Студопедия

КАТЕГОРИИ:


Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748)

Модиано Патрик Из самых глубин забвения 5 страница




- Теперь это ни к чему...

Ногой распахнул дверь одного из домов. Краска на двери облупилась, а на месте замка зияла дыра. Мы вошли. Пол был завален обвалившейся штукатуркой и разным строительным мусором. Мне в нос ударил тот же запах, что в гостинице в Сассекс Гарденс, только еще сильнее. Меня затошнило. Рахман снова порылся в портфеле и вытащил фонарик. Посветил вокруг, и я увидел в глубине комнаты старую и ржавую кухонную плиту. Крутая лестница со сломанными деревянными перилами вела на второй этаж.

- Раз у вас есть бумага и ручка, - сказал он, - можете записывать...

Он осмотрел соседние дома, пребывавшие в столь же заброшенном состоянии, и по мере осмотра диктовал мне кое-какие сведения, сверяясь с вытащенной из черного портфеля записной книжкой.

На следующее утро я продолжил свой роман на обороте страницы с этими заметками - я сохранил их до сегодняшнего дня. Зачем он мне их продиктовал? Может, хотел, чтобы где-то осталась копия.

Место, где мы сделали первую остановку в квартале Ноттинг Хилл, называлось Повис Сквер. Эту улочку продолжали Повис Терасс и Повис Гарденс. Под диктовку Рахмана я записал номера домов 5, 9, 10,11 и 12 на Повис Терасс, 3,4,6 и 7 на Повис Гарденс, и 13, 45, 46 и 47 на Повис Сквер. Ряды домов с арками "эдуардовской" эпохи, как уточнил Рахман. После войны тут стали жить ямайцы, но он, Рахман, купил все дома скопом, когда их собирались снести. А теперь, когда тут больше никто не жил, вбил себе в голову сделать капитальный ремонт.

Он нашел фамилии бывших обитателей, еще до ямайцев. Я записал некого Льюиса Джонса в доме 5 на Повис Гарденс, Чарлза Эдварда Бодена в доме 13 на Повис Сквер, Артура Филиппа Коэна в доме 46, Мэри Мотто в доме 47... Может, они понадобились Рахману двадцать лет спустя, чтобы подписать какую-нибудь бумагу? Но я не очень-то в это верил. Я спросил его об этих людях, и он ответил, что большинство из них несомненно исчезло без вести во время "молниеносной войны".

Мы пересекли квартал Бейсватера и направились к Паддингтонскому вокзалу. На сей раз мы остановились на Орсетт Терасс, где вдоль железнодорожных путей стояли дома с арками; они были выше предыдущих. На дверях еще сохранились замки, и Рахман использовал ключи на связке. Внутри - никакого строительного мусора, заплесневелых обоев и прогнивших и обвалившихся лестниц. Но в комнатах не ощущалось ни малейшего следа человеческого присутствия, словно дома эти были декорацией для съемки какого-то фильма, а потом их забыли разобрать.

- Это бывшие отели для приезжих, - объяснил Рахман.

Каких приезжих? Я вообразил тени, выходящие ночью с Паддингтонского вокзала в реве сирен.

На краю Орсет Терасс я с удивлением увидел развалившуюся церковь, которую сносили. На месте крыши уже зияла дыра.

- Ее мне тоже надо было купить, - произнес Рахман.

Мы проехали Холланд Парк и оказались в Хаммерсмите. Так далеко я никогда не забирался. Рахман остановился на Толгарт Роуд перед рядом брошенных домов, похожих на коттеджи или приморские виллы. Мы поднялись на второй этаж одного из них. Стекла большого выступающего окна были разбиты. Слышался шум автомобилей. В углу комнаты я увидел раскладушку, а на ней костюм в целлофановом пакете, словно только что из химчистки, и пижаму. Рахман поймал мой взгляд:

- Иногда прихожу сюда поспать после обеда, - сказал он.

- А шум машин вам не мешает?

