Студопедия

КАТЕГОРИИ:


Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748)

Томах: Пер. с англ. / Под общей ред. Р. М. Самарина.- М. Правда, 1961. 12 страница




невесть какого количества туземных царей - предков Раа Коока.

Я помню, как очутился тут, как спасся один из всей потерпевшей

кораблекрушение команды: был шторм, и все утонули.

Но я не люблю вспоминать эту катастрофу. Если уж мои мысли обращаются к

прошлому, я предпочитаю вспоминать далекое детство и мою белокожую,

светловолосую, полногрудую мать-англичанку. Мы жили в крошечной деревушке,

состоявшей из десятка крытых соломой домишек. Я снова слышу, как

посвистывают дрозды в живых изгородях, снова вижу голубые брызги

колокольчиков среди бархатистой зелени луга на опушке дубовой рощи. Но

особенно врезался мне в память огромный жеребец, которого часто проводили

по нашей узкой улочке: он ржал, бил задними ногами с мохнатыми страшными

бабками и становился на дыбы. Я пугался этого огромного животного и с

визгом бросался к матери, цеплялся за ее юбки и зарывался в них головой.

Впрочем, хватит. Не о детских годах Эдама Стрэнга намеревался я повести

свой рассказ.

Я уже несколько лет жил на острове, названия которого не знаю, и был,

по-видимому, первым белым человеком, ступившим на эту землю. Я был женат

на Леи-Леи, сестре царя. Ее рост самую малость превышал шесть футов, и как

раз на эту малость моя жена была выше меня. Я же был настоящим красавцем:

широкие плечи, мощный торс, безупречное сложение. Женщины в разных

краях и странах заглядывались на меня. Защищенная от солнца кожа под

мышками была у меня молочно-белой, как кожа моей матери. У меня были синие

глаза, а волосы, борода и усы - золотистые, как у викингов на картинах.

Да, собственно говоря, они, вероятно, и были моими предками - какой-нибудь

морской бродяга, поселившийся в Англии. Ведь хотя я и родился в

деревенской лачуге, шум морского прибоя, как видно, пел у меня в крови,

так как я, едва оперившись, сумел отыскать дорогу к морю и пробраться на

корабль, чтобы стать матросом. Да, вот кем я был - не офицером, не

благородным путешественником, а простым матросом: работал зверски, был

зверски бит, терпел зверские лишения.

Я представлял немалую ценность для Раа Коока - вот почему он одарял

меня своими царскими милостями. Я умел ковать, а с нашего разбитого бурей

судна попало на острова Раа Коока первое железо. Однажды мы отправились на

пирогах за железом к нашему кораблю, затонувшему в десяти лигах к

северо-западу от главного острова. Корпус корабля уже соскользнул с рифа и

лежал на дне, на глубине в пятнадцать морских сажен. И с этой глубины мы

поднимали железо. Как ныряли и плавали под водой островитяне - этому можно

только дивиться. Я тоже научился нырять на глубину пятнадцать морских

сажен, но никогда не мог сравняться с ними - они плавали под водой, как

рыбы. На суше я мог повалить любого из них - я был для этого достаточно

силен и к тому же прошел хорошую школу на английских кораблях. Я обучил

туземцев драться дубинками, и это развлечение оказалось настолько

заразительным, что проломленные черепа сделались заурядным явлением.

На затонувшем корабле отыскался судовой журнал. Морская вода превратила

его в настоящий студень, чернила расплылись, и прочесть что-либо было

почти невозможно. Все же в надежде, что какой-нибудь ученый-историк

сумеет, быть может, более точно определить время событий, которые я

собираюсь описать, я приведу здесь небольшой отрывок из этого журнала.

"Ветер попутный, и это дало возможность проверить наши запасы и

просушить часть провианта, в частности вяленую рыбу и свиные окорока.

Кроме того, на палубе была отслужена обедня.

После полудня ветер дул с юга, посвежел, временами налетали шквалы, но

без дождя, так что на следующее утро мы могли произвести уборку и даже

окурить корабль порохом".

