Религия и эротика 1 страница

Всякий, кто является решительным и предубежденным приверженцем иудео-христианского представления о том, что нравственный идеал человечества состоит в «умерщвлении плоти», что высочайшее воздаяние после земной смерти заключается в вечном блаженстве непреходящего общения с ангелами, которые представляются бесполыми, — всякий, кто мыслит подобным образом, едва ли способен легко воспринять идею о том, что эротика и религия хоть как-то связаны между собой. И все же такая связь существует, причем связь несомненно глубокая. Протестантская церковь с ее унылым, туманно-серым нордическим умонастроением в своих внешних формах действительно сумела разделить чувственность и религию. Однако тот факт, что большинство исповедующих протестантизм более не осознают эротического подтекста своей религиозности, отнюдь не означает, что в их подсознании совершенно отсутствуют эротические флюиды или что эти флюиды, пусть и не замечаемые невооруженным глазом, являются тем самым менее действенными. Но всякий, кто познакомился с католическими обычаями в католических странах, понимает, что многие, если не большинство, из этих обычаев основаны на присущем человеку естественном и потому здравом смысле, а стало быть, в значительной мере имеют эротические корни. Это, конечно же, не осознается большинством католиков, однако открывается взору опытного наблюдателя гораздо легче, чем в случае с протестантизмом. Можно без преувеличения утверждать, что религиозная потребность и исполнение религиозного желания в значительной мере являются замещением сексуальности, в некоторых случаях — вполне сознательным. Католическая церковь считается с этим фактом, что в немалой мере служит объяснением ее беспримерного успеха. Чего стоит одна только тайная исповедь!

Уже в различных сказаниях о начале мира мы встречаемся с эротическими представлениями. По мнению Гесиода («Теогония», 116 ел.), земля не сотворена единым Богом, но после возникновения Хаоса — бесконечного, пустого, зияющего пространства — на свет появились широкогрудая земля и Эрос, «сладкоистомный — у всех он богов и людей земнородных //Душу в груди покоряет и всех рассужденья лишает» [перевод В. В. Вересаева]. И Любовь — тот божественный природный закон становления, что отделяет мужское от женского, — устремляется, сочетая браком, соединить их вновь, чтобы благодаря этому браку на свет появлялись все новые поколения.

⁵⁰ О связи между религией и эротикой см. W. Achellis, Die Deutung Augustins, Analyse seines geistigen Schaflens auf Grand seiner erotischen Struktur; James, The Varieties of Religious Experience, 1902; Staibuck, Psychology of Religion, 1899.

Греки называли небо Ураном (Ouranos), понимая под этим именем оплодотворяющую силу неба, которая пронизывает землю теплом и влагой; благодаря ей земля выводит на свет все живое. В «Данаидах» Эсхила (frag. 44, Nauck; ар. Ath., xiii, 600b) мы читаем: «Священное Небо стремится обнять Землю, которую охватывает любовь и желание соединиться с Небом; низвергающийся с Неба дождь оплодотворяет Землю, которая приносит пищу стадам и плоды Деметры смертным».

Плодом любовных объятий Урана и Геи стали Титаны, имя которых получило эротическое истолкование и которые олицетворяют разнообразные небесные, земные и морские явления. Затем на свет рождаются Ки-клопы (не путать с киклопами, упоминаемыми у Гомера), олицетворяющие мощь природы, и Гекатонхейры — сторукие гиганты. Киклопы и Гекатонхейры становятся со временем чересчур могучими для своего отца, и здесь греческое воображение изобретает воистину грандиозный миф. Отец ввергает чудовищ обратно в лоно Земли. Но она призывает своих сыновей Титанов и требует отомстить отцу за поруганную материнскую честь. Так пылкая любовь превращается во взывающую к отмщению ненависть. Однако сыновья не отваживаются поднять руку на отца, и только коварный Крон заявляет о своей решимости. Мать передает ему огромный, остро отточенный серп. Крон прячется в засаде и, когда Уран опускается на Гею для ночных объятий, выскакивает из укрытия, чтобы отсечь его могучий детородный орган и отбросить его прочь. Из сочащихся капель крови Земля порождает Эриний, Гигантов и мелийских нимф, духов возмездия, насилия и кровавых деяний. Отсеченный член падает в море, и из его белой пены рождается прелестная богиня любви — Афродита⁵¹.

