Родерик Нэш и идея дикой природы 12 страница

Критика американской цивилизации обрела особенно крупные масштабы в период "расцвета" контркультуры, и дикая природа действительно от этого только выиграла. Несколько участников "лагерного интервью" в Йосемитском национальном парке сказали, что "в обществе не осталось настоящих ценностей. Мы пришли сюда, потому что здесь красиво, и здесь все настоящее". Современный городской образ жизни для них был просто невыносим. Когда молодого калифорнийца спросили, почему он забрался в такую глушь, он указал на город, окружавший его квартиру и ответил: "Потому что я хотел выбраться отсюда". Колин Флетчер говорил то же самое: "Я отправился на природу, чтобы избавиться в себе от цивилизованности". Актер Стив МакКуин сказал: "Я бы скорее хотел проснуться в пустыне, чем в городе". Походы на природу стали превращаться в "уход от цивилизации", которая была чуждой для некоторых ее представителей. Среди природы человек зависел от себя, а не от общества. Один студент из университета в Юте сказал, что дикая природа предлагает возможность "испытать свою собственную исключительность". Находясь среди природы, человек принимает простые, важные, личные и должные решения. Другой молодой человек говорил: "Пребывая в лесу четыре месяца, я многое узнал и многому научился". Терри Рассел, автор популярной книги Сьерра Клуба "На свободе" (1967), писал: "Жизнь в городе пуста, бессодержательна, пугающа. Познайте лоно природы и вы избавитесь от своего страха". Джон Денвер, очень популярный певец в начале 1970-х гг., знал, что под этим имеет ввиду Рассел. Денвер рассказывал, как в возрасте 27 лет он отказался от городской жизни ради простых и открытых отношений среди друзей в горном лагере в Колорадо. Модная в то время философия Денвера сделала его наиболее успешным творцом песен в мире в 1973-1974 гг. Политические "крестовые" походы 1960-х гг. уступили место внутреннему поиску личного счастья, и природа многим казалась необходимым для этого ингредиентом. Гилберт Стакер объяснил, что дикая природа - это "вечное начало, где молодежь находит и силы и символ".

Интерес к природе в современном американском мышлении объяснялся не только "контркультурным всплеском", но и появлением модного экологического движения. В 1960 и 1970-е гг."окружающая среда" и "экология" стали широкоприменяющимися в обиходе словами. Они говорят о своем времени не меньше, чем вера говорила о пуританах, эффективность о прогрессе, и тяга к стабильности о поколении, которое пережило Великую Депрессию.

В основе того, что раньше называли "охраной природы", а сейчас все чаще стали называть "экологией", лежит страх. Это не был прежний страх лишиться ресурсов и потерять конкурентноспособность, что так напугало поколение Теодора Рузвельта и Гиффорда Пинчота. Не вызван этот страх был и возможностью обезображивания мира. "Косметическое" природоохранное движение, проявляющееся, например, в приукрашивании автострад, и многие идеи, касающиеся качества жизни и качества окружающей среды, лишились в конце 60-х гг. своей силы. Новые идеи, основанные на экологическом видении, оказались посвященными не качеству жизни, а страху за саму жизнь. Американцы внезапно поняли, что человек - существо уязвимое. Они стали видеть в человеке часть сообщности жизни, часть, зависимой от выживания экосистемы и здоровья окружающей среды. Иначе говоря, человек понял, что он принадлежит, как и все остальное, единой природе. Экологическое видение подразумевало также и признание того, что цивилизация подвергает хрупкий жизненный баланс большой угрозе. Новостью в американской экологической истории это конечно не было. Беспрецендентным же был размах общественной озабоченности и тенденции определить происходящее не в экономическом, а в этической контексте.

Реальность и, в особенности, идея дикой природы стала играть важную роль в новом природоохранном движении. Она напоминала о биологических истоках человека, его родстве со всей жизнью и его "членстве" в биосообщности. Хорвад Занисер считал, что природа нам нужна для того, чтобы мы забыли об иллюзии господства над природой и вспомнили о том, что мы ей принадлежим. "На природе, - говорил он, - мы ощущаем себя членами взаимозависимой сообщности живых существ, живущих благодаря единому солнцу. Кто-то в 1970 г. сказал, что природные места стали мекками "паломничества в прошлое нашего рода". В этих укромных убежищах мы можем свести нашу жизнь к своим простейшим потребностям. Благодаря этой идее о зависимости от окружающей среды и развился взгляд на человека, являющегося "частью природной системы, а не полубогом, стоящим от нее особняком".