Впрочем, не буду отвлекаться - я хочу рассказать не об Эдаме Стрэнге,

простом матросе, попавшем с потерпевшего крушение судна на коралловый

остров, но об Эдаме Гфэнн-, известном вио следствии под именем У Ен Ика,

то есть Могучею, который был в свое время одним из фаворитов великого Юн

Сана и возлюбленным, а затем и мужем благородной госпожи Ом из царского

дома Мин и который потом долгие годы скитался как последний нищий и пария

по дорогам и селениям Чосона, прося подаяния.

(О да, Чосона. Это значит: Страна утренней свежести. На современном

языке она называется Кореей.)

Не забывайте, это было три-четыре столетия назад, KOI да я жил на

коралловом архипелаге Раа Коока - первый белый человек, вступивший на эти

острова. В те времена европейские корабли редко бороздили эти воды. Легко

MOI л о бы случиться, что я так и скоротал бы свой век там, тучнея в

довольстве и покое под горячим солнцем в краю, где не бывает мороза, если

бы не "Спарвер" - голландское торговое судно, которое отправилось искать

новую Индию в неведомых морях, лежащих за настоящей Индией, но нашло меня,

и кроме меня - ничего.

Разве я не сказал вам, что я был веселым, простосердечным золотобородым

мальчишкой в образе великана, мальчишкой, который так никогда и не стал

взрослым? Когда "Спарвер" наполнил пресной водой свои бочки, я без

малейших сожалений покинул Гоа Коока и его райские острова, оставил свою

жену Леи-Леи и всех ее увитых цветочными гирляндами сестер, с радостной

улыбкой на губах вдохнул знакомый и милый моему сердцу запах просмоленною

дерева и канатов и снова, как прежде, простым матросом ушел в море на

корабле, которым командовал капитан Иoганec Мартенс.

Хорошие это были денечки, когда, охотясь за шелком и пряностями, мы

бороздили океан на старом "Спарвере". Но мы шли на поиски новых стран, а

нашли злую лихорадку, насильственную смерть и тлетворные райские сады, где

красота и смерть идут рука об руку. А старый Иоганнес Мартене (вот у,к кою

нельзя было заподозрить в романтизме, глядя на его грубоватое лицо и

квадратную седеющую голову!) искал сокровиша Голконды, острова царя

Соломона... Да что там! Он искал погибшую Атлантиду, верил, что она не

погибла и он ее отыщет, еще никем не разграбленную. А нашел он только

живущее на деревьях племя канниба лов, охотников за черепами.

Мы приставали к неведомым островам, где о берега неумолчно бился

морской прибой, а на вершинах гор курились дымки вулканов и где

низкорослые курчавые туземные племена по обезьяньи кричали к зарослях,

рыли ямы-ловушки на тронах, ведущих к их жилью, заваливали их колючим

кустарником и пускали в нас из полумрака и тишины джунглей отравленные

стрелы.

И тот, кого царапнула такая стрела, умирал в страшных корчах, воя от

боли. И другие племена попадались нам более рослые и еще более свирепые;

эти встречали нас на берегу и шли против пае в открытую), и тогда копья и

стрелы летели в нас со всех сторон а над лесистыми лощинами разносился

гром и треск больших барабанив и маленьких тамтамов, и над всеми холмами

поднимались к небу сигнальные столбы дыма.

Нашего суперкарго звали Хендрик Хэмел, и он был одним из совладельцев

"Снарвера", а то, что не принадлежало ему, являлось собственностью

капитана Иоганнеса Мартенса. Капитан довольно плохо изъяснялся

по-английски, Хендрик Хэмел - немногим лучше его. Мои товарищи-матросы

говорили только поголландски. Но настоящему моряку нипочем овладеть

голландским языком.. да и корейским тоже, как ты в этом убедишься,

читатечь.

Наконец мы добрались до островов, которые были нанесены на капrv до

Японских, островов. Однако население здесь не пожелало вести с нами

торговлю, и два офицера с мечами у пояса, в развевающихся шелковых одеждах

(при виде их у капитана Иоганнеса Мартенса даже слюнки потекли) поднялись

на борт нашего судна и весьма учтиво попросили нас убраться восвояси. Под

любезной обходительностью их манер скрывалась железная решимость

воинственной нации. Это мы хорошо поняли и поплыли дальше.