Хотя такие религиозные реформаторы, как Ксенофан (см. Секст Эмпирик, Adv. mathem., i, 289; ix, 193; Климент Александрийский, «Строматы», ν, 601) и Пифагор, не уставали указывать на то, что греческим представлениям о мире богов присущи сильные черты антропоморфизма, эти выступления, как представляется, не имели большого успеха. Народ уже свыкся с грубым чувственным пониманием своих богов и представлял их такими, какими их описывали поэты и изображали художники.

Сущность греческих богов состояла не в моральной, но эстетической идее, доведенной до своего логического конца; присущее им блаженство было не чем иным, как возможностью, не омрачаемой ни болезнями, ни старостью, ни смертью, сполна наслаждаться утонченной чувственностью, красотой, прелестью и весельем. Слова Шиллера «Только красота была тогда священна» являются в действительности ключом к пониманию греческой мифологии и в то же время всей греческой жизни.

⁵¹ Во многих учебниках утверждается, будто Афродита родилась из морской пены; это, конечно, не что иное, как полная бессмыслица. В древнейшем источнике (Гесиод, «Теогония», 190) этого мифа недвусмысленно сказано следующее: «Долгое время член носился по морю, и вокруг него взбилась белая пена, исходившая из бессмертного члена, и в ней родилась Афродита». Детородный орган, отсеченный непосредственно перед половым актом, был полон семени, которое извергается теперь наружу, порождая Афродиту в море и вместе с морем. Здесь нет и намека на морскую пену.

Следует твердо придерживаться этого взгляда на сущность божественного, чтобы беспристрастно созерцать бесчисленные эротические приключения греческих богов; не следует, далее, забывать о том, что греческая земля была разделена на множество небольших областей, каждая из которых имела свои местные предания. Разумеется, исходя из задач нашей книги, мы не будем даже пытаться упомянуть все эти предания; мы соберем воедино важнейшие эротические мотивы греческой мифологии, не стремясь при этом к достижению полноты.

Начнем с Зевса, верховного бога света, отца богов и смертных. В основе сказаний о многочисленных браках и похождениях этого бога лежит представление об оплодотворяющей влаге неба, что с течением времени, конечно же, забылось. Кроме того, из вполне понятного тщеславия многие знатные семейства возводили свое происхождение к Зевсу. В конце концов от всего этого осталось только эротическое ядро, и таким образом Зевс предстает женихом и благодетелем просто неисчислимого множества смертных и бессмертных женщин и девушек, а это, в свою очередь, не только служит неисчерпаемым кладезем сюжетов для бесчисленных поэтов и художников, но и лежит в основе постоянно тлеющей ревности его жены и сестры Геры, тем более что именно Зевс, похитив прекрасного троянского царевича Ганимеда, утвердил любовь к юношам в заоблачных высях Олимпа. Мы уже говорили о ревности Геры, и если взглянуть на бесчисленные романы Зевса с точки зрения морали, т.е. как на прелюбодеяние, ее будет трудно за это упрекнуть. Однако всеми доступными ей средствами поэзия неустанно славила брак Зевса и Геры. В религиозных культах это бракосочетание торжественно праздновалось весной как «священный брак», благословенная свадьба двух небесных сил, которым земля обязана своим плодородием. Воспоминание о первой брачной ночи в благословенных пределах Океана, где, согласно Еврипиду («Ипполит», 743 ел.), течет амвросия и Земля посадила древо жизни, ветви которого отягощены золотыми яблоками Гесперид, мы находим в поразительном рассказе из «Илиады» (xiv, 152 ел.) о том, как Гера, украсив свое тело всеми прелестями юности и красоты, приблизилась к своему супругу. Афродита дала ей чудесный пояс — «очарование любви и страсти, покоряющее сердца всех бессмертных богов и всех смертных». Прекрасная лилейнорукая богиня предстает перед мужем, взирающим с вершины горы на схватку троян и ахейцев; ослепленный прелестями ее тела, Зевс забывает обо всем вокруг и, горя от любви, заключает жену в объятья.