Он пожал плечами. Потом взял костюм в целлофановом пакете, и мы спустились по лестнице. Он шел впереди с костюмом на правой руке и черным портфелем в левой, похожий на коммивояжера, выходящего из дому, чтобы объехать клиентов в провинции.

Рахман аккуратно положил костюм на заднее сиденье автомобиля и сел за руль.

Мы повернули обратно, в направлении Кенсингтон Гарденс.

- Я спал и в куда менее комфортабельных местах...

Он смотрел на меня холодным взглядом.

- Я был примерно в вашем возрасте...

Мы были уже на Холланд Парк Авеню. Скоро проедем мимо кафетерия, где я в этот час обычно писал роман.

- В конце войны я убежал из лагеря... Спал в подвале одного дома... Крысы там кишели... Я думал, что если засну, то они меня сожрут...

Пронзительно расхохотался.

- Мне казалось, что я и сам крыса... К тому же меня четыре года пытались убедить, что я крыса...

Проехали кафетерий. Да, я мог бы ввести Рахмана в роман. Главные герои встретились бы с ним в окрестностях Северного вокзала.

- Вы родились в Англии? - спросил я.

- Нет, во Львове, в Польше.

Произнес он это сухо, и я понял, что больше ничего не узнаю.

Теперь мы ехали вдоль Гайд Парка, в направлении Мэрбл Арч.

-Я пытаюсь написать книгу, - сказал я застенчиво, чтобы возобновить разговор.

- Книгу?

Раз он родился во Львове, в Польше, до войны, на которой уцелел, он прекрасно мог оказаться теперь в окрестностях Северного вокзала. Вопрос случая.

Он сбавил скорость перед Мэрилебонским вокзалом, и я подумал, что мы пойдем осматривать полуразвалившиеся дома вдоль железной дороги. Но мы проехали по узкой улочке и выехали к Риджентс Парку.

- Вот, наконец, богатый квартал.

Его смешок был похож на ржание.

Он заставил меня записать адрес: 125,127 и 129 на Парк Роуд, на углу Лорн Клоз. Три бледно-зеленых дома с эркерами, последний - полуразрушен.

Он просмотрел привязанные к ключам ярлыки и отпер дверь среднего дома. Мы очутились на втором этаже, в комнате куда просторнее, чем на Трафальгар Роуд. Стекла в окне были целы.

В глубине комнаты стояла такая же раскладушка, как на Трафальгар Роуд. Он сел на нее, а черный портфель положил рядом. Потом вытер лоб белым платком.

Обои были местами содраны. На полу не хватало нескольких паркетин.

- Вы бы посмотрели в окно, - сказал он. - Достойное зрелище.

Он был прав. Я увидел газоны Риджентс Парка и монументальные фасады вокруг. Белизна их гипса и зеленый цвет газонов вызвали у меня ощущение покоя и полной безопасности.

- А теперь я вам покажу совсем другое...

Он встал. Мы пошли по коридору, где с потолка свисали старые провода, и оказались в маленькой комнате в задней части дома. Ее окно выходило на пути Мэрилебонского вокзала.

- У обеих сторон свой шарм, - сказал Рахман. - Не правда ли, старина?

Потом мы вернулись в комнату со стороны Риджентс Парка.

Он снова уселся на раскладушку и открыл черный портфель. Вытащил два завернутых в фольгу сэндвича. Один из них протянул мне. Я сел на пол напротив него.

- Я думаю, что оставлю этот дом в таком виде, какой есть, и поселюсь здесь окончательно...

Впился зубами в сэндвич. Я подумал о костюме в целлофановом пакете. Костюм на нем был мятый и очень поношенный. На пиджаке не хватало пуговицы, ботинки были заляпаны грязью. Он, такой чистюля, прямо помешанный на чистоте и с таким остервенением боровшийся с микробами... Но иногда создавалось впечатление, что он сдался и понемногу превращается в бродягу.

Он доел сэндвич. Растянулся на раскладушке. Протянул руку и покопался в черном портфеле, который поставил на пол рядом. Вытащил связку и отцепил один из ключей.

- Держите... И разбудите меня через час. Можете прогуляться по Риджентс Парку.

