Оставить отзыв о книге 1 страница

КОНЕЦ

XXXVII

XXXVI

XXXV

XXXIV

XXXIII

XXXII

XXXI

XXX

XXXIX

XXVIII

XXVII

XXVI

XXV

XXIV

XXIII

XXII

Рассвет 30 апреля застал Амоса в бодрствующем состоянии: он пытался привести в порядок собственные мысли, по десять раз подряд повторяя речь, предназначенную для защиты диплома. Услышав пение петуха, он понял, что поспать уже не удастся; взволнованный донельзя, он поднялся с постели и стал медленно собираться. Из родительской спальни до него доносился шум. Он прислушался и понял, что мама тоже уже встает, так что в кухню они спустились почти одновременно. Синьора Эди, которая демонстрировала поистине олимпийское спокойствие, на самом деле волновалась больше сына, но при этом с невозмутимым видом старалась подбодрить его разными способами. Амос выпил чашку горячего кофе и закрылся у себя в кабинете, чтобы заново просмотреть текст своего выступления. Наконец он услышал знакомый звук мотора машины Этторе: пунктуальный, как всегда, тот приехал, чтобы проводить его в Пизу.

На факультете он столкнулся с Эудженио, бывшим одноклассником, который, оказывается, защищался в этот же день. Амос выразил желание быть одному во время дискуссии, поэтому Этторе решил пойти погулять в город и оставил его вместе с другом. Пожелав молодым людям удачи, он ушел, пообещав вернуться попозже.

Охваченные страшным волнением, без пяти минут выпускники университета бродили между колоннами, пока не настала очередь Эудженио.

Дискуссия началась, и он, защищавший диплом по каноническому праву, немедленно завоевал внимание комиссии, обычно рассеянной и скучающей, своими смелыми рассуждениями по поводу недостатков церковного разрешения на брак. Некоторые доценты даже выступили с личными наблюдениями и весьма специфическими вопросами, что сильно затянуло процесс, но при этом однозначно способствовало тому, что дипломант в лучшем виде «показал товар лицом», заслужив высокую оценку.

Сразу после него пришла очередь Амоса, которому предоставили свободу говорить все, что он пожелает, про своего Монтескьё, и отпустили довольно быстро. Какую оценку ему поставить, комиссия решала тоже недолго: председатель, который был научным руководителем дипломной работы Амоса, пригласил его в аудиторию и без всякого выражения объявил, что члены комиссии оценили его труд и он защитился с девяноста девятью баллами из ста двадцати возможных.

Амос пребывал будто во сне, ему даже вдруг стало страшно, что он может проснуться и все окажется неправдой. Однако он быстро пришел в себя, когда, переступив порог аудитории на выходе, столкнулся с буквально налетевшей на него группой фотографов, предлагавших увековечить его: «Доктор, доктор![4]Можно? Пожалуйста, только одну фотографию, доктор! Фантастика! А давайте еще одну – вместе с руководителем, доктор, это будет прекрасное воспоминание! И еще одну – с вашим другом, доктор!»

В любой другой момент Амосу претила бы такая дешевая комедия, но сейчас он почти с наслаждением принимал участие в игре, чувствуя себя словно во сне, и ему очень хотелось, чтобы этот сон не кончался. Тем временем Этторе вернулся и с довольным видом наблюдал за разворачивающейся сценой, стоя в стороне, опершись на одну из колонн. Он закурил и старался держаться подальше от группы фотографов и дипломантов.

Когда все разошлись, Амос и Эудженио подошли к Этторе. Произошел краткий обмен репликами, а потом они вместе ушли. Эудженио предложил выпить за их защиту, и никто не отказался от столь заманчивого предложения.

По возвращении домой Амос обнаружил, что родные затевают праздник. Отец решил угостить семью ужином, пригласив всех в один из местных ресторанов. Эудженио тоже пригласили, а вот Этторе отказался присоединиться, сказав, что его ждет жена. «За ужином я ем очень много, а потом не могу уснуть всю ночь! – сказал он, смеясь. – И потом, старикам не пристало шататься где-то по вечерам!» Он сердечно распрощался со всеми и ушел.

В тот момент, когда они выходили из дома, во дворе затормозил автомобиль флориста: Амосу привезли букет и записку. Поблагодарив флориста, Амос распечатал конверт: подарок был от Марики. Легкая тень пробежала по его лицу; затем он сунул записку в карман, передал букет матери и пошел вперед.

