А есть вопросы, которые Вам не нравятся?

Так есть вопросы, на которые и Вы не знаете ответа?

Отец Андрей, Вы одновременно являетесь профессиональным философом и профессиональным богословом. Чем, по-Вашему, философия отличается от теологии, и что общего между ними?

— В отличие от философа, богослов знает, у Кого спрашивать. Там, где философ один на один со своими мыслями и загадками, богослову есть Кому молиться и Кого вопрошать.

— Конечно. Вот только небольшой их перечень:

Куда подевался мальчик, которым я был когда то?

Скажите, долгая старость — награда или расплата?

Где умирают птицы?

Сколько лет сентябрю?

Понимает ли море, то, что я говорю?

О чем молодая листва поет весеннему бризу?

Откуда является смерть — сверху или же снизу?

Сколько листьев, чтоб выжить, платят зиме деревья?[719]

— Я не люблю вопросы обо мне самом. Лучше поговорить о православной вере, чем о том, как я пришел к ней. Кстати, это интервью я специально даю ради того, чтобы интересующихся мною лично отсылать к этой книжечке и тем самым экономить время на лекциях для разговора о более важных предметах. Я бы и дальше отмалчивался на эту тему, если бы вокруг моей биографии не начали возникать самые странные мифы и клеветы. Так что лучше, чем каждый раз тратить время на рассказы и объяснения, самому все же рассказать о себе.

Господ журналистов я прошу учесть, что они не дождутся от меня ответов на два своих традиционно-диких вопроса: «Расскажите о целях Вашего приезда в наш город» (как будто я приезжаю для того, чтобы местного пива попить!) и «Что Вы пожелаете в конце нашим читателям».

Еще мне не нравятся вопросы типа «Расскажите о Ваших впечатлениях о нашем городе». Во-первых, этот вопрос неприличен, потому что он не оставляет собеседнику пространства для выбора; стандарты вежливости требуют выдать ответ в стиле: «Как тут все здорово!». Во-вторых, этот вопрос выдает безнадежный непрофессионализм интервьюера (ибо означает, что он больше не знает, о чем спросить, то есть пришел на работу, будучи «не в теме»). В-третьих, он обнажает и его столь же безнадежный комплекс провинциала, считающего себя именно таковым — мол, человек из Москвы (Парижа, Лондона…), а наш Урюпинск ему понравился!

А главное — у меня просто нет сил и времени, чтобы систематизировать свои впечатления. При моем объеме работы на выезде я могу работать только «на выход»; входящая информация почти не усваивается. Да и что я вижу в других городах, кроме одних и тех же залов и «дворцов культуры!». Чаще всего не остается времени даже для того, чтобы поклониться местным святыням.

Но еще больше я не люблю вопросы в стиле: «А как Вы относитесь к…». Слишком часто их задают только для того, чтобы записать меня в какую-то партию. Это не вопрос, а допрос. Это своего рода «экзамен на лояльность» той партии, с которой себя отождествляет вопрошающий.

Для примера: получает некая газета письмо от читателя. Читатель говорит, что, желая вступить в Черную сотню, он «пошел за благословением в местный храм и услышал от своего духовника, что сначала-де нужно самим воцерковиться, начать вести праведный образ жизни, а потом уже спасать Россию и других к этому призывать». Очень верные слова: прежде чем воспитывать в себе ненависть к тому, кого ты сочтешь «недругом России», надо привить себя к любви Христовой. Но даже если бы духовник сказал своему духовному сыну нечто не столь очевидное — не дело газеты опровергать совет духовника. Один из принципов церковной этики состоит в том, что нельзя критиковать духовного отца и его советы в присутствии его духовного чада. Совсем иначе мыслит «Черная сотня». Вопрошающий получает ответ: «Наше время смутное, и среди духовенства встречаются время от времени обновленцы, экуменисты и прочие еретики. Отличить еретика от православного не всегда бывает просто, но есть своеобразный “тест”, по которому можно с большой долей вероятности отличить одного от другого. Давай перечислим вопросы из этого “теста”. Спроси священника — как он относится: к экуменизму, католицизму, протестантизму; к событиям августа 1991 года и октября 1993 года; к демократическим средствам массовой информации; к демократическим выборам; к Ельцину и его режиму; к самодержавной форме правления; к обновленчеству и А. Меню; к переходу на “новый стиль”; к церковному служению на русском, а не церковнославянском языке; к иудаизму и иудеям; к патриотическому движению вообще и к Черной сотне в частности. Ответы на эти ключевые идеологические вопросы практически с абсолютной точностью дадут тебе ответ: еретик перед тобой или православный священник»[720].