Новое экологическое движение стало характеризоваться именно идеей взаимосвязанности живых существ и природных процессов, и полной зависимостью человека от природы. Дикая природа, согласно Дэвиду Броуэру, претворила в жизнь потребность человека в окружающей среде, "где бы он мог вспомнить о том, что цивилизация - это всего лишь тонкая надстройка на огромной толще эволюционных пластов, благодаря которым она и оказалась возможной". Это та среда, где "мы считаемся с нашим началом и тем, что вне нас, где мы учимся внимать, уважать, любить и помнить". Эдвард Эбби, близко к сердцу принимавший жизнь на Юго-Западе, считал, что природа способна напомнить цивилизованным людям о "существовании другого мира, более старого, древнего и глубокого, чем наш мир, мира, которого окружает и поддерживает маленький мир людей".

Нынешние защитники дикой природы придерживаются экологического мировоззрения. Уильям О. Дуглас писал, что его контакт с природой помог ему увидеть во всех живых существах "звенья цепи, частью которой является и человек". По мнению Дугласа Бэрдена, пребывание на природе способствует развитию "того понимания, что мы - часть одной огромной среды, так как в основе огромного разнообразия жизни лежить фундаментальное единство". И Колин Флетчер, описания походов которого стали в 70-е гг. бестселлерами, писал, что после контакта с природой "вы по настоящему чувствуете, что вы являетесь частью структуры жизни, к которой относятся и гора, и воздух, и вода, где казалось бы нет жизни. Вы начинаете ощущать целостность вселенной, великое единство". В результате такого восприятия вы перестаете "самонадеянно считать, что мир создан для человека".

Наиболее характерным уроком и экологии является потребность в скромности со стороны человека. Получив возможность изменить природу на глобальном уровне, человек сейчас должен "развить" самоограничение, необходимое для "ответственного экогражданства". Это, в свою очередь, зависит от распространения этики, от отношений "человек - человек" к отношениям типа "человек - окружающая среда", своего рода этики земли, которую Олдо Леопольд отстаивал в 1930-х и 1940-х гг. Учитывая пренебрежение человеком прав других существ, сделать быстро и легко это не удасться. Но природа может помочь человеку "отказаться от своей гордыни и развить скромность, необходимую для уважения сообщности и внимания к окружающей среде". Барбара Уорд и Рене Дюбо (последний из которых временно противоречил своим пасторальным наклонностям) утверждали, что люди в природе "могут найти великого учителя скромности, нужной человеку для его выживания". Лорен Айсли, антрополог, чувствовал, что встречи с дикой природой помогают цивилизованному человеку развить так необходимое уважение к жизни и к самой идее жизни. Многие полагают, что большое значение в "установлении" экологической отвественности играет фактор самоограничения. Сохранение дикой природы означает установление сомоограничительных рамок. "Развитие" должно происходить до определенного уровня, и мы не можем зариться на материальные ресурсы, которые могут содержаться в дикой природе. В конце 60-х гг. Дэвид Броуэр любил говорить, что если отмена строительства плотин в Гранд Каньоне означает экономическое самопожертвование, то США должны согласиться с тем, чтобы быть более бедными. На такого рода самоограничение американцы легко пойти не могут. Слишком глубоко укоренившейся в их представлении была связь между процветанием и дальнейшим развитием. В 60-е гг. экологи стали заявлять, что большее не всегда является лучшим. Сохранение дикой природы стало важным символом революционно нового образа мышления, касающегося связи человека с природой. Потребность в самоограничении выходила, согласно ему, на первый план, и права других жизненных форм становились жизненной реальностью. Природа являлась лучшим доказательством того, что земля не принадлежит человеку, что помогало людям увидеть в себе часть земли. Таким образом, природа "способствовала" изменению характера американского природоохранного движения, выражавшегося переходом от, как сказал Билл Деваль, "поверхностного" утилитаризма к глубокой неантропоцентрической заботе о всей экосистеме.

