Студопедия

КАТЕГОРИИ:


Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748)

Annotation 34 страница




 

– Дай, – посоветовал Иван. – Ты уж не выходи пока никуда, отлежись здесь, а то стыда не оберешься – опух весь.

 

– А что было-то? – спросил Степан.

 

– Ты сколько выпил вчера?

 

– Черт его знает… Бутылку, кажется.

 

– И с бутылки тебя так развезло?

 

– А что было-то?

 

– Убить хотел, я ж тебе говорю. Вон видишь окно-то… Стрелял.

 

Степан принялся искать по карманам папиросы.

 

– Я пока побуду у вас,– сказал негромко. Вытащил пустую пачку, смял ее, бросил в угол. Лег, закрыл рукой глаза. Ему было тяжело.

 

– Не переживай особенно-то, – сказал Иван. – Никто не видел, кажется.

 

– На, похмелись, – сказал Пашка, подавая Степану стакан водки.

 

Степан сел, выпил, опять лег, закрыл лицо рукой. От закуски отказался – закрутил головой. От папиросы тоже отказался – тоже мотнул головой. Молчал.

 

Пашка с Иваном ушли на работу.

 

О поступке Степана узнали в деревне. Поползли слухи! Пашка Любавин изнасиловал невесту Степана. Степан стрелял в него, не попал. Тогда братья Любавины зверски избили Степана и спрятали его у себя дома. К вечеру того же дня история эта гуляла втихаря из дома в дом. Дошла она и до райкома партии.

 

На другой день, с утра, Родионов вызвал Степана к себе в кабинет.

 

Степан вошел спокойный, готовый ко всему. Он и сам хотел прийти к Родионову.

 

– Здравствуйте, Кузьма Николаич.

 

– Здорово. Садись.

 

Степан сел в мягкое кресло, положил на колени большие жилистые руки… Посмотрел на них, снял с колен, сунул в карманы. Посидел немного, вынул руки из карманов, опять положил на колени, но тут же убрал, положил на пухлые боковины кресла. Но опять убрал, – зажал между колен. Так остался сидеть.

 

Родионов дописывал что-то. Дописал.

 

– Ну? – спросил он, поднимая глаза на Степана. – Рассказывай.

 

– Напился вчера, подрался с Любавиными.

 

– За что?

 

– По дурости своей…

 

– Ну, а все-таки.

 

– Та-а… – Степан мучительно сморщился. Он жестоко страдал. – Девку приревновал к одному Любавину…

 

– К какому?

 

– К Павлу… Я сегодня все обдумал: снимайте меня с секретарей, а из партии, я прошу, не надо. Любое взыскание… самое строгое, только не исключайте.

 

Родионов встал из-за стола, прошелся по кабинету.

 

– Это до каких же соплей надо упиться, чтобы поднять ружье на людей?! – резко и горько спросил он. – А? Ты что, бочку выпил?

 

– Бутылку, – Степан положил огромные кулаки на колени и мрачно рассматривал их.

 

Родионов остановился около него.

 

– Ты секретарем сам теперь не хочешь быть или боишься, что все равно не оставят?

 

– Сам, конечно. Какими же я глазами на них глядеть буду?

 

– На кого?

 

– На всех… На комсомольцев.

 

– Тьфу!… Черт, – Родионов опять стал ходить по кабинету. – Это уж я не знаю, какими ты глазами будешь глядеть на них. А глядеть придется.

 

– Я перееду куда-нибудь.

 

– Будешь секретарем, как и был, – твердо сказал Родионов.

 

– Вы что?

 

– Ничего.

 

– Так сами комсомольцы снимут…

 

– Поговорим с комсомольцами. Я лично буду настаивать, чтобы тебя оставили в райкоме. Получишь взбучку хорошую и будешь работать.

 

– Войдите в мое положение, Кузьма Николаич…

 

– Я вошел! – рявкнул Родионов. – Вошел – и вышел! Бежать собрался? Вот! – секретарь показал Степану кулак. – И запомни мой совет: от себя не бегай – не убежишь. Нашкодил? – смотри в глаза людям! Кровью плачь, а смотри! – секретарь застучал казанками пальцев по столу; он обозлился, говорил с придыхом, смотрел прямо и гневно, шрам на лбу побагровел. – Семьдесят семь потов прольешь, глаза на лоб вылезут, тогда приходи снимать выговор. Все. Можешь идти. Тебе еще на бюро пустят ежа под кожу, так что приготовься. И не распускай слюни, и не психуй. Работай.