В память о «священном браке» жители многих греческих областей справляли весенние праздники с цветами и венками; во время торжеств по улицам проносили изображение Геры, облаченной в свадебный наряд, для нее готовилось брачное ложе, украшенное цветами, или, коротко говоря, производились все приготовления, свойственные человеческой свадьбе, ибо этот небесный брак рассматривался обычно как образец и начало брака вообще.

Но даже это божественное бракосочетание не обходилось без волнения и бури, что, с космологической точки зрения, является лишь

логическим следствием значения обоих божеств как сил природы. Поскольку именно в Греции такие атмосферные явления, как дождь, шторм и буря, вспыхивают с особенной яростью и внезапностью, то представление о супружеской ссоре между двумя небесными силами здесь, можно сказать, напрашивается само собой. С присущими им наивностью и наглядностью, греческие поэты очеловечили и эти явления. Так, уже у Гомера, в конце первой песни «Илиады» (i, 565 ел.), мы находим сцену грозной ссоры, которой Зевс кладет конец словами:

«...Ты же безмолвно сиди и глаголам моим повинуйся!

Или тебе не помогут ни все божества на Олимпе,

Если, восстав, наложу на тебя необорные руки».

Рек; устрашилась его волоокая Гера богиня

И безмолвно сидела, свое победившая сердце.

[перевод Н. И. Гнедича]

Из других сцен супружеских раздоров Зевса и Геры, описываемых Гомером («Илиада», xv, 18 ел.), упомянем ту, в которой Зевс подвешивает жену в небе, так что она свободно парит в мировом пространстве с двумя тяжелыми наковальнями на ногах. Космологическое объяснение этой удивительной сцены дал уже Проб (Eel., 6, 31), в наковальнях видевший землю и море, а во всей картине — изображение веровного бога, который поддерживает воздух и все сущее в равновесии.

Так как Гера остается верна своему мужу, она ждет того же и от всех состоящих в браке людей и становится богиней — покровительницей брака.

Как огонь сходит на землю с неба, так и Гефест — бог огня — мыслится сыном Зевса и Геры. Его хромота, в которой люди, как им казалось, узнавали «колеблющееся, мерцающее пламя», объясняется у Гомера тем, что, когда однажды Гефест встал в одной из ссор на сторону матери, Зевс схватил его за ноги и сбросил с Олимпа. Поэтому ноги Гефеста так и остались слабыми; чтобы было на кого опереться, он сотворил двух золотых дев («Илиада», xviii, 410), «подобных живым юным девам», которые были, однако, одушевлены. На его шее вздуваются жилы, а грудь его — обнаженная грудь кузнеца — покрыта густыми волосами.