Повернулся набок, лицом к стене, и глубоко вздохнул.

- Советую посетить зоопарк. Это совсем рядом.

Некоторое время я неподвижно стоял у окна, в луче солнечного света, пока не заметил, что он уснул.

***

Однажды поздно вечером, когда мы с Жаклин вернулись на Чепстоус Виллас, то увидели полоску света из-под линдиной двери. Снова допоздна стала играть ямайская музыка, и запах индийской конопли заполнил квартиру, как в самые первые дни, когда мы в ней поселились.

Петер Рахман устраивал вечеринки в своей холостяцкой квартирке в Долфин Сквер, в жилом массиве на берегу Темзы, и Линда таскала нас на них. Там мы снова встретили Майкла Савундру. Он уезжал из Лондона к парижским продюсерам. Пьер Рустан прочел сценарий и очень им заинтересовался. Пьер Рустан. Еще одно имя без лица, плавающее в моей памяти. Но отзвуки его все еще сохраняются, как эхо всех имен и фамилий, что слышишь в двадцать лет.

На рахмановские вечеринки собирались самые разные люди. Через несколько месяцев Лондон охватит прохлада и заполнит его новой музыкой и яркой разноцветной одеждой. Мне кажется, что в такие ночи, в Долфин Сквере, я встретил некоторых из тех, что станут интересными жителями внезапно помолодевшего города.

Теперь я писал не по утрам, а после полуночи. Не ради того, чтобы воспользоваться тишиной и покоем, просто откладывал час работы. Но каждый раз мне удавалось превозмочь лень. Я выбрал этот час по другой причине: я боялся возвращения тревоги, которую так часто ощущал в первые наши дни в Лондоне.

Жаклин несомненно испытывала ту же тревогу, но ей требовались толпа и шум вокруг.

В полночь она уходила с Линдой. Они шли на вечеринки к Рахману или в глухие уголки в Ноттинг Хилл. У Рахмана можно было познакомиться с кучей людей, которые приглашали вас в свою очередь. Первый раз в Лондоне, говорил Савундра, исчезло впечатление, что находишься в провинции. Воздух был будто заряжен электричеством.

Я помню наши последние прогулки. Я провожал ее к Рахману в Долфин Сквер. Мне не хотелось заходить и оказываться среди всех этих людей. Перспектива возвращения в квартиру немного пугала меня: надо будет снова нанизывать фразы на белую страницу. Но выбора у меня не было.

В такие вечера мы просили таксиста остановиться у вокзала Виктории. Оттуда шли к Темзе по улочкам Пимлико. Было это в июле. Удушающая жара, но всякий раз, когда мы проходили вдоль ограды какого-нибудь сквера, нас овевал ветерок, доносивший запах липы или других деревьев.

Я оставлял ее у подъезда. Массивные дома Долфин Сквера вырисовывались в лунном свете. Деревья бросали тень на тротуар. Их листва была неподвижна. Воздух застыл, ни малейшего ветерка. На противоположной стороне набережной, возле самой Темзы, сияла неоновая вывеска ресторана на барже. На трапе стоял привратник. Но, по всей видимости, никто в этот ресторан не ходил. Я смотрел на застывшего привратника в ливрее. В этот час на набережной не было машин, и я, наконец-то, оказывался в самом спокойном и скорбном сердце лета.

Вернувшись на Чепстоус Виллас я ложился на кровать и писал, а потом тушил свет и ждал в темноте.

Она возвращалась часа в три, всегда одна. Некоторое время назад Линда снова исчезла.

Тихонько открывала дверь. Я притворялся, что сплю.

А потом, некоторое время спустя, я бодрствовал до самой зари, но больше никогда не слышал ее шагов на лестнице.

***

Вчера, в субботу, первого октября тысяча девятьсот девяносто четвертого года, я вернулся домой с площади Италии на метро. Я ездил за видеокассетами в один магазин, который, якобы, снабжался лучше других. Давно я уже не видел площадь Италии. Она очень изменилась из-за выросших небоскребов.

