзо и два японца занимают свои места у двери его кабинета. На часах три ночи. И тем не менее Хартман берет трубку и звонит Мелу Тейлору домой. Тейлор спит.

– Это настолько срочно? – спрашивает он.

– Я хочу знать всю правду об этом Джо Брозе.

– У вас ведь есть его личное дело.

– Вы что, действительно принимаете меня за дурака? Эти пропущенные годы и его гражданская деятельность во Вьетнаме – что там было на самом деле?

– Я разузнаю это для вас, – отвечает Тейлор. – Первым же делом займусь этим с утра. Вас это устраивает?

– Да, – отвечает Хартман и вешает трубку Ему нравится Джо. Ему нравится смотреть на них с Мэгги. С другой стороны, он любит шелковые галстуки, немецкую кухню, тихоокеанское побережье КостаРики и лондонских портных. Ему нравится, когда его сотрудники носят черные носки, но он не готов уволить любого, кто позволит себе прийти в голубых. Пока что симпатии не имеют права голоса.

Глава 36

– Я не хочу домой, – говорит Мэгги, когда вечеринка начинает клониться к своему завершению.

– Тогда возьми машину, а я вызову такси, – отвечаю я.

– А у тебя есть пара долларов, Джо?

– Мэгги, пожалуйста, не начинай…

– Купи мне чашечку кофе. Ну пожалуйста.

По лосанджелесским меркам, на улице довольно прохладно. Платье у Мэгги слишком легкое, и я отдаю ей свой пиджак. Я сажусь за руль, Мэгги включает радио. Пираты Миссисипи и Пэтси Клайн.

– Кто такая Бемби Энн Слайго? – спрашивает она, и я ей объясняю. Мэгги придвигается ближе и кладет голову мне на плечо. – Может быть, ты чтонибудь расскажешь мне о себе? – говорит она. Верх у машины опущен. Как тогда, когда я ехал домой в отпуск после окончания контракта. Отец Джои тогда сказал, что он уже выполнил свой долг и пора возвращаться домой. Но Джои заявил, что он намеревается продлить контракт. Как и я. Вместе со мной. У его отца Паскуале были бакалейная лавка и четверо детей – три дочки и Джои, поэтому нетрудно догадаться, что означал для него сын. Однако у него были деньги, и он пообещал Джои, что, если тот вернется домой, он ему купит машину с опускающимся верхом. И вот мы отправляемся к торговцу шевроле и берем на пробу машину – я, Джои и его сестра Аннетт. И Паскуале мне говорит; «Скажи Джои, чтобы он остался дома. Он тебя послушается, Джо». Я был многим ему обязан и должен был бы сделать это. Однако не сделал.

– Что видишь, то и получаешь, – говорю я. – Куда мы едем?

– В Венецию, – отвечает она. – На Пико есть одно местечко, которое работает всю ночь. Я проголодалась.

– Проголодалась? – переспрашиваю я, так как на вечеринке была масса еды – новая кухня югозапада: голливудская версия мексиканской кухни с меньшим количеством жира и газообразуюших бобов (потому что трудно представить себе чтонибудь более отвратительное, чем толпа скрюченных кинозвезд, пытающихся удержать газы).

– Яне могла там есть. Я боялась, что ктонибудь увидит, как я ем. Стоит им увидеть, как ты ешь, и все тут же начинают разглядывать тебя в надежде отыскать намеки на жир. А потом тебе не звонят и не приглашают, потому что никому не хочется говорить в лицо человеку, что до начала съемок ему предстоит сбросить четыре фунта.

– Какая глупость.

– Конечно. И тем не менее именно так и бывает. Поэтому я стараюсь не есть на таких мероприятиях. Пусть все считают, что я питаюсь воздухом.

Как только мы заходим в ресторан, Мэгги тут же отправляется в дамскую комнату, а я нахожу нам кабинет. Такие места, имитирующие представления об Америке в эпоху между Бадди Холли и Вьетнамом, бывают только в ЛосАнджелесе. Мэгги умывается, снимает всю косметику и завязывает волосы в хвостик. И тем не менее официантка ее узнает, хотя и не поднимает изза этого шум. То ли ей хватает такта на это, то ли она просто устала.

Мэгги заказывает блины, сосиски, которые обычно не ест, и кофе. Я прошу принести мне пару яиц и тосты. В глубине стоит группа черных музыкантов, облаченных в кожу.

– Он был алкоголиком, – говорю я. Почему, собственно, я не могу рассказать ей об отце? – А когда он напивался, то принимался меня колотить. Не так, как в кино, где героям ломают ребра, а потом их госпитализируют. Он просто меня бил.

– Прости меня, Джо, – с сочувствием в голосе говорит она.

– Не за что. Еще ляпнешь такую глупость, и я вообще не стану тебе ничего рассказывать.

– Прости. Я виновата.

– Я тебе расскажу, как мне удалось добраться до вершины. Но прежде всего ты должна понять, что с таким отцом приходится стать крутым парнем. – Она продолжает смотреть на меня с сочувствием, и это выводит меня из себя. – Ты не понимаешь. – И она действительно не понимает.

– Хорошо, объясни мне.

– Дети любят хвастаться тем, кого сильнее отколотил отец.

– Мужчины такие идиоты, – говорит Мэгги.

– Несомненно, они идиоты. Так общайся с женщинами. Может, именно этого ты и хочешь на самом деле.

– А твой отец был сильным?

– Большую часть жизни он проработал литейщиком. Ты когданибудь была в литейном цехе?

– Нет.

– Там разливают расплавленный металл по формам. В основном они изготавливаются из песка. Обычного мокрого песка, такого же, как на пляже. И люди проводят всю свою жизнь, таская ящики с мокрым песком и ведра с расплавленным металлом. По сто, двести, пятьсот фунтов. День за днем. Там стоит немыслимая жара. Металл расплескивается. Попадает на обнаженные участки кожи. Но остановиться нельзя, потому что ты вместе с другим человеком несешь стофунтовое ведро с расплавленным алюминием. Вот именно этим и занимался мой отец.

Дата добавления: 2015-06-27