Данные языкознания

Если суммировать все достаточно многочисленные и в среде лингвистов дискуссии по проблемам славянских языков и славян как таковых, то можно извлечь приблизительно следующие выводы. Вряд ли они полностью объективны, судить могут лишь специалисты, хотя и их оценки не могут быть лишены субъективизма. Постараемся извлечь те данные, которые в той или иной степени совпадают с выводами иных наук — истории, как критики ее источников, и археологии. Я в данном случае пользуюсь, кроме общеизвестной литературы, и некоторым опытом, полученным во время работы в 70-80-х годах в двух совместных семинарах языковедов, этнографов, историков и археологов, организованных А.С.Гердом и Г.С.Лебедевым при Ленинградском университете и А.С.Мыльниковым при Институте этнографии. Получается приблизительно следующее.

Не вдаваясь в детали, можно утверждать. что лингвисты установили: в общеславянском языке, если таковой действительно существовал, есть заимствования из языков балтских, иранских, угро-финнских, германских, фракийских и кельто-иллирийских (Vana 1983: 25; Седов 1979, рис.1). Значит, славяне должны были бы занимать территории, лежащие где-то между всеми назваными народами. Но лингвисты своими средствами совершенно не в состоянии установить, когда на протяжении тысячелетий все упомянутые контакты осуществлялись и были ли они одновременны и одноразовы. Границы же распространения носителей тех или иных языков со временем могли существенно меняться, и вряд ли стоит опираться на представления об их нынешних ареалах.

Хронология — одно из самых слабых мест лингвистов. Все их отсылки на процессы IV-I тысячелетий до н.э., которыми они часто оперируют, на самом деле сугубо интуитивны, и никаких реальных привязок к реальным историческим процессам в самом языкознании практически не существует. Приходится обращаться, подчас довольно произвольно, к археологическим и историческим данным.

Из известных мне, лишь один пример имеет действительно реальную историческую привязку: одно из слов общеславянского языка, достаточно условно реконструируемого лингвистами как некий набор слов и грамматических явлений присущих всем славянским языкам, — это слово “ король ”, созвучное с именем Карла Великого, короля франков (Шахматов 1919: 26), объединившего в 771-814 годах под своей властью большую часть Западной Европы. Отсюда следует вывод, что общеславянское состояние языка существовало именно во времена Карла или вскоре после него, а как долго оно существовало до того, остается полностью неясным.

И это лишь единичный случай. Сколько я ни обращался к работам лингвистов, я так и не обнаружил ни одной, где бы обсуждалась проблема соотношения относительной хронологии языковых явлений, а ее языковеды достаточно успешно наблюдают, с возможностями привязки к хронологии абсолютной. Возможно, аналогичных случаев можно найти больше, но сама система мышления у языковедовов иная, и вопрос им кажется странным и слишком придирчивым. Сказывается разница менталитета: археология — наука более позитивистская, чем языкознание.

Не ясно лингвистам и пространственное помещение наблюдаемых ими языковых контактов. Часто исходят из современного территориального размещения носителей этих языков или их предков и потомков. Тогда это или Висло-Одерское междуречье, по гипотезе Т.Лер-Сплавинского (Lehr-Splawinski 1946), на основе которой базировались и археологические теории Й.Костшеского и других приверженцев западного пути, либо Висло-Днепровское междуречье, как думали иные, либо все Одерско-Днепровское пространство, по мысли третьих. Весомость всех трех гипотез с точки зрения лингвистики приблизительно равнозначна, хотя в пользу второй есть и дополнительные аргументы.

В частности, Ф.П.Филин пишет: “ Обилие в лексиконе общеславянского языка названий для разновидностей озер, болот, лесов говорит само за себя. Наличие в общеславянском языке разнообразных названий животных и птиц, живущих в лесах и болотах, деревьев и растений умеренной лесостепной зоны, рыб, типичных для водоемов этой зоны, и в тоже время отсутствие общеславянских наименований специфических особенностей гор, степей и моря — все это дает однозначные материалы для определенного вывода о прародине славян... Прародина славян, по крайней мере в последние столетия их истории как единой исторической единицы, находилась в стороне от морей, гор и степей, в лесной полосе умеренной зоны, богатой озерами и болотами... Однако наше предположение пока что достаточно неопределенно... Области умеренной зоны с озерами и болотами располагались на обширном пространстве от среднего течения Эльбы и Одера на западе до Десны на востоке. Такой обширной славянская прародина не могла быть, по крайней мере на ранних ступенях развития общеславянского языка, поскольку выделение этого языка из состава других индоевропейских диалектов и его развития как единой стройной системы предполагает тесное и постоянное общение его творцов и носителей в течение длительного времени ” (Филин 1962, с. 122-123).

Лингвистическая география, таким образом, приносит решение в слишком общей форме, хотя выводы ее, также как и “метода языковых контактов”, следует иметь в виду.

