Часть первая 6 страница. – пошли, – Федя решительно двинулся вперед, по его лицу было видно, что он одобряет выбор Кузьмы

– Да.

– Пошли, – Федя решительно двинулся вперед, по его лицу было видно, что он одобряет выбор Кузьмы. – Постой, – он опять остановился. – А бутылку‑то надо или нет?

– Не знаю.

– Возьмем на всякий случай. Потребуется – она у нас в кармане. Пошли ко мне.

Так же решительно направились в обратную сторону.

– Я люблю всякие свадьбы, – признался Федя. – Весело бывает.

– Федор, у меня денег‑то нету.

– Пойдем. У меня тоже нету.

Хавронья встретилась им в ограде.

– Давай нам на бутылку, – сразу сказал Федя.

Хавронья показала обоим фигу:

– Нате вот, на закуску еще.

– Нам для дела, глупая, – терпеливо пояснил Федя.

– Для какого дела?

– Мы свататься идем. – Федя посмотрел на Кузьму. «Извини, конечно, иначе не даст», – говорил его взгляд. Кузьма согласно кивнул головой.

– Нету у меня денег, – отрезала Хавронья.

Федя долго смотрел на нее.

– Чего уставился‑то? Правда, нету. Были бы – для такого дела дала бы, – денег у нее действительно не было.

Федя почесал затылок.

– Хм… Достань мне рубаху новую.

Хавронья вынесла рубаху синюю, с белыми горошинами; Федя тут же, в ограде, переоделся.

Хавронья сгорала от любопытства, но выдерживала необходимую паузу.

– Кого же сватать‑то идете? – безразлично спросила она, скрестив на высокой груди полные руки.

– Секрет, – сказал Федя, подпоясываясь узким сыромятным ремешком.

Хавронья обидчиво поджала губы.

– Хоть бы уж молчал, пугало гороховое! Туда же… «Секрет»!

Федя пошел из ограды, Кузьма – за ним. Когда они были уже за воротами, Хавронья крикнула:

– У дружка твоего есть деньги‑то! Они вчерась из города приехали! – ей все‑таки хотелось, чтобы они нашли денег. Она бы тогда имела возможность рассказывать у колодца бабам: «Мой‑то сватать пошел за этого, приезжего‑то. Длинного. Все утро бегали – деньги доставали». За кого пошли сватать – это она надеялась узнать.

– А верно она про Яшку‑то, – сказал Федя. – Я совсем забыл. Пошли к нему.

Яша дал денег, изъявил желание тоже идти сватать, но Федя отказал:

– Ты после на свадьбу придешь.

По дороге зашли к старухе‑самогонщице, взяли бутылку самогону и направились к Поповым.

– Федор, разговаривать будешь ты.

– Конечно. Ты, главно… это… не волнуйся.

Но чем ближе подходили к поповской избе, тем больше Кузьма трусил.

– Пойдем потише, – попросил он.

– Ладно.

Оставалось каких‑нибудь метров двадцать до избы.

– А как ты будешь говорить, Федор?

– Не знаю, – честно признался Федя. – Я ни разу не сватался.

– А как же ты женился?

– Так это ж просто у нас делается. Отец ходил. Я ее и не знал почти, Хавронью‑то.

– Ну, уж ты как‑нибудь… постарайся.

– Конечно! – Федя поплевал на ладонь, пригладил жесткие прямые волосы. Волнение Кузьмы передалось и ему, он тоже начал робеть.

Кузьма застегнул ворот гимнастерки, на ходу стер рукавом кожанки какое‑то пятно на колене…

Перед самой дверью, когда Федя уже протянул руку к скобке, Кузьма остановил его. Сказал шепотом:

– Погоди… постоим немного.

Федя охотно отступил от двери.

– Ну пошли? Постучись сперва.

– Зачем?

– Так лучше…

Федя казанком указательного пальца неуверенно стукнул в дверь. Им никто не ответил. Федя постучал громче. Дверь открылась… На пороге стояла Марья.

– Здравствуйте. Проходите.

Федя хотел пропустить вперед Кузьму, а тот – Федю… Вошли вместе.

