Мгновение бури 4 страница

В конторе, как он знал, Тень-два как раз избивал до полусмерти Ларри Пауэрса и Би-Джи Уэста, обдирая при этом костяшки пальцев. Очень скоро он выйдет отсюда с коричневым пакетом из супермаркета, набитым двадцатидолларовыми банкнотами. Полиция так и не смогла доказать, что это он взял деньги: его доля выручки и еще немного сверху, ведь не следовало Ларри и Би-Джи пытаться так обобрать его и Лору. Он был всего лишь водителем, но свое дело сделал, сделал все, о чем она его просила…

А после суда никто и не вспоминал об ограблении банка, хотя всем того хотелось. Пока все держали рот на замке, у полиции не было доказательств. А все молчали как рыбы. Поэтому прокурору пришлось обвинять его в нанесении телесных повреждений, которые Тень причинил Пауэрсу и Уэсту. На суде прокурор предъявил фотографии двух пострадавших, сделанные, когда их доставили в местную больницу. Тень во время процесса даже не защищался, так было проще. Ни Пауэрс, ни Уэст как будто не в состоянии были вспомнить, из-за чего началась драка, но каждый признал, что нападавшим был Тень.

О деньгах никто не говорил.

Никто не упомянул и о Лоре, а большего Тени и не требовалось.

Тень задумался, не лучше ли было пойти по дороге приятной лжи. Он ушел от зала суда и по каменистой тропке прошел в другое место, которое походило на больничную палату. Палату в муниципальной больнице Чикаго. В горле у него комом поднялась желчь. Ему не хотелось смотреть. Не хотелось идти дальше.

На больничной койке снова умирала его мать, как она умирала, когда ему было шестнадцать, и да, вот и он сам, крупный, неловкий шестнадцатилетний подросток с прыщами на кофейно-сливочной коже, сидит подле нее и, не в силах смотреть на больную, читает толстую книгу. Интересно, что это за книга? Тень обошел больничную койку, чтобы рассмотреть ее поближе. Он стоял между койкой и стулом, переводя взгляд с одной на другого, с умирающей женщины – на взрослого мальчика, сгорбившегося, уткнувшего нос в «Радугу тяготения»*[10], в попытке убежать от смерти матери в Лондон времен блицкрига. Но выдуманное безумие книги не было ни убежищем, ни оправданием.

Глаза матери закрыты: подаренный морфином покой. То, что она считала просто еще одном кризом серповидно-клеточной анемии, новым болевым приступом, который следовало перетерпеть, оказалось, как они слишком поздно узнали, лимфомой. Ее кожа приобрела серовато-лимонный оттенок. Ей было тридцать пять, но выглядела она много старше.

Тени захотелось встряхнуть самого себя, нескладного мальчишку, каким он был когда-то, заставить его взять мать за руку, поговорить с ней, хотя бы что-то сделать, прежде чем она уйдет, что, как он знал, вскоре случится. Но он не мог коснуться самого себя и потому продолжал читать; и так его мать умерла, пока он сидел рядом с ней, читая книгу.

После этого он почти совсем бросил читать. Нельзя доверять вымышленной жизни. Какой толк от книг, если они не могут защитить тебя от такого?

Тень вышел из больничной палаты и пошел дальше по то и дело поворачивающему коридору, который уводил его в недра земли.

Сначала он увидел мать и глазам своим не поверил, как же она юна! Ей, похоже, нет еще и двадцати пяти. Квартира, еще одно наемное посольское жилье где-то в Северной Европе, значит, мать еще не уволили по болезни. Он оглядывается по сторонам в поисках какой-нибудь зацепки и видит самого себя: крохотная козявка с огромными светло-серыми глазами и темными волосами. Они ссорятся. Даже не слыша слов, Тень знает из-за чего: в конце концов, они всегда ссорились из-за одного и того же, и только из-за этого.

«Расскажи мне о моем отце».