Не приносит ожидаемых результатов и изучение топонимики. Славяне VI-VII вв., а именно они, скорее всего, могли быть носителями общеславянского языка, судя по данным истории и археологии, расселились очень широко, повсеместно разнеся свои названия рек, урочищ и поселений. Ни в Восточной, ни в Центральной Европе нет области, где была бы представлена исключительно славянская топонимика, всегда есть та или иная примесь. В конечном итоге, славянская топонимика протянется до Приамурья и Тихого океана, и мы знаем, с какими историческими процессами, выходящими уже за хронологические рамки нашего исследования, это связано.

А если бы такая область “чисто славянской топонимики” и нашлась, это тоже не означало бы, что прародина славян именно здесь и находится. Чаще всего подобные явления наблюдаются в районах, откуда местное население по тем или иным причинам выселилось, а пришельцы, придя на запустевшие земли, все переименовали. Яркий пример тому — топонимика современной Калининградской области, части бывшей Восточной Пруссии. Все прежние немецкие и предшествующие балтские наименования в один момент были изменены на русские.

Поэтому, когда О.Н.Трубачев (1968) и Я.Удольф (Udolf 1979) находят скопления раннеславянских топонимов на западной Украине и в Прикарпатье, это не означает, что именно здесь протекал процесс славянского этногенеза. Ситуация, очевидно, была более сложной, хотя и ее следует учитывать.

В пользу ограничения обширной зоны “болотно-лесной” топонимики лишь ее восточной частью свидетельствует весьма весомый тезис, выдвинутый еще в 1908 году польским ботаником Ю.Ростафинским и в последствии неоднократно повторяющийся: “ Балты не знали ни бука, ни лиственницы, ни пихты, ни тисса, поскольку название его перенесли на крушину. Славяне общеиндоевропейское название тисса перенесли на вербу, иву и не знали лиственницы, пихты и бука. Таким образом, анализ названий деревьев указывает на среднюю Россию, как родину семьи балто-славянских народов ” (Rostafinski 1908: 10).

Если выводы Ю.Ростафинского верны, то отсюда могло вытекать следующее: поскольку восточная граница распространения бука приходится приблизительно на линию Калининград-Одесса (Филин 1962: 22), то все процессы образования общеславянского языка должны были бы происходить к востоку от этой условной линии, которая, в зависимости от экологических условий, естественно, могла колебаться, но вряд ли слишком решительно. Конкретных же палинологических или других данных противниками “букового аргумента” не приводится.

Общеславянский язык мог существовать, таким образом, где-то между зонами распространения бука, лиственницы и пихты, поскольку собственных наименований для этих деревьев славяне не придумали.

Итак, казалось бы, с точки зрения лингвистической географии, восточный путь поиска прародины славян в лесной и лесо-степной зонах Восточной Европы представляется более перспективным. Но здесь мы тоже сталкиваемся с определенным противоречием данных. Дело в том, что это — зона широкого распространения и преобладания балтской топонимики, а специальное исследование В.Н.Топорова и О.Н.Трубачева (1962) показало: во всяком случае, в Верхнем Поднепровье балтские гидронимы зачастую оформлены славянскими суффиксам. Это означает, что славяне появились в этом регионе позже балтов.

О том, когда это могло произойти, у языковедов нет собственных данных, но именно этот момент заставляет И.П.Русанову и В.В.Седова искать выхода на западном пути. Об археологических противоречиях, с которыми им на этом пути придется столкнуться, говорилось уже ранее.

Выход из создавшегося положения мыслиться лишь один: в признании тезиса, отстаиваемого теми же лингвистами, о существовавшем некогда балто-славянском языковом единстве как переходной общности от общебалтской к праславянской (Иванов 1976: 44). Славянские языки, как это ни может показаться странным, с точки зрения лингвистов, по своему грамматическому строю и прочим показателям ближе всего балтским, чем каким-либо другим. В частности, языковеды пишут: “ ...Можно ли отнести тождественные модели балтийского и славянского древнейшего состояний к одной временной плоскости, или же одну из моделей следует рассматривать как результат другой, предшествующей во времени... Из двух возможностей нам представляется необходимым выбрать вторую, а именно, считать модель, установленную для славянского, результатом преобразования модели, установленной для древнейшего балтийского состояния, обратное соотношение исключается... ” (Иванов, Топоров 1958).