В Лемносском сказании его женой является Афродита, но по другому сказанию она замужем за Аресом, а потому легко возникло предание, которое обстоятельно и с пикантными подробностями декламирует перед феаками сказитель Демодок («Одиссея, viii, 266); это предание во все новых обработках является сюжетом, чрезвычайно популярным в литературе и искусстве античности и нового времени. Всевидящий бог солнца Гелиос открывает Гефесту, что в отсутствие своего закоптелого супруга Афродита предается радостям любви со статным красавцем Аресом. Разгневанный Гефест спешит в свою кузницу и выковывает сеть со столь тонкими нитями, что их не способны разглядеть ни бессмертное, ни смертное око. Эту сеть он тайком раскладывает на супружеском ложе, а затем притворно расстается с женой. Любовники попадают в расставленные для них силки. Блажен-

ствуя на вершине любви, они внезапно чувствуют себя оплетенными хитроумными оковами, так что не могут даже пошевельнуться (Овидий, «Искусство любви», 583). В этом прискорбном положении их застает Гефест, который спешно призывает в свидетели этой низкой измены всех небесных богов и требует от отца возвратить ему свадебные подарки, которые были отданы за «его бесстыжую дочь».

Эта не лишенная юмора и пикантности история часто разрабатывалась в древней и новой литературе и послужила сюжетом для многих художников. Овидий был совершенно прав, когда говорил, что на целом Олимпе нет рассказа более известного, чем этот (Овидий, Amores, 9, 40: notior in caelo fabula nulla fuif). Сам Овидий с явным удовольствием описал это неприятное приключение Афродиты и Ареса в своем «Искусстве любви» (Н, 561 ел.), не преминув внести в этот эпизод некоторые комические черты: так, Афродита вместе с любовником потешается над руками и ногами своего мужа кузнеца и подражает его хромающей походке.

Уже говорилось, что культ богини-девы Афины Паллады также был не лишен эротической подоплеки. Первоначально весьма глубокое предание о том, что Афина родилась из головы Зевса, которую Гефест рассек топором, приобрело некоторые черты комизма. Это предание, которое с благоговейной серьезностью излагается такими древними поэтами, как Гесиод («Теогония», 886 ел.) и Пиндар (Olympia, vii, 34 ел.; см. также «Гомеровские гимны», 28), и встречается на бесчисленных образцах вазописи, послужило в позднейшую эпоху поводом для смеха и веселья. Так, Лукиан в восьмом «Диалоге богов» остроумно пародирует этот миф следующим образом:

«ГЕФЕСТ: Что мне прикажешь делать, Зевс? Я пришел по твоему приказанию, захватив с собою топор, хорошо наточенный, — если понадобится, он камень разрубит одним ударом.

ЗЕВС: Прекрасно, Гефест: ударь меня по голове и разруби ее пополам.

ГЕФЕСТ: Ты, кажется, хочешь убедиться, в своем ли я уме? Прикажи мне сделать что-нибудь другое, если тебе нужно.

ЗЕВС: Мне нужно именно это — чтобы ты разрубил мне череп. Если ты не послушаешься, тебе придется, уже не в первый раз, почувствовать мой гнев. Нужно бить изо всех сил, немедля! У меня невыносимые родовые муки в мозгу.

ГЕФЕСТ: Смотри, Зевс, не вышло бы несчастия: мой топор остер — без крови дело не обойдется, — и он не будет такой хорошей повивальной бабкой, как Илифия.

ЗЕВС: Ударяй смело, Гефест, я знаю, что мне нужно.

ГЕФЕСТ: Что ж, ударю, не моя воля; что мне делать, когда ты приказываешь? Что это такое? Дева в полном вооружении! Тяжелая штука сидела у тебя в голове, Зевс, не удивительно, что ты был в дурном расположении духа: носить под черепом такую большую дочь, да еще в полном вооружении, — это не шутка! Что же, у тебя военный лагерь вместо головы? А она уже скачет и пляшет военный танец, потрясает

щитом, поднимает копье и вся сияет божественным вдохновением. Но главное, она настоящая красавица и в несколько мгновений сделалась уже взрослой. Только глаза у нее какие-то серовато-голубые, — но это хорошо идет к шлему. Зевс, в награду за мою помощь при родах, позволь мне на ней жениться.

ЗЕВС: Это невозможно, Гефест: она пожелает вечно оставаться девой. А что касается меня, то я ничего против этого не имею.