 

Степан поднялся. Родионов пошел вокруг стола – садиться на место.

 

– И еще вот что, – вспомнил он. – Такие слова, вроде «кулацких выродков», выбрось навсегда из разговора. Понял? Кулаков давно нету и выродков тоже нету – есть люди.

 

Степан вышел из кабинета.

 

Часа через два после этого Родионов поехал в Ключевской сельсовет – это километров семьдесят пять от Баклани. Ехали вдвоем, разговорились.

 

– Что же ты не расскажешь ничего? – спросил Родионов.

 

– А чего рассказывать?

 

– Что у вас сегодня ночью было?

 

Иван посмотрел на Родионова.

 

– Ничего.

 

– Драка была?

 

– Была небольшая.

 

– Даже стрельба, говорят.

 

Иван промолчал. Родионов посмотрел с усмешкой.

 

– Старая тюремная привычка – не болтать?… Силен мужик. Я уже все знаю, не скрывай. Здорово подрались?

 

– Ерунда… шуму только много.

 

– Шуму много, – согласился секретарь.

 

Помолчали.

 

– Что ему теперь будет? – спросил Иван.

 

– Кому? Воронцову? Что будет… Снимут с секретарей, исключат из партии…

 

– Зря, – убежденно сказал Иван.

 

Родионов с интересом посмотрел на него.

 

– Что «зря»? Мало?

 

– Зря исключите. Так можете пробросаться хорошими коммунистами.

 

– А ты откуда знаешь, что он хороший коммунист?

 

– Видно человека…

 

– Ну-у… внешность обманчива. Слышал такую присказку – про внешность?

 

– Слышал. Не знаю, как кто, а я по-своему рассуждаю: если человек хороший, значит, и коммунист хороший. А хорошего человека всегда видно.

 

– Ох ты?

 

– А что, не так? Вы, конечно, по-своему цените: для вас – чтоб биография была чистая, чтоб говорить умел человек, чтоб у него вид важный был…

 

– Конечно, – согласился секретарь. – Не рецидивистов же восхвалять. Но ты все-таки ошибаешься, – добавил он серьезно. – И беда в том, что многие так думают, не один ты – помолчал, глядя вперед на дорогу, подумал. – Ничего, все войдет в норму. Все будет как надо. А Ивлев, по-твоему, хороший коммунист? – Кузьма Николаевич опять с интересом посмотрел на Ивана.

 

– Ивлев? Он и коммунист и человек хороший, – не задумываясь сказал Иван. – Он такой… настоящий.

 

– А я?

 

Иван посмотрел на секретаря.

 

– Ничего.

 

Засмеялись.

 

– Спасибо и на этом. Значит, по-твоему, не надо исключать Воронцова?

 

– Нет. Этот, если выйдет, скажет что, так ему хоть поверишь. Видно, не болтун. А вот таких, которые полтора часа алилуя поют, я бы на вашем месте гнал в три шеи. Неужели не видно, кто себе жирный кусок хлеба зарабатывает, а кто действительно коммунизм строит?

 

– Легко рассуждать…

 

– Они вам всю обедню портят, горлопаны эти. У нас в автобазе в Москве был один: как собрание, он первый орет: «Коммунизм!» «Коммунизм!» А потом два контейнера с барахлом со склада увез по фальшивым документам. Вот тебе и «коммунизм». А этого вот разоблачили, в Краюшкино-то… Тоже небось убеждал. Ненавижу таких гадов. Воруешь, так уж молчи хоть.

 

Родионов чему-то вдруг негромко, весело засмеялся.

 

– Иван, а ведь вы совсем другие стали… Совсем непохожие!

 

– Как это? Кто?

 

– Вы… – Родионов хотел сказать «Любавины», но не сказал. – Люди.

 

– Все меняется, – Иван не понял, о чем говорит секретарь.

 

Родионов отвернулся и задумчиво, с легкой усмешкой, смотрел вперед. Мысли его были где-то далеко.

