Литературная борьба

СТАЛИН

СОЦИАЛИЗМ В ОДНОЙ СТРАНЕ

Часть 4

Первыми пошли по пути компромисса те большевистские лидеры, которые пришли в партию лишь накануне революции и, не будучи укоренены в партии, вынуждены были искать опоры вне ее. Это заставило их поглядывать и на русский национализм. Ими были Троцкий, Луначарский, Радек, Стеклов. Но, не имея достаточных позиций внутри партии, они не могли навязать свою политику как государственную. Рано или поздно должен был найтись такой партийный лидер, который окажется в состоянии сделать это. Им и явился Сталин, в декабре 1924 г. выдвинувший свой лозунг «Социализм в одной стране». Непосредственный повод для его выдвижения Сталину дал человек, менее всего думавший о том, чтобы идти на компромисс с национализмом. Это был Бухарин, в феврале 1924 г. выдвинувший тезис об одной стране в изоляции¹. Но Бухарин лишь отделил программу социалистического строительства от перспективы дальнейшего революционного развития во всем мире, придя к выводу, что СССР пошел по медленному пути аграрно-кооперативного социализма. Бухарин вряд ли подозревал, что его тезис может быть развит до имеющего национальный контекст. Но именно таков был сталинский лозунг, в котором идея «одной страны» заняла центральное место.

Сталин ясно понимал, что программа, с помощью которой можно добиться решающего перевеса, должна быть национальной, но хорошо замаскированной. Никакой лозунг не мог брать под сомнение официальную идеологию в явном виде и не мог защищаться ссылками на Леонтьева — Данилевского — Достоевского — Блока. Уверенность в том, что режим отходит от интернационализма, вызвала бы серьезный кризис в еще не окрепшей системе, а также резко ослабила бы мировую поддержку СССР. Подобная программа была бы еще более успешной, если бы уменьшала опасность новой войны из-за мировой революции. Успешный лозунг вместе с тем должен был опираться на чувство превосходства перед Западом и уверенности в том, что Россия сама, без чужой помощи сможет построить самую передовую систему в мире.

Сознательное выдвижение такого двойственного лозунга было беспрецедентным политическим опытом, ибо обычная двойственность политических лозунгов складывалась стихийно.

Перехватив инициативу у Троцкого, который был истинным предтечей национал-большевизма внутри партии, Сталин смог пойти гораздо дальше. Тактический маневр он обратил в стратегию, к чему Троцкий совершенно не был готов. Он не предполагал, что его детище уничтожит его самого.

Троцкий, Луначарский или Радек могли защищать использование национализма лишь потому, что политическая культура большевизма допускала широкий политический прагматизм. В свое время Лежнев, защищаясь, утверждал, что большевистские лидеры в завуалированном виде соглашались из тактических соображений на существенную национализацию революции. Он приводит высказывания Бухарина и даже Зиновьева, показывающие, что, несмотря на их сопротивление национал-большевизму, их можно было убедить в том, что он принципиально допустим как тактический маневр. Действительно, Бухарин в самом общем виде говорит, что реальная политика — это «понимание конкретности обстановки и, следовательно, необходимости величайшей конкретности в тактике». Покровительственное отношение к национал-большевизму и могло быть представлено ему как такая «конкретность». Даже Зиновьев, безуспешно пытавшийся бороться с национал-большевизмом, целиком находился в рамках той же культуры, раз он сам говорил, что политика партии — это «тактическая мудрость, выстраданная первой большой пролетарской революцией в крестьянской стране».

Но главным предшественником Сталина все же являлся сам Ленин, смотревший на национальный вопрос, по замечанию Ричарда Пайпса, не как на то, что надо решить, а как на то, что можно эксплуатировать². Именно поэтому Ленин легко шел на поддержку национализма, если только он казался ему выгодным. Но это, в свою очередь, полностью вытекало из марксистского взгляда на национальный вопрос как на нечто, целиком связанное с классовым характером общества.

Сталин ни в коей мере не был одинок. У него было много соратников и единомышленников, хотя вряд ли кто-нибудь из них был полностью посвящен в его конечные планы. Без их поддержки он никогда не смог бы одержать победу. У нас нет в настоящее время достаточных материалов, чтобы с уверенностью указать на мотивировку того или иного сталинского соратника. Все имеющиеся свидетельства носят по преимуществу косвенный характер. Так, Троцкий уверял, что соратниками Сталина в середине двадцатых годов оказались те большевики, которые во время войны были «патриотами, а после Февральской революции демократами». Предлагая это как правило, Троцкий указывает лишь на один пример — Климента Ворошилова, называя его национальным революционным демократом, а не большевиком. По словам Троцкого, провалы в биографиях тех или иных большевиков во время Первой мировой войны объясняются именно их «патриотической» позицией³. Если бы это было так на самом деле, мы получили бы важное подтверждение предлагаемой нами трактовки происходящих событий, но в тщательно профильтрованной советской партийной литературе найти этому доказательства трудно, а Троцкий, в принципе, мог быть и необъективен.

Мы имеем другое интересное свидетельство по поводу мотивации Молотова, которого невозвращенец Дмитриевский называет скрытой пружиной борьбы против «клики интернационалистов» Троцкого, Зиновьева, Каменева (см. приложение №2).