«Он мертв. Не спрашивай о нем».

«Но кто он был?»

«Забудь о нем. Умер и все, ничего ты не потерял».

«Я хочу посмотреть на его фотографию».

«У меня нет фотографий», – говорит она, тут ее голос всегда становился тихим и яростным, и маленький Тень знал, что, если не перестанет задавать вопросов, она начнет кричать или, может, даже ударит его: но он также знал, что не перестанет донимать ее расспросами… Тень отвернулся и пошел по туннелю дальше.

Туннель поворачивал и петлял, водил кругами и тем напоминал змеиную кожу или внутренности глубоких-преглубоких корней дерева. Слева от него оказалось озерцо: он услышал капанье воды где-то в черной темноте, падавшие капли едва колебали озерную гладь. Опустившись на колени, Тень напился, черпая воду пригоршней. А потом пошел дальше, пока не очутился на зеркальном полу, по которому плыли, качаясь, отражения огней дискотеки. Впечатление было такое, будто он стоял в самом центре Вселенной и все планеты и звезды вращались вокруг него. Он ничего не слышал: ни музыки, ни голосов, перекрикивающих ее. Он смотрел на женщину, которая выглядела именно так, как не выглядела мать все годы, что он знал ее. Ведь тогда она сама была почти ребенком…

И она танцевала.

Тень обнаружил, что нисколько не удивлен тем, что узнал ее партнера. За тридцать три года он не слишком изменился.

Она пьяна, это Тень понял с первого взгляда. Она выпила немного, но алкоголь ей внове, и через неделю она сядет на корабль в Норвегию. А потом они пили одну «Маргариту» за другой, и на губах у нее соль, и крупинки соли льнут к тыльной стороне ладони…

Вместо привычного костюма на Среде сейчас рубашка и джинсы, но приколотая к карману ковбойки серебряная булавка в форме дерева, поблескивая, пускает зайчиков, когда на нее падает свет зеркального шара. Они прекрасная пара, если позабыть о разнице в возрасте. В движениях Среды – волчья грация.

Медленный танец. Он притягивает ее к себе, и лапища собственнически охватывает девичий задок, прижимая ее к себе ближе. Другая его рука берет девушку за подбородок, поднимает лицо вверх, и они целуются посреди танцзала, а зеркальца вращающегося шара бросают свет на стены, окружают их огнями. Они в центре Вселенной.

Вскоре после этого они уходят. Она покачивается, опирается на него. Он уводит ее из танцзала.

Тень закрывает лицо руками и не идет следом; он не способен, да и не желает, быть свидетелем собственного зачатия.

Он пошел дальше. На повороте тропинке Тень остановился перевести дух.

Чья-то рука погладила его по спине снизу-вверх, и нежные пальцы поворошили волосы на затылке.

– Привет, – прошептал у него за плечом хрипловатый мурлыкающий голос.

– Привет, – отозвался, поворачиваясь, Тень.

У нее была коричнево-смуглая кожа, а глаза – золотисто-янтарные, цвета доброго меда. И зрачки – вертикальные щелочки.

– Я тебя знаю? – недоуменно спросил он.

– И очень близко. – Она улыбнулась. – Я когда-то спала на твоей постели. И мой народ приглядывал за тобой. – Повернувшись к тропе, она указала на три пути, расходящиеся вдали у нее за спиной: – Так вот. Один путь сделает тебя мудрым. Один путь тебя исцелит. И один путь тебя убьет.

– Думаю, я уже мертв, – сказал Тень. – Я умер на дереве. Она состроила презрительную гримаску.

– Есть мертвые, и мертвые, и другие мертвые. Все относительно и друг другу сродни. – Тут она снова улыбнулась. – Я могла бы и пошутить, знаешь ли. Что-нибудь о мертвых родственниках.

– Лучше не надо, – сказал Тень. – Все в порядке.

– Ну и каким путем пойдешь?