Ночью, ворочаясь в постели, он никак не мог уснуть. «Время подводить итоги! – думал он. – Надеюсь, родители довольны, они столько страдали из-за меня, так волновались за мое будущее, что и меня заразили своей тревогой. Конечно, я еще не добился ничего особенного, но все-таки защита диплома представляет собой важный этап, в особенности для них, ведь они так боялись, что я буду убогим, буду плестись в хвосте успешных людей этого мира… Но потом они постепенно убедились, что я догоняю остальных, завоевываю позиции и сражаюсь на равных, яростно, но по правилам, плечом к плечу с лучшими, и что не все потеряно. Бедные мои родители! Они поверили в меня, и я докажу им, что это не зря. Придет день, когда я заставлю их позабыть все тревоги и волнения, и они станут гордиться мной».

Чем больше Амос размышлял, тем больше волновался; он крутился в постели и никак не мог уснуть. Тогда он встал, спустился по лестнице и сел за пианино.

Все спали, но Амос был уверен, что звуки музыки никого не разбудят: ведь он часто садился играть именно в такое время, и родители уже привыкли. Сейчас он чувствовал себя счастливым и довольным; судьба наконец улыбнулась ему, и жизнь повернулась к нему своей лучшей стороной. Он распахнул окно, и в комнату влетело легкое дуновение весеннего ветра, теплого и душистого. Амосу это показалось добрым знамением. Он вдохнул воздух полной грудью и снова прикоснулся к клавишам.

На следущий день до Амоса дошло грустное известие: умер синьор Толедо – конный эксперт, в свое время обучавший Амоса искусству верховой езды и обращению с лошадьми, уникальный человек, полный жизни и силы. Он скончался от внезапной неизлечимой болезни. Амос сперва растерялся, а потом его сердце сжалось от боли. «Как вообще могут умирать некоторые люди?! – подумал он и сам удивился своим мыслям. – И как быстро все забывают о них! Но я его никогда не забуду!» – с горечью и волнением поклялся он самому себе. Он стал вспоминать далекие дни в самом сердце Мареммы, которые проводил среди лошадей, рядом с этим простым и суровым человеком, всегда говорившим все, что думает. В течение десяти дней он вставал в пять утра, чтобы отправиться в конюшню к Толедо, где тот держал лошадей для объездки; и теперь ему казалось, что без Толедо там все изменится, потому что такие люди, как он, иначе воспринимают жизнь и на всем оставляют отпечаток своей индивидуальности.

На несколько часов Амос позабыл события вчерашнего дня. Мысли занимали воспоминания об ушедшем друге; в ушах звучал его голос, произносивший замечательные выражения, вроде: «Земля даже молнию остановит» – о человеке, упавшем с лошади; или: «Бояться ты не боишься, но смелости тебе не хватает!» – о тех, кто не решался взобраться в седло.

Но любой человек устроен так, что не умеет долго радоваться одному и тому же и точно так же не может не противиться боли и горю. Поэтому уже вечером свежезащитившийся Амос поддался на уговоры друзей и отправился с ними на ужин, где после пары бокалов чудесного красного вина его печаль превратилась в теплое воспоминание, которое навсегда будет храниться в одном из самых почетных мест его памяти.

В последущие дни он позволил себе немного отдохнуть и развлечься, хотя смерть Толедо и страшная катастрофа на Чернобыльской атомной станции постоянно занимали его мысли – до такой степени, что он даже решился прервать свои каникулы, чтобы сделать что-нибудь по-настоящему полезное.

Он позвонил синьору Этторе и потихоньку начал подготовку к государственному экзамену, а одновременно ходил в офис к своей тете – той, что много лет назад гостеприимно и надолго приютила его, – где и приобрел свой первый опыт прокурорской практики.