Сергея Федорыча дома не было. Ребятишек тоже не было – бегали на улице. У окна, на скамейке, в коричневой короткой шубейке и в цветастом платке сидела подружка Марьи, Нюрка, щелкала семечки.

Федя остановился у порога:

– А где отец?

– А они с кем‑то за лесом уехали. Вот, – показала глазами на Кузьму и покраснела, – для школы ихней.

– А‑а… – Федя тяжело сел на кровать, хлопнул ладонями себя по коленям. – Жалко.

Кузьма стоял у порога, пристально смотрел на подружку Марьи.

Марья перевела взгляд с Феди на Кузьму:

– А вы что хотели‑то?

– Да он нам нужен по одному делу, – сказал Федя.

Кузьма упорно глядел на Нюрку. Она страшно мешала ему. Не будь ее, казалось Кузьме, Федя давно бы заговорил о деле.

Федя потрогал бутылку в кармане. Встал.

– Ну, нет так нет, – он двинулся к двери, стараясь не глядеть на Кузьму.

Вышли. В ограде остановились.

– Не оказалось Сергея дома, – словно извиняясь, сказал Федя, озабоченно глядя вдоль улицы. – Надо же…

– Да, не повезло, называется, – согласился Кузьма. Он тоже смотрел в ту сторону.

Они как будто ждали, что Сергей Федорыч вот‑вот подъедет.

– Зря мы вышли, – сказал вдруг Кузьма. – Пойдем обратно!

Федя растерянно посмотрел на него.

– Сейчас?

– А что? Попросим, чтобы эта… вышла.

– Как ты ее попросишь? Придется уж так… А может, вечером? Сергей приедет…

– Пойдем, Федор. Что‑то со мной… черт ее знает, что делается. Трясет всего.

Опять Федя постучал в дверь и сам открыл ее. Вошел первым.

– Марья… – начал он решительно, но запнулся, посмотрел на цветастую, строго сказал ей: – Нюрка, выйди на улицу! Сидишь – прямо быдто вросла в эту скамейку.

Нюрка удивленно посмотрела на Марью, фыркнула и пошла на выход, значительно глядя на Кузьму.

Федя опять сел на кровать и опять хлопнул руками по коленям. Кузьма опустился на низкое припечье (острые коленки его оказались почти на уровне головы), сжал до отеков кулаки.

– Марья… Ты… это… замуж‑то собираешься? – спросил Федя, пытаясь изобразить на лице нечто вроде улыбки.

Марья занялась румянцем во всю щеку. Смотрела в пол. Федя кашлянул и объявил – как гору с плеч свалил: – Он хочет взять тебя. Он хороший человек.

Марья вскинула голову, посмотрела на Кузьму, потом на Федю, сказала негромко:

– Нет.

Кузьма не шевельнулся. Только крепче сжал кулаки.

– Не хочешь, значит? – спросил Федя, нисколько не удивляясь. – Зря.

Наступила гнетущая тишина. Никто не знал, как выйти из этого положения.

– А пошто не хочешь? – спросил Федя.

Кузьма поднял на него умоляющие глаза, но Федя не заметил этого, он смотрел на Марью с упреком.

Марья качнула головой:

– Не хочу. Что вам еще?…

Кузьма встал. Федя тоже поднялся.

На этот раз Кузьма вышел первым.

На улице, вздохнув всей грудью, сказал Феде:

– Даже легче стало, ей‑богу.

– А чего же… конечно, – «согласился» Федя. Ему не стало легче. Провал сватовства он относил только за свой счет. Он не верил, что Марья не хочет выходить замуж за Кузьму. Надо уметь сватать.

Пошли вместе. На перекрестке, прежде чем свернуть в кузницу, Федя замедлил шаг.

– Куда самогон теперь девать? – спросил он.

– А? – Кузьма тоже остановился. – Ты на работу?

– Ага.

– Пойдем, я тоже с тобой.

В кузнице уже шуровал молотобоец Гришка Шамшин, молодой парень с сильными, непомерно длинными руками.