– Не знаю, – сознался он.

Она склонила голову на сторону – совершенно кошачье движение. Внезапно Тень вспомнил следы от кошачьих когтей у себя на плече и почувствовал, что начинает заливаться краской.

– Если ты мне доверяешь, – сказала Баст, – я могу выбрать за тебя.

– Я тебе доверяю, – без заминки ответил он.

– Хочешь знать, чего это тебе будет стоить?

– Я уже лишился имени, – объяснил он.

– Имена приходят и уходят. Оно того стоило?

– Да. Может быть. Это было непросто. Как со всеми откровениями, это личное.

– Все откровения личные, – сказала она. – Вот почему откровениям нельзя доверять.

– Не понимаю.

– Верно, – сказала она, – не понимаешь. Я возьму твое сердце. Нам оно потом понадобится.

С этими словами она запустила руку ему в грудь и вытащила оттуда, зажав когтями, что-то рубиновое и пульсирующее. Оно было цвета голубиной крови и словно соткано из чистого света. Оно ритмично сжималось и расширялось.

Баст сомкнула руку, и оно исчезло.

– Пойди средним путем, – посоветовала она. Тень кивнул и пошел.

Тропка становилась скользкой. Скалы по обе стороны ее покрылись инеем. Луна в вышине посверкивала сквозь повисшие в воздухе ледяные кристаллики: вокруг нее возникло кольцо, лунная радуга, рассеивающая свет. Смотреть было красиво, но затрудняло путь. Сама тропка стала ненадежной.

Он достиг того места, где тропа расходилась.

Из первого туннеля на него пахнуло чем-то знакомым. Он открывался в огромный зал или череду залов, похожих на темный музей. Это место он уже знал. Мог слышать долгое эхо мельчайших шумов, звук, какой издают, плавно садясь на статуи, частички пыли.

Это место он видел во сне в ту первую ночь в мотеле по выходе из тюрьмы, в ту ночь, когда к нему пришла Лора. Бесконечный зал славы позабытых богов и тех, само существование которых стерлось из людской памяти.

Он отступил на шаг.

Потом отошел к другой стороне тропинки и поглядел вперед. В этом туннеле было что-то от Диснейленда: черные плексигласовые стены с встроенными в них огоньками. Цветные лампочки зажигались и гасли в иллюзии порядка и без особенной на то причины, будто огоньки на консоли космолета в фантастическом фильме.

И тут Тень что-то услышал: глубокий и вибрирующий басистый гул, какой он ощущал нутром.

Он остановился и огляделся по сторонам. Ни правый, ни левый туннель не казались верными. Время прошло. Хватит с него тропок. Средний путь, тот, по которому ему приказала идти женщина-кошка, и есть его дорога. Он шагнул к нему.

Луна в вышине начала тускнеть: край ее розовел и скрывался в затмении. Средний туннель был обрамлен каменным порталом.

Тень шагнул сквозь него во тьму. Воздух потеплел; пахло здесь влажной пылью, будто на городской улице после первого летнего ливня.

Ему не было страшно.

Страх умер на дереве, как умер сам Тень. Не осталось ни страха, ни ненависти, ни боли. Не осталось ничего, кроме сути.

В отдалении негромко плеснуло что-то большое, и эхо разнесло этот звук по бескрайнему простору. Тень сощурился, но ничего не разглядел. Слишком темно. А потом, в той стороне, откуда раздался плеск, замерцал и стал приближаться неверный огонек, и тогда мир вокруг приобрел очертания: Тень стоял в пещере, а перед ним расстилалась ровная, как зеркало, водная гладь.

Плеск становился ближе, свет ярче – Тень ждал на берегу. Вскоре показалась низко сидящая плоскодонка. Один фонарь, мигая белым, горел на приподнятом носу, а другой сиял отражением из стеклянно-черной воды в нескольких футах под ним. Отталкиваясь от дна шестом, лодкой управляла высокая фигура, а плеск, который слышал Тень, издавал сам шест, когда темная рука погружала его в воду и толкала суденышко по подземному озеру.