 

– Все будет хорошо, Ваня, – сказал он. – Будет на земле порядок. И нас добрым словом помянут.

 

На бюро Родионов коротко доложил:

 

– Воронцов приревновал невесту к одному парню, к Любавину, напился и учинил драку. Стрельбу открыл. Серьезного ничего нет, но шуму много. Предлагаю выслушать его…

 

– Простите, Кузьма Николаич, – перебил его Селезнев, – мы это дело сейчас рассматриваем как персональное? Или в порядке предварительного знакомства? На бюро комсомола разбирали поступок Воронцова?

 

Родионов поморщился от обилия вопросов, пояснил:

 

– Я опасаюсь, что на комсомольском бюро могут погорячиться и вымахнуть с водой ребенка. Поэтому мне бы хотелось, чтобы у райкома партии до разбирательства этого дела там было свое определенное мнение. Рассматривайте это как предварительное знакомство, все равно. Суть не в этом. Я прошу учесть вот что, – Родионов встал. – Прошу учесть вот какое обстоятельство, товарищи: проступок Воронцова тяжелый, и наказать мы его накажем, но это парень наш. Это честный, преданный партии человек. Как секретарь он начал работать хорошо. И думаю, что и дальше не подкачает. Жизнь он прожил трудную, всего добился своим горбом и головой, авторитет среди молодежи у него крепкий…

 

– Мы что, благодарность ему собираемся выносить? Я не понимаю… – Селезнев поглядел на членов бюро.

 

– Сейчас я тебе дам слово, Селезнев, – резковато сказал Родионов. – Я повторяю: Воронцов – не белоручка, не маменькин сынок, это рабочий парень, и он в любых обстоятельствах не растеряется и не раскиснет. Сейчас комсомольская жизнь в районе усложнилась, почти половина комсомольцев – механизаторы, комсомольский вожак должен быть свой человек для них. Воронцов на месте. Предлагаю объявить ему строгий выговор и ограничиться этим. Прошу Селезнев.

 

Селезнев заговорил сидя.

 

– Я слышал о подвиге, в кавычках, Воронцова и совершенно не согласен с вами, Кузьма Николаич. Первое: вы говорите: «Воронцов – наш парень». А кто, простите, не наш? Есть такие?

 

– Есть, – бросил реплику Ивлев. – Полно.

 

– Не знаю. Не думаю.

 

– Надо думать.

 

– Ивлев, я дам потом тебе слово, – сказал Родионов. – Не перебивай.

 

– Вы поймите, товарищи… – Селезнев, задетый за живое Ивлевым (они с самого начала невзлюбили друг друга), встал и, обращаясь почему-то к военкому, заговорил громко и отчетливо: – Если мы оставим Воронцова секретарем, мы подведем под моральный удар весь райком комсомола. Я не собираюсь отнимать у Воронцова его хороших качеств, они, может быть, есть у него, но как комсомольский вожак и как коммунист он себя дискредитировал. А если учесть, что вся общественность страны, а комсомол – в первую очередь, как никогда серьезно поставили перед собой…

 

– Это все ясно, – не выдержал сам Родионов. – Что мы, не знаем, какие задачи ставит себе общественность и комсомол? Что ты предлагаешь?

 

– Вывести Воронцова из состава райкома комсомола и поставить вопрос о пребывании его в партии. Его поступок несовместим с членством в КПСС. То же самое нам скажут в крае.

 

– Не знаю, что нам скажут в крае, – загорячился Ивлев, поднимаясь, – но я знаю теперь одно: Селезнев – перестраховщик.

 

– Полегче, – посоветовал Селезнев.

 

– Я присоединяюсь к мнению Родионова. Добавлю только: до каких пор мы будем выдвигать в комсомольские секретари или юных карьеристов, или кисейных барышень! До Воронцова был секретарь – эта бледная глиста с дипломом, извиняюсь за грубость. А Селезнева такие устраивают. Такой уж не ошибется, не пойдет драться, хоть жену у него уведи. Я не оправдываю Воронцова – он свое получит. Но замахиваться на его партийность – извини, Селезнев, – руки коротки. Он в партии не потому, что он пай-мальчик, который никогда не ошибется, он – вот почему! – Ивлев гулко стукнул себя в грудь кулаком. – Сердцем в партии. Нам этих пай-мальчиков, этих вежливых карьеристов гнать надо, а не выпячивать. Мы – не институт благородных девиц, мы – партия. Нам нужны работники, выносливые, преданные люди. Он в партии потому, что связал с ней свою нелегкую судьбу, а не потому, что хочет урвать от жизни как можно больше. Кому же быть еще в партии, как не таким! А между прочим, Воронцов как раз очень скромный и глубоко культурный человек. То, что случилось… – это обидно. Но ничего: за битого двух небитых дают. Вперед умнее будет. И не бойся, Селезнев, что мы подведем под моральный удар: Воронцова знают. Все.