Еще когда подходили к кузне, Кузьма, глядя себе под ноги, сказал Феде:

– Я выпить хочу, Федор.

– Сейчас выпьем, – понимающе откликнулся Федя. – Это надо.

Он усадил Кузьму на какой‑то ящик, турнул Гришку домой:

– Бегом – огурцов и хлеба!

Гришка через пять минут явился с огурцами и хлебом.

Закрыли дверь на крюк, поддули горн, чтоб светлее было, сели в кружок.

Пили из большой медной кружки по очереди. Молчали. Думали.

После первой кружки у Кузьмы сделалось тепло в груди. Захотелось встать, взять кого‑нибудь за грудки, глядя в глаза, в чьи‑нибудь глаза, рассказать все… Он не знал, что это «все» и о чем рассказать, но начал бы он так: «Ты понимаешь? Понимаешь ты?… Неужели вы ничего не понимаете?…»

– Что это вы такие хмурые? – спросил простодушный Гришка.

– У него горе, – серьезно сказал Федя.

Кузьма выпил еще полкружки самогона и теперь только понял, что у него – горе. Большое горе. Горе – это то, что едко и горячо подмывает под сердце. Оказывается, это горе. Кузьме стало все понятно.

– Да, горе, – сказал он и заплакал, уже больше не мог сдерживаться.

Плакал, уткнувшись лицом в ладони, горько, всхлипами. Плакал, качал головой.

Федя молчал. Серьезно смотрел на Кузьму и чувствовал, как этот длинный честный парень вместе со своим горем входит в его большую, емкую душу, становится понятным ему, становится другом. Могучий Федя испытывал острое желание как‑нибудь помочь ему. Он не знал только, как помочь?

– Ты, может, уснешь? – спросил он.

– А? – Кузьма открыл лицо. – Что ты сказал?

– Уснуть бы надо…

– Ладно.

Постелили в углу сена. Кузьма лег и сразу уснул. Федя долго сидел около него, потом встал, махнул рукой Гришке – вышли на улицу и принялись разбирать косилку. В кузнице в этот день не стучали.

Домой Кузьма пришел ночью. Нарочно задержался у Феди, чтобы не встретить никого, особенно тяжело было бы видеть дядю Васю и Клавдю. Они, конечно, знали о его печальном сватовстве.

Не тут– то было.

Клавдя ждала его у ворот. Заслышав знакомые шаги, пошла навстречу.

– Здорово, Кузя, – она не кричала, не плакала, даже, кажется, не сердилась. Говорила спокойно, только голос чуть вздрагивал.

– Здорово, – Кузьма наершился, приготовился быть кратким, дерзким, грубым, если на то пойдет, – приготовился к бою.

Боя не последовало.

Клавдя взяла его под руку, повела в дом.

– Два часа дожидаюсь тебя… замерзла. Свататься ходил?

– Ходил.

– Не вышло?

– Ну и что?

– И не выйдет. Зря старался.

– Почему это?

Клавдя помолчала, крепче прижалась к Кузьме, тихо, счастливым голосом сказала:

– А ребеночка‑то куда денешь? Он ведь наш… Я уже отцу с матерью сказала про все.

Кузьма остановился:

– Как это?

– Так. Ты чего удивляешься?

Кузьма не верил. Хоть не много он понимал в этих делах, но все же знал, что для такого заявления рановато.

– Врешь.

– Я и не говорю, что сейчас. Но он же будет. Как ему не быть?

Она стояла близко – беззаботная, неподдельно счастливая. Улыбалась.

– Ну, что дальше?

– Все. Я не обижаюсь, что ты ходил… туда. Пошли в дом.

Платоныч тоже дожидался его, не спал. Когда Кузьма лег, он накрыл его с головой одеялом и заговорил тихо:

– Ты что делаешь?

– Ходил сватать, – так же тихо ответил Кузьма.

– У тебя все дома?

– Все.

– Завтра я поговорю с тобой.

– Ладно.

– Что «ладно»? Что «ладно»? Прохвост! Правильно, что не пошла за такого.