ГЕФЕСТ: Только это мне и нужно; я сам позабочусь об остальном и постараюсь с ней справиться.

ЗЕВС: Если тебе это кажется легким, делай как знаешь, только уверяю тебя, что ты желаешь неисполнимого».

[перевод С. Сребрного]

Рассказывают, что Зевс оказался прав: у Аполлодора (ш, 188) мы читаем: «Афина пришла к Гефесту, желая изготовить себе оружие. Гефест, отвергнутый Афродитой, проникся страстью к Афине и стал ее преследовать, та же стала убегать от него. Когда Гефест с большим трудом (ведь он был хромым) догнал ее, то попытался с ней сойтись. Афина, будучи целомудренной девой, не допустила его до себя, и тот пролил семя на ногу богини. С отвращением Афина шерстью вытерла это семя и бросила на землю. После того как она убежала, из этого брошенного в землю семени родился Эрихтоний. Афина тайно от всех богов воспитала его, желая сделать бессмертным» [перевод В. Г. Боруховича].

С рождением Феба Аполлона — бога солнца и света — связан рассказ о яростной ревности Геры, которая гонит Лето (Латону), носящую дитя Зевса, по всей земле, пока той не удается найти скромного убежища на Делосе, в те времена — носимом по морю маленьком острове. Бог света, спаситель мира рождается в самой скромной обстановке, когда за матерью его по пятам гонится ненависть. Невольно напрашиваются параллели с рождением Христа. Но огромное различие между двумя воззрениями — иудео-христианским и античным — сразу же бросается в глаза. У Луки говорится: «Она родила сына-первенца, спеленала его и положила в ясли для скота, потому что в гостинице места им не нашлось» [перевод В. Н. Кузнецовой]; эта картина очень трогательна, проста и глубока, она подвигла искусство на создание множества удивительных творений. Но греческая поэзия справляет настоящую оргию красоты, описывая рождение своего бога света («Гомеровские гимны», iii, 89 сл.; Феогнид, 5 сл.):

Феб-господин! В тот час, как над озером, круглым, как чаша,

Пальмы трепещущий ствол в муках руками обвив,

Сына родила Латона, прекраснее всех из бессмертных, —

С края до края тогда Делоса берег святой

Благоуханьем объялся. Земля засмеялась сырая,

Возликовала морей седоголовая хлябь.

[перевод В. В. Вересаева)

Так явился на свет греческий спаситель, чтобы бороться с силами тьмы, которые мыслились в виде страшных драконов, и чтобы затем исполнить свою особую миссию — благословить людей светом, солнцем и радостью жизни. Когда неотесанный гигант Титий заключил его мать Лето в свои похотливые объятья (Гомер, «Одиссея», xi, 576), Аполлон уложил чудовище меткими стрелами и сослал его на вечные муки в подземный мир, чтобы тот служил символом беззаконного вожделения.

Бог света и радости, он избирает своим прелестным любимцем и товарищем по играм Гиакинта. Но все, что прекрасно, цветет лишь мгновенье; несчастный случай или, по другой версии, ревность бога ветра Зефира, влюбившегося в прекрасного юношу, направляет пущенный диск в голову Гиакинта, и он погибает во цвете нежной юношеской красоты; из его крови земля производит на свет цветок, названный его именем, — исполненный глубокого смысла, рано вошедший в народную песню символ мимолетного периода юношеского цветения и сладостной весны, цветы которой скоро увядают под палящим кругом солнца (его символизирует диск) 'и под огненной летней звездой Пса. В память о прекрасном любимце Аполлона, умершем так рано, в июле справлялся праздник Гиакинтии (см. с. 81).

