Действие и эффект 1 страница

И ЕГО УМСТВЕННОЕ РАЗВИТИЕ

ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ РЕБЕНКА

Часть вторая

Глава первая

Для каждого этапа развития ребенка мож­но выделить наиболее характерный вид деятельности, со­ставляющий особенность этого этапа и выступающий как фактор умственного развития ребенка. Виды деятель­ности разнообразны, они меняются с изменением систем поведения, потребностей, интересов и функциональных возможностей ребенка. Наиболее общим и вместе с тем наиболее элементарным отношением, характеризующим тип деятельности, является отношение между действием и его эффектом.

Действие может определяться различными мотивами. Однако наиболее элементарные акты, кажется, не имеют психической мотивации. Они не имеют другой причины, кроме той, что имеется функция соответствующих орга­нов. По-видимому, это одно из тех происходящих самих по себе функциональных проявлений, на частоту которых в раннем возрасте указывала Ш. Бюлер (Ch. Buhler). Конечно, трудно с уверенностью утверждать, что дей­ствия или даже простые движения не связаны с психи­кой. Так, часто допускают, что проявление двигательной функции сопровождается определенным удовольствием, которое связано с упражнением данной функции. Но это не так просто, как может показаться вначале. Нет удо­вольствия без некоторого сознания, степень и природу которого еще необходимо определить.

Однако до возникновения движений ради движений, очевидно, имеются такие движения, которые возникают под влиянием боли или положительного переживания. В чередовании их со сном и выражается поведение ново-

рожденного. Впрочем, эти движения невозможно отделить от соответствующих им аффективных состояний, ибо они жизненно связаны с аффективными состояниями и вна­чале полностью сливаются с ними. Они еще не играют в элементарном поведении определенную функциональ­ную роль. Чтобы показать это, воспользуемся сравнением.

В течение первых недель жизни ребенка у него обыч­но наблюдаются движения, внезапность возникновения, изменчивость и разнообразие которых в мышечных груп­пах позволяют сблизить их с движениями при хорее. Дей­ствительно, кажется, что эти движения возникают подоб­но взрыву, просто благодаря высвобождению энергии в разобщенных участках двигательного аппарата: еще не связанные синергии у грудного ребенка и раздробленные при хорее. Кинестетические ощущения, соответствующие этим движениям, у больного хореей возникают и исчеза­ют, не принося ему ничего, кроме переживания бесси­лия, и лишь нервируя его. Хореические движения не свя­заны между собой и не могут быть связаны, так как они не отвечают определенным потребностям, в том числе и органическим, что в нормальном случае составляет от­правной пункт движения. Поэтому хореические движения не могут образовать следа, так как след не может возник­нуть, если движение не имеет направленности, отправ­ного момента и не вступает в определенные связи. Если такие движения не детерминируются чувствованиями, то это происходит не только потому, что ощущение не уча­ствует в их возбуждении, а еще и потому, что хореиче­ские движения не могут дать точного и отчетливого ощу­щения.

Без точной связи между каждой системой мышечных сокращений и соответствующими ощущениями движение пе может ни войти в психическую жизнь, ни содейство­вать ее развитию. К какому моменту отнести возникно­вение таких связей? Те исследователи, которые признают необходимость таких связей, стремятся отнести их воз­никновение к наиболее раннему возрасту.

Но при этом нужно различать две разные области чувствительности: область собственного тела и область отношений с внешним миром. Ощущения собственного тела Шеррингтон называл проприоцептивными, в проти­воположность экстероцептивным ощущениям, которые обращены вовне. Каждому из этих видов ощущений

отвечают, хотя и тесно взаимосвязанные, но различные формы мышечной деятельности.