Все оставшееся время он посвящал музыке: сочинял песни, записывал их, а затем ездил в Рим или Милан, в разные дискографические компании, в надежде убедить какого-нибудь продюсера заняться им как проектом. Втайне он мечтал стать знаменитым певцом. Ведь если все всегда просили его спеть, если при разных обстоятельствах его то и дело усаживали за рояль или давали в руки гитару, чтобы он выступил, – что-то это все-таки значило. Но деятели звукозаписывающей индустрии не находили интересными ни его песни, ни манеру исполнения. У Амоса такие суждения вызывали протест, он принимался активно спорить и переубеждать, но это ни к чему не приводило; он чувствовал себя навязчивым и никчемным и возвращался домой в расстроенных чувствах, так же как и его родители, которым больно было видеть сына униженным и обиженным. Синьор Сандро замыкался и уходил в себя, повторяя одну и ту же фразу, не боясь показаться слишком занудным: надо появиться в какой-нибудь телевизионной программе. Он показывал пальцем на телевизор и с улыбкой заученно произносил: «Достаточно лишь раз залезть в этот ящик, и дело сделано!» Но двери телестудий, похоже, были наглухо закрыты для тех, у кого нет контракта со звукозаписывающей фирмой и кого не знает широкая публика.

По утрам Амос в качестве практиканта ходил на заседания суда, днем заучивал текст защиты, а по вечерам отправлялся в кафе, где играл на пианино и гораздо больше чувствовал себя на своем месте.

Словом, несмотря на то, что он очень много занимался и многое предпринимал, Амос никак не мог окончательно выбрать свою дорогу, что серьезно беспокоило его родителей, которые устали от этой ситуации. Юный выпускник все чаще замечал, что отец с матерью, сжав зубы, продолжают вставать в семь утра, чтобы отправиться на работу и тем самым дать ему возможность реализовать свои нелепые мечты. Из-за этого он чувствовал себя без вины виноватым. Его мучили угрызения совести, а по мере того как шло время, он, вдобавок ко всему, стал ощущать и глубокую неудовлетворенность.

Правда ли, что беспокойство всегда не к добру? Кто знает! Частенько это именно так, или – по крайней мере – так показалось Амосу, когда однажды утром зазвонил телефон, и он выбежал из своего кабинета, чтобы ответить. Это был Лука, его близкий друг, который звонил, чтобы рассказать деликатную и срочную новость. Вообще-то он хотел встретиться с Амосом, но тот попросил хотя бы в двух словах передать суть. Друг заметно смутился и после некоторых колебаний поведал, что своими собственными глазами видел Марику, которая выходила из какого-то дома в Тиррении, а рядом шел тип, обнимавший ее за талию.

Бедному Амосу кровь ударила в голову, и одновременно он ощутил слабость в ногах. Он искренне поблагодарил приятеля, положил трубку и так и остался стоять неподвижно, опираясь локтями о полку с телефоном. Новость погрузила его в прострацию, но ничуть не удивила: в действительности он уже давно не питал никаких иллюзий по поводу верности своей девушки.

Однако на этот раз с отношениями надо было кончать, и немедленно. Он встряхнулся, набрал номер Марики и, не теряя времени на пустую болтовню, сказал ей, что ему известно все о ее многочисленных изменах. Затем объявил, что их роман закончен. Марика не стала оправдываться, она лишь попросила о возможности увидеть его еще хотя бы один раз, и он не нашел в себе силы отказать ей в этой встрече.

Марика вскоре приехала. Амос сел к ней в машину, и они отправились в поместье Поджончино, где запарковались прямо за сеновалом. Девушка сразу расплакалась. Рыдая, она просила у молодого человека прощения, клялась, что в будущем больше никогда не пойдет на поводу у собственной слабости. Но он был неумолим: «Ты что, считаешь, я могу смириться с мыслью, что ты принадлежала другим мужчинам, будучи помолвлена со мной, приходя в мой дом и общаясь с моими родными?! Что я буду по-прежнему встречаться с нашими общими друзьями, которым все известно, и молча изображать рогоносца?!» Его передернуло, пока он произносил это ужасное слово, которое вызывало в нем столько веселья, когда употреблялось в отношении кого-то другого. После длинной паузы Амос вновь заговорил: «В любом случае, я на тебя не в обиде. Я и сам не лучше. Я тебе тоже изменял: много раз и с разными девушками. Так что, как видишь, эта история просто должна была закончиться!»

«Но я готова все тебе простить! – выкрикнула Марика в отчаянии. – Я даже не хочу знать, с кем ты мне изменял!» Амос тоже испытывал невыносимую боль, но жестокие уколы мужского самолюбия в этот момент оказались сильнее любви. «Давай не будем больше об этом, – сказал он, распахнул дверцу и вышел из автомобиля. – Если хочешь, можем прогуляться немного по берегу реки», – предложил он, опершись на крышу машины. Девушка вытерла слезы, положила платочек обратно в сумку и вылезла наружу. Эта прогулка была их последней надеждой.

