И часто целый день одна 3 страница

А есть — Пасха. И немного есть в мире даже христианской культуры книг, которые до такой степени были бы пронизаны пасхальным светом, как книги Льюиса. Смысл их — в утверждении: то, что заслуживает жизни, будет жить, потому что чему нельзя умереть — не умрет. И если жизнь совершеннее смерти, то смерть должна быть побеждена. Призвание человека — «найти свою вечность, и потому «понять человека — значит понять его отношение к Богу» (Б. П. Вышеславцев).

Как нужна эта пасхальность детям! Для них очевидно то, чт!о перестают потом понимать взрослые: человек может уйти, но он не может исчезнуть.

И совсем просто детям понять, что итог человеческой жизни подводится не физиологически (лопнувшим сосудиком в мозгу или остановкой сердечной мышцы), а нравственно. Жизнь не кончается, она — исполняется. И человеку, в отличие от животных, как духовному, нравственному и ответственному существу, надлежит дать и нравственный ответ о том, исполнением чего была его жизнь: исполнил ли он во временной жизни Закон, без которого нельзя жить в вечности.

Человек создан для вечности. Войти в нее без приглашения и помощи человек не может. Творец не просто раскрывает нам дверь: Он Сам становится одним из нас и платит максимальную цену, чтобы дать нам свободу быть сынами Божьими, а не сыновьями греха и данниками смерти. Он принес нам дар. Дар надо еще уметь принять. Объективно совершённое нас ради человек и нашего ради спасения надо еще сделать своей внутренней, субъективной реальностью в акте выбора веры, Причастия. И Бог, пришедший в мир к людям, призывает нас не к бегству из мира, а к исполнению своего человеческого долга в мире людей. Христос не разрешает апостолам оставаться на Фаворе. Аслан помогает, чтобы люди смогли продолжить их дальнейшую борьбу. Сердце, которое любит Бога, но не любит и не милует мира и людей, созданных Богом, не поняло широты заповеди Божией. То, что принято и затем отдано людям и Богу, не исчезает, не отнимается. В мире, откуда мы пришли и куда уйдем, каждая капля здешнего добра отзывается несоизмеримо большей чашей радости. Но и каждое горе, причиненное нами, уготовляет нам грядущую горечь.

Таков Закон. И этот Закон не противопоставляется милости. Он вобрал ее в себя и о ней говорит: суд без милости не оказавшим милости [665].

Об этом Законе удивительные книги Льюиса. Именно о нем, и только о нем. И потому просто умоляю читателей: не портите эту книгу! Не втискивайте ее в мир школьных правил, где, по словам Н. Трубникова, «с помощью хорошо подогнанных частных истин так легко складывается общая ложь». Не делайте вид, что это только сказка. Не скрывайте от себя и от детей евангельской основы и атмосферы этих сказок. И уже совсем печально было бы, если б детям стали пояснять эту связь в таком духе, что, мол, одна более древняя сказка легла в основу другой. И Льюис при-думывал свои сказки, так же когда-то это делал Матфей, а до него — Моисей... И Лев — это всего лишь увеличенная воображением кошка, а Солнце — спроецированная на небосвод лампочка. И нет мира, кроме Подземья. И нет Пасхи. И не было Рождества.

Но об этой печальной возможности не хочется думать.

«Хроники Нарнии», конечно, не катехизис. Они были написаны для людей, изучавших (или изучающих) катехизис в школе. Поэтому отнюдь не все принципы христианства нашли свое иносказание в этих сказках.

В общем, в Нарнии много евангельского. В ней нет явного присутствия только двух евангельских тайн: Троицы и Евхаристии. На мой взгляд, в этом сказался замечательный такт Льюиса. Тайну Троицы внятно объяснить более чем непросто. И, слава Богу, в Нарнии нет трехглавого льва. Есть только два намека: однажды Аслан называется «Сыном заморского императора». А другой раз («Конь и его мальчик») Аслан считает необходимым подтвердить свою единосущность тому миру, который он пришел спасать: как и воскресший Христос в Евангелии, Аслан уверяет говорящих животных Нарнии, что он не призрак: «Потрогай меня, понюхай, я, как и ты,— животное».