В вагоне метро я стоял возле дверей. В глубине вагона, слева от меня сидела женщина. Я заметил, что она в солнечных очках, с платком на шее и в старом бежевом плаще. Мне показалось, что это Жаклин. Наземная ветка метро шла вдоль бульвара Огюста Бланки. В дневном свете ее лицо казалось похудевшим. Я хорошо различал рисунок ее рта и носа. Она, я был в этом почти твердо уверен.

Она меня не видела. Глаза ее были скрыты солнечными очками.

Она вышла на станции Корвизар. Я пошел за ней по платформе. В левой руке она несла хозяйственную сумку. Шла она устало, почти спотыкаясь. Раньше у нее была совсем другая походка. Не знаю почему, но она мне часто снилась последнее время: я видел ее в маленьком рыбацком порту на Средиземном море. Она сидела на земле и бесконечно вязала на солнце. Рядом с ней стояла миска, в которую прохожие бросали монетки.

Она перешла бульвар Опост Бланки и двинулась по улице Корвизар. Я шел за ней вниз по склону. Она вошла в продовольственную лавку. Когда она оттуда вышла, по ее походке я понял, что ее сумка стала тяжелее.

На маленькой площади перед сквером стоит кафе под названием "Мюскаде Жюниор". Я посмотрел снаружи в окно. Она стояла у стойки, поставив сумку на пол, и пила пиво. Я решил не заговаривать с ней и не идти за ней дальше, чтобы узнать ее адрес. Я боялся, что после всех этих лет она меня не вспомнит.

Сегодня, в первое осеннее воскресенье, я еду в метро по той же линии. Поезд идет над деревьями бульвара Сен-Жак. Их ветви нависают над рельсами. У меня создается ощущение, что я нахожусь между небом и землей, что я убегаю от настоящего, от моей нынешней жизни. Ничто меня больше ни к чему не привязывает. Через несколько минут, у выхода со станции Корвизар, похожей, благодаря своей застекленной крыше, на провинциальный вокзальчик, я словно войду в проделанную во времени дыру и исчезну навсегда. Я спущусь по склону улицы, и, может быть, мне посчастливится ее встретить. Она наверняка живет где-то поблизости.

Я хорошо помню, что пятнадцать лет тому назад у меня уже было то же состояние духа. Однажды, в августовский день, я ходил в мэрию парижского пригорода Булонь-Биянкур за своим свидетельством о рождении. Вернулся я пешком через Порт д'Отёй и авеню, окаймляющие ипподром и Булонский лес. Я временно жил в гостинице неподалеку от набережной, за садами Трокадеро. Я еще не решил, останусь ли в Париже окончательно или, продолжая писать книгу о "портовых поэтах и романистах", съезжу в Буэнос-Айрес, чтобы разыскать аргентинского поэта Гектора Педро Бломберга, некоторые строфы которого очень меня заинтриговали:

Шнейдера убили прошлой ночью

В принадлежащем парагвайке кафе

Глаза его были синие очень

А лицо - бледное совсем...

Наступал вечер, но еще сияло солнце. Перед площадью Мюэт я сел на скамейку в сквере. Этот квартал напоминал мне о детстве. Автобус 63, в который я садился на Сен-Жермен-де-Пре, останавливался на Мюэт, и, проведя день в Булонском лесу, его надо было ждать часов около шести вечера. Я тщетно пытался вызвать другие, более недавние воспоминания, но они относились к прежней жизни, и я был не очень уверен, что прожил эту жизнь.

Я вытащил из кармана свидетельство о рождении. Я родился летом тысяча девятьсот сорок пятого года, и однажды после обеда, около пяти, мой отец пришел в мэрию подписать метрику. Я хорошо видел его подпись на выданной мне ксерокопии: она была неразборчива. Потом он вернулся домой пешком по пустынным в то лето улицам, на которых в тишине раздавались хрустальные звонки велосипедов. Стояла такая же погода, как сегодня: тот же солнечный вечер.