К числу самых очаровательных мифологических сказаний об Аполлоне относятся те, что повествуют о его пастушеской жизни. Уже Гомер («Илиада», xxi, 448; ii, 766) знает о том, что он пас быков Лаомедонта в лесистых теснинах горного хребта Иды и исполнял такую же службу для своего друга Адмета в Фессалии (Еврипид, «Алкестида», 569 ел.). Гоня стада перед собой, Аполлон играл и пел столь восхитительно, что дикие звери покидали свои логова в горах, чтобы его послушать; как говорится в прекрасной песни хора у Еврипида, пятнистая олениха — любимое животное Аполлона — плясала под его музыку. Но он всегда остается богом сияющей красоты и неотразимой привлекательности, наслаждается ли он в одиночестве звуками пастушеской свирели, охотится ли с нимфами или нежно играет с прекрасными мальчиками. Самой известной из возлюбленных Аполлона является прекрасная, но чопорная Дафна; она отказывается пожертвовать своей девственностью и, дабы ускользнуть от преследующего ее бога, превращается, попросив об этом богов, в лавр, который с тех пор посвящен Аполлону. Отдельные местные сказания перечисляют внушительное число любимцев и любимиц Феба; исполненные негодования, которое нередко доводит их едва ли не до фальсификации, отличающиеся полным непониманием, Отцы Церкви (Климент Александрийский, Protr., p. 27, Potter; Арнобий, iv, 26; Юлий Фирмик, De erroribus, 16) вносят их имена в свои списки, сводя местные предания со всей Греции в единый однообразный рассказ, тем самым стремясь показать, что Аполлону действительно следует приписать бесчисленные любовные связи. Данный вопрос, который касается любовных похождений также и других богов, должен быть решен здесь раз и навсегда.

Менее известна, но просветлена золотом истинной поэзии Пиндара (Olympia, vi, 36) любовь Аполлона к Эвадне, приемной дочери аркадского

царя Эпита. Когда она не могла долее скрывать свою беременность, ее отец отправляется в Дельфы, чтобы вопросить оракула. Тем временем дочь царя, по древнему обычаю отправившуюся за водой, одолевают родовые муки; в лесу она тайно рождает ребенка — мальчика, которого она вынуждена оставить здесь же. Но к нему приползают две змеи и кормят его медом. Отец возвращается из Дельф с ответом, что новорожденный — сын Аполлона и ему определено судьбой стать родоначальником бессмертного рода провидцев. Царь ищет младенца повсюду, но никто не знает, где он. Наконец Эвадна приносит сына из леса, где он лежал, укрытый фиалками, и называет его Иамом, или «сыном фиалок» (от ion — фиалка).

Сказание далее гласит, что Аполлон силой добился любви Кирены, дочери фессалийского царя Гипсея. Пиндар удивительным образом преобразил на свой лад и это предание; его возвышенному пониманию божественного противоречил рассказ о том, что Аполлон добился любви Кирены с помощью силы, и потому поэт описывает, как в сердце бога борются страсть и душевное благородство, и переносит этот конфликт в его беседу с Хироном, мудрым кентавром и воспитателем героев. Как говорит Хайнеманн, Аполлон и Хирон, юношеский порыв и дух мудрости, суть две души в груди одного бога. Этим объясняется и задорный, даже насмешливый тон кентавра: он дает совет, зная, что бог уже все решил (Pythia, ix, 18 сл.):

Это он [Гипсей] вскормил Кирену, чьи локти сильны,

И не любила она ни возвратный бег челнока по станку,

Ни радость пиров средь верных друзей, —

Нет: меч и дрот

Медный обрушивала она на лесных зверей,

Мирный покой добывая для отчих стад,

И мало взыскивал с ее век перед зарей

Сладкий наложник — сон.

В безоружном одноборстве с тяжелым львом

Застиг ее

Дальний стреловержец с широким колчаном, Аполлон;

И так он выкликнул Хирона из покоев его: «Выйдя из святых пещер, сын Филиры,

Подивись на женскую мощь и дух,

Как юная бьется, не дрогнув лбом,

Сердцем осиливая усталь, В душе не обуреваемая страхом!