 

– Кто еще?

 

– Ясно, – сказал военком. – Давайте его самого послушаем, а потом уж…

 

Степан вошел в большой кабинет, окинул всех тоскующим взглядом, сел на стул.

 

– Ты часто пьешь? – спросил его военком.

 

Степан качнул головой.

 

– Нет.

 

– Раньше были какие-нибудь взыскания?

 

– Нет.

 

– Он кооптирован краем? – спросил Селезнев.

 

– Нет еще, – ответил Родионов.

 

– Ясно.

 

– Есть еще вопросы?

 

Молчание.

 

– Как сам думаешь о своем поступке, Воронцов? – спросил Родионов.

 

Степан пожал плечами…

 

– Плохо.

 

– Как же ты так?… – сказал военком, глядя на него с искренним участием.

 

Степан опять пожал плечами, ничего не сказал.

 

– Еще вопросы?

 

– Нету… Ясно.

 

– Все, Воронцов. Твое персональное дело будет рассматриваться на бюро райкома комсомола, потом здесь.

 

Степан вышел из кабинета, ни на кого не глядя.

 

– Переходим к следующему вопросу.

 

Через три дня бакланских секретарей вызвали в край. Посоветовали быть готовыми к отчету – на всякий случай.

 

Родионов и Ивлев решили, что первый секретарь хочет познакомиться с ними, и ехали с легким сердцем.

 

Селезнев не выказывал ни воодушевления, ни тревоги. Помалкивал.

 

С отъездом секретарей Иван оказался совершенно свободным человеком.

 

В первый день с утра часов до двух читал, валяясь в кровати (Пашки дома не было), потом наколол дров на неделю вперед, вычистил в ограде… Опять почитал – книжка показалась неинтересной. Оделся, пошел к Нюре в библиотеку – менять книжку. Уже вечерело.

 

Когда шел из библиотеки, встретил около школы Марию. Она возвращалась со школьниками с лыжного похода. В шерстяном лыжном костюме (красном), разрумянившаяся, веселая… Увидев Ивана, несколько отстала от школьников.

 

– Здравствуй, – улыбнулась; зубы ослепительно белые, ядреные, ноздри крупные, шевелятся. Дышит – пар идет.

 

«Царь– баба», -с восхищением подумал Иван.

 

– Здравствуй, – Иван тоже остановился.

 

– Через час… – она посмотрела на часы. – Через час и пятнадцать минут быть около моего дома. С машиной.

 

– Слушаюсь, товарищ генерал!

 

– Можете быть свободны… пока, – Мария смотрела на Ивана весело. Ей нравился этот сильный, остроумный парень.

 

Шли некоторое время вместе – до школы.

 

– Что читаем?

 

Иван показал: «Наполеон» Тарле.

 

– Ух ты! – удивилась Мария. И опять полоснула по сердцу ослепительной, как всплеск ножевой стали, улыбкой. – Ну, ну.

 

«Боже ж ты мой!!. Толкуют: счастье, счастье… Вот – ходит счастье – обыкновенное, на двух ногах, – и попробуй возьми его», – Иван сунул книжку в карман полушубка.

 

– Куда поедем?

 

– Подчиненные не задают вопросов. Подчиненные – подчиняются, и все. Ясно?

 

– Ясно, товарищ генерал.

 

– Вот так.

 

Через час пятнадцать минут Иван был у дома Ивлевых.

 

Мария стояла у ворот в черной шубке, в коричневом пуховом платке – опять невозможно красивая. Села рядом с Иваном, кивнула – «поехали».

 

– Куда все-таки?

 

– На тракт. А там видно будет.