Я засунул свидетельство о рождении обратно в карман. Я был во сне и мне было необходимо проснуться. Узы, связующие меня с настоящим, растягивались все больше. Было бы действительно досадно кончить свои дни на этой скамье с потерей памяти, не в силах даже дать свой адрес прохожим... К счастью, у меня в кармане лежало свидетельство о рождении. У заблудившихся в Париже собак на ошейнике написаны адрес и телефон хозяина... Я пытался объяснить себе зыбкость моего состояния. Я не видел никого уже несколько недель. Те, кому я звонил, еще не вернулись из отпусков. А кроме того, зря я выбрал гостиницу далеко от центра. В начале лета я собирался оставаться в ней совсем недолго, а потом снять квартирку или комнату. Закрадывалось сомнение: действительно ли мне хочется остаться в Париже? Пока не кончится лето, мне будет казаться, что я всего лишь турист, но в начале осени улицы, люди и вещи вновь обретут свой повседневный цвет: серый. И я спрашивал себя, хватит ли у меня мужества снова раствориться в этом цвете.

Я, несомненно, достиг конца определенного периода моей жизни. Он длился лет пятнадцать, а теперь наступил мертвый сезон, пока не сменю кожу, Я попытался перенестись на пятнадцать лет назад. Тогда тоже что-то дошло до своего предела. Я отдалялся от родителей. Отец назначал мне встречи в кафе, в вестибюлях отелей или привокзальных буфетах, словно специально выбирал места, где люди не задерживаются, чтобы избавиться от меня и убежать со своими секретами. Мы молча сидели друг против друга. Время от времени он бросал на меня взгляд исподлобья. Мать говорила со мной все громче, я догадывался об этом только по её губам: между нами словно стояло заглушающее ее голос стекло.

А потом стали разлагаться на части следующие пятнадцать лет: всего-лишь несколько расплывчатых лиц, несколько смутных воспоминаний, чей-то прах... Я не испытывал ни малейшей грусти, наоборот - облегчение. Начну с нуля. Из этой блеклой и невыразительной череды дней еще выделялись только те, в которые я познакомился с Жаклин и Ван Бевером. Почему этот эпизод, а не какой-либо другой? Может быть потому, что он был не закончен.

Скамейка, на которой я сидел, оказалась теперь в тени. Я перешел на другую строну газона и уселся на солнце. Я чувствовал себя легко. Мне не надо было больше отдавать отчет кому-либо, мямлить извинения, лгать. Я стану другим, и перевоплощение будет таким глубоким, что те, с кем я встречался в последние пятнадцать лет, больше меня не узнают.

Я услышал за спиной шум мотора. Кто-то ставил машину на улице, на углу сквера. Мотор заглох. Хлопнула дверца. Вдоль ограды сквера шла женщина. Она была в желтом летнем платье и солнечных очках. Шатенка. Я плохо различал ее лицо, но сразу же узнал походку - ленивую такую. Шаги ее становились все медленнее, словно она колебалась, в каком направлении идти. Потом вроде бы решила. Это была Жаклин.

Я вышел из скверика и пошел за ней. Догнать ее я не решался. Может быть, она меня не вспомнит. Волосы у нее были короче, чем пятнадцать лет тому назад, но эта походка не могла принадлежать никому другому.

Она вошла в один из домов. Заговаривать с ней было слишком поздно. Да и что бы я ей сказал? Эта улица была так далеко от набережной Турнель и кафе "Данте".

Я прошел мимо дома и посмотрел на номер. Действительно ли она тут живет? Или только пришла в гости? Я даже задал себе вопрос: можно ли узнать человека со спины, по походке? Я повернул назад, к скверу. Ее машина стояла на том же месте. Я чуть не оставил ей записку на ветровом стекле с номером телефона моего отеля. На станции обслуживания на авеню Нью-Йорк меня ждала машина, которую я взял напрокат накануне. Эта мысль пришла мне в голову в отеле. Квартал показался мне таким пустым, а путь пешком или на метро по августовскому Парижу таким одиноким, что перспектива располагать автомобилем утешила меня. Так у меня будет впечатление, что я в любой момент, как только захочу, могу уехать из Парижа. Последние четырнадцать лет я чувствовал себя пленником других и себя самого, и все мои сны были похожи друг на друга: это были сны о бегстве, об отъездах на поездах, на которых я, к несчастью, опаздывал. До вокзала я ни разу не добирался. Я терялся в переходах и на платформе, а поезд метро все не шел. А еще мне снилось, что, выйдя из дома, я сажусь за руль огромного американского автомобиля, который мчится по пустынным улицам к Булонскому лесу, но шума мотора я не слышу и испытываю ощущение легкости и блаженства.