Кто родил ее? Отсевком какого сева

Она держит убежища тенистых гор? Силу она вкушает безмерную!

Праведно ли поднять на нее громкую мою руку,

Праведно ли с ее ложа сорвать медовый цветок?»

И ярый кентавр,

Усмехнувшись из-под добрых бровей,

Отозвался таким ему советом: «Умному Зову

Тайные вверены ключи

Святых ласк.

И богам и людям

Стыдно у всех на виду

Мять первины сладкого ложа, —

Оттого-то тебя, кто не властен лгать,

Медвяный пыл

Понуждает к притворному слову.

Откуда ее род,

Спрашиваешь ты, владыка?

Спрашиваешь ты, кто знаешь

Предел всех путей и цель всех вещей,

И сколько вешних листков брызжет из-под земли,

И сколько песчинок клубят моря и реки меж вихрей и волн,

И все, чему быть, и откуда быть?

Но уж если тягаться мне с мудрым,

То слово мое — вот:

Ты пришел сюда быть ей мужем,

Ты умчишь ее за море в избранный Зевсов сад,

Ты поставишь ее владычицею города,

Где надравнинный холм принял люд с островов,

И державная Ливия, край широких лугов,

По-доброму примет в золотом дому твою славную нимфу...»

[перевод М. Л. Гаспарова]

Еще более часты в греческой литературе рассказы о любви Аполлона к мальчикам. Рудольф Бейер в своей работе (Fabulae Graecae quatenus quave aetate puerorum amore commutatae sunt: Diss. Inaug., Weida, 1910), посвященной гомосексуальным сюжетам у греков, насчитывает у Аполлона не менее девятнадцати любимцев, причем в своем списке он опускает Илея, один раз упомянутого Гесиодом (фрагм. 137, Kinkel). О Гиакинте мы уже говорили; здесь можно было бы добавить, что изобразительное искусство также с особым пристрастием ухватилось за сюжет любви к Гиакишу Аполлона и Зефира, о чем свидетельствует несколько дошедших до нас рисунков на вазах. Большой популярностью любовь Аполлона и Гиакинта пользовалась также среди поэтов, особенно в Александрийский период.

Для всякого, кто хоть в самой скромной мере проник в сущность греческого гомосексуализма, нетрудно понять, что Аполлон, любитель мужественной юности, почитался также и как ее идеал и покровитель. Поэтому в греческом гимнасии его изображение всегда находилось рядом с изображениями Гермеса и Геракла.

Пластическое искусство изображало Аполлона в образе яркого, прекрасного юноши, повторяя этот мотив в бесчисленных вариациях, которых дошло до нас такое количество, что нет нужды говорить о них здесь⁵². Однако я бы хотел вкратце рассмотреть одно из самых прелестных его изображений, так как, на мой взгляд, оно до сих пор не получило верного толкования.

⁵² Из новейших публикаций одной из важнейших в этой связи является следующая книга: К. A. Pfeiff, Apollon, die Wandlung seines Bildes in der griechischen Kunst, Frankfurt am Main, 1943 [прим. ко второму немецкому изданию].

Мы читаем у Плиния (Nat. hist., xxxiv. 70) в списке бронзовых работ Праксителя: «Он также создал отрока Аполлона, который затаился с дротиком в руке, подстерегая ползущую по ветке ящерицу; его называют Сауроктон (убивающий ящерицу)». Сохранилось несколько статуй, изображающих обнаженного, изящного, по-девичьи стройного юношу, который, опираясь левой рукой о ствол дерева, занес десницу над бегущей по дереву ящерицей; лучшими из копий являются Ватиканская и Луврская. Далее, известно, что ящерица как существо, любимое солнцем, была по душе и Аполлону, и что с этим изящным маленьким созданием был связан особый вид прорицания (Павсаний, vi, 2, 4; Цицерон, «О дивинации», i, 20, 39, Galeotae). Так почему же бог желает ее убить? Непредвзятое рассмотрение объясняет данный сюжет тем, что Аполлон — бог солнца и света — своими теплыми лучами, которые символизирует дротик, выманивает ящерицу из норы, чтобы насладиться ее проворными и грациозными движениями.