Проприоцептивная чувствительность связана с реак­циями равновесия и с такими положениями тела, сущно­стью которых является тоническое сокращение мышц. Между мышечным тонусом и соответствующими момен­тами ощущений как будто бы существует единство, не­посредственная взаимосвязь. Их локализация и сфера распространения эффектов являются точно совпадающи­ми. Двигательные спазмы, представляющие собой двига­тельные и одновременно сенсорные пароксизмы, показы­вают, до какой степени мышечное сокращение и проприо-цептивное ощущение взаимно поддерживают друг друга. Они как бы срастаются. Экстероцептивные же ощущения и соответствующие им движения находятся на противо­положных точках более или менее обширного круга. Глаз, который рассматривает объект, и рука, которая его берет, являются совершенно различными органами.

Между зрительным впечатлением и мышечными со­кращениями имеются сложные системы нервных связей. Для того чтобы у ребенка возникли эти системы, необ­ходимы многие месяцы жизни, в течение которых про­исходит органическое созревание центров и обучение, все более усложняющееся от этапа к этапу. Как же образу­ются в разных случаях связи между чувствительностью и движением?

Вводя понятие «круговая реакция», Болдуин (Bald­win) стремился показать, что она является основной. Нет ощущения, которое не возбуждает движений, способ­ных сделать его более отчетливым, и нет движений, воздей-сзвие которых на чувствительность не вызывает новые дви­жения, до тех пор пока не наступит согласованность между восприятием и соответствующей ситуацией. Восприятие является видом приспособительной деятельности, так же как и ощущение. Приспособление выражается здесь глав­ным образом в адаптации. Все здание психической жизни на его различных уровнях строится путем приспособле­ния нашей деятельности к предмету, причем этим при­способлением управляет сама деятельность через ее эф­фекты, воздействуя таким образом на самое себя.

Примеры деятельности этого рода наблюдаются в жиз­ни ребенка постоянно. Ежеминутно движение ребенка вызывает новое движение, повторяющее его и часто его

изменяющее в ходе целой серии последовательных моди­фикаций. Таким образом, ребенок научается пользовать­ся своими двигательными органами под контролем вызы­ваемых ими ощущений. В то же время он все лучше идентифицирует эти ощущения, вызывая их движения­ми, выполняемыми несколько иначе, чем непосред­ственно предшествующие им. Произнесение звуков, с ко­торого начинается их точное восприятие ребенком (и осо­бенно произнесение звуков, являющихся фонемами языка, на котором говорят вокруг него), хорошо показывает, как на основе взаимозависимости действий и их эффек­тов ребенок овладевает связями между акустической и кинестетической областями.

В современной психологии придается большое значение роли эффектов действия в психиче­ском развитии. Именно ролью эффектов действия Торн-дайк объясняет обучение. Если первые осторожные по­иски уступают место уверенному движению или хорошо приспособленному поведению, то это объясняется тем, что произошел выбор среди первых попыток, который отмел все, что не подходило к данной ситуации, все движения, которые были ошибочными. Положительный эффект при­водит к повторению полезных движений, а неудача – к устранению бесполезных движений. Именно таким спо­собом животное, помещенное в лабиринт, в конце концов научается избегать тупиков. В других экспериментах ре­бенок должен был реагировать на каждое произнесенное при нем слово какой-нибудь выбранной им цифрой. Ока­залось, что он лучше удерживает те из ассоциаций, за которыми последовало одобрение экспериментатора.

И в повседневной жизни многочисленными являются случаи, в которых эффект играет важную роль. Иногда эффект оказывается случайным, неожиданным, иногда же его ждут и предвидят. Часто случается, что малень­кий ребенок останавливается, удивленный одним из соб­ственных движений, которое он сам заметил, очевидно, только благодаря эффекту этого движения. Именно изме­нение, появившееся в поле деятельности или восприятия ребенка, помогает ему выделить, а затем и повторить дви­жение, вызвавшее данное изменение. Живой интерес ре­бенка ко всему новому приводит его к тому, что он не­однократно повторяет свои действия. Это повторение,

впрочем, настолько спонтанно, что оно совершается и в том случае, когда эффект вызван посторонними при­чинами. Даже взрослый нередко пытается проверить, не его ли действие или изменение положения явились при­чиной шума или перемещения, которое он заметил в окружающих условиях. Все, что происходит в нашем со­знании одновременно, кажется существующим неразде­лимо, и только благодаря повторению деятельности ста­новится возможным отличить то, что является от нее не­зависимым.