Возможно, думая именно об этом, Марика взяла Амоса под руку, и мелкими шажками они стали спускаться по тропинке, которая, огибая лес, вела к большим полям в долине. Вскоре там должен был начаться сенокос, и отец Амоса намеревался собрать десяток-другой центнеров прекрасного сена.

В какой-то момент молодые люди остановились и присели прямо на землю. «Хотя бы Волка ты мне оставишь?» – спросила Марика о щенке немецкой овчарки, которого Амос подарил ей несколько месяцев назад. К сожалению, у Волка были проблемы с задними лапами из-за дисплазии, и Марика приложила массу усилий, чтобы вылечить его. Вспомнив обо всем этом, Марика настойчиво повторила свой вопрос: «Могу я оставить его себе?»

«Конечно, – ответил ей Амос; он был растроган и на мгновение вновь почувствовал к ней нежность, но резко отвернулся, чтобы не выдать себя. – Станешь вспоминать обо мне, когда будешь его гладить!» – добавил он. Затем, пряча поглубже собственную слабость, встал на ноги и глубоко вздохнул.

Марика, печальная и жалкая, вдруг вскинула голову и сказала: «Я уверена, что без меня у тебя все пойдет хорошо, перед тобой откроются правильные дороги и все твои мечты станут явью, будто по мановению волшебной палочки».

Амос печально улыбнулся. «Не надо преувеличивать!» – откликнулся он тихо, и понял, что Марика смирилась со своей участью. Тогда он решил, что настал момент прощания. «Что ж, давай возвращаться, – сказал он, – а то мои будут искать меня и волноваться!»

Марика тоже поднялась на ноги, и они пошли назад по тенистой дороге между лесом и долиной, полями и лугами, вдоль почти высохшей речушки Стерцы. Шуршание ящерицы в траве привлекло внимание Амоса, и он, замедлив шаг, прислушался, а потом зашагал быстрее прежнего. Странная мысль промелькнула у него в мозгу: «Наверное, эти растения больше никогда не увидят нас вместе, и все это – по причинам морали или обычая, даже не знаю, как определить; как бы то ни было, когда женщина изменяет мужчине, он часто продолжает испытывать к ней тягу, но при этом вынужден расстаться с ней навсегда, если не хочет потерять самоуважение и уважение окружающих. А ведь законы морали, человеческие убеждения и общепринятые правила должны служить во благо людей! И в то же время каждое общество, в силу своей структуры и тысячи других факторов, предполагает свои собственные законы морали; затем необходимость прогресса – или, проще говоря, перемен – приводит к тому, что самые умные, самые чувствительные и предприимчивые начинают нарушать их, пусть даже ценой жестокой расплаты. Между тем, благодаря их примеру, постепенно люди начинают считать нормальным то, что еще совсем недавно полагали абсолютно аморальным».

Амос был настолько погружен в эти мысли, что даже не заметил, как дошел до машины Марики, и только когда она распахнула перед ним дверцу, чтобы он мог сесть, наконец вернулся с небес на землю. Не произнеся ни слова, он опустился на сиденье, закрыл дверь и через несколько минут уже был совсем один у себя в кабинете.

Как уже бывало с ним раньше, он сразу почувствовал себя разбитым и одиноким. Он взял с книжной полки какой-то томик: это оказался сборник ноктюрнов Шопена. Амос открыл его и, пробежавшись указательным пальцем по строчкам, пристроил на нотную подставку на пианино, сел и попытался найти покой в музыке. Он играл по нотам, но музыка не находила отклика в его душе, занятой иными мыслями; тогда он вскочил и принялся мерить шагами кабинет. Он признался Марике в своих изменах, но вот что интересно: до этого он не считал их изменами. Как странно!

Однако сейчас ему предстояло вынести строгое суждение: либо его поведение было вполне невинным, и тогда он должен считать таковым и поведение своей бывшей девушки, либо ему следует чувствовать себя виноватым наравне с ней. Концепция, по которой женщина отдается исключительно по любви, в то время как мужчина лишь идет на поводу у своих сексуальных импульсов, не вовлекая в процесс сферу чувств, вдруг показалась ему смешной и бессмысленной, хотя раньше он ее вполне разделял. За все эти годы он не раз знакомился и встречался с девушками, которые вели себя в точности как представители противоположного пола.