Отсутствие чуда Евхаристии — главного чуда Евангелия — тоже понятно. В мире Нарнии, где и так слишком много чудес, церковные Таинства (и важнейшее среди них — чудо Причастия Богу) выглядели бы слишком обыденно, неизбежно редуцировавшись до ритуальной магии.

Читая «Хроники», полезно вспомнить о Евангелии. Но, читая Евангелие, было бы непозволительно вместо Христа вспоминать Аслана. Поскольку для детей это будет скорее всего первая книга о духовной жизни, надо им время от времени напоминать, что в человеческом, а не символически-сказочном мире молитву надо обращать к Тому, Кто позволил Себя называть Иисусом, а не Асланом.

Избежать этой именовательной путаницы тем более важно, что в современном мире настойчиво рекламируется религиозный релятивизм и синкретизм. Чудище по имени Ташлан отнюдь не придумано. Мы ведь уже не возмущаемся и даже не смеемся, когда какой-нибудь очередной телеколдун обещает нам создать «синтез» христианства и язычества. Последняя история с Ташланом напоминает нам, что, по слову апостольской проповеди, нет другого имени под небом, данного человекам, которым надлежало бы нам спастись, кроме имени Иисуса Христа (Деян. 4, 12).

Льюис решился завести разговор о том, о чем меньше всего принято говорить сегодня в «христианском обществе» и в «христианской культуре»,— о последнем. О конце света. Об антихристе.

На самом пороге ХХ века Владимир Соловьев напомнил о том, что земная история не сможет обойтись без этого персонажа и что годами и столетиями труд многих «субъектов исторического процесса» приближает момент, когда в истории христианского человечества произойдет решающая подмена — и произойдет она уже почти незаметно... Как раз на полдороге от Владимира Соловьева к нашим временам и появилась «Последняя битва» Льюиса. Если об остальных сказках Льюиса я бы сказал, что надо прежде прочитать Евангелие (хотя бы в пересказе для детей), чтобы вполне понять их, то о «Последней битве» я скажу иначе: эту повесть следовало бы прочитать прежде, чем брать в руки «Апокалипсис». Вообще для христианского сознания как-то почти очевидно, что мы живем в мире, которому ближе всего именно седьмая, последняя книга «Хроник».

Сама Библия кончается Апокалипсисом, а Апокалипсис на грани человеческой истории прозревает не Царство Христа здесь, на земле: в жизни, в политике, в культуре, в отношениях между людьми,— а царство антихриста. Христос, говоря о признаках Своего второго Пришествия, о признаках конца истории и конца света, находит для апостолов только одно утешение: да, будет тяжело, но утешьтесь тем, что это — конец. Это ненадолго.

Христианство, наверно, единственная в мире система взглядов, которая изначально предупреждает о своем не-триумфе. Земная история кончается не установлением Царства Христова, но утверждением властительства антихриста. В рамках земной истории путь человечества кончается не в Царстве Христовом, а в царстве антихриста. Это «царство» зреет в структурах человеческой истории годами, может быть, столетиями, в которые складывается такой образ жизни и мысли, что лишает человека его главной и насущнейшей свободы — свободы выбора: с Христом он или нет. Ибо само понятие «жизнь со Христом» становится в конечном счете безрелигиозным символом и начинает пониматься как сугубо этический или даже политический регулятор. Быть христианином значит тогда быть просто «добрым человеком». В этом случае, однако, как поясняет Льюис в книге «Просто христианство», слово «христианин» просто теряет свой смысл, становясь ненужным дублем. И тогда религиозная жизнь человека запутывается не в меньшей степени, чем религиозные чувства несчастных животных при виде Ташлана.

В Нарнии и произошла «последняя путаница». И началась она не с таинственных и зловещих заговоров, а со «слишком человеческих» проступков обезьянки, которой любой ценой хотелось того, чего так часто и так привычно желаем и мы... Льюис любит повторять, что самая верная дорога в ад лежит не через вопиющие преступления, а через постепенное самоумерщвление человеческой души, через привыкание к духовному окаменению.