В других случаях эффект, более или менее опреде­ленный,– ожидается заранее. Вызывать знакомый эф­фект – одно из любимых занятий ребенка. Часто он делает это с утомительной монотонностью, создающей впе­чатление, что ребенок получает удовольствие не от само­го эффекта, а от того факта, что он сам вызывает этот эффект. Это функция эффекта в ее чистом виде. В других случаях, наоборот, ребенок действует, чтобы посмотреть, что получится из его действия.

В этом случае возбуждающим его интерес кажется разнообразие возможных эффектов. Но над всеми этими поисками доминирует в известном роде естественная и не­обходимая уверенность в том, что его действие должно иметь некоторый эффект, что нет действия без эффекта. Различие между эффектом и действием является лишь абстракцией. В каждом действии есть нечто, являющееся его содержанием, его причиной, его целью. Всякое дейст­вие измеряется либо субъективными, либо объективными изменениями, которые оно вызывает или может выз­вать.

О психологическом механизме действия эф­фекта было много споров. По Торндайку, действие и эф­фект – это совершенно различные понятия. Если крыса, помещенная в лабиринт, в конце концов научается без­ошибочно находить правильное направление, то это про­исходит потому, что между направлением пути и движе­нием крысы образовалась связь, причиной которой явилось неудовольствие, испытываемое в тупиках, и удов­летворение от свободного движения по правильной дороге. Следовательно, для того чтобы произошло установление связи между действием и результатом, необходимо вклю­чение аффективного фактора. Подобно этому в опыте

с ребенком, который должен произносить какие-либо цифры в ответ на предъявляемые слова, удовлетворение от одобрения экспериментатора помогает ему запомнить сочетания цифр и слов. Здесь все еще речь идет о двух совершенно чуждых друг другу членах, объединенных внешней связью аффективной природы. При таком объ­яснении по-прежнему сотрудничают ассоцианизм п ути­литаризм, или гедонизм,–две концепции, постоянно со­четающиеся друг с другом.

Однако против такой точки зрения возникло множе­ство возражений. Вначале они были направлены против понятия связи. Каково точное значение этого понятия? Какое физиологическое или психологическое основание можно под него подвести? Как последующее удовлетворе­ние может влиять на повторение предшествовавшего ему действия? Наиболее резкой является критика с позиций гештальтпсихологии. Можно ли говорить о связи между явлениями, которые не имеют определенного, фиксиро­ванного и отчетливого существования? Каковы в действи­тельности те движения и та ситуация, которые подлежат связыванию? Движения или акты поведения крысы, за­пертой в клетку, откуда она ищет выхода, отличаются чрезвычайным разнообразием. Трансформируясь, они меняют поле и структуру восприятия, т. е. ситуации, изменяются вместе с ней. Даже в тех случаях, когда опыт построен по способу ограничения возможных движений и оставляет, например, только альтернативу выбора между двумя направлениями в лабиринте, предполагаемое сходство между повторяющимися актами поведения является только кажущимся. Эти движения идут по сле­дам друг друга. Не существует следов, которые не состав­ляли бы элементов целого поведения, формирующегося в ходе его развития, и которые как элементы могли бы оставаться одинаковыми на разных фазах развития. Фрагмент поведения не имеет никакого самостоятельного значения, он приобретает его только через целостное поведение, частью которого он является. Общая «сопри-надлежность» уже объединяет явления, между кото­рыми пытаются установить внешнюю связь, после того как их произвольно разделили и изолировали. Они со­ставляют часть структуры целого.