Кузьма лежал, вытянув руки вдоль тела… Смотрел в черноту и там, в черноте, видел, как вспыхивают и медленно рассыпаются в искры красные огоньки. В груди было пусто. В голове воздвигались какие‑то маленькие миры из синего неба, домов, полей, безликих людей… Воздвигались и рушились.

Кузьма смотрел прямо перед собой, вверх, и думал смутно: «Ну и что? Ничего!». А миры в голове воздвигались и рушились – быстро и безболезненно.

– 18 ‑

Через неделю после того, как Егор поселился в охотничьей избушке, к Михеюшке пришла дочь.

Михеюшка рассказывал в это время Егору про «ранешных» разбойников. Это были разбойники! А што сичас?! Украл человек коня – разбойник. Проломил голову соседу – тоже разбойник. Да какие же они разбойники! Этак, прости господи, мы все в разбойники попадем. Если ты разбойник, ты должен убивать купцов. Должна быть шайка, и атаман – обязательно. И в земле у них не по пуду золота, а чуть поболе…

– Купцов‑то нету теперь, – вставил Егор, заинтересованный рассказом. – А эти… нэпманы, что ли, какие‑то.

И тут вошла Ольга.

– Вот и дочь моя заявилась! – обрадовался Михеюшка.

– Заявилась! – огрызнулась Ольга. – Пятнадцать верст по такой грязи – черт не ходил…

– Сразу надо начинать с черта, – недовольно заметил Михеюшка, развязывая большой мешок. – Хлебушко есть, сальце, пирожки разные… все правильно. Чего долго не была?

Ольга только теперь заметила в полутемной избушке гостя.

– Егорка ведь?… Ты чего здесь?

Егор не ответил (как будто она сама не понимала, чего он здесь!), слез с нар, прикурил от выпавшей из камелька щепочки, сел на чурбак: он знал, что баба сейчас будет выкладывать деревенские новости. Хотелось узнать, что делается дома.

Ольга долго распутывала шаль и все ворчала, что это не погода, а наказание господнее (странное дело с этими бабами: когда им даже не очень нужно и даже совсем не нужно, они могут так легко, просто врать, будто имеют на это какое‑то им одним известное право. Погода на дворе стояла ясная, тихая, холодная, – лето обещало быть хлебородным).

Раздевшись наконец, Ольга оглядела избушку, нашла веник, стала подметать и заговорила, кстати, о том, что вот если бы оставить мужиков одних, то их скоро надо было бы вытаскивать из грязи за уши. А все на баб ругаются, все недовольны: мол, ничего не делают, пятое‑десятое…

– Интересно бы посмотреть на вас тогда…

Михеюшка отрезал кусочки сала и подолгу жевал их беззубым ртом, очень довольный.

– Што нового там? – не выдержал Егор.

– Где?

– В Баклани, где…

– Чего там нового?… Отца твово видела, по улице шел. Слабый шибко. Идет – вроде улыбается, а самого, сердешного, ветром шатает…

У Егора под сердцем шевельнулась непрошеная жалость. Конечно, все не так, как расписывает эта шалаболка. «Отца ветром шатает»! Глупая баба! А все равно стало жалко отца.

Егор погасил окурок, хотел выйти на улицу, но Ольга продолжала рассказывать:

– А к Маньке‑то новые сваты приходили. Пошла девка в гору с твоей руки…

– Кто?

– Городской парень этот… Как их называют, забыла уж…

– Полномоченный, – подсказал Михеюшка.

– Леший их знает. Ну, со стариком они приехали, школу еще хотят…

– Ну и што? – сердито оборвал Егор.

– Ну, и пришли… с Федей Байкаловым. Нашел кого позвать! Смех один…

– Ну?

– Ну, самого‑то Сергея Федорыча как раз дома не было. Она и говорит, Манька‑то: вот, мол, приедет отец, тогда приходите, а без отца я, дескать, не могу разговор вести.

Егор хлопнул дверью, сбежал с высокого крыльца… Лицо горело.

– Ах ты… паразитство! Гадость! – он несколько раз подряд негромко выругался.

Остановился посреди поляны, не знал, что делать дальше.