Хозяин станции обслуживания вручил мне ключ зажигания. Я увидел его удивление, когда я дал задний ход и чуть не врезался в одну из бензоколонок. Я боялся, что не смогу остановиться на следующем светофоре. Так было в моих снах: тормоза отказывали, я не останавливался ни на одном светофоре и ехал в обратном направлении по улицам с односторонним движением.

Мне удалось поставить машину перед отелем. Я попросил у администратора телефонный справочник. По тому адресу Жаклин не оказалось. Но за пятнадцать-то лет она, разумеется, вышла замуж. Чья же она жена?

Делором П.

Динтияк

Джонс Э. Сесил

Лакост Рене

Вальтер Ж.

Санчес-Сирес

Видаль

Мне только и оставалось, что позвонить каждому.

В телефонной будке я набрал первый номер. Долгие длинные гудки. Потом ответил мужской голос:

- Слушаю... Алло?

- Можно Жаклин?

- Вы ошиблись номером. Я повесил трубку. Набирать другие номера у меня не хватило мужества.

Я дождался наступления ночи. Вышел из отеля. Сел за руль и тронул с места. Я хорошо знал Париж и, если бы был пешком, выбрал бы наикратчайший путь до Мюэт, но на машине я блуждал. Я давно не сидел за рулем и не знал, на каких улицах одностороннее движение. Решил ехать прямо, никуда не сворачивая.

Я сделал длинный объезд через набережную Пасси и авеню Версаль. Потом поехал по пустынному бульвару Мюра. Я мог бы не останавливаться на красный свет, но мне нравилось соблюдать правила. Ехал я медленно, беспечно, словно летним вечером вдоль берега моря. Светофоры посылали свои загадочные и дружеские сигналы только мне.

Я остановился у дома с другой стороны улицы, под первыми деревьями Булонского леса, там, где фонари оставляли зону полумрака. Обе окованные стеклянные створки входной двери были освещены. Как и окна последнего этажа. Окна эти были распахнуты, и на одном из балконов виднелось несколько фигур. Я услышал музыку и неясный шум разговора. Перед домом останавливались автомобили, и я понял, что вылезавшие из них и входившие в подъезд люди поднимались на последний этаж. В какой-то момент кто-то склонился с балкона и окликнул пару, уже входившую в подъезд. Это был женский голос. Он сообщил паре, на какой этаж им подниматься. Но это не был голос Жаклин; по крайней мере, я его не узнал. Я решил больше не стоять в засаде, а подняться наверх. Если прием действительно у Жаклин, то какова будет ее реакция на неожиданное появление человека, о котором она ничего не слышала пятнадцать лет. Мы были знакомы очень недолго - три-четыре месяца. Но она, конечно же, не забыла этот период... Если только ее нынешняя жизнь не стерла его, как слишком яркий свет прожектора отбрасывает во мрак все, что находится за пределами радиуса его действия.

Я дождался новых гостей. На сей раз их было трое. Один из них указал рукой на балконы последнего этажа. Я присоединился к ним в тот момент, когда они входили в дом. Двое мужчин и женщина. Я поздоровался с ними. У них не возникло никакого сомнения: я тоже приглашен туда, наверх.

Мы вошли в лифт. Мужчины говорили с акцентом, но женщина была француженкой. Они были чуть старше меня.

Я с усилием улыбнулся. Сказал женщине:

- Там, наверное, мило. Она улыбнулась в ответ.

- Вы друг Дариуса? - спросила она.

