Антиохийская христология (Диодор Тарсский и Феодор Мопсуестийский)

Христология у возражателей Аполлинарию.

Естественно, что до разработки нового для того времени христологического вопроса у всех больших богословов IV в. мы встречаем большие неточности и сбивчивые выражения, ставшие впоследствии характерными для полярно противоположных ересей.

Например, св. Афанасий Великий говорит ο "целой природе Слова - αλη φυσις του Λογου". Об образе соединения природ Афанасий говорит - "φυσικη ενωσις - природное единство", "соединение по природе". Выражения, звучащие по-монофизитски. И с другой стороны, у того же Афанасия: божество и человечество действуют, συνημμενος, соприкосновенно, связно. И даже (!) человечество называется домом, храмом Божества: "прокаженный, как в созданном храме поклонялся Творцу всего". Выражения антиохийско-несторианские.

Григорий Богослов дает точное христологическое выражение: "две природы, Бог и человек, но не два Сына и не два Бога. Ибо то, из чего Спаситель есть "другое и другое (άλλο και αλλο)", а не "другой и другой (άλλος και αλλος)", да не будет!" Но у того же Григория Богослова есть выражения, которые оказались сбивчивыми при дальнейших спорах и углублении вопроса. Например, "обе природы (τα γαρ αμφοτερα)", "едино в слиянии (εν τη συγκρασει)". Иногда - μιξις, συγκρασις, " смешение ", " соприкосновение по сущности (συναφεια κατ'ουσιαν)". "Слияние, смешение" - это звучит по-монофизитски, а "соприкасание" - по-несториански.

У Григория Нисского встречаем также неточности по мерке позднейшей терминологии. С одной стороны, "восприявшая природа Божия возвысила соединенного с ней человека до своей собственной высоты". С другой стороны, образ соединения обозначается терминами μιξις, ανακρασις, переводимыми как "смешение". Обожение человеческой природы во Христе обозначается как "преложение". Терминология монофизитская. Явно, что тонкий и требовательный греческий интеллект не мог на такой неточности остановиться.

Если в триадологическом споре весь Восток в общем противостоял Западу, то в новом споре разделился сам Восток. И разделился по двум философским, а за этим и по двум богословским направлениям, или школам. Школа Антиохийская ответила на вопрос по схеме Аристотеля, а школа Александрийская - по схеме Платона.

Для антиохийского ума аполлинаризм был самой несносной ересью. Он шел до оскорбительности наперекор всем самым дорогим заветам Антиохийской школы. Она выносила в вековой борьбе с разными ересями специфическую ревность ο защите и отстаивании полной, реальной человеческой природы во Христе. Борьба с заразой гностического докетизма, крепко угнездившегося в антиохийском районе с первых веков, взбодренного затем к новой жизни манихейскими веяниями иранского дуализма, побуждала антиохийских защитников кафолической истины развивать и литературно уяснять реальную человечность во Христе. Против дуалистического пренебрежения к материи и плоти и против фатализма, отнимавшего у человека свободу воли, антиохийцы защищали свободу и человека как борца со злом и мужественного подвижника-аскета. Антиохийскому благочестию, в противность дуалистической манихейской отраве, дорога была полная человеческая природа во Христе, нам единосущная и нас в Нем спасающая. Всякое умаление ее под лукавым предлогом благочестия, всякое лишь абстрактное ее утверждение во Христе без конкретной полноты живой человеческой личности "пророка из Назарета Галилейского", воспринятого от зачатия в таинственное единение с Предвечным Сыном Божиим, заставляло по-антиохийски верующего богослова настораживаться умом и сердцем против исконного исказителя кафолической веры - манихейского докетизма. Самая этнографическая и топографическая близость антиохийцев к почве библейской и евангельской истории, к языку и нравам семитов, удерживали их сознание в атмосфере своего рода наивного реализма, не позволявшего превращать образ Иисуса Христа ни в какую абстракцию. Эта библейско-историческая "почвенность" антиохийцев делала их первоклассными экзегетами Священного Писания и являлась крепким якорем, державшим за букву Писания самые смелые порывы христианского умозрения и мистики. Это был один из подлинных столпов и утверждений церковной истины. Ни в каком рационализме и позитивизме, как правильно утверждает профессор Н. Н. Глубоковский, антиохийцы неповинны. Они служители апостольского залога веры. Св. Писание для них не филологический документ, а откровение ο тайне спасения через Мессию - Богочеловека. Они толкуют все Писание как служители веры, типологически, прообразовательно, т. е. антирационалистически, однако не аллегорически. Аллегория не есть обязательный метод для верующей мысли. Скорее наоборот. Она рискованный произвол художественной фантазии, часто ничего общего не имеющий с действительным смыслом написанного. Она скользкий путь к незаметному стиранию определенных очертаний, открытых нам догматов и претворение их в некоторые туманные абстракции. Между тем подлинный религиозный реализм - враг абстракции. Другое дело - типология, или, по-современному, символизм, узаконенный Новым Заветом. Антиохийцы - типологисты.