Мы пересекли Японский пролив и вошли в Желтое море, держа курс на

Китай, и --ут наш "Спарвер" разбился о скалы. Это была старая, нелепая

посудина - наш бедный "Спарвер", такая неуклюжая и такая грязная, с килем,

обросшим бахромой водорослей, словно бородой, что она потеряла всякую

маневренность.

Если ей нужно было лечь в крутой бейдевинд, она не могла держать ближе

шести румбов к ветру и ее начинало носить по волнам, как выброшенную за

ненадобностью репу. По сравнению с ней любой галион был быстроходным

клипером О том, чтобы сделать на ней поворот оверштаг, нечего было и

мечтать, а для поворота фордевинд требовались усилия всей команды на

протяжении полувахты. Вот почему, когда направленир урагана, сорок восемь

часов кряду вытряхивавшего из нас душу, внезапно изменилось на восемь

румбов, нас разбило о скалы подветренного берега.

В холодном свете зари нас пригнало к берегу на безжалостных водяных

валах высотою с юру. Была зима, и в промежутках между порывами снежного

шквала впереди мелькала гибельная полоса земли, если можно назвать землей

это хаотическое нагромождение скал. За бесчисленными каменистыми

островками вдали выступали из тумана покрытые снегом горные хребты, прямо

перед нами поднималась стена утесов, настолько отвесных, что на них не

могло удержаться ни клочка снега, а среди пенистых бурунов торчали острые

зубы рифов.

Земля, к которой нас несло, была безымянна, ее береговая линия была

едва намечена на нашей карте, и не имелось никаких указаний на то, что

здесь когда-либо побывали мореходы. Мы могли только прийти к заключению,

что обитатели этой страны, вероятно, столь же негостеприимны, как и

открывшийся нашему взору кусок ее берега.

"Спарвер" ударило об утес носом. Утес уходил отвесно в море на большую

глубину, и наш летящий в него бушприт сломался у самого основания.

Фок-мачта тоже не выдержала и со страшным треском, таща за собой ванты и

штаги, легла на борт, одним концом повиснув над утесом.

Старик Иоганнес Мартене всегда вызывал во мне восхищение.

Нас смыло волной с юта, протащило по палубе и швырнуло на шкафут,

откуда мы начали карабкаться на вздыбленный бак. Все остальные устремились

туда же. Там мы покрепче привязали друг друга и пересчитали уцелевших. Нас

осталось восемнадцать человек. Остальные погибли.

Иоганнес Мартене тронул меня за плечо и показал наверх, где из-за

каскада морской воды проглядывал край утеса. Я понял его.

Футах в двадцати ниже клотика фок-мачта со скрежетом терлась о выступ

утеса. Над выступом была расселина. Иоганнес Мартене хотел знать, рискну

ли я перепрыгнуть с марса фок-мачты в эту рагселину. Расстояние между ними

то не превышало шести футов, то достигало футов двадцати. Корпус судна

мотало, и фок-мачта, зацепившаяся расщепленным концом, дергалась и

раскачивалась вместе с ним.

Я начал взбираться на мачту. Но остальные не стали ждать.

Нее они один за другим освободились от веревок и полезли следом.ш мной

по неверному мосту. У них были основания спешить:

ведь каждую минуту "Спарвер" мог сорваться с рифа в глубокую воду и

затонуть. Я улучил подходящий момент, прыгнул и уцепился за скалу в

расщелине и приготовился помочь тому, кто последует за мной. Но это

произошло не скоро. Мы все промокли наквозь и совсем окоченели на резком

ветру. А ведь каждый прыжок необходимо было приноровить к раскачиванию

судна и мачты.

Первым погиб кок. Волна смыла его с марса, закрутила и расплющила об

утес. Юнга, бородатый малый двадцати с лишним лет, потерял равновесие,

соскользнул под мачту, и его придавило к скале. Придавило! Он дышал не

дольше секунды. Еще двое последовали за коком. Иоганнес Мартене покинул

корабль последним, и он был четырнадцатым уцелевшим, благополучно прыгнув

с мачты в расселину. Час спустя "Спарвер" сорвался с рифа и затонул.