Присел на дровосеку, но тотчас вскочил и вошел в избушку.

– А Макар‑то тоже здесь живет? – спросила Ольга.

Егор не ответил, снял со стенки ружье и вышел, так хлопнув дверью, что с потолка, из щелей, посыпалась земля.

Лес просыпался от зимней спячки. Распрямлялся, набирался зеленой силы.

Солнце основательно пригревало. Пахло смольем. Земля подсохла, только в ложбинах под ногами мокро чавкало.

В полдень Егор пришел на пасеку к Игнатию.

Игнатий возился с ульями, сухой, опрятный, в черной сатиновой рубахе, сшитой красными нитками.

– Пришел, беженец? Домой?

– Нет. Мне Макара надо.

– Зря. Я думал, ты домой. Вертаться надо, Егор.

– Где Макара найти?

– А хрен его знает! Макар теперь залился. Дурак он у вас отпетый…

Егор понял, что Игнатий осторожничает. Пожалуй, не скажет, где скрывается банда. Он скинул с плеча переломку, взвел курок и нацелился в грудь Игнатию.

– Говори, где Макар? Или – ахну сейчас и не задумаюсь. Ты еще не знаешь меня.

У Игнатия отвисла нижняя губа и ярко покраснел кончик носа.

Долго стояли так.

– Как же мне не знать вас, – заговорил наконец Игнатий, не спуская глаз с Егора. – Живодеры… И породил вас живодер. Напугал, страмец, аж в брюхе что‑то лопнуло, – он плюнул под ноги Егору. – Бессовестный, на старика ружье поднял!

– Где Макар?! – крикнул Егор, бледнея.

– В кучугурах, за вторым перешейком, где Змеиная согла… подлец ты такой. Я тебе это запомню.

Егор опустил ружье, повернулся и пошел прочь широким шагом.

– 19 ‑

Макар с Закревским играли в шашки. Обыгрывал генеральский сын. Макар злился и от этого играл хуже, просаживал одну пешку за другой.

– Ходи.

– Пойду. Ты только не расстраивайся.

– Думаешь, как этот…

– На.

– Так… А вот так?

– А я вот так!

– Угорела пешечка. Даже две. Дамка. Ваша не пляшет.

Макар наморщил лоб. Крякнул.

– Насобачился ты в этом деле! Давай еще?

– Надоело.

За дверью возник шум.

Закревский поднялся:

– Что там?

Дверь в землянку отворилась, вошел Егор.

– К вам, как в церкву, с ружьем не пускают.

Макар обрадовался брату. Он скучал без него, хотя не сознавал этого.

– Егорка? Тю!…

Закревский тоже улыбался: – Проходи. Пришел… блудный сын. Давно пора!

Егор сел на пенек, огляделся:

– Неплохо живете.

– А как ты думал! – Макар, подбоченившись, с улыбкой смотрел на брата. – Увидишь, через полгода что будет. Ковры будут висеть и сабли. Ты в деревне был?

– Нет.

– А где ты живешь? У Игната?

– У Михеюшки.

– Что слышно из деревни?

– Ничего. Отец… живой. Пашут, наверно.

– Пускай попашут, – сказал довольный Макар. – Раздевайся. У нас теперь жить будешь.

– Мне надо поговорить с тобой.

– Ну.

Егор посмотрел на Закревского.

– Пойдем на улицу.

Макар первый вышагнул из землянки, Егор – за ним. Остановились. Егор долго смотрел в землю.

– Дай мне коня, браток. Ночью приведу назад.

– Зачем?

– Надо.

– Не скажешь – не дам.

Егор посмотрел на верхушку сосен, на Макара, криво улыбнулся.

– За невестой съездить.

– За Манькой?!

– Ага.

– Украсть хочешь? – Макар широко улыбнулся. – Давай вместе. Пошли! – он втолкнул Егора обратно в землянку.

– Мы поедем в деревню за невестой, – объявил Макар.

Закревский насторожился:

– Как это – за невестой?

– Так. Воровать поедем невесту. Понял?

Закревский понял.

– На наших лошадях?

– Ну да. На чьих же?