В рамках благоприятного контекста, созданного контркультурой и экологическим движением, некоторые дополнительные идеи, касающиеся ценностей дикой природы, сегодня заслуживают особенного внимания. По сути, лишь немногие из них явились совершенно новыми. Защитники природы часто обращались к концепциям Леопольда, Мюира и Торо. Действительно новым в конце 20-го века стало понимание того, что будущее дикой природы зависит от распространения убедительной философии.

Нынешние защитники природы все чаще стали обращаться к тому аргументу, что дикая природа важна в качестве места для нормальных экологических процессов и генетического материала. Дикие территории, говорят биологи, являются моделями, которые наука может использовать в качестве индикаторов, помогающих оценить перемены, произведенные цивилизацией.

Экологи считают аксиомой то, что дикая окружающая среда является биологически разнообразной, и что разнообразие способствует стабильности. Природа предоставляет убежище всем жизненным формам, даже если эти формы, по мнению человека, являются бесполезными. Майкл Фроум сказал, что природа это "последнее прибежище для многих видов, которые в ином случае были бы обречены". Разумеется, аргумент сохранения видов не мог не принять утилитарного характера и по сути он был наиболее убедительным. В "Тонущем ковчеге" (1979) Норман Майерс описал то, какую выгоду извлекли для себя медицина и сельское хозяйство, благодаря якобы "бесполезным" видам, которые смогли сохраниться в природе без малейшего на то ведома человека.

Но подобно большинству современных экологов, Майерс считал, что сберегая биоразнообразие, человечество не должно заботиться только о своих материальных интересах. Учитывать здесь следует весь эволюционный процесс. Ясно то, что происхождение и формирование жизни на земле несравненно больше связано с природой, чем с контролируемым порядком, который человек начал навязывать природе с началом скотоводства и сельского хозяйства. "Не забывайте, - говорил Дэвид Броуэр, - что творческая способность ДНК была сформирована в условиях не цивилизации, а природы". Природа является важнейшим детищем эволюции. Лишь в самый последний миг геологического времени человек отважился контролировать то, что некогда контролировало его. Если мы покончим с природой, объяснял Броуэр, мы покончим с условиями, ответственными за всю жизнь, в том числе человеческую. Спасая дикую природу, добавил он, мы спасаем "жизненную силу, неразрывную живую цепь, простирающуюся до самых истоков жизни на земле, силу, создавшую нас и все сущее в его великолепии, чтобы мы могли жить в полном смысле этого слова". Может, как считал Рене Дюбо, человек и смог бы построить более великолепный мир, чем природа. И все же многие из его современников не были уверены в необходимости отказа от биологических природных корней. Выражая их мнение, физик А.Г. Раш говорил: "Если человек искоренит дикую природу, он тем самым отвергнет эволюционную силу, создавшую его. Человек останется в полном одиночестве".

Страхи, связанные с этим, часто фокусируются на скорости вымирания видов в современном мире. Биологи считают, что из 10 миллионов видов, разделяющих с нами эту планету, в течение столетия 2 млн. вымрет. Такая скорость вымирания в десятки раз выше той скорости вымирания, что имела место до появления цивилизации. Природный отбор уже не является ведущей силой эволюции. Его функции на себя взял человек и вместе с ними и колоссальную ответственность. В природоохранном движении считают, что мы выдираем страницы из "великой энциклопедии Творца", Майерс говорит о "Тонущем ковчеге". Но наиболее значимую форму этой концепции придал, пожалуй, Леопольд, говоря своим студентам Висконсинского университета, что первым законом успешной "работы часовщика" является наличие всех частей.