Два дня и две ночи сидели мы в этой расселине и ждали смерти - пути не

было ни вниз, ни вверх. На третье утро нас заметили с рыбачьей лодки. Все

рыбаки были одеты в белую, но очень грязную одежду, у всех были длинные

волосы, связанные в пучок на макушке. Как я узнал впоследствии, это была

брачная прическа, и, как я тоже узнал впоследствии, за нее очень удобно

хвататься одной рукой, другой нанося удары, когда в споре словами уже

ничего доказать нельзя.

Рыбаки отправились в деревню за подмогой, после чего все население

деревни с помощью всех имевшихся в его распоряжении средств чуть ли не

весь день снимало нас со скалы. Это был нищий, обездоленный люд, пища их

была неудобоварима даже для желудка простого матроса. Они питались рисом,

коричневым, как шоколад.

Это варево состояло наполовину из шелухи с большой примесью грязи и

всевозможного мусора. Во время еды приходилось то и дело засовывать в рот

два пальца, чтобы извлечь оттуда всяческие посторонние предметы. Помимо

этого варева, рыбаки питались просом и различными маринадами, поражавшими

своим разнообразием и обжигавшими язык.

Селение состояло из глинобитных, крытых соломой хижин.

Под полом в хижинах были устроены дымоходы, и таким образом дым очагов

служил для обогрева спален. В одной из таких хижин мы и отдыхали несколько

дней, покуривая легкий и почти лишенный аромата местный табак из трубок с

длинным мундштуком и крошечным чубуком. Помимо табака, нас угощали еще

теплым кисловатым мутновато-белым напитком, от которого можно было

захмелеть, лишь выпив его в немыслимом количестве. Скажу, не соврав, что

только после того, как я проглотил его несколько галлонов, мне пришла

охота петь, что служит признаком опьянения у матросов всего мира.

Ободренные моим успехом, остальные тоже налегли на это пойло, и скоро мы

уже орали во все горло песни, не обращая ни малейшего внимания на метель,

которая опять бушевала над островом, и мало тревожась о том, что мы

заброшены в никому неведомую, забытую Богом страну. Старик Иоганнес

Мартене смеялся, орал песни и хлопал себя по ляжкам вместе с нами. Хендрик

Хэмел, невозмутимый, замкнутый голландец с черными, как уголь, волосами и

маленькими черными бусинками глаз, тоже вдруг разошелся и швырял

серебряные монеты, как пьяный матрос в порту, требуя еще и еще молочного

пойла.

Мы буянили вовсю, но женщины продолжали подносить нам питье, и весь

поселок, казалось, набился к нам в хижину посмотреть, что мы вытворяем.

Белый человек обошел весь земной шар и всюду чувствовал себя хозяином

именно благодаря своей беспечности, думается мне. Впрочем, это относится

только к его манере себя держать, ибо побудительными причинами служили

неугомонность и жажда наживы. Вот потому-то и капитан Иоганнес Мартене,

Хендрик Хэмел и двенадцать матросов буйствовали и горланили песни в

рыбачьем поселке в то время, как над Желтым морем завывала зимняя буря.

То немногое, что мы успели увидеть на этой земле, Чосоне, не произвело

на нас отрадного впечатления. Если здешний народ был похож на этих

рыбаков, не приходилось удивляться, почему сюда не заходят европейские

корабли. Однако мы ошибались.

Поселок был расположен на прибрежном островке, и местные старейшины,

по-видимому, передали весть о нашем прибытии на материк, ибо как-то поутру

три большие двухмачтовые джонки с треугольными парусами из рисовой циновки

бросили якорь неподалеку от нашего берега.

Когда новоприбывшие выступили в деревню, капитан Иоганнес Мартене

чрезвычайно оживился, так как снова узрел вожделенный шелк. Впереди шел

кореец, облаченный в шелка всевозможных бледных оттенков; его сопровождала

раболепная, тоже одетая в шелк свита числом в пять-шесть человек. Квон Юн

Дин - я узнал его имя впоследствии - был "янбан", то есть благородный.

Притом он был еще чем-то вроде губернатора или правителя одной из

областей и, следовательно, правительственный чиновник. Его обязанности

сводились в основном к взиманию податей и храмовых сборов.