 

Выехали на тракт.

 

– Теперь – прямо. Жми изо всех сил.

 

Иван решил, что ей нужно в Горный. Нажал.

 

Мария посмотрела на спидометр.

 

– На сто можешь?

 

– Нельзя… это не лето.

 

– Давай на сто.

 

– Хочешь перевернуться?

 

– Да, – Мария расстегнула шубку, распахнула полы, откинула назад голову, закрыла глаза. – Буду вот так ехать и ехать…

 

Иван глянул на нее, и у него заныло в животе от неодолимого мужского желания.

 

«Зараза… наведет на грех», – подумал он.

 

Сам толком не понимая, что он делает, взял одной рукой ее за подбородок, сдавил.

 

– Мм, – негромко, коротко простонала Мария. Открыла глаза, посмотрела на Ивана и опять закрыла.

 

– Куда едем? – хрипло и зло спросил он.

 

– К черту на рога, – серьезно сказала она. Оттолкнула его руку, села нормально.

 

Иван взялся за баранку обеими руками, вывел машину на середину тракта и дал полный газ.

 

– Вот так, – сказала она, опять откидываясь на сиденье. Закрыла глаза. – Так держать.

 

Иван загляделся на нее… «Победа» загрохотала на выбоинах. Мария вскинулась, посмотрела на Ивана. Тот, прикусив губу, притормозил, прижал машину к правой стороне.

 

– Давай разобьемся? – предложила Мария.

 

– Давай – ты сегодня, а я завтра, – вихрь обжигающего чувства изрядно трепанул Ивана, поднял с земли и бросил опять на землю.

 

«Вот так и теряют головы», – думал он.

 

Мария опять откинулась назад, раскинула руки. Иван поглядел на нее уже спокойнее. Родилась злость.

 

– Ты что, специально поиздеваться выехала?

 

– Уже? Заскулил?

 

– Нечего на служебной машине без дела разъезжать.

 

– Тогда поворачивай.

 

Иван развернулся и погнал обратно в Баклань. Молчал. Мария тоже молчала. Не глядели друг на друга.

 

Перед Бакланью Мария села нормально, застегнула шубу.

 

– Я сейчас приду к тебе, – твердо сказал Иван. Сказал – как шагнул в черный подвал, где ничего не известно, где может быть все.

 

Мария негромко засмеялась.

 

– Начитался про Наполеона?…

 

«Там увидим, про кого начитался», – ничего не сказал.

 

Высадил Марию у дома, отогнал машину в райкомовский гараж и решительным шагом пошел к дому Ивлева. Ни о чем не думал. Сжимал в кармане кулаки, смотрел себе под ноги. Торопился.

 

– Ну? – встретила его Мария. – И что же мы будем делать? – сидела с ногами на кровати, привалившись спиной к стене; крупные белые руки безвольно лежат на коленях. Смотрит вопросительно и спокойно.

 

Иван смахнул с плеч полушубок, шапку, пригладил ладонью густые, жесткие волосы.

 

– Посидим… потолкуем за жизнь.

 

– Тебе нравится жить?

 

– Ничего.

 

– А мне – нет.

 

– Врешь. Давеча испугалась в машине…

 

– Я просто боли не выношу. Если бы не было больно, – я бы сейчас готова.

 

– Скажите пожалуйста!… какие мы.

 

– Вот такие.

 

– Чего же тебе не хватает?

 

– Любви.

 

– А Ивлев?

 

– Ивлев… Ивлев… Ивлев коммунизм строит.

 

– Одно другому не мешает.

 

– Ошиблась я, Ваня, – раздумчиво сказала Мария, глядя перед собой – куда-то далеко-далеко. – Позволяла из-за себя драться, мне это нравилось, а надо было самой драться за свою любовь. И сил бы хватило… Я ведь красивая? – она посмотрела на Ивана.

 

– Красивая, – согласился Иван.

 

– Вот это меня и сгубило. Ивлев счастливый – он помрет и не заметит как. А мне жалко, боязно – я ничего не сделала в жизни.