– Нельзя.

Макар поднял брови:

– Как это нельзя?

– Нельзя, ребята. Я все понимаю, но… это глупый риск. Можете легко засыпаться.

– Не дашь коней? – спросил Макар.

– Не дам.

Макар снисходительно не то улыбнулся, не то поморщился.

– Пойдем, Егор, я покажу, каких подседлать.

– Макар! – резко крикнул Закревский.

Но Макар уже вышел из землянки и уверенно показывал Егору:

– Себе – вон того жеребца в чулках. Лев! Мне – во‑он Гнедко… Седлай. Я пойду переобуюсь.

Егор долго примеривался к жеребцу, пока взнуздал его. Рослый скакун сердито косил большим темным глазом, прижимал уши и разворачивался задом, когда Егор приближался к нему. Наконец Егор загнал его в кусты и там обротал. Вошел в землянку.

Макар стоял перед Закревским – руки в карманы, одна нога небрежно отставлена.

– Не командуй шибко много. Понял? Это отец твой генералом был, а ты не генерал.

Закревский, прижимая руки к груди, кричал:

– Да ты же попадешься, дура! Лошади пропадут! Лошади же пропадут!…

– Хрен с ними. Што я, дешевле лошадей?

Увидев Егора, спросил весело:

– Подседлал?

– Ага.

Закревский, злой и уставший, сел к столу.

– Идиоты!

– Сейчас… переобуюсь. Промочил давеча… – Макар начал стаскивать сапоги.

– А куда вы ее привезете? – спросил Закревский. Ему никто не ответил.

– Сюда, что ли? – опять спросил он, уже миролюбиво.

– Нет, – ответил Егор.

– Хоть бы уж свадьбу тогда сыграть, – сказал Закревский. По правде говоря, о лошадях он беспокоился меньше всего. Ему не нравилось, что Макар много своевольничает. Это было тем более неприятно, что без Макара он теперь не мог обходиться.

– Но свадьбу мы все одно справим! – воскликнул Макар, подняв глаза на брата: он и утверждал, и спрашивал.

Егор неопределенно пожал плечами:

– Надо сперва невесту привезти.

– Привезе‑ем! Сейчас мы ее, голубушку, скрутим. Хорошая девка! – похвалил он, обращаясь к Закревскому.

Ему сейчас казалось, что он о Марье всегда так и думал, что она хорошая.

Закревский обиженно отвернулся от него.

Макар вдруг задумался.

– Может, мне тоже кого‑нибудь украсть? – спросил он. – А?

– Укради уполномоченного, – сказал Закревский и улыбнулся.

Макар хохотнул.

– Хороший ты парень, Кирька, только гнусишь много. Лучше я погожу с невестой. Поехали? Ноченька как раз темная!…

Макар посвистывал, похохатывал: нравилось, что под ним легкая сильная лошадь, нравилась тихая темная ночь, нравилось быть вольным человеком.

Егора тоже дурманила эта бешеная гонка. Не мог он только представить, что через некоторое время у него в седле будет Марья. Как‑то не верилось.

Влетели в деревню. Погнали по улице, мимо родительского дома. Свернули в переулок… Вот и Марьина изба. Огонек светится.

У знакомых ворот Макар остановился.

– Как будем? – спросил Егор.

– Не знаю… Зайти… и вынести без разговоров?

– Ребятишки там… перепугаются.

– Свистни ей под окном.

Егор соскочил с коня, подкрался к окошку, заглянул.

– Однако, дома нету.

– Ну‑ка свистни.

Егор негромко свистнул и отошел на всякий случай к воротам: мог выйти сам Сергей Федорыч с какой‑нибудь штукой в руках. Но никто не выходил. Тогда Макар заложил в рот два пальца, тишину ночи резанул тонкий, проникающий в сердцевину мозга свист. Тотчас хлопнула избная дверь – в сенях послышались шаги, чьи угодно, только не девичьи. Егор подбежал к коню, сел. Успел шепнуть Макару:

– Не отвечай, если сам выйдет.

На крыльцо вышел Сергей Федорыч:

– Кто это здесь подворотничает?

