А есть какие-то особые проблемы именно современного миссионерства?

Какая, по Вашему мнению, самая страшная ошибка миссионера?

— Этих ошибок очень много. Самую страшную я назвать не могу. Во всяком случае, миссионер должен избегать двух крайностей.

С одной стороны — не быть памятником самому себе, этаким живым воплощением православного благочестия. Стилизоваться под это не трудно,— но тогда ты будешь посторонним метеоритом, которой вторгся в чужую жизнь. И человек поскорее постарается тебя обойти, потому что он не хочет превращаться в копию тебя и заболевать твоим монументальным столбняком. Причем нередко видишь, что священник обращается вроде бы к нецерковным людям, но во время проповеди он думает прежде всего не о том, как эти слова отзовутся в их жизни, а о том, что про него скажут его сослужители и собратья в Церкви. И в итоге получается антипроповедь.

А с другой стороны, если я во всем буду стилизоваться под моего собеседника и его «тусовку» (мол, и я люблю рок, и я туда, куда ты, и раз ты любишь выпить, то и я не против) — то общение будет. Но о чем? И в конце концов человек скажет: «Прости, если ты во всем такой же, как и я, то что означает твое христианство? Не нужно оно мне такое, неспособное ни в чем менять нашу тусклую житуху».

При чрезмерной ассимиляции миссионер, стараясь найти общий язык со своей нецерковной аудиторией, настолько в этом преуспевает, что в итоге становится «своим в доску». В этом случае люди справедливо изумляются: «Если ты — то же самое, что и мы, то тогда твоя вера нам не нужна, у нас и так все есть».

Именно на этом пути потерялись несторианские миссионеры в Китае: они просто растворились в буддизме[480].

Обретение меры во все века было трудным, и оно до сих пор остается творческим заданием, а не тем, что уже дано.

— Я искренне завидую апостолу Павлу, потому что он жил еще в те времена, когда не было диктофонов. Он мог себе позволить такую миссионерскую роскошь, как «с эллинами говорить как эллин, а с иудеями как иудей»[481]. Представьте себе, если бы какой-нибудь иудей записал проповедь апостола Павла перед эллинами на диктофон, а потом дал бы послушать ее в синагоге. Эффект был бы совершенно определенный: живым из следующей синагоги апостол Павел уже не вышел бы…

После своих лекций я часто слышу отзывы православных воцерковленных людей: «Отец Андрей, Вы меня смутили таким-то примером или анекдотом». Но что я могу на это сказать: «Простите, кого я смутил, Вас? В чем Ваше смущение? Вы что, из-за этого в церковь не будете ходить? Будете. Вы православный человек, замечательно. Может быть, Вы думали, что я обладаю огромной духовностью, а это оказалось не так? Но честное слово, вера в святость дьякона Андрея Кураева не является обязательным условием для спасения. Поэтому Ваше смущение для Вас самих на самом деле не опасно».

Да, я заранее знаю, что те или иные мои «вольности» смутят некоторых православных. Но — именно православных. И соблазнятся эти православные обо мне, а не о Христе и не о нашей вере. Но лучше пусть церковные люди соблазняются обо мне, нежели нецерковные — о Православии.

Тем, кто корит меня тем, что я-де сею соблазн, я отвечаю: а не задумывались ли вы над тем, сколько соблазна посеяли «правильные» проповеди «правильных» батюшек? Сколько подростков (да и взрослых людей) на многие годы были оттолкнуты от Церкви потому, что встретившийся им проповедник говорил высокой церковнославянской вязью, в которой эти ребята не узнали ничего понятного для них? Когда батюшка приходит в университетскую аудиторию, проповедуя правильно и благочестиво, сыплет благоуветливыми глаголами по всем параметрам семинарской гомилетики, но в этом благочестии дохнут и мухи и студенты.

Классический пример — история обращения Антония Сурожского. Будущему митрополиту было тогда 15 лет. И вот в скаутский лагерь, в котором он проводил лето, приехал отец Сергий Булгаков, великий богослов и философ. Вожатый собрал птенцов: «Ребята, мы должны послушать батюшку. Я понимаю, вам футбол интереснее, но если мы не придем, то что там, в Париже, про нас скажут? Финансирование на следующий сезон прекратится, лагерь закроется, у меня будут неприятности». В общем, ребята собрались, батюшка прочитал им обстоятельную лекцию (позднее митрополит Антоний сам скажет, что с точки зрения содержательной все в этой лекции было верно). Вот только в этой беседе не было ничего, что могло бы заинтересовать 15-летних мальчишек. У будущего митрополита в сердце осталось только одно: «Если вот эта скука и есть Православие, то для меня вопрос о выборе религии решен раз и навсегда — я отдельно, Церковь отдельно». Потом произошло чудо, но чудо-то понадобилось для того, чтобы нейтрализовать неудачную лекцию священника.

Сколько же людей отошли от Православия, потому что они были смущены именно правильными проповедями! Но таких потерь у нас в церковной среде не принято считать: отряд не заметил потери бойца, анафематизмы допел до конца[482].

Сколько людей стали сторониться Церкви оттого, что встретившийся им церковный проповедник мог только отнимать у них то, что им интересно и дорого, но не смог объяснить, чем же именно Церковь сможет наполнить их жизнь?

О таких проповедниках верно сказал французский историк XIX века Буассье: «Они требуют безусловного подчинения своим мнениям и в то же время стараются сделать их неудобными для усвоения»[483].

Так что уж позвольте мне подвести их к церковному порогу теми средствами, что доступны мне. А затем уж мои критики смогут прививать им нормы благочестия — теми средствами, что знакомы им.

Дата добавления: 2015-06-27