- Нет, я приятель Жаклин. Она не поняла.

- Давно я не видал Жаклин, - добавил я. - Как она поживает? Женщина нахмурила брови.

- Я ее не знаю.

Потом обменялась с мужчинами несколькими словами по-английски. Лифт остановился.

Один из мужчин позвонил в дверь. Мои руки вспотели. Дверь открылась, и я услышал гам и музыку. Нам улыбнулся мужчина с зачесанными назад каштановыми волосами и смуглым лицом. Он был в бежевом полотняном костюме.

Женщина расцеловала его в обе щеки.

- Добрый вечер, Дариус.

- Привет, дорогая.

У него был густой голос с легким акцентом. Мужчины тоже произнесли "Добрый вечер, Дариус". Я молча пожал ему руку, но он вроде не удивился моему присутствию.

Он провел нас из прихожей в гостиную с раскрытыми окнами. Повсюду стояли группки гостей. Дариус и те трое, с которыми я поднялся на лифте, направились к одному из балконов. Я не отставал от них ни на шаг. На пороге балкона их перехватила какая-то парочка и между ними завязался разговор.

Я держался поодаль. Они забыли обо мне. Я укрылся в глубине зала и уселся на краю дивана. На другом его краю тесно прижавшись друг к другу сидели двое молодых людей. Они приглушенно разговаривали. Никто не обращал на меня ни малейшего внимания. Я пытался найти Жаклин во всей этой толпе. Я наблюдал за этим Дариусом, на пороге балкона. Очень стройный в своем бежевом костюме. Я бы ему дал лет сорок. А может Дариус - муж Жаклин? Гам разговоров заглушала музыка, доносившаяся, кажется, с балконов.

Я заглядывал в лицо каждой женщине, но ни одна из них не была Жаклин. Я ошибся этажом. Я даже не был уверен, что она живет в этом доме. Теперь Дариус стоял посреди гостиной, в нескольких метрах от меня, с очень грациозной блондинкой, слушавшей его крайне внимательно. Время от времени она смеялась. Я прислушался, чтобы выяснить на каком языке она говорит, но ее слова заглушала музыка. А почему бы не подойти прямо к этому человеку и не спросить его, где Жаклин? Он откроет мне своим низким и любезным голосом тайну, которая на самом деле вовсе не тайна: скажет, знает ли он Жаклин, его ли она жена или на каком этаже живет. Вот и все, куда уж проще. Он стоял лицом ко мне. Теперь он слушал блондинку и его взгляд случайно остановился на мне. Сначала мне показалось, что он меня не видит. А потом он дружески помахал мне рукой. Кажется, он был удивлен тому, что я сижу один на диване и ни с кем не разговариваю. Но я чувствовал себя куда удобнее, чем тогда, когда вошел в квартиру; передо мной возникло воспоминание пятнадцатилетней давности. Мы с Жаклин приехали на лондонский вокзал Чарринг Кросс около пяти вечера. Взяли такси и поехали в гостиницу, случайно выбранную в путеводителе. Ни я, ни она не знали Лондона. Когда такси поехало по Молл и передо мной открылась эта окаймленная тенистыми деревьями авеню, двадцать первых лет моей жизни рассыпались в прах, как груз, как наручники или доспехи, от которых я и не мечтал избавиться. Но это произошло: ото всех этих лет ничего не осталось. И если счастье - это то легкое опьянение, которое я испытывал в тот вечер, то впервые за свою жизнь я был счастлив.

Позднее совсем стемнело, и мы пошли прогуляться куда глаза глядят, в сторону Эннисмор Гарденс. Мы шли вдоль ограды запущенного сада. С последнего этажа одного из домов доносились музыка и голоса. Окна были распахнуты, и на свету вырисовывалась группа фигур. Мы стояли, прижавшись спиной к забору сада. Один из гостей, сидевший на решетке балкона, заметил нас и жестом пригласил подняться. Летом в больших городах люди, давно потерявшие друг друга из виду или совсем не знакомые, встречаются однажды вечером на какой-нибудь террасе, а потом снова теряют друг друга. И ничто не является по-настоящему важным, ничто не имеет истинного значения.