Β этой-то среде и сложилась христология, не терпевшая никакого аполлинаризма и никаких его подобий. Христология по существу православная и по своим целям, и по субъективному пониманию ее творцов, да и по способу выражений. Но, конечно, как и всякое богословие, она не в силах адекватно выразить тайну догмата и без труда доступна критике ее слабых сторон. Праотец этой христологии - Диодор Тарсский, один из столпов новоникейского православия, рекомендованных II Вселенским собором как "правило веры", а отец этой христологии - его ученик Феодор Мопсуестийский, скончавшийся почти накануне Ефесского собора (428 г.). Ни христология Афанасия, ни новоникейцев не давала антиохийцам безупречного образца для построения. Кроме указанных специфически местных мотивов для богословия антиохийцев формулировка его диктовалась им преобладающим философским авторитетом в их школе - Аристотелем. По их терминологии, понятия "сущность", "природа" - ουσια, φυσις - суть неживые абстракции. Лишь в момент ипостазирования общая "природа" становится частной, конкретной вещью. Ипостась, υποστασις, есть живая, воплощенная природа, φυσις. Ипостась придает живому существу единичную индивидуальность, лицо, а вещи - ее отдельную реальность. Понятия влекут одно другое и почти взаимно заменены в речи. Таким образом, в живой действительности " не дано природы неипостасной ". Если во Христе две природы, то две и ипостаси, т. е. два полных лица, Божеское и человеческое, соединенных, однако, по преданию веры, благодатно и таинственно в одно лицо. Такова схема антиохийская. Триадологическое богословие каппадокийцев уже установило к тому времени нормативность разделения терминов "усиа - фисис", с одной стороны, и "ипостасис" - с другой. Но в христологии царило еще старое безразличное употребление двух терминов, ведущее свое начало от Никейского символа, где усиа и ипостасис отождествляются, и от писаний Афанасия Великого. Из этого отождествления могло быть сделано двоякое употребление. Одно нами указано у антиохийцев (две "природы" = две "ипостаси"). Совершенно обратное ему сделала, как увидим, Александрийская школа.