Было совершенно темно.

Макар легонько тронул лошадей.

Выехали из переулка. Остановились.

– Что делать?

– Вот что: заедем к Нюрке Гилевой, скажем, чтобы вызвала нам Маньку, – предложил Егор. – Они товарки.

Вышел брат Нюрки, Колька Гилев, парнишка лет пятнадцати.

– Чего? Кто тут?

– Нюрка ваша дома?

– Дома.

– Вызови ее. Только не говори, кто зовет.

– А зачем тебе? – Колька подозрительно, с опаской всматривался в Макара.

– Надо. Да не бойся ты. Мужик, а сдрейфил.

Колька некоторое время колебался, потом пошел в дом.

Нюрка сообщила, что Марья дома, но у нее болят зубы.

– Поехали к ней. Садись ко мне.

– Поехали. Ой, да на конях! Вы чего эт, ребята? Чего затеяли‑то? Откуда кони‑то?

Братья молчали. Макар подсадил Нюрку к себе.

Тогда Нюрка сама принялась рассказывать, как приезжий парень Кузьма приходил сватать Марью. В середине рассказа она вдруг так взвизгнула, что жеребец прыгнул вперед, – это Макар решил от нечего делать побаловаться с ней.

– Дурак!

– А ты не прижимайся ко мне, не наводи на грех.

– Кто к тебе прижимается‑то? Вот черт! – Нюрка, наверно, покраснела. – Бессовестный!

Снова подъехали к Марьиным воротам.

– Только не говори, что мы тут. Боже упаси! Мы хочем нечаянно…

Нюрка вошла в избу, и ее долго не было.

Макар сидел на коне, а Егор стоял около крыльца – на тот случай, если Марья, заподозрив что‑либо, захочет вернуться в избу.

Наконец скрипнула дверь… По сеням шли двое. Егор весь напружинился.

На крыльцо вышла Нюрка, за ней Марья.

– Вот – дожидаются, – сказала Нюрка.

Марья всматривалась в темноту.

– Кто?

Егор молчал. Марья была в двух шагах от него. Он мучительно соображал: сразу ее хватать или сперва сказать что‑нибудь?

В этот момент избная дверь хлопнула. В сенях заскрипели мужские шаги. Это решило все.

Егор оттолкнул девушек от двери, ощупью забросил петлю на пробой, легко вскинул на руки Марью и побежал к лошади.

Марья громко вскрикнула:

– Тятя!

В дверь из сеней заколотили руками и ногами.

– Что там?! Эй! Откройте! Люди! – заполошным голосом кричал Сергей Федорыч, но людей на улице в такую пору не бывает.

Когда Нюрка догадалась откинуть петлю, кони были уже далеко – слышно было, как распинают грязную дорогу четыре пары лошадиных копыт.

– 20 ‑

Кузьма узнал обо всем от Клавди.

Она рассказала на другой день… Радости скрыть не умела.

Шли вместе домой.

– С Егором теперь Марья…

На мгновение Кузьме показалось, что дорога под ним круто вспучилась горбом. Он остановился, чтобы устоять на ногах. Почему же так? Разве он на что‑нибудь еще надеялся после того скандального сватовства и после того, что было потом?… Разве надеялся? Надеялся. А теперь – все.

Кузьма повернулся, пошел к сельсовету – там был Платоныч. Он не знал, для чего нужен сейчас дядя Вася. Наверно, совсем не нужен. Просто надо было куда‑нибудь быстро идти. И он шел. И думал: «Все. Теперь все». Представил, как Марья испугалась и плакала.

Раздумал идти в сельсовет.

Стал вспоминать, где живут Любавины. Спросил у какой‑то бабы.

– Дак вот же! Рядом стоишь, – показала баба.

Кузьма вошел во двор к Любавиным.

Из– под амбара выкатился большой черный кобель и молчком кинулся ему в ноги. Кузьма выскочил за ворота. Крикнул:

– Хозяин!

Вышла Михайловна, прицепила кобеля.

– Мужики дома?

– Хозяин один.