Принцип такой структуры, такой сопринадлежности, говорит Коффка, может иметь совершенно различную

природу. Единство, которое в результате образуется, будет в зависимости от обстоятельств либо единством наиболее точных движений, необходимых для самого совершенного, быстрого и экономичного выполнения дей­ствия, либо единством действия с ситуацией, с ожидае­мым эффектом. Оно может также заключаться в простых отношениях смежности во времени или пространстве. Такая точка зрения может показаться возвращением к старому ассоцианистскому принципу смежности. Но в действительности связи, о которых идет речь, замы­каются не автоматически; причина их образования за­ключается не в самой пространственной или временной смежности, а в том, что целое формируется в простран­стве и во времени. Возможно, впрочем, что проблема поставлена слишком формально и в предлагаемых реше­ниях есть нечто слишком статическое. На примере ребен­ка можно показать, что существует целая иерархия эф­фектов, организующих деятельность.

Самыми примитивными являются наиболее субъек­тивные эффекты. Действие может иметь стимулирующий и направляющий его эффект в самом своем осуществле­нии, в своем темпе и ритме, в легкости и привлекатель­ности своих очертаний. В этом заключается обширный источник активности маленьких детей и некоторых идио­тов. Эффект может также выражаться в согласованности между определенной позой тела и соответствующим дви­жением. Сколько раз в своих непосредственных забавах ребенок как будто старается разделить их, настойчиво удерживая определенную позу, чтобы потом могло как бы непреднамеренно осуществиться движение. Ребенок как бы играет с отношениями позы и действия. Но элементы, которые здесь объединены, не являются, как это предпо­лагает ассоциативная гипотеза, первично различными:

они образуют внутреннее единство, и лишь затем возни­кает его раздвоение.

На более высоком уровне эффект может иметь внеш­нее происхождение, хотя он и является полностью вклю­ченным в действие. Годовалая девочка тащит со стола скатерть, и отец должен подхватить ее, чтобы скатерть не соскользнула на пол. Во второй раз отец кладет на ска­терть руку и удерживает ее, когда она немного сдвину­лась. Девочка останавливается, удивленная, потом начи­нает снова стаскивать скатерть со стола, но ограничивает

движение легкими перемещениями, возобновляя попытки множество раз. Таким образом, действие не совершается с наибольшей амплитудой, как вначале, а преследует результат, начальной причиной которого было посторон­нее сопротивление. В этом случае действие как бы изме­ряет само себя и примененная ранее сила замещается силой, необходимой для того, чтобы вновь найти ограни­чение, которое было сначала причиной удивления девоч­ки. Здесь единство между действием и эффектом не является внешним. Реально испытанное видоизменение, эффект действия, становится его регулятором и, таким образом, делается посредником между внешним обстоя­тельством и действием.

Эффект может также объединять две различные об­ласти деятельности. Так, например, рука ребенка часто пересекает поле его зрения, не вызывая никаких призна­ков интереса. Но вот его взгляд останавливается на ней, он удерживает руку неподвижно, потом отводит ее, затем приближает, и на некоторое время это становится еге любимым упражнением. Разумеется, исходным пунктом здесь было случайное движение. Но ребенок не мог по­вторить его с целью воспроизведения результата до того дня, когда стала возможной координация между зри­тельным восприятием и произвольным движением. Это новое межфункциональное единство, которое ребенок от­крывает и начинает использовать, связано, очевидно, с созреванием нервных центров. Таким образом, связи, которые узнает ребенок и которые он устанавливает, включают в себя лишь те элементы, которые объединяют­ся действием. Они используют уже имеющиеся структуры. Но это не мешает связям увеличиваться и становиться более разнообразными, смотря по обстоятельствам и в за­висимости от их применения.

В основе многих видов обучения равным образом лежит способность воспринимать и реализовать в про­странстве или во времени не только отношения смеж­ности, но, как указывает Коффка, также конфигурации, паузы, ритмы. Обучение правильному движению по лаби­ринту не совершается от перекрестка к перекрестку раз­дельными единицами, но осуществляется как бы по эскизу целого, возникающего все с большей отчетливостью при повторениях опыта. Именно из этого качественно целого последовательно вычленяются отдельные единицы, так

что научение правильному пути не возникает путем про­стого сложения этих единиц. Направления и расстояния сливаются в своего рода динамическое целое, стремление к которому и направляет животное. Эффект не является чем-то внешним по отношению к действию. Он включен в действие в каждый его момент, являясь одновременно его результатом и регулятором.