Согласно этой точке зрения, природа обретает значение как среда, где "состав" жизненных форм остается неизменным. Эдвард Вильсон определил дикую природу, как область для различной жизни, противопоставленную искусственной среде, например, полю с гибридными культурами или месту для выпаса скотины. Вильсон говорил, что на одной единственной горе в южноамериканском нетронутом тропическом лесу обитает 200 видов муравьев. Расчистка такого места для сельского хозяйства, по его мнению, равносильна уничтожению биологического чуда, создававшегося миллиард лет. Конечно, некоторое переоборудование природы, в том числе уничтожение видов, можно оправдывать на основе законной человеческой потребности. Но с приближением численности человечества к отметке 5 миллиардов человек, биологи вроде Вильсона задают вопрос относительно того, не зашел ли процесс прогресса слишком далеко? Как сказал Нэнси Ньюхалл, "ответы на вопросы, трудноразрешимые пока что для человечества, искать следует на уровне сбалансированности, пропорциональности и "ценности редкости природы". Благодаря природе мы, по сути, можем делать выбор.

Другой аргумент защиты природы подразумевает ее историческую значимость. Природные места можно ценить как документы, источники информации о прошлом человечества. В качестве "библиотеки"природа содержит потенциальную историческую информацию, предоставляя возможность узнать "из первых рук" о чувствах людей прошлого. Важную роль, разумеется, играет и фактор "редкости" природы. Там, где природа преобразована цивилизацией, дикие места можно сравнить с редкими книгами. В качестве исторического документа природа имеет значение для любой страны, но американцы претендуют на звание нации, особенно близкой к природе. Следуя примеру Фредерика Тэрнера и Теодора Рузвельта, философы дикой природы утверждают, что американская культура несет на себе печать длительной связи с дикой природой.

О долге американской мысли и культуры перед дикой природой говорил еще в 1890-е гг. Тэрнер, "выдвигая" свой "пограничный тезис". "Таяние" границы способствовало появлению новых и более красноречивых выражений. Одно из наиболее известных было сделано в 1960 г. писателем и историком Уоллесом Стигнером. Свое заявление перед Обзорной комиссией по ресурсам отдыха под открытым небом он начал с того, что его аргументы в пользу природы не имеют ничего общего с отдыхом. Обсудить же он хотел американскую историю и роль в ней природы. Природа, как ему казалось, оказывала на людей огромное формирующее влияние. Лишиться контакта с природой, по его мнению, значило лишиться того, что делало характер американским. "Если мы позволим погубить природу, - продолжал он, - мы лишимся части нас самих". Стигнер считал, что эта "часть" является залогом нового начала в новом мире, который лежал в основе "американской мечты". Причиной волнения Стигнера и его статьи (1960) была возможность лишиться того, "благодаря чему американцы отличаются от других народов и являются пока что более удачливыми, чем другие народы". Он рекомендовал относиться к остающейся американской дикой природе, как к своего рода "хранилищу природных ценностей", где можно было бы прочувствовать ощущения пионеров времен границы. Разумеется, музеи, придорожные пионерные деревни и другие "пограничные участки" не могут заменить восприятия от настоящей природы.

Марк Сагофф еще больше углубил аргумент Стигнера. В 1974 г. он предложил неутилитарный довод в пользу сохранения природы, основанный на ее важности, как центрального символа американской нации. Он считал, что долг по сохранению природы является долгом "перед нашей культурной традицией, нашими национальными ценностями, нашей историей и, следовательно, перед нами самими. По его мнению, на кон поставлены юридическое и политическое право. У каждого гражданина страны, как он считал, должно быть право не только голоса на выборах, но участия в культуре нации. Это "право наших граждан на свою историю, на знаки и символы своей культуры", делает сохранение природы таким же необходимым для американской нации, как и сохранение таких институтов, как суд присяжных и общественное обучение. Удалив дикую природу, вы устраните возможность быть американцем.

Аргументы, касающиеся исторической ценности природы, подчеркивают также и ее особую связь с человеческой свободой. Эту связь Стигнер и имел ввиду, описывая природу как "часть географии надежды". Пуритане поняли это, найдя в природе Нового Света убежище, где они могли бы поклоняться так, как этого хотели. Когда Роджер Уильямс оставил ряды пуританской олигархии, он также отправился в дикие места Бухты Нарагансет (остров Роуд). В 1840 гг. мормоны в дикой природе также искали свободу, в 1960-е гг. их примеру последовали некоторые контркультурные сообщности.