Но я думаю, что у данного сюжета есть и эротический подтекст. Греческое слово, обозначающее ящерицу, может обозначать также и мужской половой орган⁵³, особенно половой орган мальчика или юноши. Мы располагаем эпиграммой Марциала, которая гласит: «Коварный мальчик, пощади ползущую к тебе ящерку; она жаждет умереть в твоих руках». Это наводит на мысль о том, что изображения поражающего ящерицу Аполлона символизируют бога, который является другом мальчиков и не желает погубить маленькое существо, но скорее выманивает его поиграть с собой, пока ящерица не умрет от желания и любви под его ласковым пальцем.

Мы уже говорили о том, что культ Артемиды был не лишен эротической подоплеки. Греки представляли себе эту богиню в образе высокой девы, отличавшейся строгой красотой и отменной статью; из окружающих ее нимф она всегда самая высокая и прекрасная. В большинстве случаев ее представляли себе охотящейся или находящейся в стремительном движении, легко одетой, с высоко подобранным платьем, иногда — верхом или в колеснице, запряженной оленями. Во многих областях Греции девушки, выходя замуж, посвящали ей свой девичий хитон или пояс, из-за чего ее прозывали «распускающей пояс»; именно ей замужние женщины посвящали после родов свою одежду и пояс. Поскольку сама Артемида — это богиня строгой воздержности, постольку все целомудренные юноши и девушки являются ее особыми любимцами, что, в частности, иллюстрируется рассказом о прекрасном Ипполите, излагавшимся выше; мы также упоминали ранее Артемиду Ортию и бичевание мальчиков на ее алтаре.

Широко известно сказание о прекрасном охотнике Актеоне, который имел сомнительное счастье подглядеть купающуюся среди своих нимф Артемиду, был затем превращен разгневанной богиней в оленя и разорван на части собственными собаками. Менее известно, что по

⁵³ Нередко в «Палатинской Антологии», например, хп, 3, 2207, 242; ср. Марциал, xiv, 172: Ad te reptanti, puer insidiose, lacertae раке; cupit digitis ilia perire tuis, где perire — погибать от любви, быть без ума от любви.

той же причине она превратила в женщину Спирета (Антонин Либерал, 17).

Культ знаменитой Артемиды Эфесской пронизан азиатскими представлениями. Здесь она мыслится не девой, но кормилицей и всепитающей матерью, о чем свидетельствует множество грудей на ее культовом изображении; среди многочисленных ее жрецов было немало храмовых рабов (hierodouli) и евнухов. Согласно азиатскому преданию, служение Артемиде Эфесской было введено амазонками, которлх греки представляли себе воинственными женщинами чужеземного племени, сражавшимися с самыми знаменитыми героями античности; так, Пентесилея, царица амазонок, обитавших у Фермодонта (северное побережье Малой Азии), пришла на помощь троянцам и, совершив бранные подвиги, была повержена Ахиллом. Победоносный поход в землю амазонок совершил Геракл.

Уже Гомер называл амазонок «мужеравными», но только в более позднее время легенда превратила их государство в совершенную гине-кократию (gynaikokratia — правление женщин). Их превосходство над мужчинами основывалось на разгроме последних в военном походе, обусловленном, по мнению одних, климатическими, по мнению других, — астрономическими обстоятельствами. Родившихся мальчиков калечили или ослепляли, или — в лучшем случае — совершенно не заботились об их телесном развитии. Только девочек посредством гимнастических упражнений готовили к охоте или войне. Каллимах описывает воинственные танцы амазонок.

Дата добавления: 2015-06-27