Амос внезапно ощутил себя заблудившимся в лабиринте идей, из которого нет выхода. Он чувствовал глубокую усталость и полную потерю интереса к жизни. Медленно, как старик, он поднялся по лестнице, заперся в своей комнате и, упав на постель, почти сразу погрузился в сон.

Спустя всего час Амос проснулся, изрядно замерзший и в отвратительном настроении. Он спустился по лестнице и вошел в кухню, где тихонько переговаривались его родители. Ему не удалось понять, в чем заключалась причина спора, но он был уверен, что речь шла о нем. От этого Амос почувствовал себя униженным еще больше и ощутил странный протест против матери и отца. Тогда он развернулся и направился в сторону гостиной; там он включил проигрыватель и, слушая музыку, принялся ходить взад-вперед по комнате и думать о том, как было бы хорошо жить одному.

«Мужчина в моем возрасте, – размышлял он, – должен быть независимым и жить так, как он хочет, не подвергаясь ничьему контролю. Нет никакой необходимости переезжать куда-то далеко, достаточно просто иметь собственное пространство. Например, я мог бы пользоваться, когда мне надо, двумя маленькими квартирками в Поджончино, которые папа только что отремонтировал. Совсем скоро будет готов и дом напротив…»

Амос имел в виду дом, который отец предназначал для него в случае женитьбы. Правда, работы там велись весьма вяло, так что Амос даже начал подумывать, что отец специально медлит, потому что не считает Марику подходящей для него кандидатурой. Короткими, но выразительными сентенциями синьор Сандро уже дал сыну понять свое мнение по данному вопросу и больше к этой теме не возвращался.

Теперь Амос был вынужден признать за отцом удивительную прозорливость, которая в сложившихся обстоятельствах, с одной стороны, больно ранила и обижала его, а с другой – заставляла испытывать к тому все растущее уважение. У него возникло давно забытое ощущение, что отец может защитить его, уберечь от жизненных опасностей, и в минуту боли это пробуждало в нем детскую надежду на лучшее.

И пока эти эмоции бушевали в его сердце, он вдруг понял, что ему необходимо поделиться ими с отцом. Он бросился к пишущей машинке и стал стремительно печатать:

Бессмысленно спорить: мы никогда не договоримся. У меня нет никаких иллюзий: нас разделяют тридцать лет! Может быть, ты боишься, что не сможешь быть рядом со мной, если препятствия на пути вдруг остановят меня? Не надо волноваться, послушай: у меня проблемы, тяжелые испытания, но… ничто не напугает меня, ничто не остановит, ничто не заставит забыть о том, что я могу побеждать, – и я хочу добиться всего сам. Я хорошо знаю, что тебе сложно оправдать это мое вечное желание бороться, бросать вызов невозможному. Тебе это покажется невероятным, но я все больше замечаю, что очень похож на тебя; и мне бы так хотелось, чтобы силы никогда не оставляли тебя! Чтобы ты мог быть рядом со мной и помогать мне не сдаваться. Никогда!

Амос передал отцу это странное письмо, предварительно сообщив ему о своем твердом решении переселиться в дом в поместье. Кроме того, воспользовавшись выходными, которые семейство Барди решило провести в Лидо Ди Камайоре, он объявил, что остается дома, а ночевать будет в Поджончино, в той квартире, которая выходит на дорогу. Синьор Сандро остался не очень доволен этим, но противиться его желанию не стал; так Амос в короткий срок реализовал свои планы на независимую жизнь. Синьора Эди, в свою очередь, приветствовала эту инициативу, посчитав ее полезной для сына: так он сможет быстрее преодолеть страдания от прошедшей любви, которые делали его столь непохожим на себя самого. Перед тем как уехать на море, она убрала и привела в порядок квартиру, снабдив ее всем необходимым и пообещав еще приложить свою руку по возвращении.

Так для Амоса начался период беспечности, стремительно превратившийся в жизнь без тормозов, полную всяческих излишеств. С ним рядом постоянно находился Кристиано, его юный приятель, только что поступивший в университет. По вечерам они вместе направлялись в Кьянни, где Амос музицировал до полуночи, а Кристиано помогал ему устанавливать и разбирать инструменты и подключать провода. Потом они ужинали вместе с владельцем ресторанчика, веселым человеком, прямо-таки созданным для компании; ужин обычно тянулся допоздна, и вино текло рекой. Часто случалось так, что к их компании присоединялся еще народ, и тогда Амос приглашал всех к себе домой. И вот посреди ночи большая группа бездельников, среди которых были и весьма раскованные девицы, вваливалась в крошечную квартирку, где, тем не менее, всего было вдоволь: великолепная функциональная кухня, ванная комната и две спальни с широкими коваными кроватями. Ничего лучше и придумать было нельзя.