Задачей историков является изучить сталинское окружение, а особенно всех тех, кто помог ему победить оппозицию в 1925—1927 гг. Мы мало знаем о таких людях, как Киров, Куйбышев, Маленков, Жданов, Щербаков, Шкирятов.

Какова же была роль национальных течений, связанных с признанием советской власти как истинно русской, национальной? Входили ли они просто в давление национальной среды как некая стихийная часть, влияние которой выявить либо трудно, либо вовсе невозможно? Мы не можем предположить, что решающее влияние, например, было оказано красным патриотизмом, ибо красный патриотизм возник в эпоху, когда Советская Россия стремилась к мировой революции, к распространению ее пожара на весь мир. В то же время «социализм в одной стране» был существенно изоляционистским лозунгом, гораздо более близким к национал-большевизму, чем к любому другому течению, признававшему советскую власть как национальную. Национал-большевизм, в особенности в лице Устрялова, давал даже политический рецепт, как сочетать официальный интернационализм со скрытым национализмом, что и было сутью сталинского лозунга.

Имел ли в самом деле Устрялов влияние на Сталина? Есть важные косвенные соображения в пользу того, что Сталин, выдвигая свой лозунг, усматривал в харбинском философе источник вдохновения. Мы рассмотрим их ниже. Пока же можно ограничиться замечанием о том, что было бы крайне странным, если бы в атмосфере широкого знакомства с национал-большевизмом в партийных кругах Сталин бы вовсе о нем не думал. Это было бы даже противоестественно. Сталин, конечно, был практическим политиком. Его всего менее можно было увлечь мистической диалектикой Устрялова или же Лежнева. Но он мог помнить об Устрялове как о человеке, который первым наиболее удачно сформулировал мысль о том, что русский национализм мог при определенных условиях стать существенной опорой новой власти. Собственно, многое другое вело к этому, и не Устрялов определял социальные процессы в СССР, но его значение в том, что ему удалось обратить на это внимание руководства большевистской партии и заставить задуматься над этим.

Лозунг «социализм в одной стране» не сразу был осознан и не сразу вызвал полемику со стороны оппозиции. Пока что борьба вокруг усиливающихся национальных тенденций продолжалась в области литературной политики. 1925 год оказался важной вехой на пути проникновения национал-большевистских идей в советскую литературу. Левые коммунисты продолжали оказывать им ожесточенное сопротивление. На сей раз вещи стали называться своими именами... В январе напостовец Вардин, выступая на Первой всесоюзной конференции пролетарских писателей, осудил попутчиков за то, что преобладающим их типом является писатель, искажающий революцию, зачастую даже клевещущий на нее, будучи пропитан духом национализма, великодержавности, мистицизма⁴.

Покровителям национал-большевизма приходилось тратить немало усилий, чтобы сопротивляться напору левых коммунистов-интернационалистов.

На той же конференции пролетарских писателей Луначарский сказал, что нельзя «отбрасывать даже реакционных писателей, хотя бы они учили только пакостям. Почему? Потому что даже реакционный писатель иногда может дать великолепный художественный материал, может хорошо отразить массы»⁵.

В своих тезисах о политике РКП(б) в области литературы Луначарский особо затрагивает вопрос о писателях-сменовеховцах. Они, по его словам, не являются главным элементом советской литературы, но должны тем не менее считаться очень ценной ее частью, хотя и социально чуждой. Однако «нападение на этих людей как на крупного классового врага» недопустимо⁶.

Неожиданную поддержку попутчики получают у нового члена Политбюро, сменившего Троцкого на посту главы армии Михаила Фрунзе, которому пришлось защищать народников Леонова и Пильняка на заседании комиссии ЦК по литературе от усиливающихся нападок напостовцев⁷. Но этого было недостаточно. Тогда народникам и отчасти сменовеховцам была дана гораздо более существенная защита. После длительных дискуссий ЦК РКП(б) вынесло 1 июля резолюцию о политике партии в области художественной литературы, где попутчики не только были взяты под защиту, но была принципиально провозглашена свобода толковать революцию (разумеется, при условии ее принятия) неортодоксальным способом. В постановлении говорилось: «Отсеивая антипролетарские и антиреволюционные элементы (теперь крайне незначительные), борясь с формирующейся идеологией новой буржуазии среди части попутчиков сменовеховского толка, партия должна терпимо относиться к промежуточным идеологическим формам, терпеливо помогая эти неизбежно многочисленные формы изживать в процессе все более тесного товарищеского сотрудничества с культурными силами коммунизма»⁸.

Далее требовалось «раскрывать сменовеховский либерализм», но это требование было демагогическим, ибо подлинные сменовеховцы либералами и не были. Постановление показывало, что, несмотря на суровый тон отдельных несущественных замечаний, партия и Сталин как ее глава давали зеленую улицу в литературе национальному оправданию большевизма. В контексте «социализма в одной стране» это постановление носило гораздо более принципиальный характер, чем любое постановление в области культуры, вынесенное раньше. Хотя главной формой допустимых национальных тенденций было народничество попутчиков, по существу одобрялся весь спектр национальных идей, включая и национал-большевизм сменовеховцев.

Дата добавления: 2015-06-28