Тогда как экологи признавали вклад природы в биоразнообразие, социальные ученые и гуманисты подчеркивали ее важность в деле поддержания интеллектуального разнообразия. Согласно определению дикая природа, неконтролируемая и неорганизованная, является антиподом цивилизации. В этом качестве она представляется благодатной почвой для отклонений, эксцентричности и своеобразия в положительном смысле. Раймонд Дасманн называл природные области "резервуарами свободы" и говорил, что "без них не осталось бы места для последней природной вещи, свободного человеческого духа". Джозеф Вуд Кратч говорил, что "природа и идея о ней являются одними из постоянных элексиров человеческого духа". Разумеется, одними из первых стали так думать Торо и Леопольд, афоризм которого "чего стоят сорок свобод без единого белого пятна на карте?", является одной из наиболее частых цитат в современной экофилософии.

В книгах Джорджа Оруэлла "1984" (1949) и Олдоса Хаксли "О дивный новый мир" (1932) выражается страх по поводу исчезновения дикой природы, как свободной среды в неком будущем тоталитарном обществе. "Автор "1984", - говорил Сигурд Ольсон, - хотел показать, что мы находимся под угрозой потери духовных ценностей, являющихся частью нас самих". Правители полицейского государства, придуманного Оруэллом "поставили природу вне закона, так как они знали, что она поддерживает свободу мысли и действия". В силу подобных соображений, дикая природа обретает значение не только места для отдыха и развлечений. Отряды повстанцев свои базы устраивают именно в природных местах. Без них возможность и даже идея сопротивления во многом теряет свой смысл. Верховный судья Уильям О. Дуглас говорит, что без дикой природы человека легче превратить в "автомат". Поэтому "бездорожные места являются одним из залогов свободы". Эдвард Эбби указывал на "политическую необходимость" того, чтобы места вроде Гранд Каньона и Сьерры оставались дикими. В них он видел "убежище, в котором можно срыться от авторитарного правительства, политического угнетения и базу для сопротивления централизованному доминированию". Уоллес Стигнер на этот счет выразился так: "Без какой-либо дикой природы мы обречены на стремительное скатывание к техническому "термитному" образу жизни, на превращение мира в полностью контролируемую среду". Гарри Снайдер испытывал подобного рода страхи, когда он отмечал, что "нетронутой природы у нас почти не осталось, и то, что уцелело, постоянно вырубается и выжигается".

Другим аргументом в пользу сохранения дикой природы является "концепция творчества". С одной стороны, очень часто можно услышать повторяющиеся тезисы культурных националистов XIX в. о том, что возвышенная дикая природа вдохновляет великое искусство и литературу. В качестве современных доказательств сторонники дикой природы приводят музыку Джона Денвера, эссе Эдварда Эбби, фотографии Анселя Адамса и Элиота Портера и поэзию Гарри Снайдера, получившего в 1975 г. премию Пулитцера. Но с другой стороны, некоторые мыслители видят связь между природой и творческим процессом. Все тот же Торо назвал природу "сырьевым материалом жизни". Леопольд всю историю человеческой мысли видел состоящей из "последовательных вылазок из единой исходной области, которой была дикая природа". Эту идею Эдвард Эбби развил в своих книгах, заявляя, что в дикой местности мы "самым непосредственным образом сталкиваемся с голой сутью существования, стихийной и основополагающей".

Согласно этому аргументу, если художественное и интеллектуальное творчество зависит от постоянного контакта со стихийной реальностью и ее интерпретацией, то природа, как источник свежих идей, оказывается очень важным фактором. Это делает возможным то, что Эмерсон называет истинными отношениями со вселенной. В обратном случае мы обречены на извлечение синтеза из синтеза или, как сказали братья Расселл, "после первого художника может быть лишь копировщик". Открытия подразумевают наличие непознанного, немодифицированного, природного. И не случайно такие сравнения науки с "прокладыванием пути", "пионерной деятельностью" и т.д. впервые были сказаны в контексте природы. В случае отсутствия дикой природы, творчество может не исчезнуть, но оно, по крайней мере, станет совершенно иным.