Кузьма вошел в избу, сразу спросил:

– Где ваши сыновья?

Емельян Спиридоныч сучил дратву; рукава просторной рубахи закатаны по локоть, рубаха не подпоясана… Большой, спокойный.

– Какие сыновья?

– Твои.

– У меня их четыре.

– Младшие.

Емельян со скрипом пропустил через кулак навощенную дратвину.

– Я про этих ублюдков не хочу разговаривать.

– Они не были дома после того… как ушли?

– А тебе што? Не были.

Кузьма вышел.

Куда теперь? С какого конца начинать? К Феде?

Федя работал.

Кузьма вызвал его… Отошли, сели на берегу.

– Отец сам не знает, это верно. Потом… я думаю, што они не в банде.

– Почему?

– Так. Наших, бакланских, там нету. Люди бы знали. Разговоров нет, значит, никого наших нету.

Долго молчали.

Кузьма курил.

– У их Игнашка есть… – заговорил Федя. – На заимке живет. Тот может знать. Не скажет только…

Приехали к Игнатию под вечер.

Хозяин долго не понимал, чего от него хотят, терпеливо, с усмешкой заглядывал в глаза Кузьме и Феде. Потом понял.

– Не знаю, ребята. Чего не знаю, того не знаю. Наши оболтусы были у меня, когда сбежали из дома. А потом ушли. Я им сам говорил, что надо домой вертаться. Не послухали. Где они теперь, не знаю.

– Собирайся, – приказал Кузьма. Глаза его смотрели прямо, не мигая, внимательно и серьезно.

– Куда? – спросил Игнатий, и усмешка погасла.

– С нами в деревню.

– Зачем?

– Посидишь там, подумаешь… Может вспомнишь, где они.

– А‑а! – усмешечка снова слабо заиграла в сухих глазах Игнатия. – Пошли, пошли! Думать мне нечего, а посидеть могу. Глядишь, кой‑кому и влетит за такие дела. Маленько вроде не то время, чтоб сажать без всякого…

Елизар Колокольников был в сельсовете, когда привели Игнатия. Он сделал вид, что хорошо знает, за какие делишки попался этот Любавин, строго нахмурился, глядя на него. Потом, когда того заперли в кладовую, спросил у Кузьмы:

– Эт за што его?

– Допросим. Он, наверное, знает про своих племянников. Елизару показалось, что Кузьма действует, пожалуй, незаконно. Однако говорить с ним об этом не стал. Собрался и пошел к Платонычу.

Платоныч сразу же пошел в сельсовет. На Кузьму разозлился крепко. «За девку мстит, паршивец! Шутит с такими делами!»

Кузьма сидел за столом, положив подбородок на руки, смотрел на дверь кладовой, за которой «думал» Игнатий.

Платоныч вызвал его на улицу.

– Зачем старика арестовал?

– Он знает про банду. Я чую.

– Жалко, у меня ремня с собою нету. Снял бы с тебя штаны и всыпал, чтобы ты лучше почуял, что такими делами не балуются. Ты что, опупел? Сейчас же выпусти его!

– Не выпущу.

Платоныч высморкался. Некоторое время молчал.

– Кузьма, ты делаешь большую ошибку. Ты во вред Советской власти делаешь. Чего же людей дергаешь, молокосос ты такой?! Кто дал тебе такое право?! Немедленно выпусти его!

– Нет! – Кузьма стоял, ссутулившись, смотрел на дядю исподлобья. – Это ты делаешь ошибку. Пять лет уж скоро Советская власть, а тут… какие‑то разъезжают, грабят население. Это не во вред? До чего осмелели, гады!… Не выпущу – и все. У меня сердце чует, что он знает про банду!

– Дай сюда наган! – сдавленным голосом крикнул Платоныч.

– Не дам.

Платоныч сам полез в карман Кузьмы, но тот оттолкнул его…

Старик удивленно посмотрел на племянника, повернулся и пошел прочь, сгорбившись.

На крыльце появился Колокольников.

– Ты можешь идти домой. Я сам здесь останусь, – сказал Кузьма.

Дата добавления: 2015-06-28