Когда все расходились по домам, чтобы поспать, на дворе уже стоял белый день. Поэтому работяги, по утрам встречавшие Амоса по дороге на поля, удивлялись: он так рано встает! Он же, смеясь, отвечал им, что еще не ложился.

В результате Амос спал совсем мало и часто пропускал обед. Днем он занимался своими лошадьми или объезжал какого-нибудь жеребенка друзей или знакомых, ибо это рискованное занятие, от которого его все отговаривали, пытаясь ставить препоны, для него было уникальной возможностью продемонстрировать окружающим свою смелость и способность бросать вызов невозможному. Когда он седлал жеребенка в первый раз, вокруг загона всегда собиралась публика, и он чувствовал себя немного героем, гнал от себя всякий страх и старался в мельчайших подробностях повторять все то, чему его в свое время научил Толедо. В эти мгновения он чувствовал себя по-настоящему счастливым и уверенным в себе. Это были его минуты славы. Потом он бежал принимать душ и готовился к новому вечеру, а главное – к новой ночи.

Вскоре родители Амоса начали беспокоиться за его здоровье, а возможно, и за его репутацию. Мать видела, что с каждым днем он выглядит все более бледным и утомленным; кроме того, после внушительной череды женщин, прошедших через его постель, она боялась, как бы он не подхватил какую-нибудь венерическую болезнь или еще того хуже. Ночью супруги Барди не могли уснуть при мысли, что их сын может поехать куда-то на машине с Кристиано, тоже усталым и немного навеселе…

Но над Амосом явно сияла счастливая звезда, а его ангел-хранитель был действительно бдительным и щедрым. Он падал с лошади и не ушибался, жил беспорядочной жизнью, но с ним ничего не случалось, у него не было определенного дела, но все вокруг любили его…

Адриано тем временем нашел работу в банке, женился, у него родилась дочка, но каждую пятницу он отправлялся к своему другу. Вместе они писали песни, а потом перебирались в кухню и готовили себе огромные порции карбонары[5]. Амос научился взбивать яйцо, обжаривать грудинку с чесноком и готовить соус. Друзья много беседовали о жизни, дружбе, любви; они говорили и прекрасно понимали друг друга, разбавляя разговоры добрым вином из семейных виноградников и порой позволяя себе выкурить пару тосканских сигар. Амосу нравилось докуривать до конца, и он выбрасывал сигару лишь тогда, когда она начинала обжигать ему пальцы. Курил он, разумеется, не затягиваясь: просто пускал дым, который опьянял его своим ароматом и помогал изгонять треволнения и грустные мысли, страхи и недовольство.

Чем больше он курил и выпивал, тем веселее и разговорчивей становился, тем свободнее говорил о себе, о своих мечтах и причинах, которые не давали им исполниться. Корни этих причин крылись в общей несправедливости жизненного уклада, в позорных компромиссах, на которые идут люди, готовые на все ради достижения своих целей. Когда у него разыгрывалось воображение, он говорил так убедительно, что забывал о белых пятнах в своем образовании, о собственной лени и поверхностности. Адриано выслушивал его терпеливо и с пониманием, подбадривал, а Амос в свою очередь, считая этого человеком честным, гордился уважением друга, который продолжал поддерживать его, хоть ему и никак не удавалось реализовать свои планы.

Амос все больше утверждался в мысли, что все дискографические боссы тупы и непрофессиональны, что директора телеканалов все до единого – коррумпированные рабы власти, зависимые от политики, и что, соответственно, в области музыки карьеру сделать практически невозможно – по крайней мере, если хочешь базироваться на старинных принципах честности, таланта и воли…

Его экзальтация порой доходила до такого состояния, что он переставал отдавать себе отчет в глупости и недальновидности подобных рассуждений. Если бы он хоть на мгновение задумался, то понял бы, что обычно такие разговоры ведут те, кто из-за собственной лени или никчемности никогда не приходит к финишу первым.