– Эй там! – позвал Тень.

Внезапно его окружило эхо собственных слов: ему показалось, его приветствует целый хор, многие люди зовут его, перекликаясь, и у каждого его голос.

Человек в плоскодонке не ответил.

Лодочник был высок и очень худ. За складками просторного белого балахона, в которых терялось тело, было не разобрать, Мужчина это или женщина, а непокрытая голова была настолько лишена человеческих черт, что Тень решил, будто это какая-то маска: маленькая птичья головка на длинной шее и с длинным, высоко посаженным клювом. Тень понимал, что этот похожий на птичий призрак силуэт ему знаком. Но когда он порылся в памяти, та его разочаровала: она сохранила только образ автомата в Доме на Скале и бледной фигуры, в которой было что-то птичье, выплывавшей из склепа, чтобы утащить к себе душу пьяницы.

Вода капала с шеста, и эхо повторяло звук ударявшихся о гладь озера капель, по поверхности перед носом лодки расходились круги. Плоскодонка была сделана из связанного веревками камыша.

Лодка подошла совсем близко к берегу. Лодочник оперся о шест. Голова его медленно повернулась, и на Тень уставился птичий клюв.

– Привет, – сказал кормчий, клюв его так и не шевельнулся. Голос был мужской и, как и все остальное в загробной жизни Тени, знакомый. – Садись в лодку. Боюсь, тебе придется промочить ноги, но тут ничего не поделаешь. Лодки старые, а если я подойду поближе, то рискую пропороть днище.

Тень вошел в воду, которая доходила ему почти до колена и была на удивление теплой. Когда он подошел к борту, лодочник протянул ему руку и втащил в лодку. Камышовая лодчонка закачалась, так что вода плеснула через низкие борта, потом выправилась.

Лодочник оттолкнул суденышко от берега. Фонарь на носу плоскодонки вблизи оказался масляной лампой. Тень смотрел, как уходит в камыш вода, капающая на дно лодки с его мокрых штанин.

– Я тебя знаю, – сказал он существу на носу.

– И то правда, – отозвался лодочник. Пламя масляной лампы на носу лодки заметалось, и от повалившего дыма Тень закашлялся. – Ты работал у меня. Боюсь, нам пришлось похоронить Лайлу Гудчайлд без тебя. – Голос был нервический и слова выговаривал тщательно.

Дым ел Тени глаза. Он отер слезы рукой и сквозь дым различил высокого джентльмена в костюме и с очками в золотой оправе на носу. Дым рассеялся, и лодочник вновь превратился в существо с телом человека и головой речной птицы.

– Мистер Ибис?

– Рад тебя видеть, Тень, – сказало существо голосом мистера Ибиса. – Знаешь, что такое психопомп?

Тени подумалось, что он знает это слово, но та жизнь была так давно. Поэтому он только покачал головой.

– Мудреное название для проводника душ, – объяснил мистер Ибис. – У всех нас множество функций, множество форм бытия. Я считаю себя тихим ученым, который пописывает себе сказки и видит сны о прошлом, может быть, существовавшем, а может, и нет. И это правда до некоторой степени. Но в одной из моих ипостасей я, как и многие, с кем ты решил свести знакомство, психопомп. Я сопровождаю живых в мир мертвых.

– Я думал, это и есть загробный мир, – сказал Тень.

– Нет. Не per se*.[11]Это скорее предварительное пространство.

Камышовая лодка скользила по зеркальной поверхности подземного озера. А потом, по-прежнему не двигая клювом, мистер Ибис пояснил:

– Вы, люди, рассуждаете о живых и умерших, словно это два взаимоисключающих состояния материи. Словно не бывает так, чтобы река была еще и дорогой, а песня цветом.