 

– Хм…

 

– Ум у меня не бабский… – она раскинула руки по стенке, вздохнула. – А полюбила бы сейчас, как самая обыкновенная баба – до слез. Унижалась бы, тряслась над своим счастьем…

 

– Хм… – Иван не знал, что говорить. В нем боролось два чувства: хотелось слушать Марию – она интересно говорила, и хотелось просто смотреть на ее грудь – два высоких бугра, туго обтянутых красным шерстяным свитером, хотелось подойти, смять их.

 

– Что ж не полюбишь, раз такое дело?

 

– Некого. Мне нужно, чтобы любимый мой страдал от любви, мучился, пел, плакал… Ты библию не читал?

 

– Нет.

 

– Там есть одна такая любовь… На любимое существо надо молиться. Вы не умеете так.

 

– Кто это вы?

 

– Вы: Ивлев, отец мой, ты…

 

– А меня-то ты откуда знаешь?

 

– Ты такой же… Не совсем еще, правда. Скоро будешь. Тебе понравится строить коммунизм. Это же очень важно – строить коммунизм. Очень серьезно.

 

– Едва ли из меня коммунист получится.

 

– Получится. Они умеют обрабатывать. Мужиков особенно.

 

– Ты про отца, что ли? Никого они не обрабатывают… Они работают. Честно работают.

 

– В том-то и дело: они верят и честно работают. И тебе когда-нибудь захочется верить. Это ужасно приятно – верить. И это ужасно глупо. Верить надо только себе. И то – не всегда.

 

– Мудреная ты… баба.

 

Мария ленивым движением поправила волосы. Помолчала.

 

– Ты в тюрьме не сидел?

 

– Нет, – зачем-то соврал Иван.

 

– Там есть интересные люди.

 

– Везде есть интересные люди.

 

– Иногда мне опять хочется в тюрьму.

 

«С жиру бесится», – думал Иван.

 

А она, между тем, говорила:

 

– Хочется каких-то необычных переживаний… Хочется, чтобы любимый человек был гений, которого никто не понимает…

 

– Ну, ладно… Я примерно знаю, чего тебе хочется, – сказал Иван изменившимся голосом. Он уже не владел собой. Встал, подошел к выключателю, погасил свет.

 

– Включи, – негромко потребовала Мария.

 

Иван пошел к кровати. Кровать скрипнула: Мария не то встала, не то отодвинулась вглубь. Было совершенно темно.

 

– Включи свет, – опять сказала она. По голосу Иван понял, что она стоит. Он протянул руку и коснулся ее груди.

 

– Уйди! – оттолкнула руку.

 

Иван обхватил ее и легко повалил на кровать. Но зато здесь Мария неожиданно оказала сильное сопротивление. Короткая, яростная возня… Иван, стиснув зубы, гнул, мял упругое тело, ждал, когда оно ослабнет, станет податливым. Оно ослабло, но сник и Иван – Мария плакала. Второй раз сегодня больно сбросила его на землю. Он почувствовал себя ужасно гадким и жалким. Включил свет.

 

Мария села, вытерла рукавом свитера слезы. И она тоже показалась Ивану жалкой и беспомощной. Даже смешной, после всех этих заявлений – что она хочет в тюрьму и гения в возлюбленные.

 

– Сама виновата, – сказал он. – Нечего было дразнить.

 

Мария молчала.

 

Иван оделся, взял шапку в руки… Подумал, что бы еще такое сказать… Ничего не нашлось. Надел шапку и вышел. На улице подумал: «Если расскажет Ивлеву, придется куда-то уезжать от позора». Уезжать никуда не хотелось.

 

Отчет Родионова о положении дел в Бакланском районе прозвучал, в общем, довольно бодро.

 

Лукин, слушая доклад, значительно усмехался про себя, все время записывал что-то себе в книжечку. После доклада он первый взял слово и неожиданно для бакланских секретарей повернул дело так, будто Родионов не просто знакомил обком с положением дел в своем районе, а оправдывался всеми правдами и неправдами.

 

– Скажите, пожалуйста, – обратился он к Родионову и к Ивлеву (они рядом сидели), – почему этот вопрос о строительстве животноводческих помещений встал перед вами только сейчас, когда уже имели место случаи падежа животных? А о чем вы думали год назад?

 

– Год назад этот вопрос тоже стоял перед нами, но не так остро, – ответил Родионов. – А сейчас он стал главным для нас. Я уже говорил об этом.

 

– Да, но случаи падежа имеются?