Влияние дикой природы на здоровье является еще одним аргументом из арсенала защитников природы. Начало этой аргументации было положено работой Зигмунда Фрейда, касающейся угнетающего воздействия цивилизации. Гид из Миннесоты, Сигурд Ольсон, "материализовал" теорию Фрейда своими описаниями воздействия путешествий на каноэ на себя и на своих клиентов. Он понял, что миллионы лет жизни среди природы оставили в психике человека слишком глубокий след, который относительно короткая история цивилизации не смогла искоренить. Человек по-прежнему живо реагирует на природные места, он прошел "долгий путь от примитивного состояния, но этот путь не был достаточно долгим, чтобы он смог забыть о своих истоках". Цивилизованный человек в результате своих достижений, по сути, оказался лишенным контакта с природой. Лишенный физического вызова выживания благодаря своим личным качествам, он ощущает себя неудовлетворенным, несчастным и даже угнетенным. Чтобы исправить упущенное, многие люди стараются побывать на природе раз в месяц или раз в году, что можно сравнить с регулярными визитами к врачу. Находясь среди природы, они стараются забраться в древние рощи и обрести восприятие, которое Ольсон определял, как" простоту, безмятежность и давнишнее мировоззрение, о котором в городах очень часто забывают". Походы на природу позволяют на какое-то время сменить искусственное на природное, они помогают обнаружить "духовный резерв среди механического мира, в котором мы живем". "Цивилизованные люди, - заключает Ольсон, - всегда будут тянуться к последним границам, где они смогут найти самую обычную радость и удовлетворение". Он описывает, как неоднократно был свидетелем того, как равнодушные, почти отчаявшиеся городские жители во время своих походов на природу вновь становились счастливыми. Такие походы, как считал Ольсон, были не просто отдыхом, а психологическими праздниками, такими важными для здоровых умов.

Профессиональные психологи и психиатры начали предоставлять свои свидетельства в поддержку теории Ольсона. Возникли две различные, но не противоречивые теории. Одна из них указывала на способность природы положительно действовать на жизнь, слишком усложненную цивилизацией. На природе люди могут насладиться тишиной, спокойствием и, особенно, одиночеством. Одиночество, говорят, также является большим целителем. "Парки Америки, - сказал нейролог Уильям Гибсон на конференции Сьерра Клуба, - являются величайшими опекунами ментального здоровья". Некоторые психиатры отмечают, что одна область дикой природы может "сэкономить обществу затраты на несколько психологических госпиталей". И действительно, фраза "природная терапия" стала очень часто применяться в психиатрической литературе 1970-х гг.

Некоторые психологи уверены в том, что стресс необходимо "лечить" только в природных условиях. Цивилизация подавляет некоторых людей, делая их беспомощными и затравленными. Пребывание же в природных условиях помогает развивать уверенность в своих силах.

На более философском уровне эта ценность природы вытекает из ее способности "устранять опеку" цивилизации, которая стоит между человеком и "естественными испытаниями". Одна из главных ироний цивилизации состоит в том, что она ликвидирует "неприятные стороны жизни", включая страх, лишения, боль, которые и помогли выжить доцивилизованному человеку. Тысячи лет ориентации на цивилизованное существование, в течение которых люди стремились избавиться от страхов, связанных с пребыванием в природных условиях, вылились в печальный факт осознания того, что достигнув обетованного рая супермаркетов и воздушных кондиционеров, мы поплатились чем-то обладающим большей ценностью. Находясь на природе "в окружении неконтролируемых объектов и явлений", человек оказывается перед лицом извечных испытаний. Некоторым людям это надо в силу сложных психологических причин. Исходя из этой точки зрения, "избыток безопасности в итоге приводит лишь к неприятностям". Д.Р. Андерсон исследовал это и пришел к выводу, что опасность и страх были главными силами эволюции задолго до того, как финансовый успех и социальный статус вышли на мировую арену. Эдвард Эбби также говорил о тех людях, которые желают "прочувствовать опасность" и отправляются в самую глушь, чтобы испытать там это чувство.