Дариус подошел ко мне:

- Вы потеряли ваших друзей? - спросил он с улыбкой.

Я не сразу понял, что он имеет в виду тех троих из лифта.

- Это не совсем мои друзья.

И тут же пожалел об этих словах. Мне не хотелось, чтобы он задал себе вопрос, почему я нахожусь в его квартире.

- Я знаком с ними совсем недолго, - объяснил я. - Им пришла в голову хорошая мысль привести меня к вам...

Он снова улыбнулся:

- Друзья моих друзей - мои друзья.

Но я его стеснял, потому что он не знал, кто я такой. Чтобы его успокоить, я сказал как возможно более ласковым голосом:

- Вы часто устраиваете такие приятные вечеринки?

- Да, в августе. И всегда в отсутствии жены.

Большинство гостей покинуло гостиную. Как они там все умещаются, на балконах?

- Я чувствую себя ужасно одиноко, когда жена уезжает...

Его взгляд принял меланхолическое выражение. Но он продолжал улыбаться. Прекрасный случай спросить его, не зовут ли жену Жаклин, но я не осмелился.

- А вы живете в Париже?

Он задал мне этот вопрос вне сомнения из чистой вежливости. Ведь он принимал меня у себя и не хотел, чтобы я сидел в одиночестве на диване, поодаль от других гостей.

- Да, но не знаю еще, останусь ли...

Мне внезапно захотелось довериться ему. Ведь я уже месяца три ни с кем не говорил.

- Я могу работать где угодно: лишь бы были ручка и бумага...

- Вы писатель?

- Если можно назвать это писателем...

Он попросил, чтобы я сказал ему, как называются мои книги. Может, он читал какую-нибудь из них.

- Не думаю, - ответил я.

- Должно быть, писать - очень увлекательно, правда?

По всей видимости он не очень-то привык к беседам с глазу на глаз на такие серьезные темы.

- Я вас задерживаю, - произнес я. - И мне кажется, что ваши гости разбежались из-за меня.

И действительно, в гостиной и на балконах больше почти никого не было.

Он негромко рассмеялся:

- Да нет же... Они все поднялись на террасу...

Еще несколько человек сидели в гостиной на диване, стоявшем у противоположной стены. На белом диване, таком же, как тот, где я сидел с Дариусом.

- Счастлив был с вами познакомиться, - произнес он.

А потом пошел к другим гостям, к тому дивану. Среди них были блондинка, с которой он недавно разговаривал, и мужчина из лифта в пиджаке с золотыми пуговицами.

- Вы не находите, что тут музыки маловато? - сказал он им очень громко, словно его роль сводилась к роли души общества. - Поставлю-ка пластинку.

И исчез в соседней комнате. Через минуту раздался голос какой-то певицы.

Он сел на диван рядом с другими. Меня он уже забыл.

Мне надо бы было уже уйти, но я не мог помешать себе слушать гам и смех, доносившиеся с террасы, и громкие голоса Дариуса и его гостей там, на диване. Я не очень хорошо слышал, что они говорят. Песня с пластинки убаюкивала меня.

В дверь позвонили. Дариус встал и направился в переднюю. По пути он улыбнулся мне. А другие продолжали разговаривать между собой. В пылу разговора мужчина в пиджаке с золотыми пуговицами широко размахивал руками, словно пытаясь убедить в чем-то собеседников.

В передней раздались голоса. Они стали приближаться. Голос Дариуса и еще один, женский, очень низкий. Я обернулся. Дариуса сопровождала какая-то пара. Все трое стояли на пороге гостиной. Мужчина - высокий брюнет в сером костюме, с довольно тяжелыми чертами лица и голубыми глазами навыкате. Женщина была в желтом летнем платье с обнаженными плечами.




Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2015-06-27; Просмотров: 275; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы!


Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет



studopedia.su - Студопедия (2013 - 2024) год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! Последнее добавление




Генерация страницы за: 0.108 сек.