Одновременно с правителем и его свитой на остров высадилось около сотни

солдат, которые строем вошли в поселок. Они были вооружены трезубцами,

секирами и пиками, а некоторые даже мушкетами столь внушительных размеров,

что каждый мушкет обслуживали два солдата: один нес и устанавливал сошку,

на которой должен был покоиться ствол мушкета, другой нес самый мушкет и

стрелял из него. Порой - в этом я тоже убедился впоследствии - мушкет

стрелял, порой нет. Все зависело от состояния запального трута и пороха на

полке.

Так прибыл к нам Квон Юн Дин. Старейшины поселка тре летали перед ним,

да и не зря, в чем мы довольно скоро убедились. Я выступил вперед и

предложил свои услуги в качестве переводчика, так как знал сотню корейских

слов. Однако Квон Юн Дин нахмурился и жестом велел мне отойти в сторону.

Но почему должен был я ему повиноваться? Я был так же высок, как он, а

весил фунтов на тридцать больше; у меня была белая кожа и золотые волосы.

Он повернулся ко мне спиной и обратился к одному из старейшин поселка, а

шестеро его обряженных в шелк приближенных загородили его от меня. Тем

временем подошли еще солдаты; они несли на плечах толстые доски. Эти доски

были около шести футов в длину, фута два в ширину и наполовину надпилены в

продольном направлении. Возле одного из концов доски было круглое

отверстие, чуть шире человеческой шеи.

Квон Юн Дин отдал какое-то распоряжение. Несколько солдат приблизились

к Тромпу, который, сидя на земле, разглядывал свою ногтоеду. Тромп был

туповатый, неповоротливый, не особенно смекалистый парень, и, прежде чем

он понял, что происходит, одна из досок разделилась надвое, наподобие

раскрывающихся ножниц, и защелкнулась вокруг его шеи. Поняв, в какую он

попал ловушку, Тромп взревел и запрыгал на месте так, что все отпрянули в

испуге, спасаясь от пляшущего в воздухе длинного конца его доски.

Ну тут и пошло! Мы поняли, что Квон Юн Дин намерен надеть такие колодки

на шею всем нам. Мы сопротивлялись отчаянно - голыми кулаками отбивались

от сотни солдат и при мерно такого же количества рыбаков, а Квон Юн Дин,

горделивый и презрительный, весь в шелку, стоял поодаль и наблюдал.

Тогдато я и получил свою кличку У ‚н Ик, что значит Могучий. Когда на всех

моих товарищей уже надели колодки, я еще продолжал сопротивляться. Кулаки

у меня были что твой кузнечный молот, и я был полон решимости использовать

их как можно лучше.

К моей радости, я скоро обнаружил, что корейцы не имеют ни малейшего

представления о кулачном бое и не знают никаких приемов защиты. От моих

ударов они летели на землю, как кегли, и я наваливал их друг на друга

целыми грудами.

Но мне хотелось добраться до Квон Юн Дина, и, когда я бросился на него,

ему бы пришлось худо, если бы не его свита. Это все был слабосильный

народ, и я успел сделать хорошую кашу из них и из их шелковых одеяний,

прежде чем за меня принялись все остальные. Их было слишком много. Мои

кулаки просто завязли в этой гуще, потому что задние давили на передних и

не давали им пятиться. И как же я с ними расправлялся! Под конец они в три

слоя копошились под моими ногами. Но когда подоспела команда со всех трех

джонок и навалилась на меня вместе с жителями всей деревни, они меня

попросту задавили. После чего надеть мне на шею колодку было делом

нехитрым.

- Боже милостивый, что же дальше будет? - воскликнул один из матросов,

по имени Вандервут, когда нас всех погрузили в джонку.

Мы сидели на открытой палубе, похожие на кур, которым спутали ноги и

связали крылья, когда он воскликнул это, и тут ветер сильно накренил

джонку, и мы все, гремя колодками, покатились по палубе, ободрав шеи, и

привалились к борту с подветренной стороны. А Квон Юн Дин взирал на это с

высокой кормы и, казалось, даже нас не видел. Впоследствии в течение

многих лет беднягу Вандервута никто не называл иначе, как:

"Что же дальше?" Не повезло ему! Он замерз однажды ночью на улице в

Кейдз„, и ни одна дверь не отворилась на его мольбу, никто не впустил его

погреться.