Когда Адриано уходил и Амос оставался наедине с самим собой, определенные сомнения все-таки начинали мучить его. Недавняя эйфория улетучивалась, подобно тому как рассеивается ночной туман при первых же лучах яркого летнего солнца. Тогда Амос ложился в постель и пытался как можно быстрее уснуть. Утром же, ополоснувшись прохладной водой, как он обычно делал еще со времен учебы в колледже, он припоминал свои вчерашние высказывания и начинал стыдиться того, что в очередной раз выставил напоказ собственные страхи и слабости – наименее благородную часть своей натуры.

Синьор Этторе продолжал каждый день навещать своего юного друга и всегда приносил с собой очередную книгу. Эти книги обычно становились темой для их оживленных дискуссий. Даже в сложный период разброда и шатаний Этторе оставался для Амоса одним из важнейших учителей жизни. Не воспринимая своего эмоционального воспитанника слишком всерьез, Этторе изо дня в день советовал ему быть практичным, не предаваться бессмысленным мечтам и не лелеять напрасные надежды; он убеждал Амоса не забрасывать учебу, ведь в дальнейшем именно на этом фундаменте он мог бы строить свои новые жизненные планы, которые при этом никак не препятствовали бы потенциальной карьере артиста…

Амоса его советы очень раздражали, но все же ему приходилось смириться с реальностью: в очередной раз он признавал за Этторе поразительную логичность рассуждений, не слишком свойственную ему самому, – хотя день за днем, месяц за месяцем в Амосе вызревал настоящий протест против насмешек судьбы. Что-то подсказывало ему, что не стоит бросать задуманное и слагать оружие, к вящему удовольствию тех, кто не верил в него и смеялся над его иллюзиями. Поэтому он продолжал писать песни, петь, репетировать и рассылать свои записи направо и налево, в надежде, что кто-нибудь поверит в него, но каждый раз ему отвечали одно и то же: мол, недостаточно иметь хорошие вокальные данные – необходимо быть оригинальным, обладать более определенной и узнаваемой индивидуальностью…

Амос протестовал, спорил, ругался, но одновременно с этим понимал, что с ним что-то не то, что необходимо кое-что подправить, усовершенствовать. Познакомившись как раз в этот период с одним молодым пианистом, он решил возобновить серьезные занятия фортепиано: расширение музыкальных знаний безусловно пойдет ему на пользу.

Карло, его новый учитель, поначалу отказывался, будучи уверенным, что Амос станет пренебрегать классическими занятиями, требующими от любого человека строгой дисциплины и самопожертвования. Но тот так настаивал, что Карло решил попробовать стать его преподавателем, и за короткий срок Амосу удалось развеять все его сомнения. Молодые люди подружились, и между ними установилось самое настоящее сотрудничество – гораздо большее, чем между любыми другими учителем и учеником: Карло все чаще садился за рояль, чтобы аккомпанировать Амосу, когда тот исполнял оперные арии, и постепенно они стали понимать друг друга все лучше и лучше.

Поначалу у них не получалось работать вместе: манера игры Карло была уж слишком академической, а исполнение Амоса было чрезмерно свободным, – но спустя некоторое время они сумели найти золотую середину. Великолепный пианист, Карло полюбил оперу и вскоре уже уверенно играл всевозможные арии. Обладая удивительной способностью играть с листа, он ставил ноты на подставку и ударял по клавишам, к радости Амоса, который наконец получил возможность развивать свой голос и совершенствовать вокальные данные, не подвергаясь пыткам, к которым он сам себя регулярно приговаривал до этого.

Занятия дарили ему новую энергию, новый энтузиазм. Он купил небольшой прицеп, куда можно было загружать всю электронную аппаратуру, и стал прицеплять его к отцовскому внедорожнику и ездить играть куда только вздумается: в ночные клубы, на деревенские праздники, на свадьбы, в гостиницы, в рестораны, на площади… Отец терпеливо сопровождал его повсюду, и они вдвоем таскали на плечах тяжеленные колонки, усилители звука, клавишные. Затем Амос занимался подключением всей этой аппаратуры, а когда все было готово, весь мокрый, бежал освежиться и потом пел и играл в течение двух, трех, а то и четырех часов подряд. В конце он всегда чувствовал себя удовлетворенным и счастливым: ему казалось, что эта деятельность компенсирует те долгие часы безудержного веселья и бездельничанья, которые в глубине души заставляли его мучиться угрызениями совести.

Дата добавления: 2015-06-28