Отношения балтских и славянских языков рассматриваются теперь лингвистами не как отношения двух братьев, происходящих от единого индоевропейского предка, и даже не как отношения старшего, балтского, брата к младшему славянскому, а скорее как отношения отца к сыну (Топоров 1978). Славянские языки, или язык, вычленились и отделились от балтских. Если же лингвисты правы, то многие археологические и исторические факты нашли бы свое объяснение, но об этом чуть ниже. Языковеды не могут знать точно, когда произошло рождение славянского сына от отца-балта или из материнской балтской утробы. У них для этого есть лишь следующие приблизительные данные: “ ... языки с наименьшей дробностью и наибольшей площадью распространения оказываются языками наиболее позднего происхождения, распространившимися на этой территории в позднейший период (сравним языки банту и бантоидные, английский язык на разных континентах в сравнении с дробностью западногерманских языков на территории Европы и т.п.)...Данные славянских языков характеризуются большим однообразием, что дает возможность довольно точно проецировать эти данные в доисторическую эпоху, слабо дифференцированную в диалектном отношении и отстоящую очень недалеко (подчеркнуто мною — М.Щ.) от времени создания первых письменных источников. Поскольку эти источники (русские летописи, записанные не ранее X-XI веков — М.Щ.) не старше самого конца I тысячелетия н.э., конец праславянского состояния должен быть отнесен к весьма позднему времени ” (Иванов, Топоров 1958). Нужно учесть также изменения, происходившие за последние десятилетия в самой системе мышления лингвистов. Если в 40-50 годы было принято считать, что язык, как один из основных показателей каждого этноса, всегда остается неизменным или меняется несущественно (а в обыденном сознании этот тезис сохраняется и до сих пор), то лингвисты-специалисты уже отдают себе отчет в сложности протекавших языковых процессов. Приведу лишь один пример, имеющий и прямое отношение к нашей теме.

В.К.Журавлев писал в 1968 году: “ Праславянский язык, как, возможно, и любой другой праязык, вполне реалистично представить себе как изоглоссную область, как пространственно-временной континуум более или менее родственных диалектов, где действовали праславянские (или какие-нибудь иные для другой семьи языков) тенденции развития, обусловившие последовательную цепь процессов...В праславянскую (или в какую-нибудь иную праязыковую) изоглоссную область различные диалекты могли входить не одновременно, раньше или позже. Вполне вероятно, что те или иные диалекты, ранее входившие в данную изоглоссную область, могли выйти из нее, примкнуть к другой изоглоссной области, иногда не родственной. В такой “оторвавшейся” изоглоссной области будут действовать противоречивые процессы — свои старые и новые, идущие из эпицентров новой изоглоссной области (ср. сближение славянских и романских языков в балканском языковом союзе, сближение балтийских, славянских и финнских на территории Прибалтики, сближение индоевропейских, кавказских и тюркских в рамках кавказского языкового союза). — Есть некоторые основания полагать, что древнепрусский язык, языки ятвягов и голяди первоначально входили в протославянскую изоглоссную область, но позже, оторвавшись от нее, примкнули к балтийской (летто-литовской), возможно, явившись эпицентром иррадиации общебалтославянских процессов. В свою очередь, летто-литовский, вероятно, в какой-то период примыкал к прагерманской изоглоссной области, оторвавшись от нее, примкнул к балтославянской, был до новых встреч с германскими языками эпицентром иррадиации некоторых германо-общебалтских тенденций. Детализация и хронологизация перераспределения изоглоссных областей пока может быть лишь спорной — не установлена относительная хронология древнейших процессов, не установлена их иерархия, данные, добытые путем внутренней реконструкции на материале одного языка пока несопоставимы с данными другого языка или языковой семьи. Поэтому пока речь может идти лишь о принципиальной допустимости перераспределения изоглоссных областей” (Журавлев 1968: 173-175).

В принципе наблюдения В.К.Журавлева можно было бы проиллюстрировать и некоторыми археологическими материалами, но это тема специальной работы, пока же для нас важны выводы лингвистов “ о принципиальной допустимости перераспределения изоглоссных областей ”, представления о языке как пространственно-временном континууме диалектов, принципиальное признание языковых союзов и “сближение” языков и диалектов в их рамках. Согласитесь, подходы такого рода существенно меняют наши представления об этнических процессах и открывают новые перспективы их реконструкции.

Нужно, очевидно, учесть и еще один момент — далеко не все языки и диалекты сохранились до нашего времени, многие исчезли полностью и лишь некоторые из них оставили косвенные следы своего существования. Вычисляются, в частности, некие “народы между германцами и кельтами” (Нachmann, Kossack, Kuhn 1962), “между балтами и финнами” (Серебряников 1957). На самом деле таких “промежуточных” групп, народов x, могло быть значительно больше.

Мы не можем миновать в данном контексте и последней гипотезы О.Н.Трубачева о Паннонской прародине славян, основанной сугубо на лингвистических данных (Трубачев 1991). Не рискуя вступать в споры лингвистического порядка, могу лишь сказать, что, с точки зрения археологии и истории, эту гипотезу в целом было бы очень сложно подтвердить объективными свидетельствами, хотя ряд явлений вполне объясним и с позиций общей комплексной концепции, излагаемой ниже. В частности, объясним и основной тезис О.Н.Трубачева о широком распространении “Дунаев” в славянской топонимике (Мачинский 1981). Опять вопрос упирается в отсутствие у лингвистов надежных хронологических привязок. Отсюда возможны разные исторические трактовки явлений.

Дата добавления: 2015-06-28