– Не бывает, – ответил Тень. – Разве нет? Шепот эха над озером принес ему его слова назад.

– Тебе следовало бы помнить, – брюзгливо отозвался мистер Ибис, – что жизнь и смерть – две стороны одной монеты. Словно орел и решка на четвертаке.

– А если бы у меня был четвертак с двумя решками?

– Не бывает.

Тут, над озерной водой, Тень прошила дрожь. Ему показалось, он видит лица детей, с упреком глядящих на него из-под стеклянной поверхности: их лица отекли от воды, размягчились, слепые глаза подернулись пеленой. В подземной пещере не было ветра, который потревожил бы водную гладь.

– Выходит, я умер, – сказал Тень. Он начал привыкать к этой мысли. – Или умру.

– Мы плывем к Чертогам Умерших. Я просил, чтобы именно меня за тобой послали.

– Почему?

– Ты был хорошим работником. Почему бы и нет?

– Потому что… – Тень собрался с мыслями. – Потому что я никогда в вас не верил. Потому что я мало что знаю о египетской мифологии. Потому что я этого не ждал. Что стряслось со святым Петром и Жемчужными вратами?

Белая голова с длинным клювом важно качнулась из стороны в сторону.

– Не страшно, что ты в нас не верил, – сказал мистер Ибис. – Мы в тебя верили.

Лодка зашуршала днищем по камням. Сойдя в воду, мистер Ибис попросил Тень последовать его примеру. С носа плоскодонки мистер Ибис взял моток веревки, а лампу, отлитую в форме полумесяца, передал Тени. Они вышли на берег, и мистер Ибис привязал лодку к железному кольцу в каменном полу. Потом взял у Тени лампу и быстро пошел вперед, держа лампу на весу, так что она отбрасывала на каменный пол и уходящие в вышину стены огромные тени.

– Боишься? – спросил мистер Ибис.

– Не слишком.

– Что же, пока мы идем, попытайся вызвать в себе приличествующие благоговение и душевный ужас. Это наиболее уместные чувства в данной ситуации.

Тень не боялся. Ему было интересно, он предвкушал что-то новое, вот и все. Он не страшился ни наползающей тьмы, ни того, что умер, ни даже существа с головой собаки и размером с зернохранилище, которое сурово уставилось на них в Чертоге. Существо заворчало, ворчание перешло в горловой рык, и Тень почувствовал, как волосы у него на затылке стали дыбом.

– Тень, – сказало существо, – настало время суда. Тень поднял голову.

– Мистер Шакал? – спросил он.

Огромные темные руки Анубиса опустились, подхватили Тень и поднесли его к самой оскаленной морде.

Блестящие янтарные глаза оглядели его с головы до ног так же бесстрастно, как мистер Шакал изучал мертвую девушку в прозекторской. Тень понял, что все его недостатки, все его проступки и слабости сейчас извлекаются на свет, взвешиваются и измеряются; что его в своем роде препарируют, разрезают и пробуют на вкус.

Мы зачастую не помним того, что не делает нам чести. Мы оправдываем такие поступки, прячем их за глянцевой ложью или под толстым слоем пыли забвения. Все, что совершил в своей жизни Тень такого, чем не стал бы гордиться, все, что он предпочел бы сделать иначе или не делать вовсе, вернулось к нему, налетело клубящимся штормовым валом вины, сожаления и стыда, и спрятаться ему было негде. Он был обнаженным и препарированным трупом на анатомическом столе, и темный Анубис, бог-шакал, был его прозектором, его прокурором и его судьей.

– Пожалуйста, – выдавил Тень. – Прошу вас, хватит.

Но изучение продолжалась. Каждая ложь, которую он когда-либо сказал, каждый предмет, который он украл, каждая обида, которую он причинил другому существу, все мелкие преступления и крошечные убийства, которые совершаются изо дня в день, и еще много другого были извлечены и рассмотрены судьей мертвых с головой шакала.