 

– Имеются.

 

– Это нельзя было предвидеть?

 

– Можно было… Не всегда руки доходят. Мы делали упор на хлеб.

 

– Как видите, товарищи, – продолжал Лукин, – положение дел в Бакланском районе, если не угрожающее, то… оставляет, так сказать, желать лучшего. Видимо, тут не только руки у секретарей не дошли, но и еще кое-что. План хлебозаготовок едва-едва выполнен, скот падает, строительство ведется из рук вон плохо…

 

– Строительство ведется!

 

– …Строительство ведется из рук вон плохо, товарищ Родионов! – я держу в руках документы. – Лукин потряс бумажками. – С начала зимы Бакланская и Катунская РТС – крупнейшие в районе – должны были по плану вывезти к местам строительства две с половиной тыщи кубометров леса, а вывезено… триста! Из чего же вы строите? Может быть, вы воздушные замки строите? Но это делается только в сказках, а мы с вами живем в реальной действительности. Или вы надеетесь на строительные организации, на государство? А думаете вы когда-нибудь расплачиваться за это? Дальше: вы утверждаете, что проблему кормов вы полностью решили, но почему же, позвольте спросить, план молокосдачи выполнен вашим районом только на семьдесят пять процентов? Почему?

 

Родионов посмотрел на Лукина… потер ладонью подбородок и потянулся к графину с водой. Ничего не сказал.

 

– Если ты, Родионов, не в состоянии ответить на все эти «почему», то это сделаю за тебя я. Твой метод руководства безнадежно устарел. Ты как руководитель совершенно растерялся перед тем новым, которое за последние три… два-три года прочно вошло в нашу жизнь. Ты перестал разбираться в людях. Твоими стараниями устранен от работы бывший второй секретарь Бакланского райкома Кузнецов Егор Степанович, и твоими же стараниями введен в состав райкома Ивлев, человек, далекий от сельского хозяйства, не имеющий никакого опыта руководящей партийной работы… Здесь… – Лукин показал пальцем в длинный стол, – посчитались тогда с твоим авторитетом, решили, что достаточно одних твоих заверений, чтобы утвердить Ивлева вторым секретарем, и напрасно. Ивлев как партийный руководитель не выдерживает критики. И дело тут не только в молодости и неопытности товарища Ивлева, он по своим деловым и партийным качествам, по натуре своей не организатор: он невыдержан, заносчив, самонадеян.

 

Дальше – больше: секретарем парторганизации в краюшкинском колхозе райком утверждает Кибякова, проходимца и расхитителя колхозной собственности, человека морально неустойчивого, развратника. Но и этот горький урок ничему не научил Родионова: Родионов способствует продвижению на пост первого секретаря райкома комсомола некоего Воронцова. Воронцов, считая, очевидно, что заступники у него теперь найдутся, устраивает в райцентре пьяный дебош, стреляет в людей… Казалось бы: налицо грубая ошибка райкома партии, которую нужно исправить немедля. Не тут-то было: Родионов созывает бюро райкома партии, доказывает всем, что Воронцов незаменимый человек. Но особенно горячо это доказывает Ивлев. Для большей убедительности он даже такую поговорку привел: «За битого двух небитых дают». Я позволю себе сострить тут: товарищ Ивлев, били-то не Воронцова, а Воронцов бил двух шоферов…

 

– Почему не батальон сразу? – спросил Ивлев. Глаза его, устремленные на Лукина, сухо горели. Первый секретарь крайкома посмотрел на него, постучал толстым карандашом по чугунной пепельнице, покачал головой укоризненно.

 

– Ивлев может, например, выгнать из кабинета лектора, приехавшего из краевого центра читать лекцию молодежи района. Ему, видите ли, показалось, что лектор не так читает. Лекция утверждена отделом крайкома, а Ивлев находит ее неподходящей. Ивлев вообще может поставить под сомнение весь опыт работы партии с комсомолом. Да, да! Иначе как же понимать твои слова: «До каких пор мы будем выдвигать в комсомольские секретари кисейных барышень!»?




Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2015-06-28; Просмотров: 334; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы!


Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет



studopedia.su - Студопедия (2013 - 2024) год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! Последнее добавление




Генерация страницы за: 0.217 сек.