Нас отвезли на материк и бросили в вонючую, кишевшую паразитами тюрьму.

Так мы познакомились с правителями страны, которая называлась Чосон. Но,

как вы вскоре убедитесь, мне удалось расквитаться за всех нас с Квон Юн

Дином в те дни, когда госпожа Ом была ко мне благосклонна и я стал

могущественным лицом и обладал немалой властью.

В тюрьме мы пробыли довольно долго. Потом мы узнали, по какой причине:

Квон Юн Дин послал нарочного в Кейдз„, столицу Чосона, чтобы узнать

монаршую волю в отношении нас. А пока на нас приходили глазеть, как на

зверей в зверинце. От зари до зари местные жители осаждали тюрьму,

разглядывая нас сквозь решетки в окнах, ибо мы были первыми

представителями белой расы, которых им довелось увидеть. И, надо сказать,

посещала нас далеко не одна только чернь. Высокопоставленные дамы в

паланкинах, которые несли кули, являлись поглядеть диковинных чертей,

выброшенных морем, и пока их слуги разгоняли простой народ бичами, они

долго, внимательно и безмолвно разглядывали нас. Мы же мало что могли

увидеть, так как, по обычаю страны, лица их были закрыты. Только

танцовщицы, женщины легкого поведения и древние старухи появлялись с

открытыми лицами.

Мне не раз приходило на ум, что Квон Юн Дин страдал несварением

желудка, и когда ему бывало особенно плохо, он вымещал свою досаду на нас.

Но так или иначе, без малейшего к тому повода, как только ему приходила в

голову такая блажь, нас выводили на улицу перед тюрьмой и под восторженные

крики и улюлюканье зевак нещадно избивали палками. Азиат жесток, и зрелище

человеческих страданий доставляет ему удовольствие.

Как вы легко можете себе представить, мы все возликовали, когда этим

избиениям пришел конец. Это сделал Ким. Ким! Что сказать вам о Киме?

Никого благороднее его мне не довелось встречать в этой стране - и тут не

нужны слова. Когда я впервые увидел Кима, он был начальником отряда в

пятьдесят воинов, но, в конце концов, благодаря мне он стал начальником

дворцовой стражи. А потом он отдал жизнь, спасая госпожу Ом и меня. Ким...

ну, словом, Ким - это был Ким.

Как только он прибыл, с нас немедленно сняли колодки и поместили нас в

самой лучшей гостинице города. Мы все еще оставались пленниками, но уже

пленниками почетными, с охраной в пятьдесят всадников, и на следующий же

день все мы, четырнадцать моряков, верхом на карликовых чосонских лошадках

направлялись в столицу по Большому Императорскому пути. Император, как

сообщил нам Ким, пожелал взглянуть на удивительных морских чертей.

Путешествие было многодневным: мы проехали с юга на север примерно

половину всей страны. В первый же день на привале я, прогуливаясь, пошел

посмотреть, как кормят этих карликовых лошадок. То, что предстало моему

взору, заставило меня заорать во всю глотку: "Что же дальше будет,

Вандервут?" И я продолжал орать, пока не сбежались все наши. Умереть мне,

не сходя с места, если эти чудаки не кормили своих лошадок бобовым супом,

да притом еще горячим. Да, да, горячим бобовым супом. И ничего другого за

всю дорогу. Так уж повелось в этой стране.

Это были действительно карликовые лошадки. Побившись об заклад с Кимом,

я поднял одну из них, хотя она отчаянно брыкалась и ржала, и вскинул себе

на плечи. И тогда солдаты Кима, которые уже слышали мое прозвище,

закричали, называя меня У ‚н Ик - Могучий. Корейцы - рослая, мускулистая

нация, а Ким даже для корейца был крупный мужчина и, помню, этим гордился.

Но когда мы с ним поставили локоть к локтю и сцепили ладони, я без труда

уложил его руку на стол. А его солдаты и многочисленные зеваки из поселка

глядели на наше состязание и бормотали: "У ‚н Ик".