Связь действия и эффекта может еще не иметь в сво­ей основе функциональной канвы и объединять обстоя­тельства или предметы, соединение которых является случайным, произвольным и зависящим лишь от дея­тельности, которая их комбинирует. Подобную ситуацию пытался создать Торндайк в известном опыте «слово – цифра». Но и в этом случае оба элемента, какими бы раздельными они ни были сами по себе, уже предвари­тельно оказываются связанными. Потенциально они свя­заны заданным правилом, направлением опыта, ожида­нием, которое вызывает задание, результатом, который оно предполагает. Наводящее слово создает брешь, кото­рую заполняет цифра, но только в предварительной форме. Если связь слова и цифры не подкреплена одоб­рением, то нет ничего удивительного в том, что она стирается. Это единый непрерывный акт, который раз­вертывается между начальным и конечным вмешатель­ствами экспериментатора, дополняющими одно другое. Ответ субъекта согласуется как с одним, так и с другим. Без конечного вмешательства экспериментатора действие остается незаконченным и не оставляет следа.

Разумеется, удовлетворение от правильной догадки является, по Торндайку, тем, что добавляется к паре «цифра – слово», чтобы ее связать. Однако Толман пока­зал, что в некоторых случаях подобный результат может быть получен и после неодобрения, которое также являет­ся формой конечного вмешательства. Важно, чтобы дей­ствие завершило свой цикл и ожидание нашло свой объект. Тяжелое переживание, страдание может, так же как и удовольствие, завершить деятельность, придать ей важное значение. Оно может служить знаком того, что мы ищем или чего хотим избежать. Страдание включается во многие наши поступки как стимулятор, как преду­преждение, как необходимая или обычная составная часть, факт существования которой мы иногда хотим про­верить любой ценой. Страдание – это один из эффектов

среди многих других, которыми регулируется наша дея­тельность и которые служат для закрепления ее резуль­татов.

Начиная с впечатлений, которыми сопровождается ' упражнение функции, и кончая критериями, определяю­щими выполнение работы, закон эффекта значительно расширяет область тех круговых реакций, которые яв­ляются принципом первых спонтанных упражнений ма­ленького ребёнка. В поле возможного опыта закон эффекта вызывает действия, направленные на обследования и кон­кретные приобретения. Этот закон заставляет ребенка следовать от этапа к этапу в его непрерывной работе по функциональному и объективному распознаванию дейст­вительности.

Глава вторая ИГРА

Специфическим видом деятельности, свой­ственной ребенку, является игра. Тот факт, что ребенок относится к игре часто с большим прилежанием, дал осно­вание некоторым авторам, в частности В. Штерну, на­звать игры детей серьезными играми. Игра, по мнению Ш. Бюлер, является этапом развития ребенка, но при этом сама она состоит из ряда последовательных перио­дов. Пока игра остается непосредственной и не включа­ет объектов, имеющих обучающее значение, она исчерпы­вает всю деятельность ребенка. На первой стадии разви­тия игры носят чисто функциональный характер, затем следуют игры с воображаемыми объектами, познаватель­ные и творческие.

Функциональные игры могут выступать в качестве весьма простых движений, например, ребенок вытягивает и поднимает руки или ноги, двигает пальцами, трогает предметы, заставляет их качаться, производит шумы и звуки. Здесь легко можно выделить деятельность, на­правленную на получение определенных эффектов, пока элементарных. Эта деятельность подчиняется закону эф­фекта, о большом значении которого для подготовки со­гласованного использования действий мы уже говорили. В играх с воображаемыми объектами, примером которых являются игры в куклы, езда верхом на палке, как на лошади, и т. д., мы находим деятельность, объяснить ко-

торую более трудно. Но зато она стоит ближе к некото­рым более дифференцированным определениям игры. В познавательных играх ребенок, выражаясь обыденным языком, превращается весь в глаза и уши: он смотрит, слушает, стремится воспринять и понять. Кажется, что вещи п живые существа, сцены, образы, рассказы, песни захватывают его целиком. В творческих, конструктивных играх ему доставляет удовольствие собирать, комбиниро­вать между собой различные предметы, изменять и пере­делывать их, создавать из них новые. Творческие игры не подавляют ни воображения, ни возможности по­знания – и то и другое часто играет в них важную роль.