В ладони темного бога Тень расплакался от душевной боли, Он снова вдруг превратился в хилого ребенка, беспомощного и бессильного, каким был когда-то.

А потом, без предупреждения или подсказки, все прекратилось. Тень тяжело дышал, давя рыдания, из носа у него текли сопли; он все еще чувствовал себя беспомощным, но руки осторожно, почти нежно опустили его на каменный пол.

– У кого его сердце? – прорычал Анубис.

– У меня, – промурлыкал женский голос.

Тень поднял голову. Баст стояла возле существа, которое не было уже мистером Ибисом, и в правой руке держала его сердце. Оно подсвечивало ей лицо рубиновым светом.

– Дай его мне, – сказал Тот, бог с головой ибиса, и, взяв сердце в руки, переставшие быть человеческими, скользнул с ним к Анубису.

Бог-шакал поставил перед собой весы с золотыми чашками.

– Так мы сейчас узнаем, что мне уготовано? – шепотом спросил Тень у Баст. – Рай? Ад? Чистилище?

– Если перо уравновесит сердце, – ответила та, – ты сам сможешь выбрать свой удел.

– А если нет?

Она пожала плечами, словно от этого разговора ей было не по себе, но потом сказала:

– Тогда мы скормим твои сердце и душу Аммету, пожирателю душ…

– Может, – сказал он, – может, меня все же ждет счастливый конец.

– Не только счастливых концов не существует, – отрезала Баст, – концов вообще не существует.

На одну из чаш очень осторожно, благоговейно Анубис опустил перо.

А на другую чашу – сердце Тени. Под весами заворочалось что-то, чего Тени не захотелось даже рассматривать поближе.

Это было тяжелое перо, но и сердце у Тени было тяжелое, и весы, качнувшись, тревожно заколебались.

Но в конце концов выровнялись, и тварь из тени неудовлетворенно и мрачно убрела прочь.

– Вот как все вышло, – с сожалением пробормотала Баст. – Просто еще один череп в общей куче. Жаль. А я надеялась, что ты сможешь принести какое-то добро, учитывая, какие у нас неприятности. Это как смотреть в замедленной съемке автокатастрофу и знать, что бессилен что-либо сделать.

– Тебя там не будет?

Она покачала головой.

– Я не люблю, когда другие дерутся за меня в моих битвах. В необъятном зале смерти воцарилось молчание, эхом отозвалось от воды и тьмы.

Тень сказал:

– Выходит, я могу выбирать, куда пойду теперь?

– Выбирай, – отозвался Тот. – Или мы можем выбрать за тебя.

– Нет, – ответил Тень. – Все в порядке. Выбор за мной.

– Ну? – взревел Анубис.

– Я хочу покоя. Вот чего я хочу. Я не хочу ничего. Ни ада, ни рая, совсем ничего. Просто пусть все кончится.

– Ты уверен? – переспросил Тот.

– Да, – ответил Тень.

Мистер Шакал открыл перед Тенью последнюю дверь, а за ней простиралось… ничто. Ни тьмы. Ни даже забвения. Только ничто.

Тень принял его, совершенно и без оговорок, и со странной, яростно-бурной радостью шагнул через порог.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Все на этом континенте свершается с большим размахом. Климат здесь суров и в жару, и в стужу, виды великолепны, грозы и громы внушают ужас. Общественные возмущения потрясают саму конституцию. Наши собственные промахи, наши проступки, наши потери, наш позор, само наше падение здесь разрастаются до невиданных прежде размеров.

Лорд Карлайл в письме Джорджу Селвину, 1778

О самом важном месте на юго-востоке Соединенных Штатов кричат с сотен крыш ветшающих амбаров по всем Джорджии и Теннесси, вплоть до самого Кентукки. На дороге, петляющей через лес, путник вдруг проезжает мимо прогнившего красного амбара с надписью масляной краской на крыше:

Дата добавления: 2015-06-27