Наше путешествие несколько напоминало передвижение странствующего

зверинца. Весть о нас летела впереди, и люди стекались из окрестных

селений к обочинам дороги поглазеть на нас. Да, путешествие казалось

нескончаемым, а мы походили на бродячий цирк. Но ночам в городах

гостиницу, где мы останавливались, осаждали толпы любопытных, и мы не

знали покоя, пока наша охрана не разгоняла их пиками. Но сначала Ким

устраивал поединок между мной и самыми сильными борцами деревни и

забавлялся, глядя, как я валю их на землю одного за другим.

Хлеба в этой стране не едят, и нас кормили белым рисом, что не

способствует укреплению мускулов, мясом, причем, как мы вскоре обнаружили,

- собачиной (в Чосоне собак постоянно забивают на мясо), и различными

нестерпимо острыми маринадами, в которых, однако, быстро начинаешь

находить вкус. И теперь у нас уже была водка, настоящая водка - не

молочная бурда, а прозрачный, обжигающий горло напиток (его гонят из

риса), одна пинта которого валила с ног слабосильных, а здорового,

крепкого мужчину делала веселым и буйным. В обнесенном стеной городе Чонхо

я, выпив этого напитка, был еще свеж, в то время как Ким и все местные

вельможи валялись иод столом, вернее, не столько под столом, сколько на

СТОЛР, - ведь столом нам служил пол, на котором мы сидели на корточках,

так что у меня с непривычки постоянно сводило судорогой ноги. И снояа все

бормотали, глядя на меня:

- У ‚н Ик!

И слава о йоей удали донеслась до Кейдз„ и до дворца императора.

Казалось, я был не столько пленником, сколько почетным гостем и всю

дорогу ехал верхом рядом с Кимом. Мои длинные ноги почти достигали земли,

а когда дорога поднималась в гору, и вовсе волочились по пыли. Ким был

молод. Ким был благороден и добр. Он обладал всеми человеческими

достоинствами. Он был бы уважаемым человеком в любой стране. Мы с ним

болтали, смеялись к шутили целый день и большую часть ночи. И я впитывал в

себя, как губка, слова его языка, его речь. Впрочем, чужие языки всегда

давались мне легко. Даже Кима восхищала моя способность овладевать

тонкостями корейской речи. И я без труда постигал мировоззрение корейцев,

их юмор, их пристрастия, их слабости, их предрассудки. Ким обучил меня

любовным песням, пиршественным песням, песням, воспевающим цветы. Одну из

пиршественных песен он сочинил сам, Я попытаюсь здесь дать вам перевод,

весьма приблизительный конечно, последней строфы этой песни. Содержание ее

таково: Ким и Пак в молодости заключили договор и поклялись воздерживаться

от спиртных напитков.

Клятва эта была довольно быстро нарушена. Состарившись, Ким и Пак поют:

 

 

Скорей, скорей! В веселой чаше

Найдут опору души наши

Против себя! Что ждать напрасно?

Где тут вином торгуют красным?

За персиком цветущим, да?

Прощав же, друг, - бегу туда.

 

Хендрик Хэмел, человек хитрый и изобретательный, всячески поощрял мои

старания, которые располагали Кима не только ко мне, но через меня - и к

самому Хендрику, и ко всем остальным.

Я упоминаю здесь о Хендрике Хэмеле как о моем постоянном советчике, ибо

это обстоятельство сыграло немалую роль во всем, что произошло

впоследствии в Кейдз„, где я снискал расположение Юн Сана, милость

императора и завоевал сердце госпожи Ом. Для игры, которую я вел, я

обладал достаточной выдержкой, отвагой и до некоторой степени смекалкой,

но должен признаться, что подлинным мозгом всей интриги был Хендрик Хэмел.

Итак, мы двигались по направлению к Кейдз„ от одного обнесенного стеной

города до другого обнесенного стеной города, через покрытые снегом горные

перевалы, перемежавшиеся бесчисленными тучными пастбищами в долинах. И

каждый вечер, на закате дня, один за другим на вершинах гор вспыхивали

сигнальные огни. И каждый вечер Ким внимательно следил за этими световыми

сигналами. От всех побережий Чосона, сказал мне Ким, бегут эти цепочки

огней в Кейдз„ и приносят на своем огненном языке вести императору. Когда




Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2015-06-27; Просмотров: 235; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы!


Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет



studopedia.su - Студопедия (2013 - 2024) год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! Последнее добавление




Генерация страницы за: 0.239 сек.