Конечно, Льюис имел в виду не только Откровение святого Иоанна, но и вполне конкретные реалии культурных движений послевоенной Европы. Для меня же узнаваемее всего и страшнее всего жуткий призрак Ташлана — подделки, укравшей у Аслана имя и втиснувшей его в кличку восточной богини Таш. О приходе этого призрака предупреждал еще в прошлом веке Хомяков: «Мир утратил веру и хочет иметь религию какую-нибудь; он требует религии вообще». Именно эта форма «какой-нибудь» религиозности все навязчивее заявляет о себе в нынешней России: ежедневно в эфире проповедуют люди, которые убеждены, будто им удалось скрестить «духовность Православия» с «духовной мудростью Востока». Неколебимая уверенность советских «образованцев» в том, что всякая «духовность» — благо, внесет свою лепту в торжество дела «Ташлана»...

Да, седьмая книга Хроник ближе всего к нашей жизни, но и труднее всего для восприятия современным человеком. И тем важнее в этой апокалиптической книге — радость благовестия. Ведь сказано Христом о признаках конца: Когда начнет сбываться все это, восклонитесь, ибо близко избавление ваше [666].

«Вос-клонитесь», то есть вы, сейчас пригнетенные к земле, уставшие от привычной богооставленности, вос-клонитесь, воспряньте, подымитесь.

Сейчас христиане взяли в привычку молиться об отсрочке конца. Но Апокалипсис и вся Библия завершаются кличем: Ей, гряди Господи Иисусе! [667]. И в приходе Бога главное — что Он пришел, а не то, чт!о все-таки разрушилось с Его приходом.

Как сказал человек, чей творческий дар очень созвучен льюисовскому, «христианский мир претерпел немало переворотов, и каждый из них приводил к тому, что христианство умирало. Оно умирало много раз и много раз воскресало — наш Господь знает, как выйти из могилы... Время от времени смертная тень касалась бессмертной Церкви, и всякий раз Церковь погибла бы, если бы могла погибнуть. Все, что могло в ней погибнуть, погибало... И еще мы знаем, что случилось чудо — молодые поверили в Бога, хотя его забыли старые. Когда Ибсен говорил, что новое поколение стучится в двери, он и думать не мог, что оно стучится в церковные врата. Да, много раз — при Арии, при альбигойцах, при гуманистах, при Вольтере, при Дарвине — вера, несомненно, катилась ко всем чертям. И всякий раз погибали черти»[668].

Как жаль, что мне не читали этих книг в детстве. И как хорошо, что эти сказки все же есть на свете и теперь входят в круг всероссийского чтения. В заключение и хотел бы я обратиться к родителям: когда вы откроете Льюиса и будете читать его вместе с детишками — пожалуйста, не говорите им, что это, дескать, сказочный пересказ неких более древних сказок. Не скрывайте от них Евангелия — если вы мечтаете о том, чтобы вам никогда не пришлось бояться своих детей. Будем надеяться, что в России еще вырастут дети, которые умеют колядовать и молиться. Дети, которые знают, что Герда вошла в охраняемый замок Снежной Королевы, лишь прочитав «Отче наш». Дети, которые считают храм самой светлой и красивой частью своего дома. Дети, которые знают, что внутри человека живет странное существо по имени «душа» — то, что болит в человеке, когда все тело его здорово, что может радоваться, когда все внешние обстоятельства побуждают человека к гореванию. Дети, которым мы не будем бояться вверить свою старость.

Как научный атеист стал дьяконом [669]

Патриарх Алексий II позволял ему спорить с собой. А с ним самим кто только не спорил: от буддистов до староверов. Ректор МГУ Садовничий вручил ему медаль «Почетный выпускник МГУ», а рериховцы заранее шлют в ректораты и прокуратуры письма с требованиями запретить его лекции. Рокеры Юрий Шевчук и Константин Кинчев называют его другом. Кто же он, человек в «спецодежде» церковника, но не священник, самый молодой персонаж словаря «Философы России XIX–XX столетий», ставший и самым молодым (в 35 лет) профессором богословия в истории России?

Дата добавления: 2015-06-27