Антиохийскую доктрину выковал Феодор Мопсуестийский - этот Монблан авторитетности на антиохийском горизонте, "учитель учителей" и "толковник толковников", по их аттестации. Ум трезвый и ясный, но не очень глубокий. Затратив всю силу внимания на спасение полной человеческой природы в лице Спасителя, Феодор уже не был достаточно искусен в изображении самого способа единения двух природ. Акцент на цельности природ все время толкал его к нахождению терминов и образов, как бы только подлеполагающих две природы. Термин "συνάφεια" - "соприкосновение", "соприкасание" - у него господствующий. И хотя это соприкасание, сцепленность, связанность и дополняется термином "неразлучность" ("αχώριστος"), но все-таки оно ослабляется аналогией обитания Бога в облагодатствованных людях. Конечно, Феодор оговаривается: "Мы не до такой степени сошли с ума, чтобы думать, что и во Христе Бог обитает лишь в том особенном смысле, как и в пророках. Нет, Он обитает во Христе, как в Сыне". Но все-таки обычный образ у Феодора и других антиохийцев для человечества Христа - образ храма, в котором обитает Бог. Иногда Феодор говорит, что Сын Божий относится к земному Сыну Человеческому, как царь к своему посланнику, которому он делегирует свою власть и честь. И опять-таки, хотя Феодор оговаривается, что теснота единения природ во Христе есть крайний, немыслимый далее предел сцепления (ων ουδεν εστιν συναφεστερον), дальше которого было бы уже смешение и умаление цельности природ, но все-таки он не допускает того, что узаконено последующим церковным богословием под техническим именем "общение свойств" - αντιμεθιστασις ιδιωματων, "communicatio idiomatum". Поэтому из слов евангелиста "Слово плоть бысть" для Феодора не вытекало права говорить, что "Бог страдал и умер", что Дева Мария "родила Бога", что Она - "Богородица". На этом пункте кабинетный богослов переживал даже конфликты с своей аудиторией и с народом в церкви, который видел в этом уже противоречие литургическому богословию, чтившему Деву Марию Богородицей. Не борясь с этим фактом, Феодор пояснял, что Дева Мария и Богородица и вместе Человекородица. Она - и то и другое (αμφότερα). Человекородица по природе факта (τη φύσει του πράγματος), так как носимый во чреве был человек. Она же и Богородица, ибо Бог был в рожденном Ею человеке.

Вот без подробностей вся антиохийская христологическая схема, которая потом названа была несторианством и осуждена как ересь. Несторий тут ни при чем в смысле личного творчества. Он только скромный ученик школы Феодора, общей многим его землякам по епископату. До своего осуждения Несторий не привнес лично ничего в эту схему. Уже потом, в ссылке, в полемике со своими врагами он несколько усовершенствовал общую всей школе аргументацию. Таким образом, пред нами факт готовой ереси, существовавшей раньше своего номинального автора - ересиарха. Несторий, во всяком случае, не причина, а только повод к вскрытию готовой ереси.

Под обвинение попала целая школа, целая великая часть церкви. С великими прославленными отцами и поборниками православия, как св. Мелетий, председатель II Вселенского собора, как упомянутый аскет Диодор, как старец Флавиан и св. Златоуст. Всякий понимал, что на этот вопрос каждый из них дал бы ответ в духе и стиле своей школы. Может быть, в других выражениях с избежанием каких-нибудь соблазняющих деталей, но по существу так же. Показательно, что у Иоанна Златоуста нет слова "Богородица". Иначе сказать, и православная мысль могла носить обличие антиохийского богословия, и антиохийская система могла быть нормой православной христологии. Как и всякое богословие, она не достигала абсолютного совершенства, выявляла бы более одно, и упускала другое, но была бы относительно достаточной для выражения спасительной сущности догмата. По словам апостола Павла, подобает быть ересям, т. е. вариантам, партиям в богословии, дабы явились искуснейшие. И вот таковые явились. И на фоне иного варианта, иной партии в богословии выявилась меньшая "искусность", сравнительно большая слабость и удобопревратность целой Антиохийской православной школы. То, что ей было противопоставлено как школа и богословие, тоже не было совершенством. На расстоянии веков недостатки Александрийской школы нам представляются не менее крупными и скользкими. Но при данном соотношении это оказалось "искуснейшим". Сначала Александрия восторжествовала над Антиохией в порядке антитезы и с уклоном в полярную крайность. И лишь затем, с учетом и антиохийского богословия, достигнуто было синтетическое равновесие. Однако конфуз несторианства навсегда подкосил гордый расцвет школы "восточных".

Дата добавления: 2015-06-28