Концепция природы, как храма, как места, где можно встретить Бога и поклоняться ему, способствовала развитию интеллектуальной революции, которая вылилась в высокое оценивание природы. Логика была такова, что если природа воплощает собой моральный закон и духовную истину, то она же может предоставить наиболее явную связь с Богом. Торо и Эмерсон прониклись этим духом благодаря европейским романтикам и азиатским мистикам, а Мюир сделал его присущим американскому Западу. Его походы в Сьерра Неваду стали актами поклонения.

В последние десятилетия в Америке перестали природу напрямую увязывать с Богом. Еще в 1913 г., когда Мюир говорил, что деревья ему представляются "поющими псалмы", Джордж Сантаяна утверждал, что "девственное уединение... не дает уроков трансцендентальности... и не свидетельствуют о какой-либо сознательно насаженной в мире моральности". Согласно этой точке зрения, связь Бога с природой была почти что мифом, почти антроморфическим заблуждением, сродни прошлой тенденции увязывать природу со злом. Природа, как считают современные философы, является ни моральной, ни аморальной, она просто далека от всякой морали. Разумеется, ее можно считать святой в смысле внушения почитания и "предложения особой значимости". Новым здесь является то, что эти чувства в большой степени, чем когда либо, основаны на понимании того, что такое природа на самом деле, а не то, какие страхи или надежды связывают с ней люди. Природа может быть святой, но лишь в силу присущих ей свойств, а не как свидетельство или символ некоей высшей силы.

Эдвард Эбби называл природу "раем", но объяснял, что это "не обычные небеса святых... сад блаженства и неизменного великолепия". Раем Эбби была "настоящая земля" и, в особенности, пустыня, которую он характеризовал, как "бережливую, скупую, суровую, заставляющую ее не любить, а размышлять". Эбби никогда не говорил о том, что он находил в пустыне какие-либо свидетельства Бога. То, что он там встретил, было "опасным и ужасным местом камней, зыбучих песков, кактусов, колючек, скорпионов и гремучих змей". Поэтому он не рекомендовал здесь появляться любителям природы и тем, кто желал встречи с Богом. "Пустыня не говорит ничего", - утверждал он. Но тем, кто все-таки отваживался на это, он сжато советовал: "Полагайтесь только на самого себя. Возьмите с собой воду. В полдень прячьтесь от солнца. Не обращайте внимания на стервятников".

Тогда зачем вообще идти в пустыню, или вообще в любое дикое место? Эбби попытался ответить на это в 1977 г. описанием одного из своих походов в Сев. Аризоне. Взобравшись по стене каньона до точки, которую, как ему казалось, никто до него не достигал, он понял, что ошибался. Почти на самой вершине находилась сложенная из камней стрела, указывающая на север. Посмотрев в бинокль в этом направлении, он увидел лишь "другие каньоны, плато, вершины, пустынные мили, залитые солнцем, и небо с немногочисленными на нем облачками". Пойдя все-таки в направлении, указанном стрелой, Эбби подошел к отвесному утесу, после этого он вернулся к стреле. Он решил, что "дальше нет ничего. Ничего совершенно. Ничего кроме пустыни. Ничего кроме молчаливого мира". И внезапно его осенило, что стрела указывала на нечто, обладающее нематериальными свойствами. Она говорила о безбрежности, непостижимости и противопоставлении природы цивилизации во всех ее мифах. Если она и обладала религиозной ценностью, как подразумевал Эбби, она во многом отличалась от простого, пусть и искреннего пантеизма Джона Мюира. И наконец, некоторые защитники природы утверждают, что она имеет право на существование ради себя, независимо от ее ценности для человека. Многое для развития этой идеи сделал Альфред Норт Уайтхед своей так называемой философией процесса. Все в мире, считает Уайтхед, занимает свое место в общей схеме вещей, независимо от своей полезности для любого другого компонента, но в связи с этим подходом к защите природы возникают некоторые неувязки. Например, как мы уже говорили, природа - это чисто человеческая концепция, придуманная цивилизованным человеком. Объекты, составляющие природу, такие как: животные, леса и реки, могут действительно считаться обладателями прав, но мы не можем с той же легкостью применить ту же логику в отношении концепции, существующей исключительно в мыслях человека.

Дата добавления: 2015-06-27