Почему эти различные виды деятельности называются игрой? Очевидно, их называли так по аналогии с тем, чем является игра для взрослых/

Во-первых, она есть отдых и, следовательно, противо­стоит серьезной, трудовой деятельности. Но такое проти­вопоставление не является действительным для ребенка, так как он еще не трудится и вся деятельность его выра­жается в игре. Однако следует подумать о том, не имеет ли игровая деятельность взрослых, дающая отдых, неко­торого сходства с игровой деятельностью ребенка.

Нельзя сказать, что по сравнению с обычным трудом игра не требует усилий, ибо нередко в игре приходится применять значительно больше энергии, чем в процессе обязательного труда: примером могут служить некоторые спортивные соревнования и даже занятия, осуществляе­мые в одиночку, но свободно. В игре используются силы, не растраченные в процессе труда. Но игра не всегда со­стоит в том, чтобы восстановить равновесие между нерав­номерно использованными видами деятельности: физиче­ские упражнения после интеллектуальной деятельности у работника умственного труда либо умственные развле­чения после физической работы у занимающегося физи­ческим трудом. Напротив, привычка заниматься умствен­ным трудом может способствовать интеллектуальным развлечениям, а постоянное повторение профессиональ­ных движений – спортивным упражнениям. Так, после умственной работы отдыхом может служить партия в шахматы, хотя после физической работы не всегда тя­нет к чтению даже развлекательной литературы. Иногда чтение более трудной книги, если оно не является обя-

зательным, может в известной степени послужить отды­хом от другого чтения.

Любая деятельность, какой бы трудной она ни была. может служить мотивом игры. Трудности преодолеваются во многих играх, но нужно, чтобы это делалось ради са­мой трудности. Цели игры не должны иметь причин вне их самих. Определение, данное Кантом искусству, можно отнести и к игре: «Конечная цель без цели»– реализа­ция, которая стремится реализовать только самую себя. С того момента, когда деятельность становится полезной и выступает как средство для достижения цели, она те­ряет привлекательность и признаки игры.

Этому определению соответствует также разделение, проводимое П. Жанэ, между реальной, или практической, деятельностью и деятельностью игровой. Приспособление своего поведения к обстоятельствам для получения ре­зультатов сообразно с необходимостью, либо внешней либо внутренней, предполагает, по Жанэ, вмешательство того, что он называет «функцией реального», без которого нет ни одного по-настоящему полного действия. Как бы просто ни было это действие, оно требует в какой-то сте­пени «психического напряжения», которое отсутст^ вует в действии значительно более. сложном, но без при-способительной функции, а тем более в действии, не имеющем ни другой цели, ни другого условия, кроме са­мого себя. Иногда подобные действия являются единст­венными, которые может выполнять субъект. Существу­ют случаи психической астении, когда больной не может выполнять других действий. Они являются нарушенной формой деятельности, но вместе с тем дают психическую разрядку, что и объясняет, почему игра может служить отдыхом.

Различение игровой деятельности и функции реаль­ности может пояснить, в каком смысле деятельность ре­бенка похожа на игру. Через функцию реальности действия включаются в совокупность обстоятельств, которые дела­ют их продуктивными. Это внешние обстоятельства, кото­рые позволяют действиям включаться в ход вещей с целью их изменения; это умственные обстоятельства, которые в целях решения задачи заставляют действия обслуживать намерение, соответствовать условиям зада­чи. Впрочем, это различение является лишь провизор­ным, так как место, средства и особенности процесса ре-

ализации действия в конечном счете находятся во внеш­нем мире. Но поток операций или серия интеграции, приводящих к этому процессу, могут быть более или ме­нее продолжительными, более или менее развитыми, по­скольку умственные операции связаны с деятельностью высших нервных центров, в которые постепенно вклю­чаются функции низшего уровня вплоть до вегетатив­ных.

