Федор пил мало. Глядя на него, изо всех сил сдерживались и бояре, хотя бывало, что к концу пира выводили их под руки прислужники хана

Двадцать кибиток могло бы разместиться под высоким пологом ханского шатра. Покрытый снаружи белым, сделанным из самой мягкой шерсти молодых баранов войлоком, внутри шатер был отделан багряным шелком. Ковры цвета густой крови, расписанные драконами и зеленью райских трав, золотые подставки для светильников, источающие сухое тепло медные жаровни, наполненные углями, горы разноцветных подушек, сверканье золотой и серебряной посуды, пестрые одежды хана и его приближенных, переливы дивных изумрудов и аквамаринах на перстнях и ожерельях татарских пленниц — все это без хмеля ослепляло и туманило сознание.

Вокруг шатра горело множество костров. На кострах жарили целых баранов и варили в котлах головы молодых коней. Несколько тысяч татарских воинов сидели вокруг костров, закутанные в меховые халаты. Воины руками разрывали горячие мясо, высасывали из костей мозг, пили кумыс и кричали на разные голоса, выражая свою радость.

Пир в шатре Батыя начился в сумерках.

Зная о раздоре Федора с Глебом, Батый не приказал звать изгоя на прощальный пир, который он давал рязанскому посольству. Ополоница счел это добрым знаком, потому и не стал говорить Федору о своих подозрениях по поводу Истомы.

Федор не заметил разброда среди своих сотрапезников, осушил чашу и заговорил о скором возвращении в свой городок на Осетре.

Чокаясь с Федором, Истома расплескал вино. Ополоница отставил невыпитую чашу в сторону.

Близкий мир радовал его. Он посадил за свой стол Ополоницу и Истому, поднял чашу и сказал здравицу Руси и всем ее людям.

Проводив Тавлура, Федор повеселел.

Тавлур просидел в шатре Федора недолго. Уезжая, он передал Федору приглашения быть в шатре хана Батыя к вечеру для рукобитья и получения ханской хартии о мире с Рязанью и о выплате татарской орде десятины от всего живого и мертвого, чем владели князья всех рязанских городов.

Князь был бледен. Ночью долго писал Федор, отписывая отцу князю об успехах посольства, потому спать лег только под утро.

Церемония встречи ханского шурина была пышной. На пути Тавлура выстроились послы и все русские воины. Ополоница стоял сзади Федора.

Ополоница вышел на месячный свет и окликнул стремянного. Хлопая руковицей и руковицу, тот приблизился.

— Продрог? — спросил Ополоница. — Ложился бы…

— Захолодал совсем, боярин, — поежился плечами стремянный. — Да приказано быть на слуху.

— У боярина гости?

— Гуляют с вечера. Третий жбанчик пенного приканчивают.

— Не домыслился, кто?

— По обличью татарин, а речь, словно, наша.

— Ну, стереги, а я пойду.

Утром не пришлось Ополонице видеть князя Федора с глазу на глаз: рано прискакал к Федору ханский гонец упредить, что в шатер к нему следует полководец татарского войска и ханский шурин — Тавлур..

«МЕЧ ЗАНЕСЕН»

Прежде чем войти в шатер, Ополоница прошел к навесу, под которым поставили их коней, и позвал конюшего:

— Держи ухо востро, голубь. Не упивайся! Скоро эти косоглазые дьяволы примутся скакать, бороться или схватятся за ножи… От них всего ждать можно. Я покличу, — чибы конь был около меня без промедленья. Понял?

Конюший был немолодой, серобородый. Он посмотрел на Ополоницу хитрыми глазками и с сожалением поскоблил под шапкой:

— Будет по твоему. Только невмоготу тягостно быть натощак на таком пиру…

— Придем в свои шатры — я налью тебе полжбана.

— За посул благодарствую. Будет по твоему, не сомневайся, гуляй себе на здоровье.

Дата добавления: 2015-06-28