И духовного сына подстрекают к тому, чтобы задать подобные вопросы своему духовному отцу! Хамство это, а не борьба за Православие. Диссидентский модернизм, а никак не традиционализм стоит за этим «тестом».

И хотя автор этого теста — Александр Штильмарк — прихожанин храма, где я служу (и очень хороший и светлый прихожанин; человек с добрыми, а не злыми или колючими, унылыми глазами), все же при всем моем добром человеческом отношении к нему я не могу счесть этот его «совет» умным или даже просто церковным.

В древности все как-то было яснее. «Предел Православия — есть чисто ведать два догмата веры — Троицу и Двоицу: Троицу неслиянную и нераздельную созерцать и ведать; Двоицу — два естества во Христе во едином Лице исповедать» (ср.: Преподобный Григорий Синаит. Главы о заповедях и догматах, 26)[721]. Сегодня критерии, по которым люди готовы различать Православие и ересь, весьма сместились.

«Вопрос 707. Если кто скажет, чтобы я проклял Нестория и подобных ему еретиков, проклясть ли мне их или нет?

Ответ. Что Несторий и бывшие после него еретики находятся под анафемою — это очевидно, но ты отнюдь не дерзай проклинать кого-либо, потому что считающий себя грешником должен оплакивать грехи свои и — более ничего. Но не надобно осуждать и проклинать кого-либо…

Вопрос 708. А кто отсюда заключит, что и я мудрствую так же, как еретики, что сказать тому?

Ответ. Скажи ему: хотя и очевидно, что еретики достойны проклятия, но я сам грешнее всякого человека и боюсь, как бы, осуждая другого человека, не осудить себя самого…

Вопрос 709. Если же я не знаю, действительно ли еретик тот, которого он просит меня предать проклятию, то как поступить мне?

Ответ. Скажи ему: «Брат! Я не знаю, как мудрствует тот, о ком ты говоришь; проклинать же того, кого я не знаю, как кажется, послужит мне в осуждение. Говорю тебе, что другой веры, кроме преданной от 318 святых отцев [Первого Вселенского Собора], я не знаю, и кто мудрствует иначе, нежели она научает, тот сам себя предал анафеме»[722].

Сегодня же если миссионер говорит только о главном — о Христе, то «партийными» православными это воспринимается как злостное уклонение от партийного «равнения», как маскировка позиции «молчальника». И позиция эта наверняка является совсем неправославной, «не нашей», раз он о ней не говорит,— ведь этот миссионер, говоря о Евангелии, не высказывается на ту тему, что интересует всех истинно-православных ревнителей. Представьте — в то время, когда «остро стоит на повестке дня проблема…», он совсем не говорит о ней, а полемизирует с какими-то «свидетелями Иеговы» и доказывает им Божественность Христа вместо того, чтобы принципиально потребовать от Патриархии канонизации N!..

Интернетовский сервер издателей «Руси Православной» откровенно предупреждает: «Мы не предлагаем посетителям нашего сервера материалов по Священному Писанию, житиям святых, катехизису, истории Церкви». Что же это за «православная Русь», забывшая о Евангелии и редуцировавшая Православие к бесконечным перепалкам! Как с очаровательной откровенностью и наивностью выразилась писательница, близкая к духу «Руси Православной», «миссия нашего Отечества — удерживать юлианский календарь»[723]. Не мала ли «русская идея»? Неужели это и есть тот уникальный вклад России в мировую культуру, историю и религиозную жизнь, о котором мечтали славянофилы и Достоевский?

Но свой круг интересов околоцерковные газетчики считают нормативным для Православия. И тех, кто этим кругом не ограничивается, пробуют вытолкать из Церкви.

Дата добавления: 2015-06-27