Сравнение видов в процессе эволюции, равно как и индивидуальное развитие нервной системы каждого вида, показывает, что в созревании анатомических струк­тур имеется определенная последовательность, благода­ря чему становятся возможными проявления деятель­ности, начиная с наиболее непосредственной и наиболее элементарной и кончая такой, мотивы которой относятся к области конкретных или символических представлений и их комбинаций. Последовательность формирования нервных центров, регулирующих соответствующие функ­ции, воспроизводит порядок их появления в эволюцион­ном ряду. В процессе развития самые примитивные функ­ции постепенно включаются в самые новые и, таким об­разом, теряют свою функциональную автономию, т. е. возможность функционировать без контроля со стороны новых образований.

Если же центры, контролирующие те или иные функ­ции, еще не созрели, то, будучи временно изолированны­ми, эти функции не имеют характера продуктивной дея­тельности, свойственной данному виду. В их проявлениях есть что-то бесполезное, тщетное, они кажутся функцио­нирующими ради самих себя. Это период свободного упражнения функций, напоминающий игры взрослых.

Каждый из этапов развития ребенка сопровождается как бы взрывом характерных форм деятельности, на ка­кое-то время почти целиком захватывающим его и, по всей вероятности, не утомляющим ребенка в его следова­нии за многочисленными эффектами. Эти формы деятель­ности ставят своего рода вехи на пути функционального развития ребенка, и некоторые их особенности позво­ляют обнаружить или измерить соответствующую способность. Например, игры, которые в резуль­тате сотрудничества между детьми или в силу традиции приобрели определенную форму, могут служить в качестве теста. От возраста к возрасту игры сигнализи-

руют о появлении самых различных функций: сенсо-мо-торных, проявляющихся в играх, требующих ловкости, точности, быстроты, а также интеллектуальной оценки и дифференцированных реакций, как в игре «Голубь ле­тит» («Pigeon vole»). К этим функциям относятся арти­куляция. словесная и числовая память, проявляющиеся в считалках, дразнилках, правилах, которым дети учатся друг у друга с такой жадностью. Или же это функции, имеющие социальный характер и скрывающиеся за орга­низацией противостоящих друг другу групп детей, ватаг, «партий». В таких играх роли распределяются наилуч­шим образом, обеспечивающим возможность сотрудниче­ства для достижения общего торжества над противником.

Последовательность игр в процессе роста ребенка озна­чает постепенное функциональное его развитие. У взрос­лого возвращение к играм является регрессом, но регрес­сом непроизвольным и в некотором „роде исключитель­ным, так как он является не чем иным, как общей дезинтеграцией его деятельности в условиях реальной действительности.

Польза, которую приносит игра, заключается в том, что в игре деятельность определяется такими внутренни­ми и внешними побуждениями, которые ведут к упраж­нению способностей, обычно разбитых по частям соответ­ственно потребностям существования и утрачивающих свое самобытное лицо и свой особый аромат^ Возможно­стей их полного проявления в результате не остается. Не всегда умеет играть тот, кто хочет, и тогда, когда он это хочет. Для этого необходима соответствующая установка, а иногда этому нужно учиться или переучиваться. Если мы говорим, что в обществе детей можно хорошо отды­хать, то это потому, что дети возвращают взрослого к ус­ловиям игровой деятельности.

Рассмотренные нами отношения игры к общей динамике и генезису деятельности ребенка объ­ясняют противоречия, существующие как в определениях игры, так и в реальном процессе игры.

Жанэ рассматривал игру как деградированную форму деятельности, а Герберт Спенсер считал ее результатом чрезмерной активности, возможности которой не могут быть исчерпаны в обычной деятельности. Последнее легко опровергается тем, что игровая форма деятельности про-

Дата добавления: 2015-06-27